Похвалы из-за грани (цы)

Каламбуры

– Un —

 
В огороде падали плоды
Plopping earthward in my thrall
Entre les ailes de mon ange-guardien.
 
 
Вздыхая, они нежились в траве
Like the sound of one hand clapping,
Dйrangeant mon sommeil irregulier.
 
 
На фоне картавящей реки.
At the edge of the stuttering river,
Ou gemissant parfois, on jumelait,
 
 
Балдея от строптивости своей,
Erratically tripping from A to Z
Je cherchai le sense йquivoque de tes mots.
 
 
Зловещие слова порхали надо мной
With the frigid weight of their incumbency.
Quand je frйmis, mon ami, je ne suis que triste.
 
 
Абажуры! Вы не в своей тарелке!
The larkspur sings over St. John the Wort’s head.
 
 
Tu me rends folle avec ton insouciance.
 
 
L’amour n’est qu’un calambour!
L’amour n’est qu’un calambour!
L’amour n’est qu’un calambour!
 

– Deux —

 
В разгаре лягушиного трезвона
Луна косилась на Десну свекровью,
Тебя нырнувшего в межбрежье
Не забывала брошенная жена.
 
 
Ах ты примак несчастный, уходи!
И уходя запри меня на ключ,
Чтоб об стены я выбивала рифму
И месячными метила углы.
 
 
На струге, по реке, ты поплыви
В свои неугомонные Бровары,
Где город возникает как из пепла
Под куполом сияющих разложений.
 
 
И в стремени твоем я развернусь
(как в душегубке) собственной рукой
Тетиву запряженную стрелой
Пущу я свистом, опрометью на Русь
 
 
Сие тритьевошние строфы
Отмежавшись от дикого Триполья.
Пускай до Беловодья долетят,
И зимородком спустятся ко дну.
 

Киев, 29 августа – 11 сентября 1999

Под боком у бермудского треугольника

«Не идёт место к голове, но голова к месту»

Из Ипатьевской летописи, 1151 г.

I. ИЗ ЮЛИАНСКОГО…

 
Попробуйте лишить меня словес
Заброшенных и пустодворных.
Дни знойные, бок о бок – облаками
Плывут. А слог мой кроток, тяжеловес.
Пересказав одно и то же трижды,
Я самогоном стих перегнала,
Пускай настаивается самдруг
Мой с ботвою поздней,
Пока я зарево опознаю.
 
 
Небосклон! Промой мне веки
Скипидаром. За бугром
Стоит времянка заржавевшая.
Все пути сообщения перекрыты.
Вздох. Сено/солома, стрижено/
Брито, мы с тобой два копыта
Не в пару. Из разных грядок.
Давеча не о-с-о-з-н-а-в-а-л-и.
 
 
Берег распоясался натюрмортом,
Заиндевевшись до минусов
Семи, десяти. А ты мне, вопреки
Тому, кому-чему… Исчерпано.
Посмотри! Аист непарного
Выбросил летом, а тот кубарем,
Да перед нами. С тех пор
Ходит за мной, неугомонный.
 
 
А ты всё прямолинейной меркой
Измеряешь. Сравниваешь свою мзду
С моей грядкой, что меня вырыгнула
Как корова своё млеко парное.
Ночь. Печь расстелилась под нами
Каменисто-раскаленная в 7х7 раз.
По крыше бродит сыч. Стрелец прицелился
В звёзды, разбросанные вдребезги.
И пауза разлилась по небесам.
 
 
Четверг. Как оприходованная рухлядь,
Я отсчиталась по частям. Речи.
Твой след простыл. Да ну тебя.
На фоне утвари лесной,
Колодец, вёдра, таз – у нас
Настал священный, чистый час.
С непарным на плече своём
Я нынче собралась в поход…
 
 
Ах ты поле, мое Триполье, биополе,
Это я, ваша белогвардейка, перекати-поле,
Отрыжка белая на фоне сгустков крови.
Пограничники строгие задрав
Рукава отбирают у сорок-белобок
Припрятанное: розовые лепестки,
Обкатанные маком. Конопляное масло,
Боеприпасы, стронций, ледокол.
 

II. …В ГРИГОРИАНСКИЙ

 
В дали порхает парус мой родной.
И вот она, пурпуровая земля,
Извивающаяся медянками, гремучками.
Но где же эти волны янтарного зерна?
Амбары лопаются от изобилия.
(Нам с тобой по пути?
Как молнии с громоотводом…)
 
 
Утро. Спотыкаясь о гарбузы,
Я бегом чрез межи багрянца
Под крайним углом Бермудского
Треугольника… Какого? Северного.
Я вся – в душераздирающихся репейниках.
Стремглав, по-сеттерски, я узнаю следы.
Тут срезали косу мою.
Здесь похоронены утята после мора.
 
 
Там луг, где затаив дыхание
Я ухмылялась с каннабис сативой.
Под этим двухсотлетним дубом
Наш дед, удя, навеки задремал.
Рыб отпустил аж до Босфора,
Сообщение из ниоткуда.
Вести, вести нежеланные
Выплеснулись телеграммой.
 
 
О место! Ты вреднее любви!
Хотелось бы одновременно, и тут
И там отметить все углы.
Но нет, как строгий беспардонный муж
Всё патриархально метя под себя,
Не отпуская. Место! Освободи место!
(Я замурованное окно души твоей…)
 
 
И вот отлив, залив родной
Как всхлип морской, ах его чары
Горизонтов, делящих сердце на два,
На юг и север, на Мэйсон-Диксон,
Масон, Диксон. Дела, слова.
И допотопные подковы-крабы
Совокупляются в отмелях.
Каюта лодки – вся загнила.
Маяк маячит, мигает мне
Он ванька-встанька на волнах.
 
 
Здесь горе в бухте отдыхает,
Ветрами слёзы разгоняет.
И стаями стоит камыш
Кошачьими хвостами ввысь.
А по болотам ходят цапли
Глотая крабов на ходу.
Оленей больше, чем людей.
(Я тебя как звук воды
В каналах Северной Пальмиры).
 
 
Транзитный пункт для стай
Пернатых, туда-сюда,
На север-юг. Одни стервятники
Зимуют тут. В глуши бамбука
Летучие мыши – чело
битно, ищут Хичкока.
Птицы. Реввэка. Дом Гугенотов
Дотла сожжённый одним оком
Тринадцатилетней страсти моей.
 
 
Он ждал меня так терпеливо,
Пока не привели меня.
По-протестантски рассчитался
Десятиной со мной одной.
Все привидения расступились
А я всё билась под луной.
(О нет, не саламандра я!)
Дождался он, и восседая
Весь в пламени торжествовал.
Он ликовал, он ликовал.
Никто не понял ничего.
 
 
А я с тех пор как окаянная
Бегу всё дальше от него.
Клеймо оковами ношу.
Во сне по пеплу я хожу.
Соль разливаю по столу.
Плюю, плюю, плюю, плюю.
(Тебе не надо объяснять
об очередном клейме моём).
 

III. ЗВЕЗДОТЕЧЕНИЕ

 
Под боком аки под титлами
Нба, царят алкионовые дни.
Срдц мя затаилося в пучинах
Путей морских из Ниневии,
Эхом корабельщика младого.
 
 
О Иона! Мой верный странник,
Узри мя этакую тварь
Божiю, познавшею в устье
Каялы рки и альфу и виту.
Прийми сию талую воду
 
 
Из под глыб моих алых губ,
Глаголит. Прообраз
Разумей на двоих. Ибо
Тень пророчеств зависла
Над нами легионом крамолы.
 
 
Кому дань даёшь? Столпу
Взвившемуся до небес и
Раскалившему багдадскую печь?
Бес, не бес. Не носилась же я с жё
Нами мироносицами зря.
 
 
Утихомиримся. Столп
Не столп, всё равно про-
Кровоточит покров
Вселенной звездотечением,
Рече некий калугер, помазанник Бжiй.
 
 
Мор, град, саранча, трёх-
Суточная тьма. Солнце
Поглощаемое треугольником.
По бокам – столпы огненные.
Тут закон, там благодать.
 
 
Завет упраздненный чурается мя.
То не ветер ветку клонит…
Господи! Прикажи мя смоковнице
Засохнуть, ежели не успею
Сгореть терновым кустом я.
 
 
В белогрудой меже
Лучезарит восьмигранный
Крест раскольницы. Как роса
Под песнью жаворонка
Переливается. Пятью хлебами,
 
 
Двумя рыбами объевшись,
Премудрость создала себе храм.
А я как древняя самаритянка
Колодцем заманила вновь.
Рече странница с непарным на плече.
 

Киев, декабрь, 2000 г.

Цикл «Посвящения»⁴

Талисманам

 
В нашем постмодерном пантеоне
Я высвечиваюсь, как скифская баба
Из стеклянного зверинца.
Когда мы на ночь запираемся,
Вы парите надо мною, вспоминая
Свои прежние маршруты.
 
 
Тенета снов племени Хопи,
Ты здесь оказалась в своей тарелке,
В Бахчисарай рукой подать.
Племя рожденное с тем же
Родимым пятном монгольским.
Жертвы континентального раскола.
 
 
Три статуэтки Меркурия
Из Софии. Вы меня влечёте
В вечные мистерии Трисмегиста,
Проводника душ, покровителя
Воров, коммерсантов, моряков,
Музыкантов и толмачей.
 
 
Глиняная свистулька костромская
На трёх ногах, ты ближе
К моему скифскому прошлому.
С шарманкой в косолапах
Ты топаешь в поиске мёда
Гиперборейских трав.
 
 
Турецкое серебро, тебе
Уже полвека. Тусклое
Как отражение в зимних
Константинопольских лужах,
Ты соблазняешь своей чеканкой
Ровной и тонкой как месяц.
 
 
Тульский самовар года
Рождения деда моего,
Тебе бы попыхтеть
Уютно в патриархальной
Обстановке в сосновой роще
Натюрморта дачного.
 
 
Слоны из слоновой кости,
Вашей преданности нет предела.
Коты попроще, хозяева
Прошлого года, задрав хвосты
Создали такую катавасию,
Что даже Дракуле не снилась.
 
 
Три новых спутника моих,
Драконы питерских, столичных,
И киевских гончаров.
Смирению научу я вас,
А если нет, то вот Георгий
Победоносец в орденах…
 
 
Ах ты бесконечный инвентарь
Утвари прошедшего века,
Как вам не стыдно
Отпускать своих властелинов?
Какое издевательство предстоит
И мне, нынешнему владельцу вашему?
 
 
Не зря вас так мучает домовой,
Грозится разбить вдребезги,
Извлечь из рам, поколотить,
Скормить котам, или
Обменять на спички
У крысолова соседнего.
 
 
Как же мне с вами быть?
Куда вас денут, сирот
Моих безгрешных?
Кто будет вашим
Следующим
Хранителем древностей?
 

Крестной матери

Татьяне Николаевне Камендровской (в девичестве Анциферовой) на Татьянин день, 2000 г.

 

 
Ты не моя
Крестная мать, а мать
Крестная брата моего,
Но я тебя
Позаимствовала.
 
 
Царскосельская
Царевна в изгнании-
Послании, из плеяды
Вещих блокадниц,
Ты – «душа Петербурга»,
 
 
Скованная из противоречий
Мардука и Тиамата,
Ты их покорила
Словом Божьим,
Между двумя Римами,
 
 
Выбрав Богородицу
Скорбящей Радости.
И тем не менее схватки
Между светом и миром
Продолжаются.
 
 
В этом городе призраков,
Где ты в девичестве своём
Развалин говор толковала,
Нынче подколодные свисто
Пляски низменных вод волнуют
 
 
Неудержимыми котлованами.
Сваи на костях токсически
Спаяны, как Содом и Гоморра.
Смещение литосферы грозит
Повторным ледяным веком.
 
 
Воплощение горя с моря,
Беды от воды нам не осилить.
Впереди – два ледохода весенних,
Позади – век окаянный.
С нами одна молитва.
 
 
Прилив, отлив под ледяной
Корой страдает. На фоне фонарей
Забытых закоулков Мойки,
Одна Арка Новой Голландии
Дополняет зимние сумерки.
 
 
Но Бог с ними! В эту
Ненастную ночь, я вспоминаю
Всех наших Татьян, порхающих когда-то
С трепетом по Питерским дворам,
Тебя, мою мать, и бабушку свою.
 

Домовому

 
Ты ревнив, но красив
Был как чёрт. За что
Тебе прощаю избиение
Котов, вторжение снов.
 
 
Я тебя редко развлекаю
Обильным многолюбием,
Но зато угнетаю
Невостребованностью своею.
 
 
Ты даже спрятал всё огне
Стрельное оружие, купо
Росное масло. Съел мышьяк,
Допил весь спирт.
 
 
Тебя шатает
От моих изъянов.
О мой пан усатый,
Как ты меня ждёшь!
 
 
Сквозняком сдувая
Снежинки с ресниц моих,
Ты обволакиваешь меня
Дурманом былых времен.
 
 
По ночам ты изучаешь
Белизну наготы моей,
Извлекая крамолу сно
Видений. Дразнишь талисманы.
 
 
О мой неугомонный пан, признайся!
Это ты его угнал? Он тебя из
Немогал, что ли, стремлением губ
К соскам и прочим вожделением?
 
 
Ах ты пан мой, хан, тиран,
Ухмыляешься? Может ты – это
Он сам? Нет? Ну хватит там
Шуршать в кладовке, я же знаю,
 
 
Куда ты увел всех крыс, и кто
Поджёг дом во дворе в момент
Их взаимного забвения…
Ты бы поел кутьи за упокой
 
 
Души своей. Сядем, выпьем за стремя.
Смотри, как луна висит на звезде.
Ах ты пан, куда же ты денешься,
Когда настанет мой черед?
 

Атлантиде⁵

 
Раскол материка
Во мне бушует
Допотопной памятью,
 
 
Пифическим экстазом
Оракула Дельфийского.
Извергаясь от гнева
 
 
Бога ветхозаветного,
Ты, umbilicus orbis terrarum,
Воспроизвела расщепление
 
 
Ядра спазмом вулканическим,
Словно континентально вкусила
Летальную дозу гептила.
 
 
С тех пор, с времён первых жриц
Геры Агросской, я гекзаметром
Суждена провозглашать содержание
 
 
Теогоний, каталогов богинь,
Кораблей, инвентарей
Антебеллума Посейдонова.
 
 
И через Геракловы столпы
Вспоминать скольжение
Скифских и финикийских судов,
 
 
Плавно протекавших из Тавриды
До Перу и курганов долин
Миссисипи, и обратно вдоль Иберии.
 
 
Кипарисовое дерево, смола.
На борту ковчега в курильницах
Мирт, тростник, и кедр.
 
 
Полубоги, в своё время
Имевшие общие трапезы и ложа
С богами, осквернив demos,
 
 
Погрузили тебя в пучину.
Из недр земли градом грязь
Прошлась по небесам, свергнув
 
 
Всеми четырьмя стихиями
Десять царств Атлантических,
Семирамидовы сады, яблони Гесперид…
 
 
Все семь рек вышли из русл своих,
Mare tenebrosum проглотило сушу,
Запечатлев себя в осколках орихалка.
 
 
Патросский мрамор, эдды,
Клинописные записи халдеев,
Ацтекский кодекс Чималпопока
 
 
Свидетельствуют о грохоте
Твоего расколотого позвоночника
От утёсов вдоль моря до хребта
 
 
Аппалачских гор. В мистериях
Поражение золотого века
Вспыхивает девичьими румянцами
 
 
 Самиянок пожертвовавших
 Свои волосы святилищу Геры,
 Во сне мечтавших о Кроносе.
 
 
 Мне давно приписывают
 Гиперборейское происхождение.
 Мои предсказания испокон
 
 
 Веков возводили в строфы
 Пять писцов, прямых потомков
 Девкалиона. Искупавшись
 
 
 В кастальских водах, с лавровым
 Листом во рту, я предсказываю
 Будущее прошлому, прошлое
 
 
 Будущему над дымящими
 Останками Пифона, возникшего
 Из твоей слизи потопной.
 
 
 Пока наконец сама не скончаюсь
 Я в собственном прогнозе
 Извержения Везувия в 1737 году.
 

Илье муромцу

 
Моя мечта прильнуть
К твоим мощам
И диву даться
Чудом через патину
Пещерную в дали, близи.
 
 
Я же Феврония без
Петра, он не успел
Родиться, ибо
Родня его расстреляна
Была указом Ленина.
 
 
И нету, нету женихов
Таким, как я, прокаженным.
Узри мя из кельи гробовой!
Я тоже муромской была
Однажды суженой.
 
 
В наречии нынешнем нет слов
Крылатых обращения
К таким богатырям как ты,
О вещий Муромец Илья,
Встань предо мной…
 
 
Нет, нет прости мя
Рбу Бжiю. Не та редакция
Жития, иль память
Изменяет. И всё же забреду
Сквозь тьму веков к тебе я.
 
 
Каким путём? Чрез сушу
или море, не важно как идти.
Покров полей присмотрит.
Подскажет окрыленный
Экспедитор снов.
 
 
Прискакать ли мне на аргамаке?
Нет, отпустите мя в ладье
По текущей воде со своим
Раскольничьим инвентарём:
Книги без корешков, иконы.
 
 
Пока не уткнусь носом в правый
Берег Днепра, где купола бес-
Конечно сражаются с родиной
Мать, переливавшись скифским
Золотом и перезвоном древним.
 
 
И вот вдоль каменной стены бреду,
Я, грешница, (имярек),
Помазанница Бжiя,
Овечка безнадёжная.
До трёх колодцев доползти бы…
 
 
Никто себе не представляет,
Как трудно призракам брести.
Никто не понимает, что плоть
Ограждает. Свеча одна пылает,
По всем углам гуляют.
 
 
Спускаюсь я к тебе, одна
С иноком. Вот летописец
Нестор. Тут рядом молодая
Игуменья Ефросиния, тёзка
В святости. Ах Муромец, где ты?
 
 
Вблизи дали меня шатает
И сквозит, слезою я догораю
Восковой, нетленность
Мощей листая призрачностью.
Двенадцать братьев греков,
 
 
Сильвестр, Макарий, Онуфрий
Молчаливый, святомученик
Иоанн, сын варяга Феодора,
Преподобный Илья из города
Мурома. Блажен муж!
 
 
Мой шаг невесомо бесстрашен,
Мне нет кому оглянуться.
У двери Крестовоздвиженской
Пьют воду из медного креста
Марка гробокопателя.
 
 
Да закупорьте меня
Фарисеи муромские, нарекшие
Мя Сивиллой Кумайской.
И пускай отправят эту бутыль
К тебе, Илье, за пазуху.
На веки веков…
 

Kotam

 
Я верчусь по квартире своей,
Как Фрея в колеснице, запряженная
Двумя котами полукровками.
Они мой полёт уравновешивают,
И с талисманами составляют
Отменную команду охранников
Моей персоны. В извечном конфликте
С домовым, они устраивают
Партизанские засады, хлеб и
Зрелище, каждую ночь
Превращают в вальпургиеву,
По коридору бегают антилопы,
Оборотни гоняют тени до утра.
 
 
Все пращуры всех чёрных котов гладко-
Шерстных – потомки пиратских
Проводников в море. Ими
Благословляли новые корабли
В день первого плавания.
В сражениях устричных войн
Коты успевали своими хвостами
Махнуть в камыши, питаться скумбрией,
Встречаться с полукровками, размножаться…
 
 
Патрикеевич, я так старалась
Назвать тебя Васькой, но твой
Заступник ирландский опознал
В тебе родного кельта, заброшенного
Произволом судьбы на те же берега
Пиратские материка Колумба.
Ты пахнешь тиной, водорослями,
Тряпками прошлого века из ларца
Со дна пролива мыса Чарльза.
Ты чураешься всех водных
Перекрёстков. Земных и
Воздушных тоже. Тебя леший
Водил по новым землям
Во всех предыдущих инкарнациях.
И вот ты оказался в Евразии.
 
 
Где, тихо, фу, нельзя, хороший —
Наш изысканный лексикон, на что
Ты мне мерф, мура, мррр, макао, но
Никаких мяу. А я тебе, где Киска?
От умиления, ты садишься на задние
Лапки и молишься во все стороны.
Никто глазам не верит. Твои восемь
Кельтских кг лоснятся чёрной шубой.
По утрам ты меня то выгоняешь,
То провожаешь. Уставшего после
Моих выходных, тебя раздражает
Непредсказуемость моего сна.
То бесконечные сборы с гонкой,
То не вылезаю из постели.
То гостей сама провожаю.
 
 
Всю неделю ты меня опережаешь
В сложной шахматной волоките
Ходов по жилплощадной доске.
От постели до ванной до кухни
До холодильника, вокруг стола,
Под столом, в углу, к балкону,
К аквариумам номер один и два.
Нахально, патриархально ты считаешь,
Что я всегда должна быть везде
Одновременно. Безумный макао!
Исходит из алого рта, обрамленного
Усатой чернотой меха твоего.
И вот собравшись наконец
Под твоим напутствующим взором
Я с тобой каждый будний день прощаюсь
На одну твою неделю. В выходные
Твои попытки продлить рутину
Заканчиваются тапкою по башке.
Убедившись, что провожать нет
Смысла, ты смиряешься, расстилаешься
В длину вдоль изголовья нашего.
Весь день тебе снятся рыбы,
Сонные, толстые сомы в проруби.
 
 
Вторая полукровка, серая, без
Ымянная киска, твоя племянница.
Ты помогал принимать
Роды у Дуньки. Их было
Трое, серая, первая, от потомка
Чеширского кота. Второй, твой
Чёрный плод катавасии ночной.
Третья трёхцветная ничья.
Мы их не называли, а отдавали.
Серую я прятала в ведре. Кис-
Кис с приплюснутым носиком,
Розовыми пятками, вся в дымке.
 
 
Ты с ними ложился к Дуньке,
Припадал к соскам. По тебе
Они бегали, как по Арарату древнему.
Лениво присматриваясь за ними,
Ты облизывался и засыпал носом
Уткнувшись в Дуню. Она смирялась
Пока лапу не раздавила машина,
Во время её редких вылазок
На свободу. После реабилитации
Дунька сбежала навсегда. С тех пор
Я вас научила друг друга
Искать, находить, приводить.
Серая претендует на происхождение
От кошек Марии Антуанэтты, кот. их отправила
На корабле в новый свет, в предвкушении
Революции. Их привезли, свели
С туземцами дикими, и voila,
Полукровка моя с аристократическими
Замашками. Инстинкт всё просится
Наружу, половить пузырьки в луже,
Белку за хвост притащить, чайку
Подразнить рыбой свежей.
 
 
Но осанка, о осанка, как будто
Не в бело-мусорских дворах
Была зачата, а в персидских,
Ради развлечения султана.
Тебе особенно не нравится
Слово нельзя, понимаешь его
Как некий ахтунг германский.
И всякий раз отворачиваешься
С презрением, брезгливо усами
Задев руку, кормящую тебя.
 
 
Треугольником мы парим из
Скандинавских былин в
Египетские, приземлившись
Мы откапываем в песках
Мираж храма Баст, богини
Котов. В нашей общей типо
Графии пространство замыкается
Воображением кошачьего хвоста.
 
 
   Египетскую марку поменяв на
   Питерскую, мы как вкопанные
   Срастаемся с булыжником,
   Два сфинкса с лицом Аменхотепа II,
   А между ними каменная скифская баба.
 

Ангелу-хранителю

 
Ты в горнице бывало осенял
Меня крестным знамением.
Излучение света исходило
Спиралью, розой ветров,
Изгоняя сквозняк этот
Вечный сквозняк агностиков.
 
 
Престоположение
Над замкнутым пространством
Твоим ореолом души моей
Проступало
Пневматическим знаком.
 
 
Ты сошедший
С византийских антиминсов
Был свидетелем
Изменения течений рек,
Обхождения алтаря во храме,
Сугубого величания
На трегубое
Окончательное молчание.
 
 
Святу месту пусто…
Пустозерск, Соловки, осквернённые
Воробьями птахами фарисейскими,
Животворящее, нерукотворное
Отменив не собором, а Стоглавом,
Вопреки апостольским канонам.
 
 
Иногда тебе приходится покидать
Нас смертных ради Христа
Ради мытарства неизбежного.
Хворь свою донимать
Хлыстовством.
 
 
Ты меня не предохранил однажды
Ибо молитва ещё не воплотилась
Во слово и не взошла
С моих младенческих уст…
И проклятье троекратного рода
С моим именем повторилось.
 
 
Пришлось туркам анатольским
Мои щёки общипать до синяков
Против сглаза и порчи.
Скарабеями меня нарядили.
Вокруг шеи трёхлетней
Навесили синий глаз.
Отвезли меня в Помпеи, Лурд,
И наконец в Эфес, где
Платочек возле колодца
Девы Марии освятили
И приложили к устам
Безмолвным в раскаянии.
 
 
А сейчас ты усердно следишь
За моим дыханием во время сна.
Пневма моя всех волнует:
Котов, домового, тебя.
По очереди все пытаются
Разбудить меня.
 
 
Коты кричат, и мне снится,
Что они подбросили котёнка.
Сама-то я затаила дыхание где-то
Далеко от себя, парящая.
Грудь вся трещит как ледяная
 
 
Кора. Домовой не находит
Себе места, меня пытается
Насильно вывести из поту-
Сторонних хождений. И
Только ты находишь ту словесную
Отдушину, путём которой
Возвращаешь меня в кунсткамеру
Через сон мой причитая: поп,
Попадья, по-подъём, поп
Попадья, по-подъём, по
Подъём, по-подъём. В попад.
 

Киев, 13 января – 13 февраля, 2000

Белый шум

 
С утробой медною
Верблюд,
Тебя ваял потомок Чингис-Хана.
 

Велимир Хлебников, «Испаганский Верблюд»

Цикл «Море уронов»⁶

Урон неморских путей

 
Миновав, олименела.
Маргинальность заставы
О-чур-евшей мя
 
 
Заставила гекзаметром
Овладеть на перекладных.
Sic transit mundi.
 
 
Необъятная целина распоролась
Под грузом легионов с гонцами.
Стремглав раскидали они
 
 
Вехами ландшафты, про
Питанные вражеской кровью.
Плоды перепутьев аж
 
 
Извергами извиваются.
Аксиома язычества
Сбившихся с путей.
 

Урон метафизический

 
Physica, metaphysica,
В начале же бэаше Слово!
Урон на моём глазу
Поглощает пепел, мощи
Страстотерпцев немощных,
Неутолима моя печаль.
 

Урон прародины

 
L'ivresse de la livrette
Отождествляется однако.
Перлами до рыл,
 
 
Сагапо эллинской стопой…
След простыл лжеспаса,
Грят прикол такой-сякой.
 
 
Ну а я и так всё знаю.
Итак, итак, итак.
Речитативом недочитавших.
 
 
Итака! Представляешь? Прицел.
От священной лани к Ифегении —
Шаг до жертвоприношения.
 
 
Бо, бельмо ты моё одноокое.
Раб Бжiй бузину бухающий
Взгляд жрёт автоматом, матом
 
 
Выпь изящную, пусть.
Стрелки мотострелковой
Спятили по циферблату мостовой.
 
 
Алчность алого покрова
Беспредельна. Степь аж
Вспыхивает огнями макавейскими.
 
 
Utilitas без venustas, стазис
Обречения. Люмпен раком
Перед картофелем преклоняется.
 
 
Пистис, фидес, агапэ, каритас
На фоне Афона (парентетично)
Сгустилось черное монашество.
 
 
Хронометром не пересчитаешь
С Юлия на Григорий. Хо! Мы
Вне времени! Одно про-
 
 
Странство. Из зоны никак
Не выкарабкаться ежели
Мумию непогребенную
 
 
Не передать земле с пухом
Берендеевыми посланниками
Старый стиль на новый переводя.