Глава 4
За май и июнь Юля получила больше писем, чем за предыдущие девятнадцать лет своей жизни. Некоторые были совсем короткие – просто зарисовки начинающегося лета, некоторые длинные – с рассказами об армии, с резкими мнениями о фильмах и книгах и, конечно, со стихами: Андрей не мог писать о своей любви прозой.
Метаморфоза, произошедшая с ним, удивляла Юлю. Внутренняя сила и стремление к свободе, наверное, были в нем и в школе, но подавлялись отчимом и матерью. Армия и теперешнее вынужденное одиночество будто распрямили его.
Андрей сообщил Юле, что решил поступать на автодорожный факультет в политехнический университет, что в местной школе ему дали старые учебники по физике и математике, а вот подготовить его к экзамену по русскому он просил свою возлюбленную. У них оставалось около двух недель между окончанием Юлиной сессии и вступительными экзаменами Андрея. Он собирался приехать на это время в Раздолье и пожить у отчима. Юля с нетерпением считала дни до начала каникул…
* * *
…Старый автобус с шипением остановился.
Юля захлопнула за собой дверь, выбив облака пыли из резиновых прокладок.
Вот он, родимый поворот! Как же она соскучилась по своему Раздолью!
Автобус уехал, Юля пошла по дороге в гору. Позади садилось усталое солнце. Впереди деловито вышагивала ее длинная тень.
Лето было в самом разгаре. Вдоль дороги цвел медовый донник. Высокие метелки злаков неподвижно висели над обочиной.
Поднявшись в гору, Юля поставила сумку, чтобы немного передохнуть, и обернулась. Господи! Какая красотища! Мягкие березовые холмы до самого горизонта, поля, заросшие ромашками и клевером. Белесая лента шоссе то ныряет в лога, то вновь взбирается на возвышенности. Вдалеке расплавленным серебром сверкают изгибы Камы и исчезают в малиновой вечерней дымке, размывающей границу между небом и землей.
Юля надела на плечи полупустую сумку, как рюкзак, и пошла дальше. От поворота до Раздолья всего километра четыре. Хоть бы не догнала какая-нибудь попутная машина и не предложила подвезти. Юле хотелось петь, но жаль было портить своим голосом эту звенящую комариными крыльями тишину. Вскоре дорога вошла в березняк, длинные ветви низко свисали, образуя золотистый тоннель. Здесь было чуть прохладнее.
Юля редко извещала родителей о времени своего приезда. После душного города и пыльного автобуса огромным удовольствием для нее был этот путь домой. Как переправа из одного мира в другой.
Юля подходила к самому глухому месту пути – к Двум ложкАм. Березы уступили место пихтам и разлапистым, поросшим лишайником, елям. Солнце сюда никогда не заглядывало, и после дождей здесь обычно подолгу стояли лужи. Чем ниже спускалась в лог Юля, тем сильнее тянуло сыростью и крепким густым ароматом цветущей таволги. В этом месте иногда переходили дорогу лоси. Девушка заторопилась.
Издалека к ней долетел трескучий звук мотоцикла. Кто-то ехал навстречу.
Через несколько минут Юля узнала водителя. Конечно, только простые смертные ездят в шлемах, но уж никак не Андрей Ракитин! Ему нужен ветер в волосах. Он сделал крутой вираж вокруг Юли и заглушил мотор. Юля спустила с плеч сумку и поставила ее на дорогу. Несколько секунд они смотрели друг на друга, молча спрашивая, не изменилось ли чего с момента последней встречи.
Андрей раскрыл объятия и шепнул: «Иди ко мне».
На несколько километров вокруг не было ни души. Разве что леший мутным глазом подсматривал из-за ёлки, как нежно и горячо они целовались, заполняя блаженством сосущую пустоту, образовавшуюся внутри из-за долгой разлуки.
… Юля уселась позади Андрея.
– Ты меня только до дома не довози. Высади в начале поселка. Я пешком по задам приду.
– Не хочешь, чтобы меня твои родители видели?
– Просто хочу подкрасться незаметно, чтоб интересней было.
Ракитин лихо рванул с места.
Дорога поднялась на последний пригорок. Слева открылось широкое поле, засеянное овсом. За ним, в обрамлении камышей, начинал куриться туманом Верхний пруд, в темном зеркале которого отражалась Ореховая гора. Справа от дороги рос молодой сосняк, посаженный школьниками лет тридцать назад. Отсюда до поселка было уже совсем близко. Юля попросила Андрея остановиться. Солнце почти скрылось за лесом.
– Приезжай ко мне завтра, как выспишься. Займемся великим и могучим.
– Я бы и сейчас с тобой не расставался… – Андрей взял Юлину ладонь и прикоснулся к ней губами.
– По мне дома тоже сильно соскучились. Не обижайся. Завтра весь день будем вместе.
– Ну ладно, – Андрей крепко обнял ее и отпустил.
Юля сошла в траву, уже сбрызнутую холодной росой, и повернула к сосняку, срезая ненужный угол дороги. Перед тем, как скрыться за пушистыми ветками, она обернулась и послала Андрею воздушный поцелуй. Он поймал его, прижал пальцы к губам и негромко произнес:
Она уходит вдаль, оставляя следы,
Она видит огонь в каждой капле воды.
Он считает время глубокой рекой
И глядит на его теченье с тоской.
…Юля подошла к дому с тыла. Вдоль картофельного поля, вдоль конюшни, через заднюю калитку – и в огород. В малиннике стоял отец и ел спелые ягоды. Увидев дочь, он просиял и кинулся к ней, перепрыгивая через грядки. Юля по-детски повисла на нем.
–Доча! Дак ты чего не позвонила-то? Встретил бы тебя!
Юля не успела ответить, как отец отобрал у нее сумку:
– Давай мать обманем. Пойду скажу, что только поклажу из города выслали. Постой пока тут.
Юля свернула во двор к старому Биму. Он от восторга готов был выпрыгнуть из ошейника.
– Бимка, да успокойся ты! – Юля ласково потрепала мягкие уши. Пёс лизал ей руки.
Из сеней с визгом вылетела Анька – годы жизни ей солидности не добавляли, следом за ней вышли мама с бабушкой.
Обнимания. Лобызания. Расспросы.
Бабушка сразу отметила, что внучка в городе совсем отощала и пошла поскорее греть ужин.
Глава 5
Юле с Андреем хватило одной недели, чтобы повторить основные правила русского языка. Писал Ракитин грамотно, потому что много читал, подзабылись только всякие разряды местоимений да типы придаточных в сложноподчиненном предложении.
Дни стояли знойные, на улице невозможно было ничего делать. Ракитин обычно приходил после обеда, и они занимались в Юлиной комнате. А вечерами ходили купаться на пруд, в теплой, как парное молоко, воде.
В последний день перед отъездом Андрея они пришли туда совсем поздно: над прудом уже курилась легкая дымка, а прибрежные кусты в сумерках казались живыми мохнатыми существами. Воздух остыл. Юля зябко ёжилась. Из-за Ореховой горы выползала луна.
– Главное, быстро раздеться и войти в воду. Там сейчас гораздо теплее, – сказал Андрей и скинул с себя футболку и джинсы. Он без раздумий нырнул с мостков и далеко проплыл под водой. Когда он вынырнул и оглянулся, Юля все еще стояла одетая. Он подплыл к берегу.
– Ну, давай, раздевайся и иди сюда, – Андрей протянул руки и поманил Юлю к себе. Она нерешительно приподняла платье и медленно стянула его через голову, ощущая, как взгляд Андрея поднимается по ее ногам следом за подолом. Этим летом черный с белыми кантиками купальник стал ей чуть-чуть маловат. Завязки треугольных трусиков на бедрах стали короче. Плотные чашечки лифчика, соединенные спереди маленькой металлической ракушкой, заметно приподнимали грудь.
Дрожа всем телом, Юля села на мостки и опустила ноги. Вода была очень теплой.
– Иди скорее ко мне! – Андрей обнял Юлю за талию и осторожно стянул в пруд. – Вся в мурашках. Сейчас согреешься. Поплыли.
Вдоль берегов вода была хорошо прогретой, там то и дело звонко щелкали хвостами щуки, пугая мелкую рыбу. В протоке, не особо опасаясь людей, резвилась ондатра. Полная луна масляным светом заливала пруд.
Андрей и Юля плавали долго, стараясь сполна насладиться этой ночью и ласковой теплотой воды.
– Ну что, выходим? – спросила Юля, когда они вернулись к мосткам, – Одеться надо будет очень быстро.
Андрей медлил. Юля обернулась и поймала его напряженный, почти страдальческий взгляд.
– Останемся? – тихо спросила она.
Он нерешительно привлек ее к себе.
– Я люблю тебя. Ты такая красивая…
Юля обвила его шею руками. Он с нежностью продолжал:
– Когда я смотрю на тебя, то понимаю настоящее значение слова «любоваться».
От горячих поцелуев закрывались глаза, и Юле казалось, что земля бешено кружилась вокруг них, как будто, обнявшись, они становились ее осью.
Андрей прикоснулся к застежке-ракушке.
– Можно? – одними губами спросил он.
Юля еле заметно кивнула.
Обратного пути уже нет. Да и нужен ли он, этот обратный путь? Андрей любит ее, она любит его. И так будет всегда.
Андрей расстегнул застежку и раздвинул чашечки лифчика в стороны. Вода закрывала грудки ровно до половины. Бусины сосков дрожали на поверхности воды, как маленькие пробковые поплавки. Андрей осторожно взял груди в ладони и восхищенно выдохнул:
– Господи, какие хорошенькие…
* * *
По прибрежным камышам вдруг прошумел ветер. На луну стремительно наползала огромная черная туча. Сразу потемнело. Где-то далеко, за Ореховой горой, раздались первые глухие раскаты грома. Андрей и Юля торопливо одевались. Сильный порыв ветра обмакнул в воду ивы.
– Скорей! Сейчас польет! – Андрей помог Юле расправить на спине подвернувшееся платье.
Держась за руки, они побежали по тропинке к поселку. Сзади ослепительно полыхали молнии, выхватывая светом пышные кусты полыни. Юле пришло на ум, что это кто-то неведомый и огромный щелкает старинной магниевой фотовспышкой, делая для них снимки на память…
Лавина дождя накрыла их метрах в ста от дома. Андрей и Юля влетели во двор и укрылись под навесом в дровянике. Мокрые и счастливые они стояли, прижавшись друг к другу, среди хаоса.
– Я буду помнить эту ночь, пока буду живой!
– Я тоже.
Глава 6
Сразу после отъезда Ракитина начались дожди, как будто он увез с собой солнце. Юле срочно потребовалось заполнять чем-то длинные, томительные дни. Они с Анькой сходили в сельскую библиотеку и притащили две сумки книжек из списка литературы, которую Юле предстояло изучать в начале четвертого курса.
Дожди лили без перерыва дней десять. Отец уже весь извелся – была убрана только половина покосов, да и зерновые могли лечь раньше времени. Хоть и обрабатывали они с братом теперь совсем немного полей, только чтоб свою скотину прокормить, но все равно сил и затрат требовалось для этого очень много.
От тех мечтаний, которые были в начале девяностых о богатой фермерской жизни, давно уже не осталось и следа. Техника, еще тогда дышавшая на ладан, с трудом поддерживалась отцовскими руками. Выращенные зерно и мясо сбывать было некуда, цены были низкими и порой не покрывали даже расходов на топливо и корма. Фермерское хозяйство «Столбовы и Ко» едва сводило концы с концами. В надежде подзаработать отец оформил предпринимательство и стал брать заказы на железные работы: варил в домах системы отопления, печки для бань, ремонтировал машины и велосипеды ребятишкам (с этих клиентов денег он никогда не брал). Предпринимателем он был ровно один год: до того момента, как свел дебет с кредитом и увидел, что налогов заплатил больше, чем заработал. Жена говорила ему, чтобы он хотя бы не весь свой заработок показывал. А он отвечал ей вопросом: «А с чего тогда вы, учителя, зарплату получать будете?»
В один особенно ненастный вечер отец присел к дочери на диван и, смущенно посмеиваясь над собой, сказал:
– Вот ты, Юлька, шибко грамотная… Помоги мне написать…
– Что, пап?
– Да вот, охота мне свои измышления о жизни крестьянской… как-то бы постройнее, что ли…
Юля оживилась:
– Давай! Прям сейчас?
– Дак куда откладывать?
Юля вложила закладку в «Госпожу Бовари» и отправилась искать ручку и тетрадку.
– Как будет называться твоя книга? – поинтересовалась она у отца.
Павел махнул рукой:
– Да какая там книга! Так уж…
– «Былое и думы» уже были у Герцена. Как у тебя будет?
– Ну, пиши что ли: «Рассуждения крестьянина о жизни…» – отец задумчиво потер переносицу и добавил: – «во время последних перемен».
Юля записала заголовок и подчеркнула его оранжевым фломастером.
Некоторые фразы были уже хорошо обкатаны в голове отца и ложились на бумагу легко, а некоторые мысли он обсказывал долго, с разными ответвлениями и досадовал на дочь, когда она предлагала свои формулировки:
– Нет, это ты слишком уж общо! Я не так думал. Не сбивай меня!
Юля в конце концов перестала подсказывать и только записывала за ним, как Левий Матвей за Иешуа.
Отец был умным, много читал, но словно бы стеснялся говорить книжными словами и старался мысль свою выразить попроще, порой нарочито вворачивая просторечные деревенские или устаревшие словечки. Время от времени отец просил ее перечитать, что получается, и был совершенно недоволен этим:
– Пасквиль какой-то! Зачеркивай вот это! И это тоже!
Дочь послушно вычеркивала.
Они писали до полуночи. Потом отец махнул рукой на свою затею:
– Нет. Не философ я. Пускай другие пишут. Брось в печь.
– Ты не знаешь что ли, что рукописи не горят? – устало возразила Юля. – Допишем потом, не расстраивайся.
Но отец больше не захотел этим заниматься. Юля вложила в свой дневник сложенный листок с отцовскими мыслями:
«Рассуждения крестьянина о жизни во время последних перемен.
Совесть в России – неподъемный груз для человека. Некоторые исхитряются его тащить, но очень тяжело.
Крестьяне свободные стали только сейчас, так что очень трудно определить регрессивное или прогрессивное развитие.
Очень много брошенных полей. А так быть не должно. Заботиться надо о земле!
Крестьян-то в полном смысле слова в колхозах была половина, они и ухватились за землю после раздела колхозов, а остальные – кто на север, кто куда…
Все происходит по своей воле, и все люди живут по-своему, по-другому. Никак мы не можем повлиять на историю. Всё этот коллективный разум… А он какой-то глупый, тупой…
Перемен-то у нас еще и не было. Та часть, которая изменила народу, те, кто сделал себе перемены в свою пользу, – их ведь мало. Они почуяли изменения, а остальные-то ведь нет…
Вообще этот мир какой-то бардачный…».
* * *
… В середине августа Юля получила от Ракитина письмо с вложенным уведомлением из политехнического университета о том, что он поступил на вечернее отделение автодорожного факультета.
Глава 7
Рассчитывать на помощь семьи Андрею не приходилось. Матери с сестрой самим едва денег хватало, чтоб не помереть с голоду. Отчим спился совсем. Не у бабушки же пенсию просить…
Сразу после письма из универа о зачислении Ракитин поехал искать работу и жилье. Из знакомых у него в городе был только Мишка Кудрин, который буквально за один день и решил все проблемы друга. Оказалось, что парня, с которым Мишка снимал квартиру, в июне призвали в армию, и диван, стоявший между шкафом и балконной дверью, как раз был свободен. С работой тоже повезло. Вечером к Мишке в гости зашел с несколькими бутылками пива его дядя, работавший на базе стройматериалов. Он рассказал парням, что на днях на одном из складов была совершена крупная кража, и начальство поувольняло кучу народа. На другой день Андрей уже был назначен на должность кладовщика и пересчитывал дверные полотна, наличники, замки, ручки и прочие нужные в хозяйстве вещи.
* * *
В последний день августа родители повезли Юлю на учебу. Анька напросилась прокатиться с ними. Чтобы снабдить студентку деньгами, отец погрузил в «Жигули» несколько банок меда и зарезал поросенка. По пути к городу они заехали в дачный поселок. Мама осталась возле машины, а отец с дочерьми пошли по участкам предлагать свой товар. Хоть после выхода из колхоза и приходилось это делать довольно часто, отец все равно испытывал неловкость, когда оказывался в роли продавца. Возле одной из дач большая компания копала картошку. Подходя к ним, Павел вполголоса спросил дочерей:
– Как нынче надо к народу-то обращаться? «Товарищи» – устарело. «Граждане» – как-то по-прокурорски. «Господа» – стыдно…
– Скажи «чуваки», – подсказала Анька.
Они подошли к калитке, отец окликнул дачников:
– Люди добрые, вам мяса или мёда не надо ли?
Горожане у отца покупали охотно. Его могучая фигура, уверенная поступь, рыжая борода, добродушное открытое лицо – всё выказывало в нем крепкого хозяина и вызывало доверие. Ну и цены он никогда не ломил.
Столбовы продали почти всё.
* * *
В старых коридорах общежития, похоже, недавно сделали ремонт. Пахло еще не просохшей краской и свежим постельным бельем, которое носили от кастелянши заселявшиеся студенты. Изо всех комнат доносились возбужденные голоса и смех. Первокурсники, как водится, ближе к ночи запоют песни, не в силах справиться с переполняющей сердце романтикой.
В четыреста седьмой комнате уже был полный разгром: сумки, одежда, книжки.
– А вот и я! – громко объявила Юля, перешагнув через порог.
– Юлечкин! – звонким голоском воскликнула Оля и первой подбежала обниматься.
Отец затащил в комнату мешок картошки. Анька с мамой – сумки с продуктами. Отдохнули немного, попили чаю и, попрощавшись с Юлей, уехали домой. Отец внушительно сказал ей на ухо: «Блюди себя!».
За три года девчонки стали ощущать себя почти семьей. Юля искренне соскучилась за лето по своим соседкам.
Первый вопрос, который ей задали, конечно же, касался Ракитина:
– Ну как у тебя с твоим поэтом? Встречались летом?
– Да. Он почти две недели в Раздолье жил. Русским занимались. И он поступил на вечернее в политех! Живет уже здесь полмесяца. Придет, наверное, сегодня.
– Ну всё. Теперь тебе учиться некогда будет, – сделала вывод Марина.
Юля, чтобы избежать дальнейших расспросов, перевела разговор:
– Это что ещё такое? – она взяла со стола трехлитровую банку, наполненную оранжевыми ягодами.
– Моченая морошка, – ответила Марина, – Пробуй. Суперполезно. Нынче ее много на болотах было.
– Хорошо вам там, на северах, – завистливо вздохнула Юля и зачерпнула полную ложку ягод.
Вечером в общагу пришли Андрей и Мишка.
– Кто это у вас тут поклонница Филиппа Киркорова? – стандартно поинтересовался Мишка и обратился к однокласснице: – Ты, что ли?
– Почему сразу надо меня предполагать? Вон еще трое подозреваемых, – Юля махнула рукой в сторону девчонок и ушла вместе с Андреем за шторку на кухню.
Андрей порывисто прижал ее к себе, уткнулся носом в ее волосы и прошептал:
– Я дико соскучился. Тысяча лет прошла.
– Я тоже ужасно соскучилась по тебе. И по твоим стихам, кстати.
Андрей немного отстранился и наморщил лоб, вспоминая что-то.
– Вот. Подходит к моменту:
Как мне все это сберечь?
Как не выпустить весла из рук?
Что записано в книге встреч
И зачеркнуто в книге разлук…
Мишка Кудрин бесцеремонно отодвинул штору:
– Эй, хватит уже там! Идите к людям.
Андрей сел на стул и взял Юлю на колени. Стульев в комнате было только четыре штуки, по количеству жительниц. Кудрин тоже сел и показал Марине на свое колено. Маринка, смущенно хихикая, присела к нему.
Глава 8
Это была чудесная осень!
Никогда Юля так не любила город, как в тот сентябрь. Вечерами, когда Ракитин был на учебе, она подолгу сидела с книжкой у открытого окна и расслабленно внимала всему, что происходило на улице. Звонкие голоса детей во дворах. Гулкие, похожие на щелканье бича, хлопки по ковру. Сухой шорох опадающих листьев. Далекий грохот уже полупустых трамваев. Старый парк, медленно тонущий в сумерках. Постепенно остывающий воздух… Иногда к ней на подоконник подсаживался кто-то из девчонок, и тогда они пели что-нибудь, типа:
«Вновь о том, что день уходит с земли
Ты негромко спой мне.
Этот день, быть может, где-то вдали
Мы не однажды вспомним».
Но самыми замечательными были дни, когда Мишка Кудрин работал на заводе в ночную смену. Предощущение ночи с Андреем начиналось у Юли с утра. Она с нетерпением ждала окончания занятий в университете. Потом быстро делала то, что было задано на завтра. Затем отправлялась в душ, который находился в подвале общежития и в котором из шести кабинок обычно работали только две. Кстати, там Юля тоже любила распевать песни, если оказывалась одна или с кем-то из своих девчонок. Голос так звучно отдавался от покрытых кафелем стен, что она казалась себе не меньше, как Монсеррат Кабалье. После душа Юля тщательно одевалась, подкрашивала глаза и губки, собирала тетради и выходила.
До дома Ракитина можно было дойти неспешным шагом примерно за полчаса. Путь пролегал по длинной улице, обсаженной американскими кленами. Проходя по ней, Юля всегда заглядывала в гастроном, расположенный в доме, на стене которого белой краской была сделана размашистая надпись «Иосиф Кобзон жив». Там Юля покупала несколько хороших конфет, «Космических» или «Трюфелей», и шла дальше, откусывая по чуть-чуть и медленно растаивая шоколад во рту. Пару конфет она оставляла для Андрея. Когда заканчивалась эта улица, Юля переходила железнодорожные пути по подвесному мосту. Под ногами шуршала подсыхающая листва, запах которой навевал что-то невнятно прекрасное и грустное.
Дом, где жили Мишка и Андрей, стоял на тихой, малопроезжей улочке с буйными зарослями разных кустов и декоративных яблонь. Юля поднималась на второй этаж и ласково нажимала кнопку звонка. Андрей встречал ее в темной прихожей и сразу начинал целовать. Они закрывали дверь и, не включая света, уходили в комнату. Ветер легко покачивал занавеску балконной двери и то и дело закидывал лазутчиков: разноцветные листья и некрупные алые яблочки на длинных черешках…
Так прошли сентябрь и октябрь.