Светлана Генриховна поняла, что пора сходить козырем:
– Ты посмотри, до чего уже свою мать довела. Каково ей все это здесь выслушивать?
– Мама, перестань, пожалуйста, реветь. Вовсе не о чем, – громко сказала Юлька.
– Ты считаешь, что не о чем? – вскинулась Светлана Генриховна.
Мама отвернулась к окну.
– Ну, Юля, мы тебя слушаем, – многозначительно произнесла Любовь Борисовна.
Юлька еще раз взглянула на Джордано Бруно и начала говорить, делая четкие паузы между словами:
– Я ни в чем не виновата. И извиняться я ни перед кем не буду. Игорь Степаныч сам во всем виноват. И это не я прогуливаю, а он не пускает меня на свои уроки. А географию я сама дома учу.
Она хотела еще добавить, что Гоша матерится на уроках, но не стала. Слишком стыдно за него было.
Географ сидел, вперив взгляд в парту.
Директор и завуч, похоже, были в некотором замешательстве.
– Понятно, – протянула Любовь Борисовна, – Ладно, можешь идти домой.
Юлька вышла.
* * *
Вопреки ожиданиям, вечером дома не было никакого продолжения. Мама мрачно читала журнал «Чудеса и приключения» в своей комнате. Папа смотрел «Человек и закон». Бабушка частила на швейной машинке. Юлька валялась на диване с «Джейн Эйр». Анька, как обычно, донимала Харговенда. Она случайно обнаружила у него еще одно слабое место. Оказывается, он совершенно не выносил грустных песен…
Кот дремал на стуле возле печки. Анька села на пол, поближе к нему, и тоскливо завела:
Снежинки спускаются с неба
Все ниже, все ниже…
Сугробы пушистого снега
Все выше, все выше…
Харговенд встрепенулся спросонья и жалобно муркнул, оглядываясь на Аньку.
Шаги уходящего года
Все тише, все тише…
Кот спрыгнул со стула, встал передними лапами на Анькины колени, вытянул шею и потерся головой об ее подбородок. Анька заунывно продолжала:
А песенка Нового года
Все ближе, все ближе…
Харговенд вдруг укусил ее прямо за губы. Анька вскрикнула. Кот залез под диван.
* * *
Юлька лежала в темноте и смотрела в потолок.
Сна не было.
Ради нее сегодня собрали педсовет…
Она стояла перед учителями…
Ее отчитывали…
Сережа любит Ириску…
Большая слезинка потекла по щеке.
Она одна. Совсем одна в этом мире.
Жалкая и смешная девочка в маленькой кровати.
Кровать в маленькой комнатке.
Комнатка в маленьком домике.
Домик в маленьком поселке.
А вокруг – бескрайний заметеленный лес под пустыми черными небесами с дрожащими от холода звездами…
Глава 17. Эпилог.
Утром мама вошла в комнату и потянула руку к выключателю.
Юлька тихо спросила:
– Можно я сегодня в школу не пойду?
Мама пару секунд подумала и сказала:
– Не ходи.
Она не стала включать свет и вышла.
В коридоре бухтела Анька:
– Почему ей можно в школу не ходить, а мне нельзя. Я тоже не хочу.
– У нее горло болит, – зачем-то соврала Аньке мама, сестра успокоилась.
А у Юльки к вечеру и вправду разболелось горло, и поднялась температура.
Она просидела дома целую неделю. Довязала кофточку. Дочитала «Джейн Эйр». Выучила несколько стихов Есенина. Вечерами смотрела сериал «Богатые тоже плачут». Её совершенно завораживал бархатный голос Луиса-Альберто. Марианна раздражала. Как можно быть такой полоротой, чтобы забыть на лавке собственного ребенка?! Ладно, мама Чёлли о нем позаботилась…
* * *
На последней неделе перед Новым годом директор и завуч приняли у Юльки зачет по географии. С учетом предыдущих Гошиных «двоек» вывели ей за четверть «тройку».
На ёлке Юлька задорно сыграла Одноглазое Лихо. Сергей Сергеич сидел в зале и смеялся.
На дискотеке она получила открытку без подписи. Стандартный новогодний стих:
С Новым годом тебя поздравляю
В эту темную ночь декабря.
Пусть снежинка пушистого снега
Поцелует тебя за меня.
Юлька перевернула открытку. Дружелюбная белка протягивала ей корзину, полную шоколадных конфет.
Часть 2
Окрасился месяц багрянцем
Шесть лет спустя
1998 год
Глава 1
Тонкие льдинки на подтаявшей дорожке хрустели под Юлиными ботинками. Она специально вышла из переполненного трамвая на одну остановку раньше, чтоб прогуляться по парку и подышать. Солнце пригревало уже по-весеннему, громко тенькали синицы, и в маленьких лужицах купались воробьи.
В фойе общежития на каменных широких перилах были разложены письма. Юля быстро просмотрела адресатов. О! Целых два письма для нее. Одно от мамы, второе от Аньки. Как будто нельзя было в одном конверте отправить. Судя по почтовым штемпелям, разница в отправке была в три дня. Странно. Пришли одновременно.
Юля поднималась по лестнице на свой четвертый этаж и на ходу распечатывала письмо от сестры. Оно было весьма лаконичным: «Привет! Если у тебя остались деньги, то привези шоколадную пасту и длинный батон. Пока». Юля усмехнулась. Анькин стиль жизни был неподражаем.
В комнате еще никого из четверых ее обитательниц не было. Юля сегодня была дежурной, и ей предстояло варить обед. Марина должна была за нее откликнуться, если будут проверять посещение на последней лекции по истории литературы. Видимо, всем Юлькиным подружкам было суждено носить только одно имя. С Мариной Фадеевой они с первого курса жили в одной комнате и учились в одной группе. Другими соседками Юли были Женя Топильская и Оля Братских.
Юля сняла куртку и устало опустилась на кровать. Панцирная сетка мягко спружинила. Раскрыла конверт от мамы. Та описывала все домашние дела, спрашивала, есть ли еще продукты и деньги. К письму мама приложила вырезку из районной газеты «Искра Прикамья». Там целую полосу занимали стихи … Андрея Ракитина.
Дополнительно мама сообщала, что Галина Еремеевна дар речи потеряла, когда увидела эту публикацию. Она думала, что Ракитин ненавидит литературу в любых ее проявлениях…
Юля изумленно начала читать:
Когда у меня был снег,
Я любил им хрустеть по утрам.
Я ходил и кивал знакомым домам,
Когда у меня был снег.
Когда у меня была жизнь,
Я стрелял в воробьев дробью дней.
А теперь я точку поставил на ней.
А ведь когда-то у меня была жизнь.
Конечно, стихи не были блестящими – не Пастернак и не Рубцов, но тот невообразимый факт, что их написал Ракитин, сглаживал многие недостатки.
Юля спрашивала себя, точно ли это ее одноклассник? Может, однофамилец? И одноимёнец?!
Интересно, о ком он это стихотворение написал:
Странно, что ты осталась ждать.
Странно, но ты умеешь летать.
Странно, как ты встречаешь мой взгляд
И очень часто грустишь невпопад.
Я видел, как ты препарируешь звук,
Извлекаешь музыку движением рук.
Нежной кожей ты ласкаешь ладонь,
Губами превращаешь воду в огонь.
Я слышал, как ты дышишь теплом.
Я видел, как ты молчишь о своем,
К лучу света прижимаясь щекой.
И пока ты позволишь, я буду с тобой.
Юля прочитала все стихи и задумчиво побрела на общую кухню. Она налила воды в кастрюлю и поставила ее на плиту. Когда было можно, кто-то из девчонок их комнаты старался пораньше вернуться в общагу с занятий и приготовить еду. На весь этаж из тридцати комнат были только две плиты. Итого восемь конфорок. Если припоздниться с возвращением из универа, то можно до вечера голодом просидеть.
Юля чистила картошку и думала о Ракитине. Новые друзья, интересная учеба, сам ритм студенческой жизни уже давно задвинули все школьные воспоминания в дальние отсеки памяти. Андрей после школы, кажется, где-то немного поучился. Потом ушел в армию. Прошлой осенью вернулся. И жил вроде бы в родном районе у своей бабушки в маленькой деревеньке на берегу Камы. По крайней мере, в газете местом обитания автора была указана именно она. Мать Андрея развелась с его отчимом и уехала куда-то в город, взяв с собой младшую дочь. А сыну, вероятно, с ними места не нашлось…
Юля знала, что нравилась когда-то Ракитину, но взаимоотношения с ним складывались очень по-дурацки. Да и более интересные люди в школе были… Внезапно всплывшая в памяти красная дерматиновая сумка вдруг обожгла стыдом щеки. Он же порвал ее совершенно случайно, неуклюже заигрывая с ней, а она добросовестно пожаловалась его маме. Вот дура..
Надо ему написать, пожалуй.
* * *
Вечером Марина и Женя ушли к родственникам за картошкой. Тоненькая, бледненькая Оля села к столу, поближе к лампе, читать «Обрыв» Гончарова. Юля принялась за письмо.
«Привет, Андрей!
Пишет тебе бывшая одноклассница. Не забыл еще?
Я прочитала в районке твои стихи.
Красивые. Мне очень понравились. Серьезные и глубокие.
Мама мне сказала, что Галина Еремеевна чуть в обморок не упала, когда их увидела. У нее на тебя никаких литературных надежд не было.
У тебя еще, наверное, стихи есть? Отправь мне, если не жалко. Очень интересно было бы прочитать.
Чем ты сейчас занимаешься? Какие планы на будущее?
Пиши мне, если захочешь.
Адрес на конверте».
Юля подняла глаза, задумчиво поводила кончиком ручки по губам. Оля с головой углубилась в книгу. В комнате стояла полнейшая тишина. Юля тихонько опустила руку в карман халата и, как нельзя кстати, обнаружила там пуговицу. Положила ее на ноготь большого пальца и отщелкнула вверх. Пуговка высоко подлетела и упала точно в середину металлического колпака настольной лампы. Как звонко! Оля молниеносно отпрянула от стола, уронив стул с висевшей на нем одеждой. Юля тут же почувствовала укоры совести и спрятала лицо в ладонях, пытаясь унять смех. Оля гневно стукнула ее по голове книжкой:
– Ты добьешься когда-нибудь, что у меня сердце остановится! Что это было?!
– Пуговка. Можешь себе забрать за моральный ущерб.
– Вот и заберу, чтоб тебе неповадно было! – Оля продолжала сердиться, но губы уже растягивались в улыбке. Она погрозила Юльке маленьким кулачком и снова села читать «Обрыв».
Юля покусала ручку и написала еще одну фразу Ракитину:
«P.S. Кстати, ты знаешь, мне до сих пор стыдно за один свой поступок в отношении тебя. Прости меня».
Она еще раз пробежала глазами письмо и запечатала его. Завтра надо бросить в ящик. Путь к университету лежал как раз через почтамт.
Ответ от Андрея Ракитина пришел быстро. Недели через две. Юля в тот вечер вернулась в общежитие поздно, после нескольких часов конспектирования первоисточников в библиотеке.
– Тебе письмо. Танцуй! – Женька потрясла конвертом с изображением Родины-матери у Юли перед носом.
– Какие танцы?! Я еле пришла. Давай сюда быстро! – Юля потянулась за письмом. Но Женька залезла на стул и подняла конверт чуть не до потолка.
– Господи! Вот вредина! – в сердцах произнесла Юля, – Тебе канкан или ламбаду?
– Ламбаду! – властно повелела Женька.
– Давай, пой про Жору, – Юля приготовилась к исполнению танца.
Женька бодро запела:
– Жора был слепой, ла-ла-ла, ла-ла-ла, ла-ла-ла-а.
Юля сделала круг по комнате. Оля с Мариной радостно похлопали.
– Издеватели! Я вам еще отомщу!
Конверт был довольно пухлым. Юля аккуратно разрезала его.
«Привет, одноклассница!
Не ожидал, если честно.
Спасибо, что написала.
Очень рад, что тебе понравились мои стихи. Я их вообще-то давно уже пишу. Просто показать было некому.
Некоторые стихи я на гитару переложил. Так что – песни.
Много чего потерялось при переезде, и пока я в армии был. Но я там тоже писал.
Никогда бы не подумал, что так зверски буду скучать по Раздолью…
Живу пока с бабушкой. Работать тут особо негде. Летом, наверное, в город подамся.
Не понимаю, за что ТЫ можешь извиняться передо МНОЙ. Но если тебе это важно – прощаю.
О моей жизни можешь узнать из моих стихов.
Кстати, ты ничего не написала о себе. Что у тебя интересного? Где ты живешь?
Пиши. Я буду рад.
Андрей Р.»
К письму прилагались три листа стихов и песен. Юлю они потрясли так же, как и в первый раз. Они совершенно не сочетались с привычным образом одноклассника.
Я писал тебя по лету
Жарким солнцем и росою,
Украшал твои портреты
Я листвою золотою.
Я вставлял в твои глаза
Сталь холодных родников.
Мне дыхание твое
Легче белых облаков.
Но когда настанет время,
Не увидим мы лазури.
И когда найдешь ты слово,
Что разит вернее пули,
Вот тогда приму все это.
И как прежде, руки в боки,
Я в пустой холодной церкви
Прокляну все эти строки .
Женька с любопытством смотрела на Юлю, погруженную в чтение.
– У тебя такой вид странный, – наконец сказала она, – Он там тебе не свадьбу ли сыграть предлагает?
– Я его недостойна, – устало ответила Юля и, немного помолчав, добавила: – Есть у нас в доме горячий чай?
Глава 2
Несколько дней Юля проходила в задумчивости. Она снова и снова перечитывала стихи Андрея: и вечером, укрывшись от любопытных взглядов на своей кровати за занавеской, и во время лекций. Ей не давал покоя даже не сам факт внезапно обнаруженного Ракитинского таланта, а то, что она за всю школьную жизнь не удосужилась внимательно посмотреть на него. Она была такая же, как Галина Еремеевна, эгоистично считавшая, что, кроме нее, литературу больше никто не понимает и не ценит. Вот школьная программа, которую все обязаны прочитать. Конспект принятого сто лет назад истолкования творчества Лермонтова, Фета, Чехова… Сочинение. Две оценки через дробь – за содержание и за грамотность. Итоговая оценка в аттестате. Так было правильно. И так, не особо задумываясь, делала Юля.
У Ракитина был принципиально иной подход. Он никогда не писал конспектов, которые размеренно начитывала Галина Еремеевна. Никогда не отвечал всерьез на ее вопросы. Она как-то спросила его совсем легкое, чтоб поставить хоть какую-нибудь положительную оценку: «Почему критик Добролюбов назвал Катерину Кабанову «лучом света в темном царстве»?» Ракитин с умным видом ответил: «Скорее всего, у нее был механический фонарик «Жук». В то время на батарейках еще не продавали. Ходила по темному саду и жужжала». С тех пор на литературе его больше не спрашивали. Хотя все произведения он читал. Не соглашался только делиться о них впечатлениями. Но особо тронувшие его моменты порой вырывались наружу. Юля помнила, как однажды в полутемной школьной раздевалке она второпях засунула руку в куртку, не достав из рукава шапку, и с трудом проталкивала ее. Ракитин, глядя на это, вполголоса проговорил:
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Через пару недель, на уроке, Юля узнала эти строки в послании Маяковского к Лиличке…
Тогда, в школе, Ракитина от Юльки заслонял Сергей Сергеич. За ним она вела постоянное тайное наблюдение, и его слова и взгляды волновали ее. Теперь он уже не вызывал у нее никакого интереса.
…Написать еще раз Ракитину? Он же сказал: «Я буду рад»…
И Юля написала еще одно письмо. Абсолютно нейтральное. Про старые коридоры университета с обшарпанными бюстами великих писателей и богатейшей библиотекой со множеством старинных книг; про то, что ремонтируют трамвайные пути, и теперь приходится ездить на полчаса дольше, но зато мимо дома Лары и «дома с фигурами», описанных Пастернаком в «Докторе Живаго»; про то, что прошли первые весенние дожди, и наконец-то смыло с городских улиц грязный снег…
Андрей ответил тоже нейтрально. Про деревню, про бабушку, про то, что уже прочитал в сельской библиотеке все более-менее достойные книги… И опять приложил несколько страниц стихов.
И Юля написала еще. О том, что скучает по Раздолью, что скорей бы летние каникулы, что пишет курсовую про символы в поэзии Николая Рубцова и что еще огромное количество книг надо прочитать до экзаменов…
Ответ пришел короткий. Всего лишь одно стихотворение:
Я видел, как рвется металл на куски,
Я слышал о мести до гробовой доски,
Как люди видят себя в осколках зеркал…
Скажи мне, зачем в этом мире тебя я искал?
Я искал пряный запах цветущих долин,
Сошедших со средневековых картин.
Я держал, не срывая, в ладонях цветы,
Но не понял тогда я, что все это ты…
Я нашел то, что может быть и огнем, и водой.
Я нашел какой-то путь, только вряд ли он мой.
Я нашел, что противен мне смерти оскал.
Я нашел… но тебя почти потерял…
В этой странной жизни, что прожить нельзя, не любя,
Что осталось терять мне в ней, кроме тебя?
и вопрос: «Можно я к тебе приеду?».
Глава 3
Последняя суббота апреля была очень теплой. Сильный сухой ветер взметал пыль и песок на площади перед автовокзалом и гонял с края на край пустой белый пакет. Из привокзального киоска страдальчески пели «Руки вверх»: «Я без тебя не живу, не пою, лишь о тебе мечтая, только сейчас начал я понимать, как мне тебя не хватает», и Юле казалось, что пакет меланхолично танцует под эту песню.
Большой старый ЛАЗ с синими полосами на белых боках неуклюже завернул на площадь. Юля издали прочитала пункты отправления и прибытия на табличке, прикрепленной к лобовому стеклу. В этом автобусе должен быть Ракитин. Они не виделись с выпускного. Почти три года. Порыв ветра вдруг закинул пряди волос ей на лицо и озорно приподнял край коротенькой юбки. Юля прижала юбку ладонями и тряхнула головой, откидывая волосы назад. Автобус со скрипом остановился прямо против нее.
Первыми вышли бабушка с внучкой, потом две ярко накрашенные девушки с огромными сумками, потом кое-как спустился испитой мужик с костылем, потом из двери невесомо выплыла гитара, и следом за ней легко спрыгнул со ступеньки Андрей.
– Привет, одноклассница! – щурясь от яркого солнца, с улыбкой сказал он.
– Привет, одноклассник! – ответила Юля.
Армия явно пошла на пользу Ракитину. Он стал выше ростом и шире в плечах. Ветер трепал его русые волосы. Ясные голубые глаза с теплом смотрели на Юлю.
Она будто впервые его увидела. Собственно говоря, так оно и было. Привычные школьные роли теперь потеряли всякое значение, друзьями же они вообще никогда не были. Юля вдруг смутилась.
– Классно, что ты гитару привез, – сказала она, чтобы хоть как-то начать разговор, – поехали в общагу. Голодный, наверное?
– Ну да, неплохо бы вообще-то… – Ракитин закинул гитару на плечо и двинулся за Юлей.
В трамвае они встали на задней площадке, отвернувшись от пассажиров.
– Далеко ехать? – спросил Андрей.
Юля посчитала в уме:
– На шестой остановке выходить. «Советской армии».
– Хорошо. Ты по этой дороге на учебу ездишь?
– Да. Можно еще вообще-то троллейбусом, на нем быстрее. Но там всегда очень много народа. А здесь обычно можно сесть и спать полчаса. Утром это актуально. Да и дорога здесь интересней.
– Покажешь мне места, которые тебе нравятся? – спросил Андрей.
Юля быстро взглянула на него и отвела глаза:
– Ну, если тебе хочется…
– Хочется…
В комнате девчонки уже накрыли стол и сидели в ожидании. К недотроге Юле приехал парень! Это ж такое событие! Тем более, поэт. Стихи всей комнатой читали. Оля даже перенесла поездку домой с этих выходных на следующие, чтоб посмотреть на него.
Ракитин оказался довольно галантным: перецеловал всем девчонкам руки и с каждой нашел, о чем поговорить.
– Кто здесь поклонница Филиппа Киркорова? – поинтересовался он, разглядывая многочисленные портреты певца, расставленные на стеллаже, – Неужели, ты? – Ракитин с тревогой посмотрел на Юлю.
– Нет, не я, не переживай, – засмеялась Юля, – я на такие сильные чувства не способна. Это Маринкина любовь. Причем, взаимная. Он ей даже песню посвятил! – Юля напела: – «Я люблю тебя, Марина, все сильней день ото дня, Без твоей любви, Марина, этот мир не для меня».
– Я ее, кстати, первый раз услышала в свой день рождения. Так что, это знак! – с многозначительной улыбкой сказала Марина. Она никогда не уставала защищать своего кумира от нападок разных посетителей.
Юля зашла за шторку, отделявшую комнату от маленькой кухоньки, и стала раскладывать по тарелкам нехитрое угощение, приготовленное девчонками, пока она встречала гостя.
Застенчивая Оля прикрылась от Ракитина растрепанным «Дворянским гнездом» Тургенева. Андрей заглянул на обложку:
– Нравится тебе писанина этого сивокудрого страдальца? – полюбопытствовал он.
Юля за шторкой прыснула от смеха: Ракитин никогда не церемонился с великими.
Оля пожала плечами и неуверенно ответила:
– Ну, в общем, да.
– Преподавать потом его в школе будешь?
– Ну, он же есть в программе…
– Я бы его давно уже оттуда выкинул. Если уж литературу считать учебником жизни, то точно не у Тургенева ей учиться. Только «Му-му», пожалуй, и можно оставить.
Юля поставила перед Ракитиным тарелку с жареной картошкой и кружочком колбасы. Обычно у них бывала просто жареная картошка, но сегодня ради гостя они скинулись.
Все принялись за еду. Повисла долгая пауза. Юлю снова охватило смущение. Одно дело переписываться на расстоянии, придумывать разное друг о друге, мечтать… и совсем иное – оказаться рядом… Со взглядами, жестами, словами…
Женя решила разрядить обстановку:
– Вы надолго к нам? – степенно обратилась она к Ракитину.
Андрей мельком взглянул на Юлю, гонявшую по тарелке последний брусочек картошки.
– На последнем автобусе, наверное, сегодня уеду, – ответил он Жене и, отодвинув в сторону тарелку, сердечно поблагодарил девчонок за обед: – Это была самая вкусная картошка за всю мою жизнь. Честно.
– Это ты еще наших «нУждиков» не пробовал, – ляпнула Маринка. Юля сделала ей страшные глаза, но было уже поздно.
– НУждики?! – с интересом воскликнул Андрей, – Какое классное словечко! И что же оно означает?
Марина принялась рассказывать, как однажды из всех запасов у них осталось ровно два вида продуктов: картошка и мука. До стипендии надо было дотянуть еще пару дней. Им кое-как удалось наскрести денег на одно яйцо. Замесили тесто, нарезали кусочками вареную картошку и налепили с ней пельменей. По-хорошему бы надо было растолочь картошку с маслом, но масла, увы, не было. Есть это дивное блюдо никто не стал, но зато родилось такое вот красивое название – «нУждики».
– В армии, в нашей части, ваши нуждики бы влёт ушли, особенно пока мы были «духами»… – сказал Ракитин и взялся за гитару, – Но не будем о грустном! Что вы тут обычно поете? Давайте, начинайте, а я подыграю!
Юлька отрицательно покачала головой и попросила:
– Спой что-нибудь своё.
Андрей взял несколько пробных аккордов и, глядя Юльке прямо в глаза, запел низким глубоким голосом:
Боже, святою водою
Нас воедино слей.
Боже, сломай мои крылья,
Я остаюсь с ней.
Боже, рождай нас светом
И обручай нас тьмой,
Дай догореть с рассветом,
А поминай – водой.
Сплети наши пальцы, чтобы
Нам нас не потерять.
Боже, сомкни наши губы
И не дай нам их разорвать.
Боже, рождай нас светом
И обручай нас тьмой,
Дай догореть с рассветом
А поминай – водой.
– Ты мне обещала показать свои любимые места в этом городе, – сказал Андрей, заглушив ладонью последние отзвуки струн, и взял Юлю за руку. Не прощаясь с девчонками, они вышли из комнаты.
Сразу за общагой начинался огромный парк. Едва войдя в него, Андрей свернул с тропинки и потянул Юлю в россыпи подснежников и густые заросли покрытых золотыми сережками ив. Насквозь пронизанные солнцем, оглушенные весенним гомоном птиц, опьяненные липким запахом раскрывающихся почек, они остановились посреди леса. Никогда раньше Юлькино сердце не бухало так громко. Казалось, что сейчас оно заняло добрую половину всего тела.
Андрей неуклюже обнял ее за плечи и наклонился к ее лицу так близко, что она почувствовала его горячее дыхание:
– Юль… – голос Андрея срывался от волнения, – Пожалуйста, будь со мной… У меня ничего в жизни больше нет, кроме тебя… Я клянусь тебе, что это навсегда. С первого класса… Я пробовал… Мне никто не интересен, кроме тебя… Будь со мной! Я очень постараюсь… Все, что ты захочешь…
– Да.
В этот длинный день вместились и окрестности педагогического университета, и камская набережная, и тенистый, заросший ландышами, дворик возле Дома писателей, и уютный скверик с чугунными решетками, изображающими сюжеты сказок Пушкина, и несколько трамвайных маршрутов, от конечной до конечной…
* * *
Андрей и Юля с трудом разняли сплетенные пальцы только после того, как шофер, потеряв терпение, крикнул: «Закрываю двери!».
Следом за автобусом взметнулся из пыли все тот же белый пакет. Ветер подхватил его и унес высоко в небо, даже не зацепив за нежно-зеленые ветви старых тополей, окружавших привокзальную площадь.