Жизнь и приключения вдовы вампира

Первый бал Натали

Глава 12

Натали готовилась к первому в своей жизни балу.

– Батюшка, как же быть? Мазурку или котильон я буду вынуждена пропустить, ведь приглашение на мазурку, например, может сделать только хорошо знакомый кавалер. А меня на балу никто не знает!

– Хм, ты права, – улыбнулся Аким Евсеич. – Поэтому танцевать мазурку ты будешь со мной.

– Но папенька? Как же… – растерялась Натали, – столько лет прошло со смерти матушки, я и не припомню, чтобы вы когда-либо за эти годы танцевали.

– Вот поэтому я нанял учителя, который даст нам с тобой несколько уроков. Ты хоть и обучалась танцам и манерам, но это твой первый бал. Нам очень важно обратить на тебя внимание с лучшей стороны.

– Папенька, а котильон?

– Показать, что мы никого не знаем в кругах этого общества, – очень невыгодная позиция. Хотя недалека от истины. На котильон уже напрашивался сынок городского головы…

Натали непроизвольно встала, будто что-то хотела сказать, но передумала. Аким Евсеич посмотрел на дочь продолжительным взглядом:

– Натали, Алексей Петрович молод и привлекателен. Дамы на него… кхе, кхе… как пчёлы на мёд… в общем, я хочу сказать, что репутация его в обществе может тебя скомпрометировать.

– Это как же, батюшка? Он молод, красив, богат, хорошего происхождения! Многие семьи желали бы иметь его в зятьях!

И Аким Евсеич решился рассказать про случай в беседке.

– Батюшка, – щёки Натали порозовели, но глаза блестели и улыбались, – не думаете же вы, что молодой мужчина в расцвете сил ведёт монашеский образ жизни?

Теперь пришла очередь растеряться Акиму Евсеичу. Он не то чтобы не знал, что ответить, его поразило подобное отношение дочери.

– А не думаешь ли ты, дочь моя, что для мужчины, который многие годы занимался мотовством и кутежом, семейная жизнь с одной женщиной окажется скучным бременем? И страдать в большей степени будет жена. Ему общество будет многое прощать, тебе – ничего.

– Но… в нашем городе выбор невелик. Да и Алексей Петрович вполне может не заинтересоваться мной. И мы попусту рассуждаем на эту тему.

– Натали, ты упустила из виду, что на бал мы едем в уездный город. А тамошних кавалеров ты и в глаза не видала. Так что и судить пока не можешь, кто более достоин твоего внимания. А вот чтобы иметь возможность судить да рядить, тебе необходимо произвести наилучшее впечатление на этом балу.

– Да, батюшка, мне пришла посылка с заграничной бальной книжкой красного цвета с золочёной окантовкой и карандашик к ней. Вы посмотрите: как изысканно оформлены странички!

– Как бы с платьем не опоздать?

– Батюшка, по совету Марии Алексеевны я заказала платье цвета бордо.

– Натали, но на бал приняты белые платья…

– Да, в основном для молодых незамужних девиц. А я… вдова, и мне позволительны наряды. Да и потом, сегодня я ещё в чёрном платье, а завтра буду порхать в белом. В обществе могут сказать, что и думать забыла о дорогом супруге.

– Но траур и в самом деле миновал.

Натали несколько замялась, будто набираясь решимости, и заговорила:

– Для вас, батюшка, я думаю, не секрет, что в обществе много говорят о… вдове вампира… обо мне, батюшка.

– Не будешь же ты поддерживать досужие разговоры?

– Почему досужие?

Такой намёк на запретную в их разговорах тему больно царапнул душу Акима Евсеича, но он промолчал, ожидая, что скажет Натали далее.

– Отчего не поддержать полунамёком, чтобы выгодно отличиться от других? Ведь на этот бал привезут столько молодых девиц в роскошных платьях и цветах! Все схожи своей юностью и белыми нарядами, кавалерам отличать их разве что по внешности родителей, дабы не ошибиться приданным. А мне как даме позволительно бриллиантовое украшение и более яркое платье, – Натали вздохнула, немного помолчала и продолжила: – Флёр подобных разговоров нисколько меня не компрометирует. Моя репутация за годы траура столь безупречна, что те таинственные слухи, которые витают в обществе, как аромат хорошей пищи возбуждает аппетит, возбуждают и привлекают ко мне внимание.

В комнате повисло долгое молчание.

– Натали, я понял, о каких бриллиантах ты говоришь… Да, бант-склаваж твоей матушки я утаил от твоего покойного супруга, поскольку это единственная вещь, которую я много лет храню как память о моей дорогой супруге. А для него это были бы всего лишь бриллианты, он бы понёс бант к скупщику, его бы касались разные люди… А этот бант-склаваж помнит прикосновенье пальцев твоей матушки. С тех пор, как она его собственноручно убрала в этот футляр, я на него лишь иногда позволял себе смотреть. И знаешь, у меня было такое чувство, будто говорил со своей любимой женой.

В футляре на красном шёлке лежала чёрная бархотка на шею, к которой крепилось небольшое ожерелье в виде банта из белого золота. В центре благородная шпинель яркого красного цвета, заключённая в лёгкий, воздушный узор белоснежного бриллиантового кружева. Нарядное, таинственное, полное изящества и тонкого кокетства женское украшение.

– Вот видишь, как кстати я заказала платье цвета бордо! Эта ткань сильнее оттенит красный цвет камня, цвет крови…

– Крови? Натали, меня пугают твои взгляды на жизнь. Ты ещё так молода…

– Ах, батюшка, это всё романы. Романы! – улыбалась дочь.

– Да, неумеренное чтение ни к чему хорошему не привело, хотя я полагал наоборот – ты наберёшься из книг ума-разума.

– Батюшка, платье прекрасно! Прекрасно! – искренне радовалась Натали.

– Да, выставленный за платье счёт поверг меня в изумление. Уж не из чистого ли золота оно сшито? – вздохнул Аким Евсеич.

– А ещё прюнелевые туфельки… – продолжала радоваться Натали, глядя на батюшку, явно делавшего строгий вид, а на самом деле…

А на самом деле Аким Евсеич находился в полном смятении. Ведь, если говорить по чести, то и в его жизни это был первый бал. И это в его-то годы?

– Да-да. И веер в тон платья, и перчатки… Я знаю, знаю, Натали. Все счета уже оплачены.

В этот вечер городской голова рвал и метал.

– Алексей! Чёрт возьми! Это первый бал Натальи Акимовны. И ты на правах… давнего знакомого, всё-таки мы с её батюшкой четвёртый год дела ведём рука об руку, так вот, на правах хорошего знакомого ты бы мог танцевать с его дочерью мазурку. А после мазурки, как известно, следует застолье. И ты бы повёл свою даму, то есть Наталью Акимовну, к столу, и мог бы ухаживать за ней и беседовать всё время, проведённое за столом! Но Алексей! Как же тебя угораздило? Э-э-эх!

– Батюшка, тут нет моей вины! Это лихие люди напали на меня. И я смело и лихо отбивался, вот и повредил нос! Но синяки уже почти сошли, разве что самая малость…

– Это бал, Алексей Петрович! – городской голова дошагал до угла кабинета, остановился. – Остаётся одно: я с Акимом Евсеичем уговорюсь, что мазурку с Натали танцую я, а он с твоей матушкой! Потому что прощелыг, желающих пристроиться к наследству Кузьмы Федотыча, да ещё получить жену красавицу строгого воспитания, пруд пруди!

Перед балом вечером Аким Евсеич приватно решал с Петром Алексеевичем финансовые вопросы строительства. И когда деловая часть беседы к обоюдному удовольствию была завершена, городской голова так прямо и сказал:

– А не пригласить ли мне завтра на мазурку Наталью Акимовну? По всем правилам этикета это будет уместно, поскольку сын мой ещё не оправился от того разбойного нападения, о коем вам известно.

Такое предложение было очень кстати. Аким Евсеич понимал, что других высокопоставленных знакомых у него и его дочери на этом балу просто не будет. А городской голова человек женатый, уважаемый, так что это только на руку Натали. Но унижать достоинство дочери скорым согласием тоже не следовало. И он принял задумчивый вид. Однако, увидев некое выражение на лице городского головы, тут же остерёгся переборщить:

– Пётр Алексеевич, но ваша супруга… пожелает ли она принять моё предложение на мазурку? – как бы пояснил свою задумчивость.

– Хм? – улыбнулся в усы голова. – Я со своей стороны… ну уж и вы не упустите момента. Должен же я поддержать дочь своего казначея?

Бал начался с торжественного полонеза. В первой паре шёл генерал-губернатор с супругой, за ним следовали гости в соответствии со своей важностью. Натали пригласил Пётр Алексеевич. Их пара танцевала третья по счёту. Аким Евсеич пригласил его супругу, и она записала его в свою бальную книжечку. Жена городского головы всё ещё была красива, хоть и имела взрослого сына. И вот Аким Евсеич в её бальной книжке записан на мазурку, а Пётр Алексеевич записан в книжке Натали.

Между танцами Аким Евсеич случайно стал свидетелем такого разговора:

– А не знакомы ли вы, любезный князь, с той дамой в платье цвета бордо?

– Как? Вы не слышали эту леденящую душу историю?

– И что же это за ужасная история?

– О-о-о!!! Это та самая вдова вампира! – и далее зашептал что-то на ухо своему слушателю.

– А красива, чёрт возьми, как красива! Тут любой не устоит, вот и сам вампир… Но при ней внимательный… хотя и немолодой кавалер. Так и не выпускает её из виду!

– Вы зря насмехаетесь над моей историей. Я лично знаю свидетелей, видевших восставшего из гроба Кузьму Федотыча! А при ней не кавалер вовсе. Вы, очевидно, прослушали, когда представляли? Это её батюшка.

– Да-а-а? Прелюбопытный факт. За такой и с того света не грех явиться! Хм! А не сможете ли вы представить меня вдове? Или её батюшке?

– Я не знаком лично, но у графини Н-ской будет бал, а она знакома с женой городского головы, а он сегодня танцевал со вдовой мазурку!

– Хм!

Подслушивать разговор далее, стоя за колонной, стало неудобно, но, вероятно, приглашение на бал к графине Н-ской он и Натали получат. Стараясь оставаться незамеченным, Аким Евсеич отошёл в сторону.

Бал был в разгаре, когда ведущий громко объявил:

– Граф и графиня Дагомышские, графиня Мария Алексеевна Стажено– Дагомышская!

Сердце Акима Евсеича вдруг пропустило удар и застучало громко-громко. В залу вошла Марья Алексеевна в сопровождении сухощавой, бледной, но изысканно одетой дамы и красавца мужчины. Аким Евсеич подумал: «Это он». И чёрный пиджак, и чёрный жилет, и белый галстук из дорогой ткани, сшитые лучшим портным, и даже лакированные кожаные ботинки, и сам он в этой одежде – всё вдруг показалось Акиму Евсеичу каким-то тусклым, жалким по сравнению с красавцем графом! Но неведомая сила толкнула его, и он, приняв спокойное выражение лица, направился в сторону Марьи Алексеевны. На один танец, как он считал, мог рассчитывать!

– Позвольте представить казначея Бирючинского строительного товарищества на паях Письменного Акима Евсеича, – Марья Алексеевна представила его графу и графине.

Кровь стучала в висках и жар разливался по телу от лёгкого прикосновения её пальцев к его руке, и даже ткань перчаток не была помехой для захватившего его чувства! Он танцевал на балу с самой прекрасной из женщин – Марьей Алексеевной! И венский вальс кружил их по залу, а её прикосновения кружили ему голову.

– Сегодня после полуночи в том же доме. Помните, где я останавливалась тут прежде? – Аким Евсеич не сразу уразумел, о чём с вежливым выражением лица чуть слышно сказала она.

– Да, но…

– Моя служанка встретит вас. Не смотрите на меня столь пристально. И более сегодня не подходите.

Граф танцевал со своей женой и был изысканно предупредителен к ней и всего лишь учтиво вежлив по отношению к Марье Алексеевне. Стороннему наблюдателю такое поведение казалось нормальным, но Аким Евсеич знал нечто такое, что раздражало и злило одновременно. Он вдруг воочию увидел, что увлечён женщиной, которая родила другому мужчине вне брака двоих детей, и теперь этот мужчина источает холодную вежливость по отношению к ней! Но, с другой стороны, такое поведение графа давало надежду на то, что их отношения с Марьей Алексеевной окончены.

Бал завершался далеко за полночь, но Марья Алексеевна назначила ему встречу сразу после полуночи. И значит, следовало вежливо и незаметно покинуть бал, доставив Натали в арендованную небольшую, но вполне приличную квартиру. И потом… уехать на тайное свидание! Злость сменилась ликованием. Он был счастлив!

– Батюшка, в моей бальной книжке заранее расписан следующий танец. Вы не предупредили о раннем уходе.

– Хорошо. Но всем остальным кавалерам придётся вежливо отказать, если таковые обратятся.

Следующий танец Аким Евсеич пропустил, посетив буфет и выпив там бокал великолепного розового французского шампанского. После чего, не акцентируя внимания на своём уходе, Аким Евсеич увёз дочь с продолжающегося бала, не только потому, что сам спешил на свидание, но и решив, что не стоит лишнего глаза мозолить. Неожиданное исчезновение тоже должно привлечь некоторое внимание.

Любовь и слёзы

Глава 13

Полный радужных планов Аким Евсеич, оставив Натали на попечении Настеньки, которую предусмотрительно взяли с собой, скорее летел на крыльях любви, чем трясся в пролётке. Не доезжая нужного дома, в темноте переулка Аким Евсеич заметил знакомую карету с гербами. Он и сам намеревался остановить экипаж в укромном месте. Теперь же сердце его сжалось, и тёмные предчувствия рождали картины одна невыносимее другой! Остановив экипаж, Аким Евсеич не отпустил возницу, а уговорился подождать, пусть даже и долго. Бесшумной тенью подкрался к карете. Сгорая от стыда и ревности, затаился у дверки. Разговаривали двое: мужчина и женщина.

– Моя жизнь невыносима… – далее слов дамы Аким Евсеич разобрать не мог. Потом расслышал слово «дети» и чёткий недовольный возглас мужчины: – Я сделал невозможное!

Потом доносились только неясные звуки, которые свидетельствовали о том, что женщина плакала. Но более ничего, решительно ничего понять было невозможно.

– Трогай, – раздался голос графа, и кучер дернул поводья. Лошади неспешно затрусили вдоль улицы, а Аким Евсеич ещё некоторое время стоял в оцепенении, прижавшись к стене ближайшего строения. Ему казалось, что он узнал голос графа и Марьи Алексеевны. Немного охолонув на свежем воздухе, он засомневался: точно ли это были голоса тех самых господ, на которых он подумал? Ещё немного поразмыслив, Аким Евсеич пришёл к мысли, что есть только один способ проверить: кто был в карете графа. Его должна ожидать у внутреннего подъезда служанка и провести в квартиру, где находится Марья Алексеевна. Если она в квартире, то в карете была новая пассия графа, а если нет? Он направился во внутренний двор и действительно увидел там кутающуюся в плащ женскую фигуру.

– Подите сюда, – позвала она и направилась в сторону входа для слуг.

«Значит, в карете плакала другая дама. И этот граф… этот граф… – Аким Евсеич не находил слов определить, кто таков этот граф, – блудник! Жестокий сердцеед! Обманул, затуманил голову Марье Алексеевне, когда та ещё была молода и неопытна, а родители, видимо, не смогли уберечь дочь. Вот она и страдает всю жизнь!»

И тут сердце его ёкнуло: «Натали так отзывалась о сыне городского головы, что очевидна её увлечённость этим молодым… м… хлыщом. Нет! Нет, – думал Аким Евсеич, – даже деньги его батюшки и титул не перевесят тех страданий, что ждут жену с мужем мотом и гулякой».

Выдав единожды дочь замуж ради выгоды, узрев все мытарства, выпавшее вместе с богатством на её долю, решил второй раз судьбу не испытывать. Ведь теперь нищета не угрожала.

«Натали ещё так молода, так… так… неопытна… кхе, кхе – чёртов кашель и как некстати», – сердился Аким Евсеич, направляясь следом за служанкой. Пока он так рассуждал, подошёл к чёрной лестнице, предназначенной для прислуги и всякой хозяйственной надобности. Проскрипела входная дверь, в нос Акима Евсеича ударил запах то ли протухшей рыбы, то ли разлитых нечистот. В полной темноте, освещаемой только слабым светом, исходящим от плошки служанки, Аким Евсеич пытался рассмотреть: куда же ступать? Чёрные и скользкие от грязи ступени круто уходили вверх. Лестница, в отличие от широкой, мраморной и хорошо освещённой парадной, оказалась винтовой, с прогнившими деревянными ступенями. И, чтобы не переломать себе ноги, Аким Евсеич оперся рукой о стену, но тут же брезгливо её отдёрнул. Стена оказалась отвратительно липкой. Наконец они добрались до площадки второго этажа, где с одной стороны перед входом в квартиру располагался чей-то сундук, над которым весели ветхие, дурно пахнущие одежки, а с другой – лохань, из которой дыхнуло таким смрадом, что Аким Евсеич, и так сдерживающий дыхание, не вытерпел и сам рванул на себя дверь.

Это было первое посещение Акимом Евсеичем доходного дома в уездном городе не с парадной стороны. Те дома, что выстроили он и городской голова в своем провинциальном Бирючинске, очень сильно отличались от того, что тут предстало его глазам. Но и дома в Бирючинске имели чёрные ходы, просто пока они были новые и не успели прийти в такое состояние. И Аким Евсеич решил для себя выделить некоторую сумму денег в смете расходов на содержание бирючинских домов для поддержания чистоты и порядка, столь ужасное впечатление оставила у него эта лестница.

Возле чёрной лестницы располагались кухня и комната прислуги. Потом следовал маленький коридорчик, как подумал Аким Евсеич, чтобы дурной запах не достигал барских покоев. Контраст лестницы и дорогих комнат был столь велик, что Аким Евсеич даже растерялся, оказавшись в красивом светло-голубом будуаре, наполненном устоявшимся ароматом женских духов. Он осмотрелся, но в комнате кроме него никого не было. Служанка, сказав: «Ожидайте», – исчезла.

Аким Евсеич принял наиболее выигрышную позу, чтобы произвести на Марью Алексеевну наилучшее впечатление, и замер так, будто случайно повернувшись к входной двери. Но время шло, а в дверь никто не входил. Затекла рука, онемели ноги.

– Тьфу, да что я, право, как юнец? – и уселся на мягком канапе. Потом ходил из угла в угол, потом прислушивался: не идёт ли кто? Наконец он решил, что все жданки съел, пора и домой! И в карете была Марья Алексеевна, а про него думать забыла! Ну да, куда ему тягаться с графом! Вон какой франт! А какова выправка? Как держит голову?! Ну так и он не лыком шит!

– Не лыком… не лыком… м… а кто ты таков? – в сердцах выкрикнул вслух Аким Евсеич. И глубокое раздражение отразилось на его лице. В сей момент раздался звонок колокольчика у дверей и шорох платья в комнатах.

– Простите меня, заранее был обещан танец… – немного смущённо и растерянно попыталась оправдаться Марья Алексеевна. Сомнений не оставалось. Она, она разговаривала в карете с графом!

– Время позднее, и ежели вы желаете получить отчёт о состоянии ваших дел…

– Отчего вы так…

– Я… я… долго жду вас…

– Но обещанный на балу танец…

– …довёл вас до слёз?

Марья Алексеевна, шурша шёлком бального платья, сделала шаг, другой и, закрыв лицо тонким кружевным платком, заплакала. Аким Евсеич не понимал, что с ним происходит: обида, ревность, даже злость – с чего бы? На что он рассчитывал? Жалости в этот момент он не чувствовал, а вот горький осадок унижения, вдруг испытанный им, – был невыносим!

– Я… я… я жестоко страдаю, – еле вымолвила графиня.

– Вас оставил граф? – совсем неучтиво спросил Аким Евсеич.

– Мои дети… Всё ради них. Ранее узаконить их возможности не было. Но год назад вышел новый указ, по которому, если не было прелюбодеяния, то родители могут подать прошение в суд и подтвердить рождение своих чад. Я в браке никогда прежде не состояла и мой супруг тоже. Значит, прелюбодеяния не было. Поэтому дети мои признаны законнорожденными.

– Но не их отцом, – не вытерпел Аким Евсеич.

– Их родным дядей. У которого нет и не может быть своих деток. Ни у него, ни у его брата в браке с графиней. Род пресёкся бы. А так – это их кровные потомки!

– Вы об этом говорили с графом?

– Моя жизнь с его братом – каторга.

– Потерявши голову, по волосам не плачут, – Аким Евсеич вздохнул и почувствовал, как сумбур в его душе несколько улёгся. Однако единственно, чего он теперь желал, – не видеть эту женщину, чтобы разобраться в обуревавших его противоречивых чувствах.

– А теперь позвольте мне удалиться.

– Мне необходим совет… я ни на кого, кроме вас, не могу положиться… – её голубые глаза смотрели так доверчиво, почти с мольбой, что ни один мужчина в мире не оставил бы её без поддержки. Тем более Аким Евсеич со всем сонмом своих чувств.

– Это очень серьёзно… и я… довериться могу только вам, – промокнув платком с графским вензелем слёзы, она немного успокоилась.

– Вы взволнованы, мы оба устали после бала. Я думаю, будет разумнее, если через день или два я нанесу вам визит с отчётом о состоянии ваших дел, и мы неспешно, не скрываясь и не торопясь, благопристойно обсудим всё, что вы сочтёте необходимым.

– Нет! Более я не решусь! Сейчас или никогда!

Аким Евсеич чуть склонил голову, кивнул, всем своим видом подтверждая согласие слушать.

– Я… я не могу выносить общение со своим мужем! Это грех! Великий грех! Но я… я… не желаю его выздоровления.

– А что, ваши… отношения с графом… м… м… прекращены?

– Да! Только при этом условии его брат согласился на наш… союз. И я… я поклялась ему…

– Но иначе и быть не может, – как-то не очень уверенно проговорил Аким Евсеич, невольно вспоминая некие интимные события. – Вы же венчаны.

– Я… я помню чудную ночь в Бирючинске.

– Думаю, для вас будет лучше забыть случившееся, – Аким Евсеич замолчал, понимая, что ищет оправдания и себе, и этой женщине. – Вы вышли замуж без привязанности, ради детей. Вас можно понять. Но… эта съёмная квартира… вы же теперь проживаете в доме мужа.

– Да… дети… Я в те годы была молода, неопытна… А граф… Помилуйте… не судите строго, – она с мольбой смотрела на него. – А квартира оплачена графом за год вперёд. Вот и числится пока за мной.

– В законном браке графа нет любви и нет потомства, но есть деньги. Но у вас теперь всё слава богу. А нелюбимый муж… – перед взором Акима Евсеича, как живая, встала картина обеда у Кузьмы Федотыча, заплаканная Натали и весь пережитый тогда ужас. – Стерпится-слюбится, – неуверенно и глухо проговорил он.

– Встретив вас, я впервые почувствовала надёжную опору сильного мужского плеча. И поверьте, это не лоск красивого гардероба, это нечто большее, что я увидела в вас. И только в вас! – она стояла вполоборота к Акиму Евсеичу, свет канделябра вспыхивал и мерк в её глазах.

За окном ночь накрыла своим покрывалом спящий город. Только протяни руку, и коснёшься её плеч. Он помнил вкус этих губ, жар этих рук… и теперь…

– Зачем вы мне рассказываете столь личную историю? Чем я могу вам помочь? – пытался преодолеть соблазн Аким Евсеич.

– Мой муж болен. Одному богу известно, сколь долго продлятся его страдания. Он не живёт, а мучается и истязает меня. Его злит всё: и то, что я здорова, и дети. Когда, когда наступит конец моему принуждению? Через месяц? Через год? Я… не вынесу! – она продолжала всё так же стоять вполоборота к нему, и крупные слёзы медленно катились из её глаз.

– Но это… ужасно желать… – Акиму Евсеичу вдруг показалось, что по комнате, блестя золотыми драконами на красном бархате халата, прошёлся, криво усмехаясь, Кузьма Федотыч, – смерти своему мужу… – хотел было воскликнуть, но горло сдавил спазм и вырвался сдавленный шёпот.

Марья Алексеевна будто не заметила состояния Акима Евсеича. Она протянула к нему руки и прижалась горячей щекой к его лицу.

– Если бы я мог вам помочь! – она казалась столь беспомощной, что в этот момент он готов был стереть в порошок этого жестокосердного графа! – Я найду способ освободить вас от истязателя!

– Не надо, нет! Нет! Я не желаю впутывать вас в эту историю!

– Но вы уже впутали меня, рассказав горькую правду! Каково-то мне будет знать, что вы в руках истязателя? Поверьте, я знаю, что это такое!

Она всхлипнула, её губы коснулись его губ, он крепко обнял её за плечи, притянул к себе…

Вместо ожидаемого блаженства странное раздражение испытывал Аким Евсеич, лежа в постели рядом с Марьей Алексеевной. Всё-то ему казалось, что кто-то ходит под окнами и вроде даже хохочет.

– Кто же там может ходить? Скоро рассвет. Самый сон, – улыбалась Марья Алексеевна. Но прислушалась: – Так это какой-то загулявший пьяница…

С улицы явственно послышался дикий хохот и тут же резко оборвался. А Аким Евсеич вдруг узнал голос Кузьмы Федотыча:

– Клялась мужу верной быть? Ха-ха-ха, – заливался смех. – Но вместе с тобой в постели! Клятвопреступница! Пре-лю-бо-деи! – и опять жуткий смех доносился с улицы.

– Вы не слышите? Он будто что-то ещё и кричит?

– Есть мне дело в сей момент какого-то гуляку слушать?

Но Аким Евсеич, не в силах сдержаться, вскочил с кровати и кинулся к окну. Крупный мужчина в роскошном чёрном пальто, сняв шляпу, кланялся кому-то невидимому и продолжал выкрикивать:

– Потешаем дьявола! Потешаем! – и опять громко и жутко в предрассветной тишине смеялся.

– Сгинь! Изыди! – шептал Аким Евсеич, глядя в окно. Но почувствовал прикосновение упругой груди, лёгкое касание руки по щеке.

– И кого же вы там увидели? – чуть приоткрыв уголок шторы, Марья Алексеевна выглянула в окно. – Улица пуста. Ежели и был какой гуляка, то теперь убрался восвояси.

Но Аким Евсеич ясно видел, как на мостовой напротив окна продолжал кривляться всё тот же господин в чёрном пальто.

– Свят! Свят! – перекрестился он. – Зятёк в красном бархатном халате изволил появляться, а этот в чёрном пальто. Тьфу! Что это я? В уме ли?

– О чём вы? Ну при чём ум, когда вы в постели с женщиной? Однако… однако… – и потянула его за руку в кровать.

А в голове Акима Евсеича прозвучало:

– Я и на том свете не хуже, чем прежде на этом, живу. Ха-ха-ха!!! Но не забывай мой наказ. Дела твои и далее будут идти в гору, пока мой доход будет преумножаться! Преумножаться! Или потребую другую плату. Радуйся, пока беру доходом!

Аким Евсеич как ужаленный вырвался из объятий Марьи Алексеевны, подскочил к окну и выглянул в щёлку из-за плотной шторы. Улица опустела. Гуляка будто испарился.

– Да что с вами сегодня такое происходит? – удивлённая Марья Алексеевна села, опершись о подушку. – А не выпить ли нам вина?

Аким Евсеич был не против. И осушил полный бокал красного вина.

Домой он вернулся с рассветом. Настенька дремала в прихожей, чтобы, когда вернётся Аким Евсеич, отворить дверь.

– Как Натали? – спросил её шепотом.

– Обныкновенно, – пожала та плечами.

– Сколько лет при городском писаре живёшь, но не только писать, а и говорить толком не научилась! – выместил своё недовольство Аким Евсеич.

Та только голову склонила да взгляд отвела. Спорить с хозяином – себе дороже! Да и домой хотелось побыстрее вернуться. Мысли так и крутились около Акинфия. Как он там? Хоть и напекла ему пирогов с кашей и яйцами, свёклы и моркови в чугуне запарила, но всё одно переживала: как без неё обходится? Один-единственный свет в окне – Акинфий. Добрый да работящий муж для сироты – какого ещё счастья желать? Вроде и выходила не сказать, чтобы по доброй воле, но благорасположение друг к другу имелось, а теперь Настасья души не чаяла в своём муже. И если бы не Аким Евсеич – не видать бы ей этого счастья. Да и угол для проживания, и работа опять же и ему, и ей – поди найди, чтобы всё при доме, в одном месте, да при таком-то хозяине, которого она уж сколько лет знает и плохого слова сказать о нём не может. А с того самого времени, как Аким Евсеич провёл впервые ночь с Марьей Алексеевной, с ним стали твориться неладные вещи. То без повода вспыхивал и сам потом страдал, то сон по ночам пропадал, да спокойный по отношению к женскому полу даже в молодые годы, Аким Евсеич всё сильнее и сильнее тянулся к этой женщине. Настя смотрела в его бледное осунувшееся лицо и думала: «Таким ли должен вернуться мужчина после счастливого любовного свидания? Уж не приворот ли? Но зачем замужней даме такими делами заниматься? Опять же уж больно много тайн у неё, так что, может, и есть причина, по которой нужен человек для какого-то… черного дела».

– Свят, свят, свят! – перекрестилась Настасья.

– Никак случилось что? – Аким Евсеич сидел в кресле, будто и не собирался отходить ко сну.

– Прости меня, батюшка, глупую, неразумную, но много теперь приходится вам на людях бывать, а люди разные, у коих глаз дурной, кто и просто позавидовал, да в плохой час попал… – хитрила Настасья.

– Что взялась языком без устали чесать? Говори толком! Устал я.

– Позвольте на воск вылью, посмотрю: нет ли чего худого на вас?

– Всё одно сижу, а сна ни в одном глазу. Выливай, коли тебе приспичило.

Настасья принесла кусок церковного воска, небольшую поварёшку и кружку святой воды. Положила воск в поварёшку, растопила на свече. Потом что-то шептала над головой Акима Евсеича и держала кружку, в которую медленно вливала расплавленный воск.

– Приворот вам сделан. Сильный, умелый. Я уж и не знаю… смогу ли…

– Тьфу! Несчастной женщине помощь требуется, а ты всякую ересь несёшь! А сама во дворе её дома обретаешься, – оба понимали, о ком речь.

– Так ить, батюшка, Аким Евсеич, я не задарма обретаюсь в её дворе. Работаю за двоих, а когда сама барыня приезжает, то и за троих бывает.

– Иди спать! Да повыкинь дурь из головы. Какую только чертовщину не придумают!

– Так ежели покойный может из гроба злостным вампиром восстать, то отчего другой чертовщине на белом свете не твориться? – стояла на своём Настя.

Аким Евсеич только рукой махнул и, кое-как поднявшись, направился в приготовленную для него комнату:

– Глупости всё это! Глупости! И… и… иди уже спать! Чёрт! – нечаянно и больно пнул ногой ножку кресла.

Наступившее утро было вроде бы обычным. Настасья в съёмных комнатах столько дел, как в усадьбе, не имела и потому была свободна. Только радости от этой свободы не испытывала. Ходила как в воду опущенная, губы шевелились, а слов не слышно.

Наконец проснулась Наталья Акимовна. Настя помогла ей утренний туалет завершить да чай подала.

– Настасья, уж не по Акинфию ли своему скучаешь? – улыбнулась Натали.

– Оно, конечно, ваша правда. Однако есть и другое…

– Что ещё? – насторожилась Натали.

– Тревожусь за батюшку вашего, Акима Евсеича. Случись с ним что худое, меня один бог знает какая участь ждёт.

– С чего ты взяла, что с батюшкой непременно что-то плохое должно приключиться? И как это может на тебе сказаться? Ты теперь замужняя женщина. От мужа своего, а не от моего батюшки зависима.

– Жильё и работа – всё от его протекции, – Настасья осторожно пересказала свои подозрения относительно Марьи Алексеевны, не забыв упомянуть по то, что воск ей показал. А ещё высказала удивление, что, будучи замужем за дворянином высокого чина, имея любовником лучшего из лучших красавцев – графа (Настасья фамилию назвать остереглась), она вдруг воспылала чувствами к Акиму Евсеичу.

– С чего бы? Вот и думаю, должна быть ей какая-то выгода. Но какая – в толк не возьму.

– Откуда ты всё это знаешь: про графа, про её намерения?