Жизнь и приключения вдовы вампира

– Нам с тобой надлежит оформить меж собой договор, чтоб ты чувствовал свою ответственность и не надеялся с леностью выполнять свои обязанности. А их будет немало, – заключил Аким Евсеич.

– Да ваше слово в городе столь весомо, что я и без бумаги готов служить с честью.

– М… быть по-твоему. Подъедешь после полудня к усадьбе Марьи Алексеевны, я тебя впущу во флигель. Обустраивайся пока.

Уже вечером этого дня Аким Евсеич поднялся в дом Марьи Алексеевны по чисто выметенной лестнице, а в кабинете, когда он продолжил разбирать бумаги, весело потрескивали дровишки в небольшом камине.

Настенька не упрямилась, лишь грустно вздохнула:

– Мне ли выбирать, безродной? – с тем и пошла под венец.

В скромном белом платье, подаренном Натальей Акимовной, и венком из белых искусственных цветов она так же, как когда-то Наталья Акимовна, стояла перед алтарём, держа в руке свечу. Свеча подрагивала пламенем и отражалась огоньками в заплаканных глазах. Ну, тоже всё как положено. Жених держал спину прямо и старался выглядеть строгим.

На место Настеньки приняли по её протекции Дуняшу. Совсем молоденькую, оттого торопливую и неумелую деревенскую девушку. Наталья Акимовна сердилась, выказывала недовольство новенькой служанке. А уж баню истопить – так пришлось призывать Настасью.

– Наталья Акимовна, Дуняшка – девка неглупая, незлобивая. А что пока неумеха, так научится. Зато в чужих домах не жила, значит, как вы её приучите, так оно и пойдёт. А с банькой пока я сама справляться буду. Тут, Наталья Акимовна, ни Дуняша, ни кто другой меня не заменит. Я вам никогда не рассказывала, но меня из деревни-то выгнали, потому как считали внучкой колдуньи. А тут родители сгинули в лесу. Бабка долго их искала, не нашла. То ли звери порвали, то ли в болотине утопли. Пока бабка жива была, деревенские к ней за всякими травками приходили от разных хворей. А как померла, они на меня и взъелись бог весть за что. Вот и пришлось ноги уносить. Тут-то вы меня и приютили, и ни разу обиду мне терпеть не пришлось. А теперь вот я в белом платье под венцом побывала, и муж мой… выходила вроде по надобности, и возраст давно перевалил за двадцатку, и безродная. Но муж мой меня не обижает, всё у нас по согласию. За это благодарю батюшку вашего.

– А скажи-ка ты мне, откуда Дуняшка взялась? Вроде тоже безродная? – вся сердитость с Натальи Акимовны слетела. И ей даже показалось, что Дуняша чем-то Настеньку в те годы, когда она появилась в их доме, напоминает.

Настя замялась, сжала губы, и было видно, что говорить не желает. Но деться некуда. Наталья Акимовна молча ждала.

– Родителей своих она не помнит. Помнит, как в лесу заплутала, долго бродила и вышла к избушке моей бабушки. Переночевала там, утром было направилась в деревню, да жители как увидели её, болотным илом перемазанную да из избушки моей бабушки выбравшуюся, кинулись на неё с вилами и криками: ведьма возродилась! Вот ей и пришлось на таёжных ягодах и грибах перебиваться да в деревню носа не совать, прибить могли бы.

– Мне-то ведьма зачем? И как ты её нашла?

– Какая же она ведьма? Бабка моя травы знала, так разве это колдовство? Вот я вам в баньке васильки да ромашку запариваю – что в том худого? Чай с мелиссой и мятой завариваю, даже врач после похорон Кузьмы Федотыча подтвердил, что чай мой вам на пользу. А уж врача-то в колдовстве никто не заподозрит.

– А нашла-то ты её как? – повторила вопрос Натали.

– Так вот, я и говорю, ходила я в известные только мне места за травами для чаёв и баньки, заглянула в дом бабушки, там и нашла её. Гляжу: в доме прибрано. Под навесом грибы и ягоды на зиму сушатся. Сама сиротой выросла. Знаю, почём фунт лиха.

С тех пор осталась Дуняша в доме Натальи Акимовны, а сама Наталья Акимовна отношение к новой служке изменила. Стала объяснять ей, что и как делать следует, а Дуняша старается, деться-то ей более некуда.

Тем временем Аким Евсеич разобрался с бумагами Марьи Алексеевны и выяснил, что бумаги лежат без движения, а могли приносить доход. Он уж и подготовил всё, чтобы поместить их более надёжно и выгодно, да выяснилось, что тут одной доверенности недостаточно, требуется её личная подпись. И Аким Евсеич направил ей письмо, в котором аккуратно сообщал, что для дальнейшего ведения дел необходимо её недолгое присутствие. Ведь кроме подписи, Аким Евсеич считал необходимым заручиться личным согласием хозяйки, то есть Марьи Алексеевны, по некоторым вопросам, которые, как он полагал, долее лучше не откладывать.

И хоть ремонт в доме своём к этому времени Аким Евсеич почти завершил, но проживал ещё вместе с дочерью, поскольку старая мебель вдруг оказалась столь изрядно поношенной, что пришлось задуматься о новой. И подобрал было, и по цене сторговался, да на тот момент нужной суммы денежных средств не набралось. Продавец предлагал рассрочку, но цену добавлял против договоренной. Аким Евсеич подумал и решил, что торопиться ему некуда, вот подкопит нужную сумму, тогда не токмо что увеличивать цену, а при полном наличном расчете ещё и скидку получит.

Аким Евсеич в ожидании письменного ответа от Марьи Алексеевны привёл в порядок пустующие комнаты на первом этаже слева и справа от парадной лестницы, полагая предложить сдавать их в аренду состоятельным жильцам под присмотром Настасьи. Верхний этаж полагал оставить за хозяйкой на случай непредвиденного приезда. А так, чтобы дом пустовал, – это, по мнению Акима Евсеича, плохо. Нежилой дом что покойник, грустное зрелище.

Намытые, чистые окна пускали солнечные зайчики по красивому мозаичному полу и начищенным до блеска медным балясинам лестницы, ведущей на второй этаж. Даже тяжёлая люстра, свисавшая с потолка, тоже была приведена в порядок, для чего пришлось приглашать специального человека, так как Акинфий на такую высоту взобраться был не в силах. Только поднимался на специально сооружённый помост, ноги начинали трястись и даже распрямиться не мог. Настенька рядом охала и ахала, умоляя Акима Евсеича ослобонить, как она говорила, мужа от такого страха. Вот и пришлось дополнительно потратиться. Но эффект того стоил. Теперь, заходя в дом Марьи Алексеевны, Аким Евсеич чувствовал, как губы его невольно трогает довольная улыбка, и уж очень ему хотелось, чтобы хозяйка оценила его труды. Да и сам дом, казалось, ждал её приезда.

Раннее утро не предвещало ничего неожиданного. Но не успел Аким Евсеич лицо ополоснуть, как в доме образовалась суета и послышались голоса. Федот, специально взятый Акимом Евсеичем себе в услужение (воды подготовить, платье в порядок привести, да мало ли дел?), доложил, что прибежала запыхавшаяся Настенька с вестью к Акиму Евсеичу. Что тут было делать? Как можно быстрее завершив утренний туалет, накинув халат, вышел к ней.

– Аким Евсеич, поезд-то из уездного города раным-ранёхонько прибывает, – торопилась и частила Настасья, – но я-то того ранее подымаюсь. Смотрю, значит, в оконце, а флигель окнами на улицу выходит…

– Настя, будет тараторить! Что приключилось? Говори толком!

– Так ить ничего, Аким Евсеич, всё ладно, – кланялась и пятилась Настя.

– Тогда зачем такую рань пожаловала? И причём тут поезд? – при этой фразе догадка осенила Акима Евсеича. Колени его подкосились, и он опустился на стул.

– Ага, – кивала Настя, – приехала, значит, сама Марья Алексеевна. – Покосилась на Акима Евсеича: – Одна приехать изволила.

– Ты… иди к Марье Алексеевне, может, что понадобится? Нет, погоди… надобно обед приготовить и ужин к вечеру. Я отправлю нашу повариху… а ты вели Акинфию с ней в мясную лавку да на базар сходить. Одна не управится.

– Готовить-то какие блюда?

– Я ей распоряжусь.

Наталья в утреннем пеньюаре, до этого молча слушавшая разговор, как только за Настенькой закрылась дверь, обратилась к отцу.

– Батюшка, вам следует успокоиться, чтобы вид иметь основательный, дабы хозяйка понимала, что дела свои вверила серьёзному человеку. Тем более что так оно и есть на самом деле. Марья Алексеевна женщина замужняя, серьёзная, – эти слова Натали особо выделила голосом, – значит, и разговор меж вами возможен только касаемо деловых бумаг и хозяйственных нужд.

– Да, да. Конечно, – хотел было сделать замечание дочери, что молода отца поучать. Но взглянул в её лицо и передумал: одна родная душа. Кто ещё о нём озаботится? А Натали продолжала говорить:

– Сейчас ей надобно привести себя в порядок с дороги. Полагаю, что вам свои планы рушить не следует. А пока суть да дело, придёте в спокойное расположение духа.

– Вели-ка чай накрывать, – нахмурился Аким Евсеич. В ожидании возможной встречи с Марьей Алексеевной он как-то совсем выпустил из виду, что теперь она замужняя дама. Он пил чай, и думал: да что ж это за напасть такая? То упустил из виду, что по происхождению своему она ему не ровня, и позволил себе увлечься этой женщиной. Тот вот теперь опять… «Что за наваждение такое? – думал Аким Евсеич. – Ведь даже во сне приснилась ещё до того, как впервые увидел её. Хотя впредь надо быть осмотрительнее и слабину своим чувствам не давать!» А ещё пришла мысль, что вот начнёт Натали в свет выезжать, а он её сопровождать будет, глядишь, тоже пару подыщет. Не век же вдовцом вековать? А Марья Алексеевна – чужая жена и ему не ровня. От этих мыслей так на душе засвербело, но тут же подумал, что эта женщина свою сокровенную тайну ему вверила и… имущество тоже.

Натали заметила, как лицо батюшки немного прояснилось, морщина на переносице разгладилась, и он обратился к ней:

– Поскольку наша повариха будет закупать провизию для Марьи Алексеевны, а сопровождать её велено Акинфию, то пусть уж и нам всё необходимое доставят. Проследи, Натальюшка. А мне пора. Я на стройку, а обедать, видимо, буду у Марьи Алексеевны.

И в самом деле, права оказалась Натальюшка – дела на стройке так закрутили с самого утра, что в обед, подъезжая в пролётке к дому Марьи Алексеевны, мысленно представлял разводку отопительной системы. Чертовски сложной и дорогостоящей оказалась задачка! И уже в доме, поднимаясь по ступеням, вдруг понял, как сильно он волнуется, как гулко стучит в груди сердце. Он посмотрел вверх и увидел Марью Алексеевну, медленно спускающуюся навстречу. Глаза их встретились, и Аким Евсеич почувствовал, как горячая волна разливается по его телу, потому что в её взгляде он уловил нечто такое, что одновременно и взволновало, и напугало его! Они учтиво и немного неуклюже поздоровались.

– Аким Евсеич, вы как располагаете временем? – и даже голос её звучал иначе, чем в прежние времена, тревожил душу и будил призрачную надежду.

– После обеда у меня множество неотложных дел. Может быть, если вы не против, мы сейчас займёмся деловыми бумагами, а обед немного подождёт, – Аким Евсеич слушал сам себя и удивлялся: «Я ли это говорю! Зачем, зачем такая срочность по бумагам?»

– Хорошо. Будь по-вашему. Но ужин-то уж точно за вами! – говоря всё это, она так и не отвела взгляда от его глаз.

Потом они сидели друг напротив друга в кабинете, и он объяснял, как полагает поступить с теми или иными бумагами. Вначале ему казалось, что Марья Алексеевна слушает его из вежливости, не вникая в суть. Но её отдельные фразы и замечания позволили понять, что это не так. Хозяйка и слушала, и вникала во все нюансы очень внимательно. Когда же все вопросы были оговорены, Аким Евсеич почувствовал, до какой степени он устал. Не хотелось ни есть, ни пить. А просто побыть одному, тихо посидеть в кабинете, собраться с мыслями и разобраться со своими чувствами. С одной стороны, эта женщина невероятно манила его – до головокружения, до слабости в коленях, до жжения в груди и жара во всём теле. Но, поскольку длилось такое его отношение к ней довольно долго, а обстоятельства складывались не в его пользу, а тут ещё… Теперь уже он и не знал, хорошо ли это, что он взялся управлять её делами? Деньги, вмешавшись в их отношения, что-то неуловимо изменили. Он вдруг подумал, что нависшая лавина сдерживаемых чувств, сорвавшись, может убить, но сделать счастливым – навряд ли. Молчание затягивалось. Они так и сидели друг против друга.

– Аким Евсеич, я вот что подумала: будет справедливо, если вы будете иметь определённый процент со всех получаемых для меня доходов. А вот насчёт комнат первого этажа… Я думаю, не следует пускать посторонних людей в дом на жительство. Пока такой крайности нет, – и улыбнулась ласково, по-доброму.

– Как скажете. Ежемесячный отчёт, ежели пожелаете, могу отправлять по почте, – её мимолётная улыбка разлилась теплом по его душе.

– Нет. Нет-нет! Это абсолютно невозможно. У моих детей есть теперь имя, но у моего мужа нет денег, и мы, правду говоря, живём на деньги жены известного вам графа. Такое содержание может в любой момент прекратиться. Всё это я говорила вам и в прошлый раз. Мне следует обезопасить будущность своих детей. Я искренне благодарна вам, потому что даже не рассчитывала застать дом свой в таком образцовом порядке и не подозревала, что доходы мои могут быть столь приличны.

– Но я же должен как-то отчитываться перед вами? Или вдруг возникнет какое-либо форс-мажорное событие? Как тогда мне быть? Принимать решение на свой страх и риск мне бы не хотелось. Вы сами сказали, что это запас на случай бедственного положения вас и ваших детей.

– Я буду иногда наведываться… для проверки. Думаю, муж поймёт и против не будет, ведь это очевидно, что усадьба, пусть маленькая и бедная, требует внимания, – теперь уже хитро прищурилась Марья Алексеевна.

Аким Евсеич поднялся из кресла, аккуратно убрал бумаги в стол.

– Надо бы сейф приобрести.

– Как сочтёте нужным, – Марья Алексеевна тоже встала. И ему показалось, что в её голосе прозвучала то ли лёгкая обида, то ли удивление. И опять тёплое чувство шевельнулось в его душе.

– Мой муж находится на излечении за границей. Так что я могу некоторое время провести… в своём родном доме. Вашими трудами тут стало много уютнее, чем прежде.

– Позвольте откланяться, – склонил голову Аким Евсеич.

– До вечера. Не забывайте, вы обещали пожаловать на ужин, должна же я отблагодарить вас за ваши труды? – она протянула ему свою руку, и он почувствовал, как вздрогнули её пальцы в его ладони.

Любовное свидание

Глава 10

Он тщательно готовился к вечерней встрече. Цирюльник обихаживал его особенно долго, освежил самым дорогим парфюмом. Потом дома вначале примерил новый костюм и туфли, но, посмотрев на себя в зеркало, решил, что уж больно бросается в глаза и новая одежда, и новые туфли… фу! Как будто в гроб собрался! Ему даже не по себе стало. Поэтому он надел свежую рубашку, которая ему особенно нравилась, костюм, в котором обычно посещал городского голову и делал визиты другим нужным людям, а вот туфли всё-таки выбрал новые! И почувствовал себя вполне уверенно, будто обычный приватный визит предстоит. Потом послал за извозчиком, предупредив Федота, чтобы его не дожидался, а, приготовив всё необходимое, ложился спать.

– Дела могут задержать меня. Ты уж ложись. Я сам разберусь, если что… – и ушёл, стараясь не встретиться с Натали.

В доме Марьи Алексеевны светились только окна верхнего этажа, в саду под ними в их слабом свете на ветках кустов сирени и акации метались таинственные тени. Аким Евсеич впервые за много лет, а может, и за всю свою жизнь, шёл один на ужин… нет, он теперь отчётливо понимал – на свидание с женщиной, которую втайне обожал и которая была чужой женой. Вечерний ветерок обдувал его разгорячённое лицо прохладой, а ноги сами несли вверх по ступеням. Однако ему почему-то казалось, что он идёт к какой-то другой, малознакомой женщине. Возникло нечто такое, что отдалило романтический образ той Марьи Алексеевны из его горячечных снов, от графини Стажено-Дагомышской, но страстные картины помимо его воли рисовались в его мозгу, и кровь стучала в висках.

«Я ли это? Как возможно такое?» – думал он. Какое «такое» – Аким Евсеич даже думать себе не позволял.

– Извольте, проходите. Ужин готов и накрыт. А вашу повариху я отпустила, чтобы не оставить вас завтра без обеда, – улыбалась Марья Алексеевна.

Зал освещался только канделябрами. В вазах благоухали цветы, смешиваясь с ароматом блюд, расставленных на столе. Два столовых прибора и две свечи завершали сервировку. Казалось, невидимой тенью в воздухе распласталось желание, смешав полусвет и полутень, запах виноградного вина и цветов в один-единственный аромат страсти.

Ужин оставался нетронутым, они сидели на миниатюрной кушетке и пили красное вино из хрустальных бокалов. И потом невозможно было вспомнить, как его рука отвела от её шеи локоны, как его губы коснулись нежной, розовой кожи. Дверь в спальню была рядом, он это знал, столько раз представлял себе этот момент… Но она встала первая и легонько потянула его за руку. Он закрыл глаза и подумал, что это сон, опять только сон! И двигался, и шептал ей ласковые слова – всё было как во сне! Но сон – хоть плохой, хоть хороший – имеет свойство кончаться. За окном забрезжил рассвет.

– А не пойти ли нам подкрепиться?

– Укатала я тебя, укатала, – смеялась она, ничуть не стесняясь своей наготы. Так, нагие, они и сидели за столом, с аппетитом уплетая и цыплёнка с золотистой корочкой, и белый сыр, и пёструю щуку.

Потом, собираясь домой, он чувствовал себя молодым хлыщом, увлёкшим чужую жену. И, странное дело, никаких укоров совести не испытывал, а наоборот, некую радость и желание построить ещё пять, нет – целую улицу новых домов!

Так продолжалось три ночи. Эта была третья, последняя, как он думал, их общая ночь.

Сидя в постели и потягивая из фужера искрящееся шампанское, она говорила:

– Не хочу, чтобы ты думал, будто я распутна. Но и оправдываться не хочу. Если в чём и виновна – бог мне судья. А людского суда я стараюсь избегать, ведь ангелов среди людей нет, а грешники судить других не вправе.

– Ну что ты? Ты подарила мне три ночи блаженства. Какой мужчина в состоянии осудить за это женщину?

– Да, но если женщина несвободна… Постой, не перебивай, – остановила его, видя, как Аким Евсеич порывается что-то возразить. – С мужем моим у меня нет и не может быть супружеской близости… по причине его болезненного состояния. Потому он и согласился жениться на мне, что своих детей иметь не может. А это родные племянники, своя кровь. Усыновив их, он продолжил свой род, не оставив следа о своей беспомощности.

– Но брат вашего мужа, его сиятельство, граф Дагомышский, вы же… – впервые в жизни Аким Евсеич почувствовал болезненный укол ревности, хотя ревность вряд ли делит людей по возрастам. Он не договорил, просто встал с кровати, накинул на плечи плед с кресла и подошёл к окну.

– Вы бы отошли от окна. Могут увидеть посторонние люди.

Он резко шагнул в сторону, повернулся к ней лицом. Она грустно улыбалась:

– Я же сказала, что не желаю, чтобы вы думали обо мне как о распутной женщине, – она и сама не заметила, как перешла на «вы». – Я не знаю в точности, какой разговор состоялся между братьями перед нашим венчанием, но более ни разу не встречалась с отцом моих детей. Разве что в обществе, на людях. Так что вы единственный мужчина, с которым я теперь делю свою постель. Неужели вы меня осудите за это?

«Жена, чужая жена! И что? Формальность. Простая формальность ради детей! Да и брак между мной и Марьей Алексеевной всё едино невозможен! – думал Аким Евсеич, медленно остывая и приходя в чувство. – А от окна и в самом деле надобно отойти, не дай бог заметит кто в окне её спальни в такое-то время! А компрометировать эту женщину – величайшая глупость и подлость».

Провожал Марью Алексеевну Аким Евсеич на своей пролётке. На облучке сидел Федот, который помог донести и погрузить в вагон её баул. Сразу со станции Аким Евсеич направился к городскому голове. Дело предстояло неотложное. Завод, взявшийся изготовить трубы для отопления нового доходного дома, запросил предварительную оплату выше оговоренной, и это следовало согласовать с акционерами.

– Дорогой Аким Евсеич, – расправил усы и улыбнулся городской голова, – проходите, проходите!

Акиму Евсеичу и в голосе, и в том, как голова расправил свои усы, почудился двусмысленный намёк.

– Марья Алексеевна, графиня Стажено-Дагомышская, почтила меня своим доверием, сделав поверенным в своих делах. И могу вам засвидетельствовать, эта женщина в высшей степени благородна и чиста.

Но городской голова, казалось, особого внимания на эти слова Аким Евсеича не обратил. Мысли его были направлены совсем в другую сторону.

– Аким Евсеич, о чём вы? Мы для графини – провинция! Она теперь в других сферах вращается, – он опять расправил усы, крякнул: – Я о нашем, насущном, так сказать. У вас, я так полагаю, у Натальи Акимовны завершается траур?

– Да, совершенно верно. Хорош же я батюшка, закрутился в делах и заботах денежных, о дочери забыл!

– Но я, ваш компаньон и, можно сказать, друг, помню.

Аким Евсеич вопросительно наклонил голову, пока ещё никак не беря в толк, к чему клонит Пётр Алексеевич.

– Мой сын не единожды упоминал при мне о Наталье Акимовне в самых лестных выражениях.

Ещё совсем недавно, каких-то год-два назад, о подобном Аким Евсеич даже подумать не мог. И ухватился бы за подобное родство обеими руками. Но теперь… Марья Алексеевна действительно благодаря своему браку стала вхожа в круги высшего света. В последнюю проведённую вместе ночь они о многом переговорили. И будучи женщиной искушённой в житейских делах, она советовала Акиму Евсеичу не спешить с повторным браком дочери, полагая, что желающих в теперешнем её положении объявится немало. Да и внешность её к тому располагает. Но и затягивать не следует. Молодость и красота преходящи, да и долгое вдовство не способствует хорошему имиджу в обществе. Кроме того, осенью к открытию театрального сезона обычно устраивается грандиозный бал. Попасть туда можно, приобретя билет. Билеты дороги, поэтому на балу собирается весь цвет общества. Надобно Натали на этом балу представить самым выгодным образом.

«Но и единственный сын городского головы, – думал Аким Евсеич, – это очень даже выгодная партия, разве что ветреник, гуляка. Как бы Натали с другого бока не хватила горького до слёз».

Городской голова перебил его мысли.

– Что с вами, Аким Евсеич? – Пётр Алексеевич, ожидавший увидеть польщённого подобным намёком бывшего писаря, немного растерялся.

– Пётр Алексеевич, буду с вами откровенен, – Аким Евсеич потёр лоб и принял удручённое выражение лица. – Прошлый раз я выдал дочь свою замуж помимо её воли.

– Да, да. Я наслышан, как послушна и благовоспитанна Наталья Акимовна, – насторожился и так уже недовольный подобной реакцией со стороны бывшего писаря городской голова.

– Дочь моя пережила тяжкие испытания. Не скрою, подобный отзыв о ней лестен и приятен отцовскому слуху. Но второй раз принуждать дочь… – и Аким Евсеич принял несчастное выражение лица.

Пётр Алексеевич крякнул, опять расправил усы:

– То ли Алексей не в меня пошёл? Нет такой женщины, сердце которой не дрогнуло бы от одного вида такого красавца, – и, чуть высокомерно глянув на Акима Евсеича, подумал: «Как же всё-таки неискушён и наивен этот бывший писарь! Вскружить молодой вдовушке голову такому ловеласу, как мой Алешка, – дело несложное. А мне опять же надо пристроить этого повесу и мота, а то глазом моргнуть не успею – разорит. Ей-богу, разорит!» Теперь уже Пётр Алексеевич задумался так, что даже вздрогнул, вспомнив про Акима Евсеича.

– Однако что же мы? Их дело молодое, а наше – обеспечить их будущность… э… так о чём это мы?

Романтическая ночь в чужой беседке

Глава 11

В этот вечер Аким Евсеич допоздна засиделся в доме Марьи Алексеевны. В кабинет доставили купленный накануне новенький сейф с хитроумным замком, и Аким Евсеич аккуратно разместил в нём деловые бумаги. А разместив, дважды попробовал отомкнуть и замкнуть, дабы не забыть порядок и не попасть впросак. Из дома выходил поздним вечером, за экипажем вовремя Акинфия не послал, а теперь во флигеле все окна были темны, видать, спят и Акинфий, и Настасья. Свою пролётку тоже отпустил, поскольку не знал, как долго придётся ждать доставки и установки сейфа. Вот и получалось, что приходится возвращаться одному по темноте. Вроде и недалече, но темень на улицах, самоё время для лихих людей. Смазанные заботливой рукой Акинфия дверные петли и замок не издали ни единого звука, и Аким Евсеич, аккуратно замкнув своим ключом дверь, стал осторожно спускаться по лестнице. И тут вдруг услышал негромкий мужской голос. «Предчувствие не обмануло, – подумал он. – Зная, что хозяйка в отъезде, воры решили проникнуть в дом». Но одному с лихими людьми не справиться. Надо как-то разбудить Акинфия. Шорохи и приглушённые голоса доносились из беседки. Понятное дело, там прячутся злоумышленники. Аким Евсеич пригнулся и тихонько стал красться мимо беседки к флигелю. Но сделать это бесшумно в темноте у него не получилось, какая-то ветка треснула под ногами.

– Ах ты, котяра! – услышал Аким Евсеич, и тяжёлая точёная балясина, приготовленная Акинфием для ремонта беседки, с размаху прилетела Акиму Евсеичу в спину.

– А-а-а! – не сдержался он.

– Что за чёрт? Это и не кот вовсе? – послышалось из беседки. В этот момент, не помня себя от страха, Аким Евсеич, уже не скрываясь, кинулся к флигелю и, что было мочи, заколотил в дверь, крича:

– Воры, Акинфий, воры, убийцы!

Акинфий выскочил в исподнем белье с тем, что попалось под руку, а попалась толстенная деревянная перекладина, бог весть зачем и сколько стоявшая у дверей. Увидев вывалянного в листве и пыли Акима Евсеича, да ещё согнутого в три погибели, указывающего пальцем на беседку, Акинфий, недолго думая, кинулся туда. Из беседки ему навстречу, как чёрт из табакерки, выскочил человек, явно хлипкого, по меркам Акинфия, телосложения, и, чтобы не испытывать судьбу, Акинфий перепоясал этого «чёрта» перекладиной.

В наступившей тишине отчётливо послышался звук, вроде как маленький щенок заскулил. Но вначале надо было связать пойманного злодея, благо тот лежал лицом вниз, распластав по сторонам руки. Связав их верёвкой, Акинфий этой же верёвкой решил привязать вора к перилам крыльца, чтоб не сбёг, и, перевернув лицом вверх, подтащил поближе.

– Аким Евсеич, вы бы глянули… кого мы изловили?

– Вора, лиходея, убийцу! – потирая ушибленную поясницу, возмущался Аким Евсеич, но всё-таки наклонился и ахнул!

– Так это же… как же вы… Алексей Петрович? Зачем же… и что, скажите на милость, вы, считай что ночью, в чужой беседке промышляли? – растерялся и удивился от такого поворота Аким Евсеич.

Сынок городского головы хлюпал разбитым носом и молчал.

– Вот и я говорю, чего вам, барин, не хватает, что по ночам шастаете по чужим дворам? Настасья! – крикнул Акинфий жену.

– Тут я, тут.

– Принеси-ка ковш водицы да чистую тряпицу, – приглядывался к носу Алексея Петровича Акинфий.

Тем временем Аким Евсеич решил выяснить: кто же так жалобно скулит в беседке? И, взяв со стола фонарь, охая и придерживаясь за поясницу, направился туда.

Оказалось, тоненько скулила жена мясника. Дама в роскошном платье дергала себя за подол непомерно широкой юбки. Юбка на кринолине зацепилась за обломок той самой балясины, которую Акинфий собирался заменить и уже приготовил новую, ту, что и была пущена по Акиму Евсеичу. Дама и так и этак пыталась освободиться, но кринолин, скрученный из конского волоса, надёжно удерживал её в беседке.

– Меланья Евстафьевна, боже мой! Голубушка! Я сейчас, сейчас… – суетился Аким Евсеич, но ушибленная поясница не позволяла наклониться настолько, чтобы отцепить подол.

– Вы погодите, я сей момент. Акинфий! – что было мочи, закричал Аким Евсеич. – Поди сюда!

Потом Аким Евсеич и Алексей Петрович сидели на крыльце флигеля, для Меланьи Евстафьевны Настасья вынесла стул, а сама возилась с какими-то мазями и травками. Акинфий искал в беседке кусок подола юбки жены мясника, потому как она проливала слёзы в страхе перед объяснением с мужем.

– Он из меня отбивную сделает! Ей-богу, – божилась она.

– Ох, матушки мои, – потирал ушибленную поясницу Аким Евсеич. – Мне-то за что обломилось?

– И что вас угораздило вырядиться в этот кринолин?! – хлюпал разбитым носом сынок городского головы.

– Для вас старалась. Вы с благородными барышнями общаться приучены, – оправдывалась мясничиха, – а они всё больше в кринолине!

– Они в кринолине с младых ногтей! Вы, матушка…

– Какая я вам матушка?! – обиделась мясничиха.

Но Алексей Петрович только невозмутимо повёл плечами, поскольку был холост и супружеской ревности не опасался.

– Я бы на вашем месте поостерёгся, – кивнул в сторону Алексея Петровича Акинфий, подавая мясничихе найденный клочок юбки. – Это из Меланьи Евстафьевны, как она изволила выразиться, муж отбивную сделает. А вы, Алексей Петрович, разве что на рагу сгодитесь. Мясца-то в вас никакого. А мясник мужик крепкий. Я видал, как он топором машет. Свинью надысь разделал в три удара.

– Так, может, меня тут и вовсе не было! – шмыгнул разбитым и на глазах опухающим носом сынок городского головы.

– И кто ж это вас тогда так разукрасил? – съехидничала обиженная мясничиха. – Нет чтобы за честь дамы вступиться, он в кусты!

– Вот, Аким Евсеич, отдадите эту склянку Дуняшке, она знает, что с ней делать, чтобы поясница ваша не болела, не свербела, – Анастасия протянула Акиму Евсеичу банку и повернулась к Алексею Петровичу: – А это вам. А то к утру под глазами такие круги образуются, что батюшке вашему и без слов многое станет понятным. Бодяга это, взвар травяной. Мочите тряпицу и прикладывайте к синякам.

Алексей поморщился, но бутылку принял.

– Но вы как хотите, а я домой. Проводи меня, что ли, Акинфий? На сегодня с меня приключений достаточно, – и Аким Евсеич неспеша поднялся с крыльца.

– Погодите, Аким Евсеич, пару слов… приватно, так сказать… – сынок городского головы, видимо, осознал надвигающуюся опасность. Отойдя немного в сторону, он стал просить ничего никому не рассказывать про эту историю. Синяки свои он как-нибудь батюшке объяснит. Подол Меланья заштопает. Так что всё шито-крыто будет.

– А я взамен вашего молчания вам какую пожелаете услугу окажу.

Аким Евсеич помолчал, подумал и решил, что распускать про сына городского головы дурные слухи, даже если это чистая правда, только себе во вред. А так вот он, случай, не жаль и болящей поясницы.

– Есть одно дело, в коем вы можете мне поспособствовать.

– Я к вашим услугам, – картинно кивнул на глазах распухающим носом Алексей Петрович.

– Откажитесь от желания жениться на моей дочери.

– Но сегодняшний случай… я же пока холост… А молодому мужчине, в силе… э… каждодневный пост тягостен.

– Как хотите, вы сами просили об одолжении. Но теперь у меня будет причина для отказа. Так не лучше ли вам всё-таки передумать?