Жизнь и приключения вдовы вампира

И вот в один из дней Аким Евсеич вёз аптекаря для показа свободной комнаты в доходном доме, которую тот намеревался снять для вновь нанятого провизора, человека во всех отношениях толкового и необходимого в аптекарском деле, но крайне стеснённого в средствах. Только любезный Акиму Евсеичу дом показался из-за поворота, тут же обнаружилось, что у ворот стоит карета, возле которой растерянно суетится кучер. Но самое главное, по парадной лестнице спускается дама! Разглядеть её толком было невозможно, но сердце Акима Евсеича ухнуло и пропустило удар. Он не сомневался – это она! Аким Евсеич остановил пролётку, чтобы выяснить: не нужна ли его помощь? И к своей радости увидел, что у кареты подломилась подножка. Виноватый кучер беспомощно топчется на месте, а дама явно расстроена.

– Марья Алексеевна! – раскланялся в приветствии аптекарь. И тут Акиму Евсеичу повезло. Аптекарь был давно знаком с ней и, значит, мог представить Акима Евсеича, чем не преминул воспользоваться. Тем более что к этому времени водить знакомство с толковым казначеем и папенькой богатой вдовы сделалось очень даже престижным. С трепетом касаясь для поцелуя руки Марьи Алексеевны, Аким Евсеич через кружевные перчатки рассмотрел розовую кожу и тонкие полоски на запястьях, будто перехваченные ниткой. Всё сходилось! И Аким Евсеич не упустил момента, предложив даме свою пролётку. А позже аптекарю комнату по сходной цене, намекнув, что много лет одинок и эта дама его очень интересует. Запрашиваемая за комнату умеренная плата благотворно подействовала на аптекаря. Буквально на следующий день Аким Евсеич получил приглашение на обед в его дом, причём гостей в приглашении значились немного, и первой указывалась княгиня Марья Алексеевна.

И вроде бы знакомство состоялось, и всё складывалось должным образом, но как быть дальше? Аким Евсеич по-прежнему знал о Марье Алексеевне не больше, чем все остальные жители города. Встречаясь с ним на прогулке по бульвару, княгиня была в меру учтива и даже любезна, но Акиму Евсеичу не терпелось получить хоть малейший намек на нечто большее, на скрытый интерес к его персоне! Время шло, а ничего не происходило. Он был галантен и обходителен, но сдерживаемый столько лет темперамент брал своё. И когда он целовал её руку или смотрел ей в глаза, то чувствовал, как в ответ вздрагивают её пальцы, видел, как румянец заливает её щёки. И казалось, конца не будет этой томной, сладостной муки.

Этот вечер Аким Евсеич проводил в бывшем кабинете своего зятя, теперь во многом изменившимся за счёт новых обоев, а также дивана и кресла, но за прежним письменным столом, который казался Акиму Евсеичу не просто удобным и красивым, но было неприлично вынести всю мебель зятя. Одно дело диван, старый и продавленный, – а другое дело стол, на котором столько удачных бумаг подписано и Кузьмой Федотычем, и им самим! Даже чернильный прибор оставался прежним, та самая чернильница, в которую он макал перо, когда впервые посетил этот дом вместе с Натали. В этом кабинете он поселился на время ремонта, который затеял в своём доме. И хотя строительные материалы были предусмотрительно приобретены заблаговременно, пригодились заведённые связи в период строительства доходного дома, но всё же средств не хватало, и ремонт продвигался медленно. Ведь из денег зятя Аким Евсеич не тратил ни копейки ни на себя, ни на свою дочь. И даже обои и мебель он приобрёл на свой доход.

Аким Евсеич встал из-за стола, подошёл к окну, распахнул створки. Тёплый летний вечер манил и звал… куда? Провёл рукой по разгорячённому лбу. И это всё с ним? Жар поднимался изнутри, стучал потоками крови в висках, воображение рисовало контуры прекрасного женского тела. Он опёрся рукой о подоконник и подумал: «А что если приватно, ночью проникнуть к ней… Боже правый, но ведь тогда к Натали в спальню…»

– Аким Евсеич, ставни закрывать али как? – под окном стоял истопник, ввиду летнего безделья на все руки мастер.

– Ты… иди пока… иди…

– Погодить, что ли?

– Уф! – выдохнул Аким Евсеич. – Душно. Пусть это окно будет открыто.

– Я бы поостерёгся. Мало ли?

– Сам говаривал, ежели вампир из гроба может восстать, то ставни ему не помеха. Да и третий год уж как не бесчинствует, – и подумал, что всё это время молодая, красивая дочь держит строгий траур! Хорошо ли это? Он уж и не первой молодости, а как же хочется ласки и тепла! Каково-то ей?

– Пусть ставни остаются открытыми, а створки я потом сам затворю.

Но, слава богу, до завершения траура времени всего ничего осталось. Значит, надобно позаботится о первом выходе Натали в свет. Однако нахлынувшие чувства не давали покоя, и всё, о чём он брался думать, возвращалось к Марье Алексеевне. Всем известно, что одевается она модно и со вкусом. Значит, Натали вполне прилично обратится к ней. Да-да! Можно обратиться к Марье Алексеевне!

Сон пришёл незаметно, больше похожий на грёзы наяву. То в ночной темноте ему чудился шорох женского пеньюара, и он почти физически ощущал прикосновение губ, рук. Дыхание его стало прерывистым и жарким. А проснувшись и осознав, что это только сон, мечтанье, как же не хотел расставаться с этим сладостным чувством!

Утром всё виделось совсем не так просто, как думалось ночью. Во-первых, он не мог один посетить Марью Алексеевну в её доме. Ведь и он, и она одиноки, и такой визит может бросить на неё тень. Во-вторых, что если он получит бесповоротный отказ? От одной этой мысли Аким Евсеич вскочил со стула. И вдруг он решился! На четвертинке бумаги набросал пару строк. Вечером, прогуливаясь по бульвару, он непременно встретит Марью Алексеевну и, приветствуя её, незаметно вложит в руку записку. А там…

Весь день Аким Евсеич не находил себе места. Поначалу ему казалось, что часовая стрелка движется излишне медленно, а когда время стало приближаться к тому, что пора было отправляться на бульвар, его пробила нервная дрожь. Он подумал, что записка может нечаянно выпасть из руки Марьи Алексеевны, ведь она ничего подобного не ожидает. Либо того хуже, она выбросит её не читая, либо… и картины одна невыносимее другой стали рисоваться его воображению.

Весь день Натали наблюдала за родителем. За утренним чаем ей показалось, что он болен, даже подумалось, будто у него жар. Но когда он завёл разговор о том, что понимает все тяготы молодой вдовы, что терпеть эту тяжкую долю осталось совсем недолго, она догадалась о причине такого состояния батюшки. Ведь он ещё совсем не стар, когда она вышла замуж за Кузьму Федотыча, тот был на восемь лет старше, чем её батюшка теперь, а поди ж ты, по ночам ей никакого покоя не было. Другое дело, как она относилась к… Неприятные воспоминания Натали прекратила, но подумала, что это удобный случай побеседовать с папенькой о том, что давно её тревожило. Не в первый раз обращала Натали внимание, как изменился он, будто помолодел на десять лет. А его прогулки по бульвару, ставшие постоянными, поездки по дальнему от их дома проулку мимо дома княгини Марьи Алексеевны, его смущение при упоминании имени этой женщины? Натали и сама пережила немало. И вовсе не против, чтобы батюшка обзавёлся женой, но Марья Алексеевна… Что за человек? Никто толком ничего сказать не мог. И Натали подумала, что хорошее не скрывают. И, скорее всего, есть нечто тёмное, плохое в прошлом, а может, и в настоящем этой женщины. Папенька для Натали – единственная родная душа на земле, как же не оберечь его от всего худого, недоброго? Если сойтись поближе с этой женщиной, то, возможно, удастся выведать что-либо о ней? И Натали решилась.

– Папенька, я слышала, что Марья Алексеевна собирается в уездный город?

– И кто же это тебе сказал?

– Настенька вчера встретила у сапожника служанку Марии Алексеевны, та забирала её сапоги на пуговицах…

– Но на улице ещё тепло…

– Настенька тоже удивилась. А служанка сказала, что госпожа готовится к поездке в уездный город и думает вернуться после наступления холодов.

– А не известно ли, когда намеревается Марья Алексеевна уехать? И для какого дела?

– Нет, но можно спросить сегодня у неё самой на бульваре.

– Нет! Нет-нет. Неудобно и… неприлично…

– Слуги всегда знают, когда и куда собираются их господа. Я велю Настеньке. Она вызнает без особых затей. Да и мне, батюшка, неплохо бы выехать из провинции хоть ненадолго. Посмотреть новомодные фасоны и ткани, картинки причёсок у тамошних цирюльников.

Аким Евсеич слушал дочь, ничего в её голосе не выдавало лукавства. Однако весь предыдущий разговор про Марью Алексеевну… Если бы Натали без обиняков начала разговор с просьбы свозить её в уездный город, он бы ничего и не заподозрил, но теперь… Аким Евсеич непроизвольно вздрогнул и, стараясь бесшумно ступать, пошёл к выходу из комнаты, у дверей оглянулся: Натали смотрела на него простым, бесхитростным взглядом.

– Ах, батюшка, ни одна женщина не пожелает выдавать своего портного или другие секреты улучшения своей внешности. Разве это так предосудительно, что я хочу выглядеть так же изысканно, как Марья Алексеевна? Что плохого в том, что мы поедем с ней одним поездом? Чтобы не показаться навязчивыми, мы будем ехать в другом вагоне. Времени у нас не так много остаётся, а поезд тут только один.

Аким Евсеич молча вышел. Но, с другой стороны, не он ли сегодня ночью, да и утром тоже, думал о том, что следует озаботиться первым после траура выходом дочери в свет? Так что же теперь изменилось? Натали сама заговорила о бальном платье, о новом гардеробе? Вот ежели бы молодую женщину не интересовали платья и причёски, это было бы странно. Но что если он из-за желания скрыть перед Натали своё истинное отношение к Марье Алексеевне излишне подозрителен к дочери? Аким Евсеич расправил написанную ночью записку, положил на чайный поднос и сжёг. Но облегчения не почувствовал. Что-то тяготило его душу. И этим что-то было не только непреодолимое желание проследить за объектом своего интереса. Всё, что пришлось пережить Натали, не могло не изменить его дочери. И его пугал тот образ, который невольно рисовался перед ним. Однако всё-таки он решился последовать совету Натали: ехать в уездный город, не афишируя эту затею.

Вечером этого же дня, гуляя по бульвару под руку с дочерью, Аким Евсеич и желал, и боялся встретить Марью Алексеевну. Когда же оказался напротив неё, то после взаимного приветствия, ранее не полагая такого шага, вдруг сказал:

– Натали просит меня свозить её в уездный город… Мне стало известно, что вы тоже собираетесь в поездку. Не желаю быть навязчивым, но если вам потребуется помощь или поддержка, я к вашим услугам. Прошу поверить в искренность моих намерений. И обещаю, что если мне станет известно что-либо из вашей личной жизни, никогда не употребить это знание вам во вред, и ни одна живая душа ничего не узнает помимо вашей воли, – Аким Евсеич и предположить не мог, как отзовётся ему в будущем эта тирада. Он стоял напротив Марьи Алексеевны, Натали чуть в стороне разговаривала с её спутницей.

– Благодарю. Но нет никакой тайны в моей поездке к… своей портнихе, походу в театр. Я советую вам остановиться в гостинице «У Бёргера». Хозяин её немец. Там чисто в номерах и по утрам подают завтрак. А я, возможно, пришлю туда на ваше имя записку. Хотя твёрдо обещать не могу, – она улыбнулась немного натянуто и чуть растерянно. С души Акима Евсеича будто камень спал.

Интрига

Глава 8

Поезд состоял только из синих и зелёных** вагонов. Желтого вагона первого класса ввиду дороговизны билетов в состав не включали, поскольку в них ездили высшие чиновники или очень богатые люди. А таковых в Бирючинске можно было по пальцам пересчитать.

Натали и Аким Евсеич ехали в двухместном купе синего вагона второго класса. В их ли вагоне или в другом ехала Марья Алексеевна, было неизвестно, поскольку батюшка дознаваться строго запретил, говоря, что и так себя чуть ли не сыщиком чувствует.

– Папенька, я полностью положилась на вас. Это значит, что моя будущность тесно связана с вашей. И если вас постигнет горечь разочарования, вместе мы сможем это пережить, не афишируя перед посторонними людьми. Но если по незнанию вы попадёте в плохую историю, то вместе с вами попаду и я. Мы пострадаем оба. И помочь нам будет некому. Поскольку вы строите определённые планы на некую даму, а поведение этой дамы содержит тайну, загадку, вам следует как можно больше узнать о предмете своего интереса. Вы же не собираетесь разглашать какие-либо сведения о ней? То, что возможно будет выяснить, послужит исключительно для того, чтобы вы могли принять решение: продолжить ли сближение с этой дамой либо отказаться от неё.

Аким Евсеич уже не удивлялся мыслям Натали, поняв, насколько всё пережитое изменило его дочь. Не знал он только одного: к худу или к добру такая холодная рассудочность дочери? Поэтому, когда в купе заглянул проводник, Аким Евсеич поинтересовался, не едет ли в их вагоне княгиня Марья Алексеевна? И получил ответ, что да, едет в одноместном купе. Получив от Акима Евсеича купюру, добавил, что она часто пользуется именно одноместным купе. А на перроне её непременно встречает извозчик и человек, который забирает багаж. На просьбу Акима Евсеича ничего о его расспросах не говорить даме проводник кивнул:

– Помилуйте, нам это не к чему.

Торопиться выходить Аким Евсеич не стал. Потому видел в окно вагона, как княгиня села в пролётку и уехала. И что теперь? Где искать её следы? Всё тот же проводник, понимающе посмотрев, подсказал:

– В городе три гостиницы, где останавливаются состоятельные граждане, да три-четыре доходных дома новых и чистых, где можно снять квартиру как на длительный срок, так и на несколько дней. Так что если у этой дамы не проживает в этом городе кто-либо, у кого она может остановиться, то найти место её проживания здесь вполне возможно.

Следующие три дня Аким Евсеич объезжал интересующие его адреса, якобы подыскивая приличное место для недолгого проживания.

Пролётка остановилась, и кучер, повернувшись к Акиму Евсеичу, уважительно произнёс:

– Вот, сударь, извольте, доставил, как велели. Это лучший доходный дом в городе. Квартиры в нём сплошь барские. И живут только состоятельные люди.

Аким Евсеич выглянул из-под поднятого верха пролётки, осмотрелся. Нет, тут вряд ли могла проживать княгиня Марья Алексеевна. Войти в жилую часть здания можно через два парадных подъезда. Над ними устроены украшенные лепниной эркеры***. В центре здания над картушем****, в котором указаны годы его строительства, расположена ниша со светильником, освещающая въезд в арку, которая ведёт во внутренний двор дома, где, видимо, расположены входы для прислуги.

– Фатеры тут по высокой цене. Рубликов по семьсот в год обойдутся, – кучер говорил без всякой зависти к дорогому дому. Такой заоблачной, нереальной казалась ему цена этого жилища, что и расстраиваться по этому поводу в голову не приходило. Аким Евсеич со своей стороны рассуждал, что Марье Алексеевне, которая вовсе не слыла в родном городе транжирой, а скорее женщиной аккуратной в денежных вопросах, такая квартира, да ещё на короткий срок, – и вовсе не к чему. Но с кучером было заранее договорено, что он оставит седока на некоторое время, а потом вернётся за ним. И Аким Евсеич решил прогуляться вокруг этого дома. Может, что полезного высмотрит. Ведь в заделе был очередной доходный дом в родном городе.

Пролётка уехала, а Аким Евсеич неспешно прогуливался по тротуару, поигрывая тростью, когда к правому парадному подъезду подъехала карета, запряжённая двумя великолепными рысаками. На дверке красовался герб.

– Любезный, не скажешь, чья это карета?

Такое обращение явно польстило кучеру, и он ответил:

– Сударь, нешто герб на карете вам неизвестен? – и назвал очень громкую фамилию. Аким Евсеич действительно был не силён в геральдике.

– Но… но, как же-с, чтобы такой человек жил не в собственном, а в доходном, хоть и богатом, доме! – и протянул кучеру монету. – Вот-с, вам за услугу.

Мужик на облучке поёрзал, но монету принял, явно довольный не только уважительным обращением к себе (нечасто приходится слышать, всё чаще Федотка да Федотка, а ему уже сорок стукнуло!), но и полученными деньгами:

– Так и есть. Его сиятельство, граф Дагомышский прислал карету за дамой и малолетними отпрысками.

Аким Евсеич насторожился. И вроде невозможно, чтобы… да и отпрыски, опять же, откуда?

– А не подскажешь ли…

Но кучер вдруг распрямился на облучке и сделал вид, будто так, молча, всё время и сидел. Аким Евсеич оглянулся и обомлел. Из парадного подъезда вышла Мария Алексеевна, вслед за ней молодая девушка, одетая на англицкий манер, вела за руки двух чудесных малышей. Не в силах тронуться с места, Аким Евсеич так и продолжал стоять. Их глаза встретились, и лицо Марьи Алексеевны покраснело, как от порыва ветра. Аким Евсеич раскланялся. Она учтиво ответила, и Аким Евсеич едва успел разобрать последовавшую скороговорку:

– Приходите вечером на липовую аллею, – и прошествовала мимо. Карета давно уехала, а поражённый Аким Евсеич так и стоял, пока его не окликнул вернувшийся за ним кучер пролётки.

Кое-как дождавшись вечера, Аким Евсеич обнаружил, что липовая аллея – модное место для неспешного вечернего променада состоятельных горожан. Знакомые раскланивались, останавливались и вели приятные беседы, либо отдыхали на удобных скамьях, расставленных в разных местах, часто скрытых от посторонних глаз зелёной стеной кустарника. Аким Евсеич прогуливался вдоль аллеи, всё более приходя в спокойное расположение духа. Марья Алексеевна хорошо одета, проживает в наилучших условиях, значит, ничего дурного не случилось. Некая таинственность с самого начала окутывала эту даму, и потом Акиму Евсеичу вдруг пришла простая, но здравая мысль: Мария Алексеевна – княгиня, он же никаким титулом не обладает. Так что не следовало и тешить себя сладкими иллюзиями. И когда он уже собрался возвращаться в гостиницу к ожидавшей его Натали, так как наступившая темень окончательно завладела липовой аллеей, а Марьи Алексеевны всё не было видно, то услышал негромкий голос, явно призывающий его на одну из укромных скамей. Он сделал шаг в сторону и растворился в вечернем сумраке.

– Аким Евсеич, можете ли вы хранить тайну женщины так, как если бы эта была ваша тайна?

Перед ним стояла Мария Алексеевна в шляпке под густой вуалью.

– Даю вам слово честного человека.

– Простите мою бесцеремонность, но я вынуждена спешить… – она замолчала, видимо, решаясь – продолжать ли говорить далее?

– Если вам нужна помощь – располагайте мной, – уверенный тон Акима Евсеича подействовал на неё успокаивающе, и она продолжила:

– Проведение, Божье проведение послало мне вас! Но невольно вы стали свидетелем факта, который я ещё некоторое время хотела бы хранить в тайне.

– Я дал вам слово. И если буду знать, что должен хранить в тайне, то ни одним звуком не нарушу своего обещания. Пока же я пребываю в растерянности.

– Отец тех прекрасных деток, с которыми вы видели меня сегодня, – граф Дагомышский. – Голос её, и так негромкий, перешёл почти что в шёпот, так что Акиму Евсеичу пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать слова.

– Вы вынуждены работать? – выдохнул Аким Евсеич. – И стараетесь сохранить сей факт в тайне?

– Нет, нет! – заспешила она. – Эти дети… мои и графа Дагомышского.

Аким Евсеич, до сих пор стоявший перед княгиней, почувствовал непреодолимую слабость в коленях и опустился на скамью.

– Но вы княгиня, граф мог бы составить вам партию… ведь, как я видел, он безбедно обеспечивает своих… отпрысков.

– Нет, нет! Это невозможно. Граф носит очень громкую фамилию, настолько, что она затмевает титул, но… – Марья Алексеевна замолчала, переводя дух: – но и дом, и та карета, что приезжала за мной, принадлежат его супруге. Но даже если бы состояние графа позволяло, то истребовать развод в синоде для графа Дагомышского невозможно.

– Но что же делать? Ведь у вас уже двое детей? – Аким Евсеич понимал, что общественное мнение не простит не столько графу Дагомышскому, сколько Марье Алексеевне подобного поступка. Они не будут приняты ни в одном приличном доме, их общества будут сторониться, вежливо отказываясь от приглашения в гости. А уж перешёптывания за спиной… И всё это неизбежно скажется на детях.

– Граф нашёл выход. Его родственник очень преклонного возраста остался бездетным, хоть и был трижды женат. И уж было подыскал четвёртую жену, но тяжёлая болезнь настигла его. Теперь он одинок и тяжело болен. И так же как граф – не богат. А для лечения нужны немалые средства… На следующей неделе состоится венчание, и я стану графиней Стажено-Дагомышской, детей родственник брата признает своими.

– Но… как же вернётесь в Бирючинск с двумя детьми?

– Граф категорически против моего отъезда. Жить я останусь в доме своего мужа. Так у нас будет возможность видеться.

– Но… это… ужасно… всё это… ужасно…

– Не осуждайте меня, умоляю, не осуждайте! Подумайте, каково бы жилось вашей дочери, останься в живых Кузьма Федотыч? Ведь она тоже не смогла бы расторгнуть этот брак! И кто знает, кто знает… – голос её срывался, волнение перехватывало дыхание.

– Не надо, не говорите ничего более, – горячечный шёпот Марьи Алексеевны так подействовал на Акима Евсеича, что он был готов во всём содействовать этой женщине. Некоторое время оба молчали. Потом уже более спокойно заговорила Марья Алексеевна:

– Столь благородного и честного человека, как вы, трудно сыскать. Поскольку отец моих детей и человек, которому предстоит стать мужем, стеснены в личных средствах, а возможность графа распоряжаться состоянием жены может быть значительно затруднена, я должна подумать о будущем своих детей. А кроме вас, мне положиться не на кого.

– Я дал вам слово. Хотя вы могли бы пощадить мои чувства к вам, ведь, думаю, вам всё известно…

– Я вынуждена. Родителей моих давно нет в живых. Более мне обратиться не к кому. Выслушайте меня. И ответьте сейчас же: берётесь ли мне помочь?

– В чём? – Аким Евсеич уж и не знал, чего ожидать от этой женщины.

– В Бирючинск я не вернусь, поскольку буду проживать с детьми в доме мужа. Но там у меня остаётся дом с усадьбой. Я пришлю доверенность на управление на ваше имя. Распорядитесь по своему усмотрению. Чтобы в случае крайней нужды мне с детьми на паперти не оказаться. Оплата за ваши труды будет отдельно оговорена в доверенности, так, чтобы вы не остались внакладе.

Аким Евсеич молчал.

– Вы отказываете мне?

– Нет такого дела, в коем я был бы в силах отказать вам.

– Простите меня, простите… и не держите на меня обиды. Умоляю… – шорох юбок, веток кустов – и Марья Алексеевна исчезла, будто растворилась в воздухе.

Некоторое время Аким Евсеич оставался сидеть на скамье, чтобы прийти в более-менее уравновешенное состояние духа. На аллее затихли шаги и голоса, когда он встал и медленно направился в поисках пролётки. Следовало возвращаться в гостиницу. Натали теперь уж беспокоится.

Страсти по-бирючински

Глава 9

Через неделю отец и дочь возвращались домой. Монотонный перестук колёс навевал Акиму Евсеичу странные мысли, что, может, когда-нибудь, потом он ещё будет счастлив с удивительной женщиной, отдавшей в его руки всё своё состояние. Но, с другой стороны, вдруг он ошибся, и сон, в котором он когда-то видел Марью Алексеевну, вовсе не вещал о браке с ней, а скорей предостерегал. Ведь и по своему положению в обществе этого не могло случиться. Как же так? Что за затмение на него нашло? На подъезде к родному городу его стали одолевать более практичные мысли насчёт распоряжения вверенным имуществом. Доверенность на управление усадьбой Марья Алексеевна прислала с посыльным на следующий после их разговора день. Но так и задремал, ничего не решив. Да и что можно решить, не обдумав и не изучив состояния дел?

Наступал новый этап в жизни Акима Евсеича. У дочери завершался траур, следовало достойно совершить выход в общество. Начиналось строительство второго доходного дома, да ещё управление имуществом Марьи Алексеевны. Ну и про ремонт собственного дома тоже не стоит забывать. Тут и продыхнуть некогда, не до пустопорожних переживаний! Однако, просыпаясь по ночам в скомканной постели, Аким Евсеич вдруг отчётливо чувствовал запах Марьи Алексеевны, едва уловимый лёгкий аромат, исходивший от её рук, когда он едва прикасался к ним губами. Жар поднимался во всём его теле, и оставалось только ждать, когда рассвет разгонит ночные видения, а дневная суета охладит его пыл.

Теперь Аким Евсеич буквально разрывался между делами. Начиналось строительство второго доходного дома. Городской голова торопил, мол, денежки теряем. Он на городской погост дорогу вымостил и тропинку к могилке Кузьмы Федотыча обустроил, дабы дамы подолами кладбищенскую землю не мели. Аким Евсеич, стараясь показать уважение к тестю, памятник заказал из чёрного мрамора и скамью рядом. А перед входом на кладбище церковная лавка открылась, в которой кроме разной церковной мелочи вроде свечей и лампадок продавались крестики и особым образом упакованные зубчики чеснока, призванные уберечь посетителей от воздействия ужасного вампира. Ведь неважно, что вампир к земле колом пригвождён, всем известно, как даже после этого обряда он из земли восставал! Вот и выходило, что второй доходный дом крайне необходим, и не абы какой, а с повышенным комфортом, ведь слухи дошли и до состоятельных особ, а у них запросы больше, но и кошельки толще.

Проведя первую половину дня в первоочередных хлопотах по строительству, после обеда Аким Евсеич пару часов отдыхал на диванчике в бывшем кабинете зятя. И странное дело, после того жуткого ночного кошмара, когда ему явился зять, чувствовал он себя много спокойнее. Так, например, третьего дня утром он проснулся с готовым решением по условиям банковского кредита. И потом сам удивлялся: как такая мысль могла прийти в его голову во сне? А Кузьма Федотыч при жизни неплохо разбирался в подобных вопросах. Уж не зять ли подсказал?

Строящийся дом решено было оборудовать водяным отоплением. Для чего с Петербургским металлическим заводом заблаговременно подписали предварительное соглашение об изготовлении отопительных установок для здания. Ни городская казна, ни деньги пайщиков не могли справиться с такими расходами, вот и выходило, что необходим кредит. Кроме того, завод обещал своими силами в сокращённые сроки установить произведённое оборудование. Ведь в доме предполагалось наличие не только тепла, но и горячей воды для принятия жильцами водных процедур. Уже одно это новшество, расписанное и расхваленное газетчиками, заранее привлекло внимание будущих состоятельных жильцов.

Вторую половину дня Аким Евсеич посвящал завершающемуся ремонту собственного дома. И тут хлопот хватало.

Но и вечер не оставался свободным от дел. Впервые посетив дом Марьи Алексеевны, Аким Евсеич схватился за голову – до такой степени всё было запущено и заброшено на самотёк. Комната, судя по мебели – кабинет, хоть и была убрана от пыли, имела вид запустения. Деловые бумаги небрежным ворохом громоздились на подоконнике и частью валялись рядом на полу, видимо, свалившись с накопившейся стопки. Слуги от безделья и отсутствия хозяйского глаза творили, по мнению Акима Евсеича, непотребные вещи. Например, продолжали закупать продукты так, будто хозяйка всё ещё жила в доме. Куда потом девались куски телятины и сливочное масло – выяснить Акиму Евсеичу было несложно. Но после выяснения слуг в доме не осталось. Однако дом требовал ухода, да и разбираться с бумагами в пустом, необихоженном доме – тягостно. Осматривая комнаты, Аким Евсеич обдумывал, как ему без излишних затрат привести дом и дела Марьи Алексеевны в надлежащий порядок. Постепенно в его голове сложился план, исполнение которого он намеревался обсудить с единственным своим близким человеком – Натальей Акимовной. Что он и сделал за ближайшим обедом.

– Натальюшка, я вот что подумал: Настя в нашем доме проживает давно, и за эти годы переняла наши привычки и взгляды. Она предана тебе, в чём была возможность убедиться. Ни единожды не уличена в недобросовестном отношении к имуществу и вверенным ей на хозяйственные расходы денежным средствам. Многому возле тебя научилась, разве что в грамоте так и не преуспела. Ну да, может, это и к лучшему, – Аким Евсеич, задумавшись, замолчал.

– Батюшка, вы к чему этот разговор затеяли?

– Да понимаешь ли, Натальюшка… – и Аким Евсеич изложил дочери обстоятельства дела, связанные с имуществом Марьи Алексеевны.

– Но Настенька одинока, и в пустом доме…

– Я и этот момент обдумал. Когда Егор Петрович уезжал в Озерки, пимокатню свою он закрыл, и два его работника остались не у дел, перебиваются теперь случайными заработками. Один из них – Акинфий Полуянов – до сих пор холост. А пимокат людей своих держал в строгости, к воровству они не приучены. Вот я и подумал: что если Настеньку выдать замуж за Акинфия и поселить во флигеле, расположенном во дворе дома Марьи Алексеевны? Положу им денежное содержание и определю обязанности по усадьбе.

– Батюшка! С каждым разом не устаю восхищаться вами! Настенька уже плакалась мне, что, видать, судьба ей в девках на весь свой век остаться! А я не решилась завести с вами этот разговор, – одобрительно кивала Натальюшка. – Хотя как же мне быть? Надобно подыскать ей замену.

Акинфий Полуянов оказался человеком сметливым и быстро сообразил, что судьба в лице Акима Евсеича преподносит ему неожиданный подарок. Во-первых, найти работу в провинциальном Бирючинске – дело непростое, а тут и работа, и жильё во дворе богатой усадьбы! Мало того, Настенька в качестве жены. А про неё в городе отзывались очень даже лестно. И добрая-то она, и вежливая, и внешностью бог не обидел. Такие отзывы в Бирючинске – большая редкость. Да и столько лет, почитай, в барских покоях при дочери уважаемого Акима Евсеича проживает, что тоже немаловажно. Волнение столь сильно обуяло Акинфия, что раненько утром, на следующий день после приватного разговора с Акимом Евсеичем, он дожидался казначея возле строительной площадки нового дома. И как только увидел приближающуюся пролётку, кинулся навстречу.

– Аким Евсеич, – раскланивался Акинфий, – чего ждать да откладывать? Дом-то бесхозный цельными днями. Залезут какие шаромыги, мало ли? Натворят беды! Да и как вести разговор с Анастасией, когда и привести-то молодую мне некуда?

– М…да. Ты прав, однако, – и хотя мысли Акима Евсеича в этот момент были заняты вопросами строительства, но всё-таки вспомнил, что вечером опять предстоит разбирать бумаги в… пустующем доме.

– Так может, я прямо сейчас переберусь во флигель? И займусь хозяйственными делами. Там, поди, и печь-то не топится. Дымоход забит, замки заржавели, петли скрипят… да мало ли?