Жизнь и приключения вдовы вампира

– Так, Егор Петрович, смотрю, борзые тягают красную тряпицу. А она ещё и золотом блестит. Петрушка собак приструнил, а мне сказал, не узрел, откуда они эту тряпицу вытащили. Ну не пропадать же такой красоте, вот я и приспособил поверх на оголовье и подхвостник.

Егор Петрович сидит и слова молвить не может, онемел будто. А конюх, видя, что управляющий слова против не говорит, хоть и, всем известно, строг, разошёлся:

– У меня там ещё клочок остался, так я себе к околышку на картуз…

– Ах ты…

С чего так взвился управляющий, Ивашка так и не понял, но, получив порцию ругани и указание срочно снять с упряжи эту срамоту, очень был обижен такой неблагодарностью. Выяснять, как борзые выискали спрятанный пояс, Егор Петрович не стал. Когда Ивашка привёл упряжь в надлежащее состояние и принёс остатки этой красоты, Егор Петрович собственноручно побросал всё это в печь, на которой готовился обед. И не дожидаясь напоминания от Акима Евсеича, понужнул лошадь.

Матушка Егора Петровича вместе с ним в Озерки переезжать отказалась. Говорила, что пока руки-ноги гнутся, из своего дома никуда! Тут она сама себе хозяйка, как хочет, так и строчит. А ещё, уж какой год водила она дружбу с церковным сторожем. Хаживали друг к другу в гости на чаи и коротали долгие зимние вечера. На советы соседей прибиться к одному углу оба головой качали, утверждая, что у каждого свои привычки, и теперь уж поздно их менять. А вот помощь посильную друг другу оказать – это сам бог велел. Учитывая их преклонный возраст, никаких сплетен про них в городке не плели, а некоторые даже завидовали.

Ещё в дороге Егор Петрович рассудил, что на кладбище прикапывать злосчастный халат направится ранним утром, чтобы упаси бог кто не приметил. И наступивший вечер проводил с матушкой и её гостем, церковным сторожем, за чаем и пирогами. Напившись чаю, Егор Петрович дремал на старом диване, оказавшись невольным слушателем разговора матушки и сторожа.

– А вчера мужики с кладбища вернулись, и не поверишь – ни в одном глазу. А могил выкопали три штуки. Конечно, родственники акромя оплаты выпивку поднесли.

– Никак случилось что? – пододвинула сторожу пироги. – Ты, Никодимыч, кушай пироги, кушай.

– Так вот я и говорю, батюшка к мужикам с вопросами: что случилось, что тверёзые вернулись. А они трясутся и токмо что зубами ни клацают от страха. Ну, каждый из них не по первому году могилы копает, так что всякого навидались. А тут…

Егор Петрович прислушался внимательней. И тревожное предчувствие засвербело под ложечкой. А Никодимыч тем временем продолжает:

– Батюшка, – говорят, – не подумай, что по пьяному делу, но покойнички некоторые, слава богу, не все, из могил повылезали и жить на поверхности устроились!

– Ох, ах! – схватилась за голову матушка Егора Петровича.

А сторож даже пироги кушать перестал, через стол перегнулся, глаза округлил и продолжил:

– Известное дело, батюшка не поверил. И велел пьянку прекратить, а то вон до чего допились! А мужики крестятся и утверждают, что среди восставших покойников главарём Кузьма Федотыч в своём красном бархатном халате. Сам с лица чёрен, и халат местами истлел до того, что тело изъязвлённое просвечивает. Оно и понятно, сколь годков в земле возлежал, попортился чуток.

– Ну и?

– Ну и отобрал вампир проклятый водку-то у мужиков, да ещё пригрозил, чтоб околоточному жаловаться не вздумали.

Сна у Егора Петровича как не бывало.

– Мужики-то те где? – спросил как бы нехотя, вроде как для интереса.

– Так по домам все тверёзые и разошлись. А уходя, добавили, что могила Кузьмы Федотыча разрыта, мол, своими глазами видели. Так что пойду я, матушка, домой, пока не стемнело. А то как-то на душе муторно. Кто его знает, вдруг опять по городу шастать начнёт?

Этого только не хватало Егору Петровичу! С одной стороны, он-то знал, что за злостный вампир по городку раскатывал, а с другой – прекрасно помнил тот ужас, когда покойный Кузьма Федотыч ночью пожаловал и пояс от своего халата ему в карман кафтана сунул. И так и этак прикидывал Егор Петрович – получалось, что сам он дел натворил, конечно, но и есть нечто такое, что объяснить он не в силах. Так или иначе, а на кладбище утречком идти придётся. А там уж видно будет, что и как.

Улёгся Егор Петрович в свою кровать, а взор в ночном сумраке вперился в то место на стене, откуда прошлый раз Кузьма Федотыч появился. Только прикроет глаза, они будто сами собой открываются и опять смотрят туда же. И сон ни в какую не идёт. Состояние такое, будто ждёт чего-то. Вот и за полночь перевалило, а всё тихо, мирно. Он было успокаиваться начал. И тут слышит смешок, отвёл взгляд в сторону, а там в кресле сидит Кузьма Федотыч и посмеивается. От лампадки свет как раз на него падает. И видно все так отчётливо, что даже чёрное тело через дыры на истлевшем халате просматривается. А на голове кожа сморщилась и клочьями в некоторых местах отошла. А тут ещё запах сырой земли и ещё чего-то незнакомого, но отвратительного до того, что Егора Петровича чуть в кровати не стошнило.

– Чего рожу-то воротишь? Не нравлюсь? А уж мне-то как не нравится в таком виде обретаться!

– Так я тут при чём? – сам не свой от страха, попытался осенить себя крестом Егор Петрович.

Кузьму Федотыча передёрнуло:

– Прекрати сей момент, – и злоба так исказила это ужасное подобие лица, что Егор Петрович замер, натянув одеяло до подбородка.

– Ты-то? Ты-то при чём? Назвался груздем – полезай в кузов. Взялся моё воплощение в земной жизни представлять – изволь исполнять. Сам ввязался, никто не заставлял. Не ты ли в опочивальню к моей вдове влез в ту ночь, когда я, заживо похороненный, тяжкую муку терпел? Не ты ли кол в моё мёртвое тело вбивал? Так что не открестишься, не отмолишься. Ладно, будет время тратить. Ещё немного, и петухи запоют. Так что по делу говорить буду, а ты слушай и не вздумай ослушаться.

– Кузьма Федотыч, смердишь ты уж больно сильно. Невмоготу мне, – едва подавляя рвоту, выговорил Егор Петрович.

– Тут уж ничего поделать не могу, дела мои земные так пахнут, – и опять усмехнулся. – Ты тоже не лучше смердеть будешь.

– Не хочу… Я кроме как в тот раз в окно влез, более-то ни в чём и не грешен!

– Не грешен? А кто в моём обличии в повозке раскатывал? А кто честную Катерину корысти ради обманул? А помнишь, как в баньке уговаривал мою вдову согрешить с тобой и выдать твоего отпрыска за моего?

– Так ничего же не вышло. А в мыслях и не считается вовсе, – пытался оправдаться бывший пимокат.

– Это ежели сам отказался. А тебе по сусалам дали.

– А с Катериной у нас всё полюбовно. Я жениться очень даже желаю.

– Была бы она бедной крестьянкой, а не внебрачной дочерью городского головы, тоже бы желал? – хохотнул синими губами Кузьма Федотыч. – Тот ещё греховодник!

– И откуда это вам всё известно, что грешно, а что и не считается?

– С Богом разговаривал.

– И что он сказал? – округлил глаза Егор Петрович.

– А не хочет он со мной говорить, – и криво усмехнулся, оскалив пожелтевшие зубы. – Но расстаться со мной ты можешь.

– С превеликой радостью… – и бывший пимокат сам испугался своих слов. – Что же мне делать в таком разе предстоит?

– Дать обет бедности и блюсти его всю жизнь. Взять мне с тебя будет нечего, и значит, приходить незачем, – и на удивление грустно закончил: – Зато на беседу к Богу попадёшь. И вид такой, как у меня, тебя не коснётся.

– У-у-у… – заскулил Егор Петрович. Воняет оно, конечно, воняет, но кого хошь после смерти через долгое время из могилы подыми, тоже благоухать не будут. А при жизни опять считать каждую копейку, да ещё и от Катерины отказаться! Нет уж! И тут поймал себя на мысли, что беседует с Кузьмой Федотычем как с живым и ничуть не смущается его внешним видом.

– О-хо-хо! За деньги людишки ещё не такое терпели. Слушай, – хлопнул себя Кузьма Федотыч по коленке, а она возьми и отвались. – Тьфу ты! – поднял, пристроил на прежнее место, прикрыл грязной полой халата.

– Значит, так, во-первых, кладбищенских жителей помой, накорми и в ночлежку пристрой – обещал я тому, что в мой халат вырядился.

– Так вроде на вас надет халат-то…

– Я вообще-то мёртв. Нет меня тут, и значит, халата нет.

– А… а… а… как же, – высунул палец из-под одеяла бывший пимокат и ткнул в сторону Кузьмы Федотыча.

– А вот так, – и исчез из кресла.

Ранним утром, ещё только-только пташки запели, а матушка печь растопить не успела, шагал Егор Петрович вдоль кладбищенской ограды. Вдруг глядь – из старых венков и высохших веток шалаш у входа. Постоял немного Егор Петрович, кашлянул для острастки. Слышит, в шалаше кто-то завозился. А немного погодя вылезли оттуда три грязных, ещё толком не проспавшихся с вечерней попойки забулдыги. Обмороженные ещё в прошлую зиму ноги покрыты язвами. Лица грязные, в коростах. Волоса слиплись, и не понять – пеплом или вшами покрыты. А на одном и в самом деле халат Кузьмы Федотыча. Истлел в земле, в дыры чёрное изъязвлённое тело виднеется. И прямо к Егору Петровичу с распростёртыми объятиями прёт:

– Сон-то, мужики, в руку! Вижу этой ночью, покойничек один сидит на краю своей могилки и манит меня пальцем. Подхожу, а у него вся грудь в крови, но улыбается так-то ласково: «Ты, – говорит, – будь на кладбище, сюда человек придёт и будет тебя искать. Как найдёт, то помоет, покормит и на зиму в ночлежку устроит. А пока спи и до утра не просыпайся». Тут я спрашиваю, вот чудо-то, безмолвно: «Как же он меня узнает?» А покойничек отвечает: «По халату, что ты на моей могилке без спросу взял да свои язвы прикрыл которым». «Что не так, обидел коли, так верну», – понимаю, что сплю, а все одно как наяву. А он мне: «Носи на здоровье. Язвы пройдут на теле. Других бы не нажил».

Присмотрелся Егор Петрович к мужику, пока он сон рассказывал да два его товарища слипшиеся глаза протирали, и обомлел. Дыры в халате в тех же местах, и язвы через них виднеются, прямо как ночью на Кузьме Федотыче.

– Тьфу! Стойте там, не подходите ближе, – крикнул так бродягам, про себя подумав, что всё вполне объяснимо: наслушался вечером рассказов церковного сторожа, а перед выездом из Озерков ещё эта история с поясом, вот и примерещилось ночью. А нищие на кладбище отродясь обретаются. Люди на могилках помянуть оставляют, бродяги и поминают. Тут и выпивка, и закуска. Халат же виднелся из-под тонкого слоя земли. Вот и следовало его закопать понадёжнее, чтоб такие забулдыги не вытащили его людям на показ. Да бродяги опередили. Так что ничего тут необыкновенного и страшного. Но как теперь быть? Не отбирать же этот полусгнивший халат у этого несчастного? И уж было решил рукой махнуть и домой вернуться, как мужик его окликнул:

– Слышь, Егорка!

Егор Петрович чуть наземь от неожиданности не грохнулся.

– Откуда имя знаешь?

– Так покойничек ещё кое-что сказал.

– Чего ж ты молчишь, дурень?

– Скажи, – говорит, – Егору, что когда будет вас в ночлежку устраивать, то пусть купит другую одежу. Недорогую и не новую, чтоб не пропили, – мужик тяжко вздохнул, почесал пятернёй шевелюру. – И что ему за беда на том свете, пропьём али нет?

– И всё, что ли?

– Э… что-то ещё… Погоди, дай бог памяти… А, велел, чтобы ты новую одёжу передал, когда в помывочную поведут. Тогда старую, ну и этот халат, значится, сожгут. Сказал, очень тебе это надобно. На кой чёрт? Непонятно.

Какое-то время Егор Петрович стоял неподвижно, потом вдруг засуетился, прямо зуд одолел торопливый:

– Давайте отправляйтесь к ночлежке. А я следом приду, одежу вам прикуплю по дороге. Ну и не идти же вместе с вами людям на смех!

– Э… э… э… нет. Руки трясутся и в ногах слабость. Пока не опохмелишь, с места не сдвинемся!

«Это ж пока я до шинка добегу, да потом назад. Разбредутся эти бродяги по погосту или, того хуже, шуганёт кто-нибудь – совсем уйдут. И как тогда быть? И даже если принесу выпивку, как я их потом в пьяном состоянии в ночлежку пристраивать буду? Да и до ночлежки ещё довести надо будет».

– Нет, так не пойдёт. Вот когда выйдите из помывочной, оставлю монетку, чтоб каждому на казённый шкалик хватило.

– Ну… – недовольно загудела троица.

– А не хотите, как хотите. Идите к своему покойничку, пусть он вас опохмеляет, – и сделал вид, будто уходит.

– Стой, – крикнула троица нестройным хором. – Пошли уже, – и побрели в сторону города, не разбирая дороги.

Далее всё прошло как по писаному. И к обеду Егор Петрович был уже дома. Оповестил матушку, что утром следующего дня отправляется назад в Озерки, поскольку все свои дела тут завершил. И только собрался пышный гречневый блинчик, специально для сыночка матушкой испечённый, в рот положить, в дверь ввалился церковный сторож.

– Матушка моя, я ненадолго, предупредить только. Чтобы из дома сегодня ни ногой! И вам, Егор Петрович, тоже не советую!

– Что приключилось-то? – схватилась за грудь пожилая женщина, а Егор Петрович блин из руки выронил.

– Кузьма Федотыч в ночлежке поселился! И ещё двоих с кладбища привёл! – еле перевёл дух старик.

– Глупости всё это, – опять поднёс блинчик ко рту Егор Петрович.

– Что вы, батюшка, что вы? Он там свою фамилию и имечко назвал, указал, когда родился и когда помер. Халат свой любимый сдал в стирку, но потом передумал и велел сжечь.

– Свят! Свят! – упала на колени пред иконами матушка.

– Халат этот Марфа опознала, говорит, видела его на Кузьме Федотыче при жизни, когда нанималась к нему бельё стирать. А потом водовоз не поленился, доехал до кладбища, проверить слова их, а там… – и сторож, сбившись с дыхания, замолчал, махая рукой.

– Накось, Никодимыч, кваску, испей!

Выпив полный ковш резкого забористого кваса, отдышавшись, Никодимыч продолжил:

– Вернулся водовоз и говорит, что всё с точностью совпадает – и имя, и когда родился, и когда помер! Всё в точности, как на памятнике указано. А рядом ещё две могилки. Вот они и пришли с Кузьмой Федотычем. Имена опять же с точностью назвали, и когда родились, когда померли – тоже. Да и нет сомнений. Одежда на них истлела, сами все в язвах. Полежи-ка с их в могиле!

– Боже милостивый! – опять бросил блин Егор Петрович.

Понятное дело, на могилке Кузьмы Федотыча почти что склеп соорудили, чтобы посетителей от непогоды укрыть. Бездомные, видно, там некоторое время обретались, вот и запомнили имя хозяина и его соседей. А уж почему своими именами в ночлежке не назвались? Кто знает, какие дела за их плечами?

Выскочил Егор Петрович из-за стола и опрометью кинулся в ночлежку. Прибежал, видит, подвыпившая троица в окружении бездомных и разных других несчастных сидит и рассказывает, каково-то жить на том свете. Егор Петрович даже заслушался, так складно заливал тот, что Кузьмой Федотычем назвался. И как уловил бывший пимокат момент, что глянул на него этот мужик, поманил его пальцем. Мол, иди сюда. А как вышел он к нему, прошептал на ухо:

– Деревню Капустино знаешь?

– Угу, – не понимая, к чему клонит Егор Петрович, и потому насторожённо кивнул липовый Кузьма Федотыч. – Далече отсюда будет.

– Я там возле кладбища на помин одной души выпивку и закуску оставил. Смотрите, не вы одни такие ловкие, успеете, так ваша будет, – и ушёл не оглядываясь. Понимал: где же пьющим людям вытерпеть? А ему главное, чтобы отсюда убрались.

Утром следующего дня уезжал Егор Петрович в Озерки с чистой совестью. Поскольку теперь-то уж точно конец этой истории! Сгорел халат. Нет его. Но он даже представить не мог, как эта история аукнется в Бирючинске!

По возвращении в Озерки Егор Петрович без лишних подробностей, как бы между делом, сообщил Акиму Евсеичу, что бродяги добыли халат Кузьмы Федотыча, а он, купив им другую, хоть и подержанную, одежду, халат выменял и сжёг. Других подробностей Егор Петрович не сообщал, а Аким Евсеич не спрашивал. И уже через день после возвращения Егора Петровича по усадьбе разнеслась новость, что управляющий женится на Катерине. А ещё через пару дней Пётр Алексеевич и Аким Евсеич уезжали домой в Бирючинск.

Важные гости

Глава 24

Вернулся Аким Евсеич домой, и опять потекла жизнь по уже накатанному руслу. И вроде был разговор с графом Немировым, однако где тот граф? А Натали в каждодневной скуке ходит по дому тенью от окна к окну. А тут как-то раз глядь – напротив окна дрожки городского головы остановились, высунулся из них сыночек его, Алексей Петрович, на окна смотрит, шляпу снял, раскланивается. Ясно, у окна Натали стоит. И чего тут дождаться можно? Но, с другой стороны, это самый заметный жених в их городке. И состояние имеется, и титул, да и, как не крути, единственный сынок у Петра Алексеевича. М-да, единственный. А Катерина, так она тут ни с какого бока повредить не может. Да и замужем она теперь уже. И выходило, что выбор женихов невелик. Тут как раз приглашение на обед от городского головы получили. Натальюшка оживилась, стала наряды перебирать. И как раз в это время, будто специально подгадывал, приехал в Бирючинск граф Немиров Михаил Михайлович собственной персоной, а с ним его родной дядюшка граф Николай Михайлович Немиров. И все будто на могилу вампира полюбопытствовать да рассказы местных очевидцев послушать.

Граф и его дядя сняли самые дорогие апартаменты, но и это ещё не всё. Дотошные соседи видели, как в дом Натали заходил человек в ливрее с позументами и вышитым графским гербом на спине. Чего только не передумали жители! Основных предположений было два: одно из любопытства к дому, где некогда проживал вампир, да и саму вдову вампира многие любопытствовали увидеть. Другое – какое-то дело имел граф к Акиму Евсеичу. Но были и такие, что предполагали невозможное: мол, притянула его вампирша к себе в полнолуние совершённым заговором, вот граф и прибыл, потому и вид имеет странный, будто во сне движется, людей не замечает. Проехал мимо батюшки – не раскланялся!

Графский лакей действительно посетил дом Натали и передал приглашение ей и Акиму Евсеичу на ужин в лучшем и единственном ресторане города. Ужин назначался буквально на следующий вечер после того дня, когда Натали и её батюшка должны обедать у городского головы.

В доме уже давно все угомонились, а Аким Евсеич всё ходил из угла в угол по кабинету и никак не мог решить, что же ему посоветовать Натали. С одной стороны, ну приехал граф Немиров, ну прислал приглашение в дорогую ресторацию, однако уж слишком высокого полёта птица – граф Немиров, чтобы полагать, что на провинциалке Натали для него свет клином сошёлся. А с другой – зачем ему тогда весь этот сыр-бор разводить? Пожилого человека, дядюшку, беспокоить? Аким Евсеич сел в кресло и задумался: «Красивая, умная, с хорошими манерами, без всяких связей, вся в его полной власти окажется». И мысль такая совсем не радовала отца. Но и представить, что такой человек сделал предложение, а невеста отказалась – нет, это нонсенс! Даже Аким Евсеич, столько переживший и повидавший, не мог.

Не спала и Натали, она, закрыв глаза, явственно представляла, как матушка изволила пожаловать и что она сказала. Сердце Натали тоскливо сжималось от одной мысли, что расстанется с единственным родным человеком, с батюшкой. Уедет с чужим, малознакомым мужчиной, которому полностью будет отдана во власть. А замужней жизни она уже хлебнула. С другой стороны, ей представлялась свадьба её с Алексеем Петровичем. Как все горожане будут смотреть на них, вздыхая от умиления, а некоторые от зависти. Как по утрам она будет просыпаться рядом с Алексеем Петровичем, как у них появятся дети. У них будет много ребятишек. Как будет радоваться батюшка… И постепенно все забудут, что Наталья Акимовна – вдова вампира, а будет она невестка городского головы и жена того самого красавца Алексея Петровича. Так будет и через день, через месяц, через год… и через много, много лет. Каждый прошедший день, каждый прошедший год будут похожи как две капли воды. Но… но тёплые и нежные капли. И тут она вспомнила предупреждение матушки о том, что её ожидают измены любимого мужа и жить придётся не всегда в достатке. А что такое недостатки и нехватки, она испытала в юности сполна. Ожидать подобного от Алексея Петровича очень даже можно. Натали припомнился дворец графа Немирова, его ложа в театре… Такую жизнь она даже представить пока не может, ежели только по книжкам? Зажмурила глаза и почти осязаемо увидела себя в роскошном золотом платье, идущую под руку с графом Немировым по залу, одна стена которого полностью зеркальная, и их пара отражается в зеркалах: красивая, гордая… А по сторонам склоняются в поклонах седые головы и головы с роскошными причёсками.

– Кто бы из нашего рода мог достичь таких высот?! Нет, в угоду своим женским чувствам я не откажусь от графа Немирова… если, конечно, с его стороны последует предложение, – не в силах сдержать эмоции, проговорила вслух. Прислушалась к ночной тишине. В кабинете скрипнуло кресло. Значит, батюшка тоже не спит. Она тихонько подошла к дверям кабинета, приоткрыла. С порога негромко окликнула:

– Батюшка?

Аким Евсеич открыл глаза, встал, поправил на плечах тёплый плед, кивнул на кресло:

– Садись. Не спится?

– Батюшка, если граф Немиров сделает предложение, я выйду за него замуж.

– Натальюшка, – Аким Евсеич обнял дочь, поцеловал кудрявую макушку и замер, сам не зная отчего, стараясь запомнить запах её волос – в её детстве они пахли так же – и ощущение её тонкой, хрупкой фигурки, – доченька.

Немного помолчал, беря себя в руки:

– Ну, ты тогда… завтра на обеде у городского головы веди себя так, чтобы повода Алексею Петровичу не давать…

– Я понимаю, батюшка.

Потом они вспомнили, как Аким Евсеич вырывал у неё молочный зуб, привязав за дверную ручку. Как она рыдала, когда увидела, как купленной для супа курице отрубили голову, а он её успокаивал, как… и все воспоминания их были добрыми и тёплыми, такими, будто они на многие годы вперёд пытались согреть друг друга любовью отца и дочери.

Обед у городского головы был роскошным. Блюда подавались одно за другим, искусно приготовленные поваром, которого кто только не пытался сманить у него, но Пётр Алексеевич закрепил за выписанным из Франции поваром уютный домик с условием, что тот перейдёт в собственность повара через пятьдесят лет! На грустный взгляд приезжего француза, не дожидаясь словесной мольбы с его стороны, произнёс:

– Корми так, чтобы эти пятьдесят лет как один обед пролетели.

И бывший француз постепенно обрусел, женился на местной девушке, пошли детишки. И он решил, что жизнь удалась.

Вот теперь на третью перемену блюд принесли утку под рыжиками, а на четвёртую – жареную дичь: куропаток, на гарнир к которым подали соленые лимоны и яблоки, а ещё телячью голову с черносливом и изюмом.

Блюдя фигуру, Натали ела очень мало. И третий час сидения за столом порядком утомил её. Но гости были в восторге. Особенно усердствовал за столом местный стихотворец. Не уставая воспевать оду поданным блюдам, умял тридцать блинчиков с икрой и продолжал менять тарелки. Слуга, стоявший за его спиной, только успевал ставить чистую посуду да подкладывать в неё яства.

Однако сидевший напротив Натали Алексей Петрович, казалось, не замечал времени, он выразительно поглядывал на Натали, а она делала вид, будто занята очередным блюдом.

Десерт был приготовлен в соседней комнате. Сначала мокрый: компоты, холодные кисели со сливками, ягодное суфле, бисквиты и мороженое. Их кушали ложками. Потом сухой: слоёные пироги, зефиры, миндальные печенья. Также десерты были накрыты в бильярдной комнате. Там собирались любители выкурить трубку. Но таковых за столом выискалось мало, поэтому большинство гостей переместились в зал.

Устав сидеть, Натали стояла у колонны, слушала лёгкую музыку, смотрела, как гости поглощали вкуснейшие десерты, и хотела, и боялась только одного – чтобы Алексей Петрович подошёл к ней.

– Простите… я… помешал вам? – и вон он, тут как тут.

– Нет. Нет, нет… Я слушаю музыку.

Глаза их встретились. И Натали, не в силах отвести взгляд, чувствовала, как непрошеные слёзы туманом закрыли лицо Алексея Петровича. Она старалась не моргать, но слёзы всё равно катились по щекам.

– Натали? Что с вами? – растерянный голос Алексея Петровича прозвучал будто издалека.

Очнулась она в кресле. Аким Евсеич держал стакан с водой. Из настежь распахнутого окна лился прохладный воздух.

– Ничего, ничего. Утомилась, милая, – и Аким Евсеич раскланялся с хозяевами. – Простите великодушно. Направимся-ка мы домой.

Оно, конечно, бывало, молодые девицы и дамы падали в обморок, тут ничего необычного, когда тело сжато жёстким корсетом, да и иногда в некоторых ситуациях дамам такой выход был очень даже удобен. Но от Натальи Акимовны… от вдовы вампира никто подобного не ожидал. И хоть взволновал Акима Евсеича непритворный обморок дочери, отчасти он понимал, почему, и даже полагал, что уехать пораньше по уважительной причине – это, наверное, к лучшему. Поскольку граф Немиров ещё предложения не делал, то заранее отказываться от возможного сватовства Алексея Петровича по меньшей мере глупо. Натали же, даже понимая все эти нюансы, с трудом заставляла себя держаться избранной роли.

Местную ресторацию было не узнать. Такое заведение одно-единственное на весь невеликий городок. Поход туда выливался в кругленькие суммы, поэтому бывали там в основном либо приезжие гости, либо местные толстосумы свои сделки увенчивали роскошными ужинами в красивой зале, на белой крахмальной скатерти, да под музыку хоть и местного, но вполне приличного оркестра. А в этот раз ресторан граф Немиров откупил полностью. Ярко сверкали люстры, на столах возвышались изысканные букеты – таких цветов местные отродясь не видывали, их специально доставили, полностью заняв одноместное купе в поезде. На скатерти постелили шёлковые салфетки, посуду хозяин выставил наилучшую. Пуговицы швейцара, начищенные до яркого блеска, стройными рядами красовались на красной ткани мундира. Что творилось на кухне – не высказать. Оказалось, граф привёз с собой своего повара.

От всех этих новостей городок вдруг начал преображаться: дворники надели чистые фартуки и с раннего утра взялись мести улицы. А пожарники, чтобы показать себя с лучшей стороны, возле конюшни не только навоз убрали, но свои упряжки начистили и рядом с пожарным сараем выстроили – пусть, мол, именитые гости видят, что и в Бирючинске пожарная команда не лыком шита!

Когда открываются двери

Глава 25

Казалось, Натали не замечала происходящего, бледная, бесшумным призраком ходила по комнатам.

– Натали, ты хорошо подумала? Я не буду тебя принуждать принять то или другое решение. У меня душа и разум между собой спорят, и я… я сам не знаю, как тут быть. Ведь вместе с графом приехал его дядюшка, а поскольку родителей молодого Немирова в живых нет, то… то это смотрины… можно считать.

– Батюшка, судьба дважды такие двери не открывает. Бог даст, будут у меня дети, у тебя внуки… И их жизнь будет проходить там, – она подняла глаза вверх, – или тут.

Кивнула на окно, за которым дворник выяснял банальную, всем надоевшую истину:

– Токмо что всё собрал, и вот! Нате вам! Чья это лошадь успела насрать? Ездют тут, ездют…

Натали захлопнула оконную створку.

– Да, конечно, бедности такой, как в моём девичестве нас ожидала, мы теперь можем не опасаться. Но я одним глазком подглядела другую жизнь, и если меня туда впустят – войду!

– Но я же вижу, ты сама не своя.

– Если сказать правду, то да, Алексей Петрович очень мне к душе. Да и с вами не хочу расставаться. Но меня одолевают заботы, которые не позволяют душевному смятению взять надо мной верх. Упаси бог сделать неуклюжий первый шаг в те самые двери. А как там надобно? Сказать некому. И от того мне так волнительно.

– А граф Немиров? Тебе с ним жизнь коротать.

– Я жить хочу интересно, красиво, а не коротать долгие годы, хоть в сытости и довольстве.

Впервые за последние годы Аким Евсеич почувствовал себя старомодным, чего-то не понимающим человеком. Он полагал, что дочь будет рыдать и говорить, что любит Алексея Петровича и жизнь с нелюбимым ей не мила, а выходило – бог весть что выходило! В растерянности он поднял с кресла шляпу Натали.

– Вот и кстати. Эта шляпа из бронзового муара с золотым узором ещё в моде? Или я буду выглядеть в ней не комильфо? Откуда мне знать? А знать надобно.

– Натали, это всего лишь шляпа. Конечно, гардероб – это важно, но…

– Милый батюшка, шляпа – это изысканность, элегантность, возможность показать свой стиль и вкус. А от этого, как ты знаешь, зависят мой будущий статус и моя надежда на возможное в будущем высокое положение в обществе.

– Натали… – Аким Евсеич не находил слов.

– Да, конечно, душа моя болит и плачет, но сейчас я очень занята. Мне недосуг страдать и заламывать руки. Я потерплю. Ведь терпела раньше, в бытность супругой Кузьмы Федотыча? – увидев, как дрогнули руки отца, Натали подошла к нему ближе, положила голову на плечо.

– Батюшка, милый батюшка, я очень тебя люблю. Ты ещё устроишь свою судьбу. Например, приедешь ко мне в столицу в гости и встретишь там прекрасную даму…

Родного дядю по отцовской линии графа Немирова Михаила Михайловича величали Михайло Николаевич. Аким Евсеич ожидал увидеть высокого, грузного, с пышными бакенбардами господина, а на входе гостей уважительно встречал лощёный метрдотель, коего никогда прежде никто из местных здесь не видывал, и после громкого объявления имени и титула провожал к племяннику и дяде Немировым.

Рядом с высоким и стройным Михаилом Михайловичем его дядя Михайло Николаевич выглядел щуплым, маленьким подростком. И только бакенбарды были именно такие, как представлял заранее Аким Евсеич.

Натали присела в глубоком реверансе.

– Ну будет, будет вам. Почти все приглашённые уже в сборе. Прошу вас, – и подал Натали руку. Она подняла глаза, и Аким Евсеич увидел в потемневших до глубокой синевы глазах дочери сверкающие бриллианты слёз. Яркий свет люстр переливался и отражался от её глаз, как от драгоценных сапфиров.

– Что вы, милочка, что вы? – в голосе Михайло Николаевича звучала неподдельная растерянность и почти отцовская нежность.

– Простите меня. Быть представленной вам… так волнительно, – почти прошептала Натали. Эта простая бесхитростная фраза, вкупе с искренним взглядом её прекрасных глаз, произвела самое благоприятное впечатление.

Граф Михаил Михайлович через плечо дядюшки выразительно глянул на Акима Евсеича, еле заметно чуть наклонил голову и приподнял вверх левую бровь, давая понять, что оценил момент по достоинству. Затем направился следом за дядюшкой и Натали к столу. Постепенно напряжение первого знакомства спало, и хотя Аким Евсеич всё-таки держался настороже, вечер прошёл к обоюдному удовольствию сторон.

Когда мертвецы приходят помыться

Глава 26

Не прошло и двух дней после посещения ресторации, как Аким Евсеич получил депешу, в которой супруг Марьи Алексеевны, граф Кирилл Романович, просил Акима Евсеича приехать для внесения некоторых уточнений в первоначальный план ремонта, указать которые в письме он не считает возможным. Ехать нужно было безотлагательно, поскольку указывалось, что Кирилл Романович планирует в ближайшее время отъезд.