Чертова любовь, или В топку классиков

Энсхеде, март, 2011

На одной из вечеринок, на которых я снова не нашла внимания Инна, мы договорились с Фабрицио и Мунибом устроить международный обед.

Фабрицио обещал нам показать, как готовить настоящее тирамису, а Муниб собирался принести что-то секретное.

Вчера мы сварили борщ, чтобы он был настоящим, а сразу после борща к нам приехал хитрый Фабрицио, потому что тирамису, как и борщ, нужно есть вчерашний.

Наша кухня была узкой – только для готовки, а потому мы постоянно касались локтями друг друга, Фабрицио нас подталкивал за талию, особенно Олесю.

Мы танцевали на нашей маленькой кухоньке, подглядывая за маэстро и записывая ингредиенты настоящего итальянского тирамису. Фабрицио занимался тирамису так, как будто это был новорожденный. Аккуратно подготавливал место для каждого этапа, вытирал все поверхности очень тщательно.

– Ну, доставайте миксер, девчонки, – сказал он торжественно, – будем взбивать яйца и маскарпоне.

– Вот, – протянула Олеся блендер.

– Что? Вы серьезно? Это же блендер! – Вся галантность Фабрицио куда-то пропала, он переводил взгляд с одной на другую. – Вы что, серьезно не смогли отличить миксер от блендера? – Для его большей итальянности не хватало только две руки поднять вверх и закричать «Мамма мия!».

– Эм-м, слушайте, я вообще никогда не пользовалась ни одним, ни другим, увольте, – ретировалась я.

Я не хвасталась своими кулинарными возможностями, борщ вот первый раз готовила, вися на телефоне с мамой, чтобы точно все не испортить.

– Олеся, – в отчаянии прошептал Фабрицио, – о боже. – Фабрицио продолжал надеяться, но Олеся так и застыла с блендером в руке, он сдался: – Венчик у вас хотя бы есть?

– Венчик, венчик… – Олеся повторяла незнакомое слово на английском, сдвинув брови. – А, штука для взбивания? Есть вроде! – И она бросилась с пылающими щеками выдвигать и задвигать ящики. Именно она давеча подтвердила Фабрицио, что миксер у нас в квартире есть.

После моей ретировки я решила, что в ближайшее время я не готова изучить разницу между миксером и блендером, а тирамису мне предстоит готовить еще не скоро, поэтому я держалась подальше к выходу, чтобы не отвечать на каверзные вопросы Фабрицио.

Олесины щеки немного потеряли в своей розовости, она старалась не отрывать глаз от рук Фабрицио.

– Ну все, последний штрих, девчонки! – Фабрицио нежнее, чем гладил бы руку девушки, водил по краю формы с тирамису слегка увлажненной салфеткой, убирая следы какао. Сверху форму он закрыл пленкой, благо она у нас была.

– Ну я пошел, а вы смотрите у меня, не съешьте завтра до обеда тирамису! – наказывал Фабрицио и продолжал что-то бормотать про кощунственную путаницу миксера с блендером.

На следующий день ровно в 13:00 позвонили. Я взяла трубку домофона.

– Алло! – У меня никогда не было дома домофона, я не знала, как стоило отвечать на звонки в него.

– Привет! Как дила? – такой знакомый и приветливый голос произносит все на русском языке.

– Привет, привет! – кричу я. – У меня все хорошо, как твои?

– Э-э-э-э, Ксюша, дашь нам зайти? – смущенно спрашивает все тот же голос, но уже на английском. Ах да, он же не понимает на русском. Это Муниб.

Муниб зашел в комнату с кастрюлей с перезревший арбуз. Он принес нам кускус с мясом и травами.

Мы накрыли на стол заранее, до их прихода, а потом вместо светских бесед усадили их сразу и побежали наполнять гостей борщом.

– Девчонки, давайте мы вам поможем, – встал снова Муниб.

– Сидите, вы же гости, – посадила я его снова, еще не хватало ошпарить его борщом, как меня когда-то бабушка лапшой, потому что я бежала, когда накрывали на стол.

В квартире пахло домом: супом, выпечкой, гостями, нагретой на солнце пылью.

Обед был вкусным, еды было много, но основная сытость была душевная – у нас появились два надежных друга в Энсхеде, мы больше не были одиноки. Энсхеде нас принял окончательно, Муниб больше не звал на свидания. Я была довольна, как никогда.

 
                                            * * *
 

Дружба с Фабрицио и Мунибом делает нас частью большой компании. Нет уже ни одного выходного дня, когда бы мы не встречались с ними, не устраивали бы пикник в парке с сидением на траве и игрой на гитаре, не ездили бы в ночные клубы по пустым улочкам Энсхеде. Меня больше не смущают странные незнакомцы, не преследуют и не увозят на непонятные улицы. Мы чувствуем себя безопасно в компании друзей.

Ко мне должен приехать брат, мой лучший друг и партнер по шалостям, и я предвкушаю его знакомство с моими лучшими друзьями моего нового мира.

Для брата мы покупаем велосипед у нашей знакомой – спортивный, почти новый, он стоит дороже наших, но мы уверены, что его будет нетрудно продать после отъезда брата.

На вокзал мы едем втроем: Олеся, я и велосипед, который я держу за стержень руля, так он не юлит, следует за мной. Я бы и представить себе не могла, что так спокойно буду ехать по велодорожке с одной рукой и вторым велосипедом в придачу, но теперь уже не страшно, я почти уже здешняя.

Сегодня по плану накормить брата местной селедкой с ладонь королевы, которую желательно заглотить полностью за раз, значит, и горло у настоящего голландца должно быть не меньше ладони. А потом поедем знакомить брата с друзьями на любительском футбольном матче. В котором играет Муниб.

Я с особенным трепетом жду знакомства моего брата с Мунибом.

В семье про него уже слышали, потому что я созваниваюсь с родителями почти каждый день и рассказываю про все, что приключилось с нами за день. Родители абсолютно спокойно относятся к рассказу о моем арабском друге, чему я очень радуюсь. Они слушают меня внимательно, им интересно путешествовать виртуально со мной.

– Привет! Я Муниб, как добрался? – Он в спортивной форме, снова больше, чем ему нужно, дарит свою очаровательную улыбку брату и пожимает руку.

– Привет! Витя, все хорошо, спасибо, – говорит мой брат скованно.

– Ксюша много о тебе рассказывала и очень ждала приезда, – пытается поддержать беседу Муниб.

– Да? Классно, я рад, что приехал. – Витя смотрит по сторонам. – Как игра? – Он смущается, потому что Муниб очень хорошо говорит по-английски, а у брата недостаточно практики.

Мы приехали немного опоздав, пропустили пол первого тайма. Но успели заметить, что игра для наших друзей не задалась. На противоположной стороне от нас стоят Светы с плакатами. Ах да, мы с ними не разговариваем. Они устроили нам бойкот – наверное, потому, что мы вклинились слишком быстро в компанию мальчишек, в которой они планировали оставаться единственными королевами.

– Игра не очень, но мы не отчаиваемся, – смеется Муниб.

– Привет, я Себастьян, а ты брат Ксюши? – к нам подходит еще один наш знакомый – француз.

Сначала я положила на него глаз, но потом поняла, что, во-первых, его глаз лежит на Олесе, а во-вторых, можно так сказать, отливает лиловым, короче, странноватый он парень со своими большими французскими тараканами.

– Привет! А ты же из Франции, да? Бонжур, са ва? – вдохновляется мой брат, на французском он чувствует себя увереннее, чем на английском.

Муниб еще немного смотрит на моего брата, потом поворачивается ко мне и, заметив, что я немного огорчена, подмигивает:

– Ладно, Ксюша, пошел играть, до скорого!

– Удачи! Мы за вас болеем! – с благодарностью говорю ему я.

Первое знакомство брата с Мунибом почему-то оставляет горечь. Ведь брат должен был заметить, какой Муниб добрый и хороший, ведь они должны были друг другу понравиться и сразу заболтаться. Или это только мне так интересно с ним болтать?

А впереди у нас звездные планы: Роттердам, Гаага, Амстердам и… Париж.

Париж!

В Париж мы прибываем в четыре утра, помятые ночным автобусом из Амстердама. Париж того стоит. Париж нас ждет. А еще в Париже нас ждет Ноэль.

Париж, март, 2011

После полугодовой переписки мы снова увидимся.

Ночь в автобусе знатно поработала над нашим лицом, но не духом. В туалете на автостанции мы переодеваемся в шорты и рубашки – на мне красная, на Олесе – белая. У меня балетки с небольшим бантом, новые. Настолько новые, что я почти сразу переобуваюсь в шлепанцы, и никакая мода уже не заставит меня снова надеть балетки. Мизинцы на грани крови.

Я влюбилась в Париж заочно, а теперь не могу выплеснуть и половину своих чувств, находясь в пять утра на острове Сите, у пустого Нотр-Дама.

Мы весь прошлый день гуляли по Амстердаму, всю ночь провели в автобусе, но усталость не имеет контроля над эйфорией.

Я кричу, прыгаю, обнимаюсь с Олесей и повторяю:

– Представляешь, тот самый Нотр-Дам!

– Представляешь, Квазимодо, вот здесь!

– А здесь Эсмеральда!

– А вот здесь же, здесь же точно ее мать-старуха!

До открытия Нотр-Дама еще несколько минут, и мы усаживаемся в красивое кафе, на террасу со столиками, сделанными как будто для кукольных людей. Заказываем по круассану и кофе. Круассан мы едим, шумно растягивая на всякие манеры «м-м-м» и сфотографировав со всех сторон. Мы бы затерялись здесь в таком занятии позже, но в шесть утра, наверное, раздражаем маленьких мужчин с газетами, рассыпанных по углам и сидящих по одному.

Мы изучаем Нотр-Дам изнутри, снаружи, со всех сторон, с одного моста, а потом с другого. Мы садимся на поручни мостиков, мы прыгаем с Олесей, держась за руки для фотографий.

В шоке мы замираем, услышав русскую речь и проследив за ее источником – священником в окружении монахинь в белом.

Витя ведет нас к Сан-Мишелю, показывает Сорбонну, и там мы снова застреваем с Олесей. Он смеется над нами, а мы готовы бесконечно фотографироваться, трогать руками камни, можем даже лизнуть. Это невероятно – смотреть и заглядывать в окна Сорбонны. Разве я могла такое представить еще несколько месяцев назад, в скучном сером общежитии?

Я сажусь на ступеньки одной из дверей и глажу камень – он теплый и скользкий. Уже теплый, а ведь еще только восемь утра! «Теплый от знаний», – мелькает у меня, и мы идем дальше.

Пантеон – великие и мертвые.

Лувр – экскуземуа, король!

Тюильри – здесь брат не выдерживает и засыпает на железном стуле. Мы смеемся над ним. А потом нас будят папарацци, выбрав наш угол для съемки кого-то в окнах.

Гран-Пале – мы хватаем дорожные конусы и фотографируемся с ними на головах.

Мост Александра III – обнять спину титана обязательно для фото туристов.

Дом инвалидов – еще одна остановка на зеленой траве, чтобы дать отдохнуть ногам, пусть и в шлепках.

И Эйфелева башня – мы садимся на другой стороне, на каменных перилах, обнимаем коленки и смотрим на нее, брат фотографирует симметричные позы на фоне покорившей сердце.

Эмоций чересчур, и мы начинаем поскуливать, как переигравшие щенки.

– Все, едем в Сите-Университе, к Ноэлю, он уже должен был закончить с учебой, – командует брат, и мы радостно спрыгиваем с постамента. Настало время встречи с еще одной достопримечательностью Парижа.

 
                                            * * *
 

Ноэль не изменился внешне, но он у себя дома, и я чувствую это. Его дом Париж, он – француз, а я влюблена во все французское.

– Привет, сколько лет, сколько зим! – встречает нас на русском Ноэль и поочередно обнимает меня и брата.

– Привет, мы так рады! Париж – это просто сказка какая-то, такого мы даже и ожидать не могли, – спешу поделиться я на своем новом и окрепшем английском.

– Ух ты, ты так хорошо говоришь на английском, – замечает Ноэль.

– Практика помогает, – улыбаюсь я, но потом перехожу на русский, чтобы всем было комфортно.

Кампус Сите Университе поражает нас не меньше дневных достопримечательностей. Так я представляла себе настоящий студенческий кампус – наполненным жизнью. Вокруг нас красивые молодые студенты: они лежат на изумрудной и идеально подстриженной траве, бегут по дорожкам парка, играют в футбол, пьют пиво или усердно занимаются.

Хочется присоединиться к любому из них. Путь бегунов выстраивается между двух-трехэтажными кирпичными домиками, в которых до сих пор деревянные ставни и скрипучие лестницы, по которым когда-то поднималась к себе чета Кюри. Романтика этого места и этой жизни окутывает меня и распространяет свои сети на глаза, уши и сердце.

Меня тянет к Ноэлю, к его городу, его языку и его культуре.

Ночь с поскрипывающими половицами в одном из старых особняков помогает погрузиться в парижскую негу еще глубже.

 
                                            * * *
 

Следующий день мы начинаем с Эйфелевой башни. С ее вершины.

Даже пространственно я все время рядом с Ноэлем – мы рядом на всех фотографиях, постоянно разговариваем. Будто и не существует Голландии, всех моих увлечений, моих разговоров с Мунибом.

Мы стоим на самой верхней точке башни и фотографируем наши руки – четыре руки: моя, Олеси, брата и Ноэля.

Через минуту мне приходит сообщение от Муниба:

«Привет, ну как там Париж? Я соскучился».

Я замираю с телефоном на этой воткнутой в небо башне, Муниб первый раз написал о своих чувствах ко мне. Соскучился? Я ощупываю слово языком.

Он что, почувствовал что-то?

Ноэль подходит ближе и показывает мне Монмартр, его направление, я немного щурюсь, ведь очки пока я ношу только на учебе. Ноэль встает очень близко, я решаю отправить ответ Мунибу позже.

 
                                            * * *
 

Вечером, вернувшись в кампус, мы устраиваем пикник на траве с сыром и эльзасским рислингом. Устав, я откидываюсь на траву – посмотреть на звезды. Ноэль ложится рядом. Вино насыщенно вкусное, небо завораживающее, а наши головы с Ноэлем очень близко друг к другу. Условия идеальны для поцелуя. Я чувствую его тепло и завидую девочке из России, которая присоединилась к нашему пикнику: она живет во Франции уже второй год, а впереди еще два года бакалавриата. Ей можно сколько угодно терять время, но не мне. Мне нужно получать все, что только можно, до возвращения в Россию.

Ноэль смотрит на меня, я вижу каждую веснушку на его длинном носу, которым он только недавно так грациозно нюхал свой рислинг.

Наши руки едва касаются пальцами. Неподалеку слышится шептание брата и Олеси, они сидят, а не лежат.

Моего лица совсем не видно в тени брата, а лицо Ноэля освещается фонарями.

Я снова смотрю на небо и чувствую, как палец Ноэля едва подрагивает.

– Ну что, пойдемте спать? – вдруг возвращает нас так некстати брат к реальности.

Я поворачиваю снова лицо к Ноэлю, он делает легкое движение в мою сторону, а потом вдруг резко встает и протягивает мне руку.

– Я буду спать здесь, – смеюсь я и не хочу давать руку.

– Ты замерзнешь, – говорит Ноэль и вдруг затягивает «Ой, мороз, мороз».

Я смеюсь еще громче, но мне жаль, что он не решился меня поцеловать. Его рука очень горячая, он поднимает меня, упираясь двумя ногами крепко в землю, и делает вид, что это очень тяжело.

Я снова смеюсь, поднимаюсь, он совсем близко, но я тут же ухожу.

Мы идем вверх по лестнице Мари Кюри, скрипя половицами.

 
                                            * * *
 

– Смотри, кто-то под дверь положил шоколадные яйца! – радостно кричит мне Олеся, она уже готова, а я все еще нежусь в кровати. Деревянный пол, три кровати неподалеку друг от друга, деревянный потолок, маленькое круглое чердачное окно. Я бы променяла все на свете, чтобы жить в таком общежитии, поскрипывающем историей.

– Сегодня же Пасха, – вдруг осеняет меня, ведь именно поэтому у нас долгие выходные для визита в Париж.

– Счастливой Пасхи, – говорит из коридора Ноэль. – К вам тоже приходил пасхальный банни?

«Это он принес шоколадные яйца?» – догадываюсь я, и мне хочется прямо в ночнушке, не умывшись, обнять Ноэля. Он даже подумал заранее и приготовил нам сюрприз.

– А мы ничего не приготовили, – сокрушается Олеся.

– Ничего, я потом поеду домой, там будет полно шоколада, все сразу еще и не съесть, – замечает Ноэль ласково. – Завтрак накрыт в моей комнате, спускайтесь, как будете готовы.

Ноэль уходит, а я вдруг понимаю, что вместо того, чтобы быть сейчас с семьей дома, он принимает гостей в Париже.

Пасхальный день мы проводим в Версале. Романтика Парижа там меня отпускает, и я ловко уворачиваюсь от неловкого объятия Ноэля. Я готова возвращаться в Нидерланды и понимаю, что наша следующая встреча с Ноэлем произойдет очень нескоро.

А еще шанс упущен, впереди отъезд.

Париж, однако, отпустил меня только с условием покупки десяти Эйфелевых башен – брелоков и множества напечатанных картин-репродукций: Монмартр, Эйфелева башня, улочки Парижа. Эти картины выглядели, как будто нарисованы, но позволяли мне их купить за счет своей напечатанности. По приезде в Энсхеде я выложила из них сердце на стене своей комнаты.

Таким Париж больше для меня не повторится. Таким первым. Таким наполняющим. Таким влюбленным.

Ноэль проводит нас и останется в своем занятом Париже, его жизнь слишком наполнена событиями, чтобы можно было залипнуть на мне и влюбленности. Он просто не успевает.

Поэтому я не приеду к нему в Швецию, куда он отправится на семестр, куда он меня будет звать еще в Париже.

В Швеции он будет учиться, гулять, устанавливать палатки на отвесных заснеженных горах и не замечать ухаживаний своей одногруппницы, думая о чем-то другом, боясь упустить что-то в жизни важное.

Энсхеде, апрель, 2011

Я вернулась в Голландию, переполненная воздухом Франции. В маленьком привокзальном магазинчике мне встречаются сережки с Эйфелевой башней, я покупаю их и ношу как реликвию. На моей стене висят картинки из Парижа. Париж для меня и загадка, и ответ на тот самый вопрос о любви, которая просто поселяется в сердце как красота и не требует объяснений.

Но возвращение есть возвращение.

Муниб зовет погулять нас, Олеся занята, к ней приехал ее парень. Мы пока не очень с ним ладим, поэтому я решаю поехать в парк с Мунибом – в дальний-предальний парк, в котором я никогда не была.

Парк этот на противоположном конце города, сюда почти никто не ездит, потому что он находится в неблагополучном районе города.

Муниб захотел показать мне что-то в этом парке, но погода, пока мы ехали, испортилась. Поднялся сильный ветер, на небе появились тяжелые облака.

Поэтому мы решили не идти далеко, а сесть рядом с выходом.

Перед нами изумрудно-холмистый рельеф парка в плоской Голландии на фоне грозовых облаков. Мы сидим очень близко друг к другу, ветер холодный. Вдали мы видим проблески грозы, а в носу чувствуем запах надвигающегося дождя. Время от времени мои волосы раздувает ветер. Мы молчим, постапокалиптическая атмосфера в молчании еще сильнее будоражит тело.

– Ты знаешь, я очень люблю ветер. Ветер напоминает мне о доме и о свободе, – Муниб первым нарушает молчание.

И вдруг убирает волосы с моего лица, прилетевшие с порывом ветра.

Я вздрагиваю от его первого прикосновения к моему лицу. Если есть идеальные условия для поцелуя, то они сложились. Уже второй раз за такой короткий срок меня тянет к поцелую, да еще и к такому разному, и в таких разных атмосферах.

Но я боюсь в этот раз поцелуя. Намного приятнее осознавать, что он может произойти, но его сбытие может разрушить момент и дружбу.

Сверкающая где-то вдали молния передает наше напряжение, повторяет наши разряды. Мне прохладно, но я не собираюсь надевать джинсовку, ничего не хочется менять, шевелиться.

– У вас часто бывает ветер в пустыне? – спрашиваю я через минуту.

– Легкий ветер у моря. Да, я обожаю такой, а еще есть другой ветер, который лучше не заставать в пустыне, – говорит Муниб, он не смотрит на меня – кажется, перенесся в свою пустыню. – Ты знаешь, я скучаю по дому, но там нет такой зелени, – вдруг снова говорит он.

– Я тоже скучаю по дому, но у нас зелени очень много, ты знаешь, – смеюсь я.

– Когда не идет снег, ты имеешь в виду? – подзадоривает меня Муниб, я уже жаловалась ему, что все вокруг надоели мне с вопросами, как холодно в России.

И дождь. Вдруг. И ветер резко бросает капли в лицо. И что-то гневно шипит вдали…

– Побежали к велосипедам! – Муниб хватает меня за руку и резко тянет за собой.

Мы бежим к велосипедам.

У нас только один зонтик. Муниб отдает его мне, а я по-детски укрываю нас обоих. Я виртуозно держу зонтик одной рукой, другой – руль и быстро еду, сохраняя равновесие, несмотря на порывы ветра.

– Ты же можешь упасть, – волнуется Муниб. – Ну ты придумала!

– А ты хочешь, чтобы я дала тебе промокнуть? – горжусь я своими способностями.

– Точно, давай промокнем оба! – показывает мне зубы этот добрый и очень родной араб.

И правда, толку от зонтика на велосипеде мало, но я не сдаюсь. Хотя рука немеет, кто выбрал этот дальний-предальний парк?

Мы забегаем в квартиру, думая, что все уже спят.

На пороге появляется парень Олеси.

– Вы где были так поздно? В такую погоду? Олеся места себе не находит! – рассерженно шепчет он мне на русском.

Я замерла на пороге со стекающей с меня водой. Я ошиблась квартирой? Или приехали мои родители и вселились в него?

– Привет, Марк! Руку протягивать не буду, она вся мокрая, – весело говорит Муниб.

– Привет! – говорит Марк и едва лишь смотрит на Муниба.

Олеси не видно.

Несмотря на то что Олеся с Марком были уже почти полгода вместе в отношениях, он спал в свободной комнате в нашей квартире. Ежевечерне я видела, как либо он, либо она возвращались друг от друга в ночных одеяниях, но спать полагалось в разных комнатах. Я понимала, что это помогает Олесе контролировать уровень близости, но все равно каждый раз это ночное шуршание вызывало во мне смешанные чувства. Ведь дети рождаются не от того, что влюбленные в одной кровати спят. Ведь за те минуты и часы нежности вечером в комнате можно было наделать куда больше делов, чем ночью, засыпая в обнимку.

Вот и сейчас уложил ее, видимо, и негодует теперь.

– Вы что собираетесь делать? Олеся вот должна была только уснуть, – продолжает он на русском.

– Пить чай, – только и сказала я и продолжила говорить Мунибу на английском: – Проходи в зал, повесь пока свою куртку на батарею, должна подсохнуть, а я переоденусь и чай сделаю, чтобы мы не заболели.

– Ксюша, да я поеду домой, наверное, – тихо говорит мне Муниб.

– Никаких домой, пока не согреешься и не подсохнешь! – приказываю я и воинственно иду на кухню готовить ему чай с медом и молоком.

На кухне меня встречает Олеся в длинной ночнушке.

– Вы чего так долго и еще и в грозу? – говорит она мне сонно.

– Хотели так, вот и сделали, – огрызаюсь я. – И чего вы не спите, мне искренне непонятно.

Олеся смотрит на меня молча, разворачивается и уходит. Они обмениваются фразами с Марком, которые я все же слышу.

– Надеюсь, он спать тут не собирается? – раздраженно спрашивает Марк Олесю.

– Посмотрим, – выхожу я из кухни с чайником и чашками.

Мы смотрим с Марком друг на друга враждебно.

– Я спать, – говорит Олеся и уходит.

– Как вкусно пахнет – это магический напиток? – улыбается немного подавленно Муниб, когда я захожу в ливинг рум. Он похож на намокшую плюшевую игрушку. Он почувствовал, что ему тут не рады.

– Магический, конечно, это рецепт моей мамы. – Я усаживаюсь рядом и добавляю ему меда в чай с молоком. Снова встаю, приношу сладости. Сажусь. И снова встаю – проверить, повесил ли он вещи на батарею.

– Да садись ты уже, – смеется он. – Я точно как у мамы оказался.

Только убедившись, что он подсох и согрет, а дождь прекратился, я отпускаю его домой.

И продолжаю улыбаться.