Дамхар
«Заезжай – не пожалеешь»
Осень
2 декада, 8 день
Стиг Файрон был занят самым непритязательным и даже никчёмным делом: сидел и смотрел в окно. Дождя нет, но серые тучи затянули небо и от вчерашней голубизны и следа не осталось. Не самое интеллектуальное занятие: сидеть в шофёрской гостинице и глядеть в окно. Но больше ему нечем заняться. Разве что сидеть в ресторане. А оттуда двора не видно. Так что… на столе безалкогольное пиво – другого в заведении для шофёров и не подают, что вполне оправданно – сушёная рыба местного производства и фирменные солёные пирожки. Но пиво и закуска не тронуты. Не хочется. Слишком много сил ушло на то, чтобы добраться сюда именно в этот день и занять именно эту комнату, из окна которой лучше всего просматриваются въезд и стоянка. Если бы он хорошо разбирался в машинах, зрелище, возможно, его бы развлекло, но для него все грузовики и почти все легковые одинаковы, а армейские, память о которых сохранилась со времён училища сюда не заезжают, так что… Рядом на подоконнике лежала раскрытая книга, но в данный момент она выполняла те же функции, что и пиво с закуской на столе – создавала иллюзию для возможных свидетелей.
Два года, три сезона и сколько-то периодов с долями и мигами. И несчётно усилий, многоходовых хитроумных комбинаций и стечения обстоятельств. Да, закон обратной силы не имеет, и вернуть свободу обращённому в рабство невозможно, но дать ему знать, что он не забыт, что его помнят, что за него борются, хотя это безнадёжно… пока безнадёжно. Нет, надежды не иллюзорны. И друг – Стиг по укоренившейся уже привычке избегать имён и названий – даже мысленно иначе не называл его. Даже его училищным прозвищем: Отчаюга. Да, для него он был всегда другом. Даже с большой буквы – Друг. Потому что их обряд побратимства был их общей тайной, так как его обнародование неизбежно привязывало его к семейству Юрденала, чего не они оба не хотели. И известие, что Друг не сломался, остался собой, принесённое нежданным гонцом, не сознающим до конца смысла происходящего…
…Он пришёл в свою контору как всегда без пяти девять. Конечно, контора – это громко сказано, но всё, что положено адвокатской конторе, на месте. Его стол, шкаф для книг и маленький несгораемый шкаф, изображающий сейф для очень важных бумаг, стулья у стола и вдоль стен для посетителей и клиентов и даже стол для секретаря. Мебель размещена достаточно хитроумно, чтобы создать хотя бы иллюзию приёмной и его кабинета. Секретаря, вернее, секретарши – очкастой девчонки с юридического факультета – сегодня не было. Женщинам всё-таки разрешили получать юридическое образование, удалось пробить, и он как один из авторов и толкачей этой идеи сразу взял новоиспечённую студентку – будущего юриста – на работу. Платить много он не мог, его самого адвокатская практика кормила не очень: слишком много несостоятельных клиентов, которым некому помочь, кроме него. Но и Арринга работала не за плату, а для практического опыта. Оказалась она добросовестной, максимально исполнительной, старательно зубрила своды законов, дополнений, толкований и комментариев, но как раз вчера, краснея и заикаясь, попросила отгул по личным надобностям. Потому он так и удивился, когда, войдя в ещё без полного освещения и потому сумрачный коридор, увидел у своей двери нечто тёмное, отдалённо напоминающее сидящего на корточках человека. Клиент? Но все адвокатские конторы открываются в девять, приходить раньше не имеет смысла, если только клиент не местный, а прямо с поезда или если ему негде ночевать. Когда он подошёл к своей двери и достал ключи, клиент вскочил на ноги и оказался совсем молоденьким фактически мальчишкой, бедно одетым и с большой плотно набитой и явно тяжелой дорожной сумкой.
– Вы… вы Стиг Файрон? Адвокат? – спросил парнишка звенящим от сдерживаемого напряжения голосом.
Точно, клиент, и судя по многим признакам, ну, очень малоимущий.
– Да, это я, – он открыл дверь и посторонился, пропуская парнишку вперёд. – Проходите.
Парнишка вошёл, огляделся с затравленным выражением, подошёл к его столу, грохнул на него свою сумку и дёрнул молнию. В сумке лежала военная форма, а сверху гордо красовался автомат.
– Вот, – сказал парнишка, – я дезертир.
Он ошеломлённо молчал, но следующая фраза повергла в состояние, близкое к шоку.
– Он сказал, чтобы я шёл не домой, там комендатура, а к вам. Он сказал: Жук поможет и гемов не возьмёт.
В этом мире Жуком его называл только один человек…
…Стиг лениво подтянул к себе пачку сигарет и закурил, равнодушно глядя на въезжающую на стоянку серебристо-серую легковую машину. Не та и потому неинтересна…
…После третьего повтора рассказ парнишки стал более-менее последовательным и понятным. Он связался с конфликтной комиссией в Союзе ветеранов – Друг и здесь был верен себе, не просто свалив на него это дело, а сразу подсказав наиболее приемлемое направление действий. И оттуда сравнительно быстро приехали три ветерана. Парни, как и говорил Друг, надёжные и знающие, как решать такие проблемы. Парнишка явно струсил, когда в кабинет ввалилась эта троица, но покорно, со спокойствием отчаяния повторил свой рассказ.
– Не врёт, – констатировал старший в троице сержант с распаханной осколочным шрамом щекой. – Мы про тот гарнизон уже не в первый раз слышим. Только одно, пацан, неясно. Не мог ты от гарнизона до «Дамхара Товарного» в одиночку добраться. Так что не ври, в лесу ты бы не выжил, а в посёлках тебя бы кормить не стали.
– Волосатики формы не любят, – кивнул второй, – пакостят, как могут. Раскалывайся, пацан.
Парнишка шумным вздохом перевел дыхание, затравленно оглядел нависающих над ним ветеранов, его, сидящего на краю стола, и… и понял, что надо отвечать, и отвечать правду.
– Меня… меня вывезли, в фургоне. Через оцепление, а потом мимо плотин.
– Врёшь, плотины по первой категории охраняются.
– Мы понизу проехали, над самой водой.
Молчавший до этого третий ветеран присвистнул.
– Однако, отчаюга шофер, я тамошние мосты знаю. Гиблое дело. Кто он, пацан?
– Он… – парнишка снова вздохнул, – он раб, в ошейнике.
Ветераны переглянулись.
– Он… его не было, – парнишка был близок к истерике, – и ничего он мне не говорил, и… и я…
– Стоп, – вмешался он. – Сейчас ты нам всё расскажешь о нём, и мы решим, что было и чего не было.
Ветераны заинтересованно кивнули…
…Разумеется, сопротивляться парнишка не смог и рассказал всё, как было. Рассказ был фантастичен, неправдоподобен до безобразия. Для любого, кто не знал… его Друга. Да, он его узнал сразу, даже в этом описании. Вопросительно глядящим на него ветеранам он кивнул и сказал.
– Не врёт. Но…
– Ясно, – перебил его старший. – Так, пацан. Сейчас пойдёшь с нами, мы тебя пристроим. Не трусь, от расстрела тебя отмажем.
– Не война, – хмыкнул второй.
– А теперь так, пацан. От гарнизона до пакгаузов ты дошёл лесами. Маршрут мы тебе проработаем, что жрал по дороге, научим. А про того парня…
– Забудь, – вмешался он. – И вы забудьте.
– Не дурнее тебя, адвокат, – ответил старший. – Но, если что… дай сигнал. Парень наших кровей, поможем.
Он кивнул. И они ушли, уводя парнишку. А он, оставшись один, сел за стол, записал полученные сведения, наметил план действий, перечитал, укладывая в памяти, и сжёг в пепельнице плотно исписанный листок…
…Дальше… дальше были короткие разговоры. Через дорожную полицию узнал имя и род занятий владельца фургона номер такой-то, через Торговую Палату уточнил специфику и регион деятельности вышеупомянутого… Объяснение расспросов одно: «У моего клиента определённый интерес в отношении…». Коллегия адвокатов – спасибо Огню, уму и предприимчивости предшественников – настолько давно выбила и отстояла право адвокатской тайны, что оно никем не оспаривается. А потом… удалось выяснить, через какой склад Ридург Коррант получает свои заказы, что заказ поступил и его должны забрать в эту декаду и что возвращающемуся со складов не миновать именно этого заведения, и удалось связаться… Стоп, об этом ничего. Мысли не подслушаешь, но и про себя не надо. И во всём его плане только один уязвимый пункт. Если Ридург Коррант не пошлёт своего раба за заказом, а поедет сам. Тогда всё насмарку. Тогда идти на непосредственный контакт, завязывать дружбу и напрашиваться гостем или попутчиком, аггел, сколько лишних ходов, а каждый ход – это возрастающая угроза провала всей цепочки и даже сектора.
Серебристый лимузин уехал, и почти сразу на его место встал фургон с номером… тем самым. В кабине… Стиг напрягся, поправляя очки и проклиная наследственно слабое и подсевшее от чтения зрение. Один человек. Вот открылась дверца…
На серый бетон спрыгнул высокий… раб. В распахнутый ворот рубашки виден ошейник, каштановые с рыжеватым отливом полукольца волос падают до бровей, более тёмные и мелкие завитки окружают губы и обрамляют лицо по подбородку и нижней челюсти, знакомо блестят весело настороженные карие глаза. Он! Друг! И один. Ну, пора. Стиг нашёл взглядом смотрителя, понял, что тот его видит, кивнул ему и торопливо вышел из комнаты.
Получив заказ, Гаор, разумеется, поехал обедать в заведение. Вообще, с толком поставлено: кто на склады, кто со складов, кто даже мимо, но никто не минует. А он там и поест, и потреплется, и новости последние узнает. А может, и подзаработать удастся. Как декады три назад…
…Только отдал Матери свою карточку и сел за стол, как явился смотритель.
– Эй, волосатики, – зычно позвал тот от калитки, – кто-нибудь в радио петрит? У одного чмыря приёмник сдох. Обещал заплатить.
– Я разбираюсь, – встал он, привлечённый не так обещанием платы, как возможностью покопаться в приёмнике.
Смотритель отвёл его в одну из мастерских, где на верстаке стоял маленький новомодный приёмничек.
– Давай, парень, посмотри, что и как. Только если напортачишь… – смотритель многозначительно махнул рукой, изображая удар дубинкой.
– Да, господин смотритель, – ответил он, садясь за верстак и сразу включая на прогрев паяльник.
Видимо, его уверенные действия успокоили смотрителя, и тот ушёл, оставив его одного. Поломка оказалась пустяковой: отошёл один из контактов. К возвращению смотрителя приёмник не только был исправлен, но и он успел прослушать последние новости из Аргата: нужно же проверить, как настройка работает. Ему смотритель дал пачку сигарет, а сколько сам получил с владельца приёмничка… ну, не его это дело…
…Пройдя въездной обыск, Гаор поставил фургон на стоянку, выпрыгнул из кабины и огляделся. Кто из смотрителей сегодня? Вроде, не самая сволочь.
– А, Рыжий.
– Да, господин смотритель.
– Ты, мне говорили, в радио разбираешься.
– Да, господин смотритель.
– Тогда в мастерскую валяй. Машину Тягун заправит и помоет.
Тягун уже стоял наготове за спиной смотрителя. Гаор кивнул так, чтобы смотритель принял за поклон, а Тягун за приветствие, и, бодро гаркнув положенное согласие, потрусил «хитрым мерином» в мастерскую. Лучше бы, конечно, дали сначала пожрать, а то если он застрянет с ремонтом, то потом график придётся навёрстывать. Но если сегодня расплачиваться будет не смотритель, а владелец, то может отломиться кое-что и получше пачки сигарет. Не справиться с ремонтом Гаор не боялся: по его опыту у Сторрама большая часть поломок, как правило, пустяковая. Сами детали хороши, а в сборке часто портачат или халтурят. Так что…
Гаор вошёл в ремонтный отсек, прошёл по коридору мимо закрытых, полуоткрытых и распахнутых дверей различных мастерских: здесь и стирали, и гладили, и штопали, и чинили всё, что только могло понадобиться клиентам. Часть мастеров свободные, а кое-где посверкивали ошейники, и там, проходя мимо, он здоровался молчаливым кивком. Вот и дверь радиомастерской. Прикрыта на щель, приглашающе показывая, что не заперта.
Гаор уверенно, но не сильно толкнул её и вошёл без стука. На верстаке свёрток, меньше всего похожий на радио и вообще какой-то прибор, у окна спиной к двери стоит… заказчик? Хорошо, конечно, но с чем работать-то? Гаор осторожно кашлянул, привлекая внимание. Человек у окна нестерпимо знакомым движением повернулся на звук, и… пол вдруг вздыбился, уходя из-под ног, и Гаор невольно шагнул вперёд, чтобы не упасть. И оказался в объятиях Стига, даже не осознав до конца происходящее.
– Живой! Живой, Отчаюга! – обжигал ему ухо шёпот Жука. – Аггел рыжий, Отчаюга.
Глотая неудержимо подкатывающее к горлу рыдание, Гаор молча прижимал к себе так и оставшееся угловатым и хрупким на ощупь тело друга. Так они не обнимались, даже когда он вернулся с фронта. И вдруг его обожгла мысль: дверь! Он оставил открытой дверь, их увидят! Оторвав, почти оттолкнув от себя Стига, Гаор рывком обернулся. Дверь была плотно закрыта. Когда он успел? Нет, это неважно, перед ним Жук! Живой, здоровый, протирающий запотевшие очки.
– Жук, ты с ума сошёл! – наконец выдохнул он. – Зачем?
– Что зачем? – к Стигу почти вернулось его всегдашнее насмешливое спокойствие. – Зачем я тебя искал? Ну, во-первых, отчитаться.
– Отчитаться? – тупо переспросил Гаор. – В чём? За что? Жук, кто из нас сумасшедший? Ничего не понимаю.
– Сядь, – Стиг обхватил его и как больного усадил на табурет. – Успокойся, покури.
– Курить в мастерской запрещено, – машинально ответил Гаор, – выпорют.
– Что? – изумился Стиг.
– Меня за курение в неразрешенном месте выпорют… – ответил Гаор и с ужасом ощутил, что только что чуть не назвал Жука господином.
Он закрыл лицо руками и беззвучно заплакал. Он плакал, вздрагивая, сотрясаясь всем телом, а Стиг стоял рядом и молча смотрел на него, на своего бесстрашного отчаянного Друга, не отступавшего ни перед чем и ни перед кем. Сволочи, что они с ним сделали?
– Гаор, – наконец тихо позвал он, – успокойся, Гаор.
Гаор вздрогнул от его слов, как от удара, с силой вытер лицо и уронил руки себе на колени, с усилием поднял на Стига глаза и попробовал улыбнуться.
– Спасибо, Жук, но Гаора нет, и Отчаюги училищного, и старшего сержанта, и… их никого нет, понимаешь?
– А кто ты?
– Я? Я раб, Жук, прозываюсь Рыжим, номер тебе назвать?
– Я помню, – серьёзно ответил Стиг. – Успокоился?
Ему приходилось уже видеть самые различные… истерики, и он знал, что большей частью сильные люди справляются сами. А его Друг сильный, всегда был сильным.
– Да, – Гаор сглотнул стоящий в горле комок. – Как тебе это удалось, Жук?
– Неважно. Мой отчёт ты готов выслушать?
– Ничего не понимаю, но готов.
– Пацан добрался благополучно, у него всё в порядке, служит сейчас в другой части, парни из конфликтной комиссии её курируют, так что проблем у пацана не будет, местный гарнизон взяли на заметку и будут шерстить по своим каналам.
– Какой ещё пацан? – удивился Гаор, но тут же сообразил, – этот…
– А ты думаешь, откуда я узнал, где тебя искать? Ты молодец, здорово придумал, как дать знать о себе.
Гаор усмехнулся уже совсем свободно, по-прежнему.
– Вот уж о чём я не думал. Просто стало жалко пацана. Рад за него. А…
– А во-вторых, тебе привет. Держи.
Стиг взял со стола свёрток и протянул ему. Гаор недоумевающе взял его, развернул. Пачки сигарет, печенье, а это…
– А это что?
– Мамины коржики. Помнишь, они тебе всегда нравились. Чем больше лежат, тем вкуснее.
– Ты… ты сказал ей?
– Ровно столько, сколько для неё не опасно. Остальное из, – Стиг подмигнул ему, – из «жёлтого дома».
«Жёлтым домом» по аналогии со знаменитой психиатрической клиникой они называли свою редакцию. Гаор кивнул, собираясь объяснить Жуку, что ничего этого ему с собой унести нельзя: найдут при обыске, обвинят в воровстве, потому что такие сигареты и столичное печенье в рабских ларьках не продаются. И тут он с обжигающей ясностью понял, какой он безнадёжный непроходимый дурак, распускает сопли и слёзы, когда не доли, а миги на счету.
Гаор на мгновение зажмурился, окончательно пересиливая слёзы, тряхнул головой, и Стиг увидел его прежним, собранным, готовым отразить любое нападение и тут же ринуться в бой самому.
– Сколько у нас времени, Жук?
– Сколько нужно, – ответил Стиг.
– Тогда дай мне лист бумаги и ручку. Есть при себе?
– Конечно, чтоб у адвоката не было…
Гаор, не дослушав, почти вырвал у него блокнот и ручку.
– Сейчас, я быстро. Ты покури пока, тебе можно, – бормотал он, пересаживаясь к верстаку.
В первый момент Стига даже обидело явное пренебрежение к собранным гостинцам. Как они обсуждали каждую пачку, вспоминали его любимые марки и сорта, предвкушали, как обрадуется Гаор подарку, а он… что он делает? Стоя рядом – второго табурета в мастерской не было – Стиг изумлённо следил, как уверенно, без помарок и раздумий ложатся мелкие чёткие строчки. Прищурившись, он прочитал наугад несколько фраз и тихонько присвистнул. Это же…
– Точно, Жук, – понял его Гаор, – это ты сообразил правильно. Я сейчас…
– Не торопись, всё успеешь, – спокойно ответил Стиг.
Неужели он видит импровизацию? Но тогда… он многое знал о Друге, был уверен, что знает всё, ну, почти всё, но такого… Да, ему говорили, что Гаор – способный журналист, что у него, возможно, большое будущее, но… второй лист без остановок и помарок…
Дописав до конца, Гаор перевёл дыхание и, не перечитывая, протянул блокнот Стигу.
– Читай, Жук, я пока поем, пообедать-то всё равно уже не успею.
Стиг читал, а он хрустел коржиками и печеньем, молотя всё подряд, не разбирая вкуса от охватившего его такого же, что и перед атакой, волнения. Тогда, чтобы не сорваться раньше времени, они тоже молотили и НЗ, и доппайки. И, что нельзя унести, съедай на месте. Старая заповедь.
Стиг дочитал, опустил блокнот и потрясённо уставился на него.
– Ты… ты понимаешь, что это?
– А что? – лукаво подмигнул ему Гаор. – Хороша мина?
– Не то слово. Да если этому дать ход, от Крайнтира Таррогайна даже мокрого места не останется. Но, Гаор, это же ещё надо…
– Знаю, Жук, это слова, а надо доказать. Номера дел и точные даты должны быть в архиве Ведомства Юстиции. Сделай это, Жук, ты сможешь.
– Пересмотр дела? Найти повод для кассации…
Гаор помотал головой.
– Судебное решение обратной силы не имеет, ошейник не снимается, Жук, я даже не знаю, жив ли сейчас Яунтер Крайгон, номера его рабского я не знаю, так что… но чтоб эта сволочь на его крови не жировала.
– Сделаю, – серьёзно кивнул Стиг и заново, уже по-деловому, просмотрел текст. – Ладно, ещё одно. Твоя подпись.
– Зачем?
– Анонимы не публикуются, – насмешливо блеснул очками Стиг.
– Я теперь никто, Жук, – Гаор с сожалением оглядел опустевшие пачки и пакет из-под коржиков. – Пусть в «жёлтом доме» сами решат, кто закончит, под его именем и публикуют. Мне уже…
– Ты не имеешь права так думать о них, – вспылил Стиг, – чтобы кто-то там присвоил твою работу…
– Ага, скажи ещё, что там не голозадые, чтоб свово обижать.
– Что?!
– Так, присловье рабское.
– Подпиши, – протянул ему блокнот Стиг, – не хочешь именем, возьми псевдоним.
– Ладно, уговорил.
Гаор взял блокнот и ручку и твёрдо поставил подпись: «Никто».
– Держи, доволен? Так и не иначе. А в остальном пусть там сами решают. Ты только осторожнее, Жук, не лезь на рожон, не рискуй зря.
– Не учи.
Гаор ещё раз оглядел обёртки от печенья и коржиков и встал.
– Спасибо, Жук, всем спасибо, коржики совсем потрясные, а сигареты я не возьму, найдут на обыске, посчитают за вора – мало не покажется. Не может быть таких сигарет у раба. Да, чего я чинил тебе? Меня же за этим сюда отправили.
– Ничего, – развёл руками Стиг, – это был только предлог.
– Тьфу! – даже сплюнул от досады Гаор. – Чего мне смотрителю врать, если спросит?
– Он не спросит, – небрежно ответил Стиг, убирая блокнот.
– Что? – оторопел Гаор. – Так он?.. Он, ну, я знал, что не самая сволочь, но чтоб…
– Ты заткнёшься? – перебил его Стиг. – Тебя это не касается. И вообще, меньше знаешь… – он сделал выразительную паузу.
– Дольше живёшь, – закончил за него Гаор. – Всё, понял. Жук, ты не слишком рискнул? Ну, когда сюда…
– Кто не рискует, того Огонь не любит, – блеснул в ответ очками Стиг. – Маме я твой отзыв о коржиках передам. Бумаги… сделаю.
– Всем привет, – Гаор ухмыльнулся совсем по-тогдашнему, – и пожелание ко мне не попадать. Хреново здесь.
– Тебе… очень плохо? – неуверенно спросил Стиг.
– По-всякому, – пожал плечами Гаор, – ладно, Жук, давай прощаться, а то слишком долго мы тут вдвоём, подозрения начнутся.
– Да, – Стиг посмотрел на свои часы и кивнул, – да, ты прав. Да, что я могу сейчас для тебя сделать? Гемов дать?
– Чаевые за несделанный ремонт? – весело хмыкнул Гаор. – Давай, на фишки поменяю, сигарет куплю и пожрать в дорогу. Мне сейчас гнать, чтоб в график войти, из графика выбьюсь – выпорют. Не вздрагивай, Жук, здесь это обычное дело.
Стиг достал бумажник.
– Держи.
– Ошалел?! – изумился Гаор. – Ты чего мне сотенную суешь, чаевых больше пяти гемов не бывает.
– Но что можно купить на такую мелочь?
– В рабском ларьке? Всё, что нужно. Во, монеток дай, как раз. Всё, Жук, а то меня сейчас опять развезёт.
Гаор крепко обнял Стига, легонько встряхнул и, оттолкнув от себя, выскочил в коридор.
Оставшись один, Стиг рванулся к окну, совсем забыв, что оно выходит в узкий проход между корпусами и что именно поэтому было выбрано как место встречи, чтоб никто даже случайно не подсмотрел. Стиг торопливо сгрёб обёртки, рассовал по карманам нетронутые пачки сигарет и выбежал из мастерской, захлопнув за собой дверь. По коридору к внутренней лестнице в гостиницу, на второй этаж, снова коридор, аггел, он же уходя запер номер, а теперь ключ не лезет в скважину, аггел… Он вбежал в свой номер, бросился к окну и увидел…
У ворот стоял фургон, и рядом, положив на капот руки и расставив ноги, в характерной для обыска позе водитель. Ветер треплет рыжеватые волосы. Вот охранник охлопал его по карманам и пнул прикладом автомата. Водитель выпрямился, повернулся к охраннику, взял что-то и залез в кабину. Фургон резко рванул вперёд.
– Прощай, Друг, – беззвучно шевельнул губами Стиг и как заклинание: – До всьречи у Огня, Брат.
Как фургон миновал ворота и куда свернул, он не видел. Потому что плакал, уткнувшись лбом в подоконник и по-детски всхлипывая.
Выскочив из мастерской, Гаор бегом бросился в кассу поменять монеты на фишки.
– Чего так долго? Сложный ремонт, что ли?
– Да, господин смотритель.
Спасибо Огню, отвязался, не стал дальше выспрашивать. Эх, Жук, зря ты на их честность рассчитываешь. Что смотрители, что надзиратели – сволочи из сволочей, им только дай зацепку.
Получив две синие фишки, опять бегом в рабскую зону, в ларёк.
– Есть не будешь? – окликнула его Мать.
– Некогда, Мать, из графика вышел, – крикнул он на бегу.
Дело было не в графике. Ему просто надо сейчас немедленно умотаться отсюда, далеко, как можно дальше, чтобы… аггел, опять обыск. Теперь к фургону. Как здесь? Спасибо Тягуну – машина помыта, заправлена, вода, масло… в порядке… а, аггел, снова обыск. Ну, вот и прощальный пинок прикладом.
– Вали, волосатик.
«Пошёл ты», – мысленно отругнулся Гаор, бросаясь к рулю. И с места почти на форсаж. Ну, вперёд.
Каким чудом он ни во что не врезался и не попался в этой сумасшедшей гонке дорожной полиции… Обошлось и ладноть. Окончательно он пришёл в себя уже в лесу на полпути в первый по маршруту посёлок.
Гаор помотал головой, словно просыпаясь, остановил фургон и вышел. Сыпал мелкий почти неощутимый дождь, вернее, в воздухе стояла мелкая водяная пыль, будто… будто Мать-Вода его по лицу погладила. И под этой почти невесомой водяной тяжестью медленно осыпалась листва. Раздвигая кусты своим телом, осыпаемый каплями и листьями, Гаор вошёл в лес.
Он брёл без тропы, наугад, гладил мокрые стволы, пригибал и отпускал ветви, ерошил ногами палую листву. И говорил. Не слыша и не очень даже понимая своих слов. Он благодарил набольших матерей и просил их помочь, прикрыть его друга на пути в Аргат, дать тому довезти бумаги, обещал любую жертву за Жука, вы, Матери, вы всё видите, если что, то пусть меня, а не его… а потом, уже придя в себя и вернувшись к машине, сидел на подножке фургона и курил, разглядывая серую дорогу, пёстрый лес вокруг и серое небо над головой.
Великий Огонь, как же Жук это проделал? Ведь что мог ему рассказать тот пацан? Крохи. Меньше крох. Рыжий, обращённый, водит фургон, ну, ещё номер машины, если разглядел и запомнил. По этим нескольким словам… Жук его нашёл, вычислил, где и когда их пути можно пересечь так, чтобы поговорить… Сколько же это стоило? Одному смотрителю пришлось отвалить… нет, он даже не представляет сколько. А столько у Жука никогда не было и быть не может. Одет Жук хорошо, конечно, но, если вспомнить, как одевались Сторрам и Гархем… Нет. Но если это не гемы, то… то неужели то?.. Гратис… Тогда Седой ему запретил даже упоминать о ней. Но если не она, то кто же? Некому больше. И незачем. А зачем он Гратис? Что он может сделать, чем помочь? Но… но, если сделали один раз… нет, второго раза не будет, он не дурак и понимает, что такие чудеса дважды не совершаются. Недаром Жук ни словом не обмолвился, что они ещё раз увидятся. Только за Огнём, Брат. Ладно, чудо было. Спасибо и тебе, пацан. Спасибо, что выжил и добрался до Жука. Удачи тебе, Огонь тебя храни, пацан, матерей к тебе, ургору, я звать не могу. Хотя… Мать-Земля – всему сущему мать, все мы её дети.
А теперь… и Гаор мысленно развязал тесёмки у папки – во второй раз днём – и достал лист со статьей о Седом. Аккуратно надписал в левом верхнем углу: «Передано для публикации». Не так перечитал, как просмотрел заново, будто ещё мог что-то изменить или поправить. И положил под другие, ждущие своего часа листы. Да, он всё понимает, чудо неповторимо, но надо подумать, просмотреть записи и решить, что будет темой следующей статьи. И начать её писать. Чтобы второе чудо – он невольно усмехнулся – не застало его врасплох. А то… а если б не было у него готовой статьи, тогда что? Получилось бы, что такое было проделано за-ради коржиков? А жаль, что от волнения и голода смолотил всё без разбора, даже вкуса не прочувствовал. Он эти коржики ещё по летним лагерям помнит. Жук брал с собой большой пакет и хвастал, что через три декады они будут ещё вкуснее. Ну конечно, столько они не ждали, съедали почти сразу. Ну, всё. Пора. А то и впрямь… опять на «кобыле» кататься придётся. Джадду его бить тоже не в особое удовольствие.
Гаор растёр в пыль докуренный до губ окурок и встал. Пора, сумерки уже, в посёлок он вообще по темноте доберётся. Пора.
Он в последний раз, словно прощаясь, огляделся и полез в кабину. Мягко стронул машину и поехал, плавно набирая скорость. Как же ему повезло, что ни одного патруля не было, пока он в себя приходил. «Слабаком ты стал – упрекнул он себя – сопливишься легко, голову теряешь. А слабым тебе быть нельзя».
Быстро темнело, и Гаор включил фары. Да, всё вышло удачно, а теперь забудь, как забыл о пацане, чтоб даже случайно не проболтаться, ни в трёпе, ни на допросе. Ты – никто, и не было ничего. А что, почти в рифму получилось. Жрать хочется. Чего он там в ларьке впопыхах набрал? Или уж дотерпит до посёлка? Дотерпит. Лучше покурить. Заодно, чтоб в мозгах просветлело. А ларьковую, «городскую» еду он на постое и выложит. Побалует поселковых и за ночлег и постой расплатится. С едой в посёлках напряг. Накормить тебя всегда накормят, так ведь от себя оторвут, на тебя паёк не предусмотрен.
Говорят, для журналиста главное – это знать, как отзовётся его статья. А он даже напечатанной её не увидит. Сюда «Эхо» даже случайно не доберётся. Он же помнит: тираж крохотный, весь по Аргату расходился. Когда его впервые напечатали, он пришёл к Центру Занятости – одному из немногих мест в Аргате, где на стендах висели практически все аргатские газеты, кроме совсем уж откровенной порнухи – сел на скамейку у стенда с «Эхом» и курил, будто другого места найти не мог, а сам следил: читают ли. И жадно слушал разговоры. А теперь и этого не будет. Ну, так и не думай об этом.
Чтобы отогнать неудержимо накатывающий сон, он запел. Приём, известный ему ещё даже не с фронта, а с училища, всегда безотказно действующий. Не мешает следить за дорогой, позволяет ещё о чем-нибудь думать и отгоняет сон. Пользовался он им и сейчас, конечно, когда в машине один, без хозяина. Пел и старые, армейские и фронтовые песни, кое-какие из них были абсолютно непечатные, и услышанные в рабских камерах и посёлках. Протяжные, совсем не похожие на ургорские, они тоже помогали коротать время в дороге, хотя бы тем, что где треть, где половина, а где почти все слова были непонятны, и, выпевая их, он ещё и думал: что бы это значило, что безусловно помогало разогнать сон. И были ещё песни, услышанные им на дембеле. Как-то Кервин затащил его в странную компанию. Странную тем, что там почти не говорили, а только пели, подыгрывая себе на гитарах. Услышанное там не походило ни на что, за некоторые из песен можно было вполне угодить в кое-какое ведомство, не будь оно к ночи помянуто. Что-то ему понравилось, что-то нет, а кое-что намертво отложилось в памяти, став почему-то именно сейчас близким, даже своим.
Ну, сколько осталось? Прибавим, совсем ночью приезжать тоже нехорошо: либо придётся будить управляющего, что опасно для здоровья, и старосту, что невежливо по отношению к умотавшемуся за день человеку, либо оставить разгрузку на утро, что задержит выезд, чего тоже не хочется. Фары на дальний свет и скорость повыше. Прикрой тылы, следи за флангами и вперёд, Отчаюга. Надо же, Жук до сих пор помнит, как его в училище звали. А строчки те, тоже из того же старого затрёпанного сборника, что он на дембеле отыскал на книжном развале, он всё-таки вспомнил! Как там? Нам не дано… да, нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся… а дальше? Вроде так: и нам забвение даётся, как нам даётся благодать. Вроде так. Тогда он не понял: при чём тут забвение. А теперь понимает? Ладно. Вон они, как в песне про коня: дальних поселений огоньки. Окна светятся, значит, не все спят.
Залились визгливым лаем разбуженные неурочным шумом мотора поселковые собаки. Захлопали, раскрываясь, двери. Гаор сбросил скорость и медленно подъехал к дому управляющего, где у сарая для выдач метался на длинной цепи крупный хрипящий от злобы пес.
– Что тут ещё? – начальственно рыкнул вышедший на крыльцо управляющий.
– Добрый вечер, господин управляющий, – весело ответил Гаор, вылезая из кабины.
– Рыжий, что ли? Ты б ещё ночью прискакал. Всё привёз?
– Согласно заказу, господин управляющий.
Жизнь плотно вошла в привычную колею, позволив отодвинуть вглубь памяти, почти забыть случившееся сегодня, чтоб не думать, не рвать себе сердце.
Выгрузить, получить отмеченную накладную, убрать её в сумку, выслушать приказ заехать за новым заказом через три декады. А много у него набирается таких заказов. Придётся отдельный рейс делать.