– Ты… ты раньше не носила серёг? – упавшим голосом спросил Тим.
– Да как угнали, – Зина снова вздохнула и закрыла глаза. – Отбирали всё, мне ещё повезло, дали самой вынуть, другим с мясом рвали. Они уж заросли у меня за столько-то лет.
– Так, – Тим осторожно высвободил левую руку и обнял её за плечи, – так тебе понравились? Серьги?
– Спрашиваешь, – Зина улыбнулась, не открывая глаз. – У меня за всю жизнь такой красоты не было… – она всхлипнула.
– Ты плачешь? – удивился он.
– Это от радости, – объяснила Зина, теснее прижимаясь к нему.
Время шло неощутимо, но что-то заставило Тима посмотреть на часы. Посмотрел и тихонько присвистнул.
– Пять минут до ужина.
Зина сразу вскочила.
– Тимочка, ты иди, позови их, я сейчас уберу всё и догоню вас.
Тим кивнул и встал, взял свою куртку.
– Мы у столовой будем.
– Ага-ага, – кивала Зина.
Но когда Тим скрылся за занавеской, она бессильно опустилась на койку, прижав ладони к пылающим щекам. Господи, как же оно так получается, господи?! Ведь это ж… это ж как настоящая свадьба. И угощение, и подарки… Господи, голова кругом… господи, они же её ждут! Зина вскочила на ноги. Так… ну, веточки она выкинет, а лоток… лоток, конечно, оставит. Его если вытереть, то даже поставить на комод или куда там не стыдно. И пакет такой нарядный, как узорчатая корзинка. Полотенце на спинку, пускай сохнет. Тимочкино всё на месте… Пакет на тумбочку и лоток рядом. Куклу… от греха под подушку… нет, помнётся, ну, в тумбочку… и машинку туда же. Ну, вот, Она осмотрела – не забыто ли что на виду – их отсек, надела куртку, завязала платок и, зажав в горсти остатки от винограда, вышла.
Ветра не было, и тучи разошлись, открывая сумеречное небо. У столовой уже толпились взрослые. Бегали и гомонили дети, играя в салки, между взрослыми. Зина потуже затянула платок и огляделась: её-то где?
– Ма-ам! – позвал её Димкин голос.
И неожиданно громкое Катино:
– Мама, мы здесь!
И Зина увидела их. Тим о чём-то разговаривал с несколькими мужчинами, она их, вроде, и раньше видела, а Дима с Катей бегали вокруг них и ловили друг друга. А увидев её, побежали к ней.
Тим оглянулся на голос Дима, улыбнулся и повернулся к собеседникам.
– Мои пришли. Значит, говорите, арестовали его?
– Ну да, – кивнул Фёдор. – Только с обеда вышел, его тут и встретили. За ворота, говорят, вывели и с рук на руки местной полиции и сдали, – говорил он, как всегда, весело, но еле заметно нервничал.
– Ну да, – поддержал разговор ещё Сашка. – Говорят, ну, на кого из полиции запрос придёт, – и старательно выговорил: – задокументированный, сразу выдают.
– Много чего говорят, – кивнул Фёдор.
– Это которого, я не понял? – спросил Эркин.
– Да он только появился, – хмыкнул Роман. – Но приметный.
– Точно, – кивнул Шурка. – У него морда – во! Что в длину, что в ширину. Кувалдой не прошибёшь.
– Что ж, – усмехнулся Грег, – говорят, бог шельму метит.
– Его проблема, – пожал плечами Эркин.
Тим кивнул.
Зина скромно остановилась шагах в трёх, чтобы не мешать мужскому разговору, но Дим рвался к отцу. Тим улыбнулся.
– Ладно, у каждого свои проблемы, – и вышел из круга.
Фёдор посмотрел на Эркина, выглядывавшего в толпе Женю – она ходила умывать перемазавшуюся в игре Алису – и подмигнул Грегу.
– Это точно. Все проблемы человек сам себе создаёт.
Эркин покосился на него.
– Это ты правильно сказал. Может, потому и решает их сам.
И увидев Женю, кивком попрощался и отошёл. Грег хмыкнул.
– А тебе, Федя, все проблемы твой язык создаёт.
Роман негромко, но смачно рассмеялся. Готовно фыркнул и Шурка, предусмотрительно отойдя от Фёдора. После того случая Сашка с Шуркой теперь держались ближе к этой компании.
Открылась дверь столовой, и толпа стала уплотняться, вытягиваясь в очередь. Эркин, как всегда, встал за Женей с Алисой, чтобы принимать натиск идущих сзади на себя. В двух шагах от него Тим так же шёл со своими. И, когда их взгляды встретились, оба одновременно кивнули в знак, что уговор о встрече у дальней пожарки действует.
Обычная неразбериха с новичками и уезжающими, спокойствие остальных. Ровный гул голосов, дружное звяканье ложек. Дневные аресты – говорят, чуть ли не десяток замели, да не всех вместе, а порознь, так что, значит, за дело, а у каждого своё – особо не обсуждали. Чтоб не накликать. За что, почему… а фиг с хреном и с ними, свою визу береги, а коль наследил по дурости, да так, что за тобой аж сюда пришли, так дурака и в церкви бьют. Женя, как всегда, по возможности, следила за Алисой и пыталась, тоже как всегда, подкормить Эркина. Эркин навёл её на разговор о вычитанном сегодня утром в библиотеке и, пока она рассказывала ему про Ополье, он, преданно глядя ей в глаза, переложил немного мяса из своей тарелки в её. Фокус, который он ещё в питомнике освоил, но там в обратном направлении. Женя ничего не заметила. Правда, удивилась, что и Алиса, и Эркин закончили есть раньше неё, но причины не поняла. Алиса молчала изо всех сил, подбадривая Эркина хитрыми взглядами.
В дверь нетерпеливо заглядывала вторая смена. Женя торопливо доела, Эркин, как всегда, собрал посуду и понёс её на транспортёр для мойки, А Женя повела Алису одеваться.
– Во! – гомонила очередь. – Они уже кончили, чего не пускают?!
Прорвавшись сквозь толпу во двор, Эркин перевёл дыхание и оглянулся.
– Здесь мы, здесь, – откликнулась Женя. – Фу, как эта толкотня надоела.
– Мам, я погуляю ещё? – спросила на всякий случай Алиса: вдруг разрешат.
– Нет, темно уже, – сказала Женя. – Мы дома посидим, – и поглядела на Эркина.
– Мне переговорить кое с кем надо, – сказал Эркин.
– Хорошо, – кивнула Женя. – А завтра… Завтра я опять пойду в библиотеку. Я думаю… Ополье всё-таки, я посмотрела, сельский район. Я не знаю, Эркин, я не жила в деревне никогда, я не знаю там ничего.
Эркин кивнул. Алиса висела у него на руке, и он, равномерно поднимая и опуская кулак, качал её. Алиса тихо повизгивала, не мешая им разговаривать.
– Женя, я скотником был, пять лет, и пастухом был, видел, – Эркин, досадуя на себя, что сорвался и заговорил по-английски, тряхнул головой и дальше, уже следя за собой, говорил только по-русски. – Нет, Женя, это… это будет плохо. И тебе. И Алисе. Я ещё найду там работу. Как это…? Батраком. Но это маленький заработок. Мы не проживём. И… и Алисе надо учиться. А какая в деревне школа? И этот… психолог мне говорил, что лучше не в деревню.
– Да, конечно, Эркин. А в большом городе я устроюсь. И ты там даже легче найдёшь работу. И с жильём, я думаю, будет полегче.
За разговором они дошли семейного барака. Женя взяла Алису за руку. Другой рукой поправила Эркину ворот куртки.
– Мы пойдём, Эркин. Ты… ты не очень долго, ладно?
– Я не знаю ещё, какой разговор будет, – пожал плечами Эркин. – Ты не беспокойся, Женя, всё будет в порядке.
Алиса не сразу отпустила его руку, будто пыталась остановить. Эркин улыбнулся ей. И Жене. Женя подтянула Алису к себе, и та, наконец, разжала пальцы.
– Ты недолго, ладно? – попросила она с интонациями Жени.
Женя рассмеялась и сказала ей:
– Как сможет.
– Я постараюсь, – пообещал Эркин.
Как обычно, он подождал, пока они войдут в барак, и уже тогда пошёл к дальней пожарке. Было уже темно, но прожекторы по ограде и фонари у бараков давали достаточно света. Чтобы не окликнули, Эркин обошёл обычные мужские клубы стороной.
Его ждали. Чёрная фигура, почти сливавшаяся с тенью, выдавала себя огоньком сигареты. Эркин невольно насторожился: такое напряжение, чуть ли не угроза была в этом сгустке темноты. Сунув руки в карманы, он подошёл, остановившись в шаге.
– Ну?
– Поговорить надо, – Тим сплюнул и растёр окурок.
– Это я знаю. О чём?
– Давай по-английски, – предложил Тим и объяснил: – Я по-русски столько слов не знаю.
– Как хочешь, – по-английски ответил Эркин, пожимая плечами.
– Женился я.
– Ты говорил, – кивнул Эркин. – И чего?
– Посоветоваться надо.
– Чего-о?! – изумился Эркин. – О чём?
– Об этом самом, – буркнул Тим. – Что у мужа с женой по ночам бывает.
– Ты что? – Эркин смерил его взглядом. – С бабой дел не имел, что ли? Так не малолетка вроде.
– Имел, – хмуро ответил Тим. – Но она не баба. Она… белая. С ней же нельзя… как на случке. А ты всякие… фокусы, приёмы там разные знаешь…
– Это ты с чего такую хренотень выдумал? – очень спокойно спросил Эркин.
– Брось вилять. Я тебя ещё тогда, в бане, понял.
– Ты заткнёшься? – угрожающе сказал Эркин. – Или…
– Или что? – усмехнулся Тим. – Драться полезешь? Так я накостыляю тебе запросто. Я – телохранитель. Слышал о таких? Так что не трать силу попусту.
– Телохранитель? – переспросил Эркин и медленно, будто всё ещё не мог понять: – Палач?
– Ты как, сильно рвался в спальники?
– Охренел?!
– И я не сам это решал. Квит?
Помедлив, Эркин кивнул.
– В этом квит.
– А в чём другом? – Тим зло усмехнулся. – Ладно. Ты ведь тоже… с русской…
– Её не трогай, – предупредил Эркин.
– Да не трогаю я её, дурак, – Тим зло смял незажжённую сигарету, отшвырнул её в темноту, достал другую и опять не закурил. – Будь человеком. Посоветуй.
– Чего? Да ни к чёрту эти… приёмы не нужны. Ты раньше о них думал? И ведь ничего, справлялся.
– Ты что? – теперь удивился Тим. – Случки не знаешь? Ни разу не отбирали, что ли?
– Меня в пять лет отобрали, – мрачно ответил Эркин. – А про случки я знаю. Растравкой накачают и вперёд. В закуток под замок.
– Ну да, – уже спокойно закурил Тим. – Целую кружку вольют, а там… как втолкнут, уже себя не помнишь.
Эркин кивнул.
– Ну, так чего ты от меня хочешь? Боишься без растравки не справиться?
Тим скрипнул зубами, пересиливая себя.
– Не задирайся. Мне визу терять нельзя. Как и тебе. Так что драться я не буду. Хотя навтыкать тебе следовало бы.
– Как и тебе, – усмехнулся Эркин. – И за то же самое.
Они оба негромко засмеялись. Эркин тоже достал сигареты, закурил.
– Здесь всё равно нельзя, – после недолгого молчания сказал Эркин. – Тесно. Люди кругом.
– И дети, – понимающе кивнул Тим.
– Да, – согласился Эркин. – Это ж не учебка, чтоб им на такое глазеть.
– Что? – переспросил Тим. – При чём здесь учебка?
– Учебка, учебный Палас, – удивился его вопросу Эркин. – Ну, при питомнике.
– Понял, – остановил его объяснения Тим. – Ты давно… женат?
– Записались двадцать первого октября, а так-то… с весны. Как раз, – Эркин улыбнулся, – на День Матери.
– Ты ж говорил, что летом пастухом был.
– Ну так что? На заработки уехал и вернулся, – Эркин сказал это по-русски и опять по-английски: – Что тут такого?
– Оно-то так, – Тим вздохнул. – А мне что делать?
Эркин затянулся, сразу выдохнув дым, пожал плечами.
– Да ничего. Знаешь, я понял, в семье это не главное. Ты… вот раньше ты детей нянчил? Я видел, как ты своего мыл.
– Нет, конечно, – Тим задумчиво повертел сигарету. – Думаешь, и здесь… само собой…?
Эркин кивнул.
– Как думаешь, так и получится. Будешь о ней, как о леди, думать, у тебя и будет с ней, как… – и вдруг спросил: – У тебя что, с белой не было? Ты ж палач, на «трамвае» ездил.
Эркин успел увернуться от летящего в лицо кулака, отскочил в сторону, вытягивая противника на себя от защищавшей тому спину стены. Схватка была короткой. Обменявшись ударами, не дошедшими, впрочем, до цели из-за ловкости обоих, они замерли в боевых стойках. Дальше надо доставать ножи и биться насмерть. Но после нескольких секунд они одновременно выпрямились и опустили руки.
– Ещё раз вякнешь про это, – глухо сказал Тим, – отрежу всё на хрен и съесть заставлю.
– Раньше я тебе хребет переломлю, – спокойно ответил Эркин.
Помолчали, остывая.
– Ладно, – Тим передёрнул плечами, словно стряхивая что-то. – Мир?
– Чёрт с тобой, – усмехнулся Эркин. – Мир.
Ещё постояли молча. Тим смерил Эркина взглядом.
– А ты здоров в драке. Сколько тебе?
– Двадцать пять полных, – усмехнулся Эркин. – А тебе?
– Столько же, – Тим достал сигаретную пачку, повертел и засунул обратно. – Слушай, как же ты держишься?
– Чего? – Не понял Эркин. – Ты о чём?
– Ну, здесь. Тебе ж больше трёх дней без траха нельзя. Загоришься.
– Смотри, какой ты грамотный, – усмехнулся Эркин. – А я перегорел.
– Врёшь, – Тим недоверчиво оглядел его. – Я ж знаю. Сначала орёте, потом как… как куклы тряпочные лежите. Насильно кормить надо, а то загнётесь.
– Знаешь? – Эркин быстро шагнул к нему вплотную. – Откуда?
– Тренировали нас на таких, – твёрдо ответил Тим и, помедлив, добавил: – И сам горел.
– Вы что? – изумился Эркин. – Тоже горите? У вас-то что?
– Руки. Сначала болят, потом отнимаются. Ну, а там всё, конец.
Эркин присвистнул.
– Ни хрена себе! И как ты выскочил?
Тим пожал плечами.
– Не знаю. Я… Дима встретил, ну и… само собой как-то. А ты?
– Я на скотной работал. И тоже… само собой, – Эркин тряхнул головой. – Ладно, неохота вспоминать.
Тим кивнул.
– Скажи только: давно горел?
– В двадцать.
– И как? Всё можешь?
– Всё, – твёрдо ответил Эркин и повторил: – Всё, что хочу. И как сам хочу.
– Значит, что? – Тим вздохнул. – Само собой?
– Само собой, – кивнул Эркин. – Ты не трепыхайся попусту. Ей, ну, твоей, не это же в тебе нужно. Для этого и так мужиков полно. Кому свербит, устраиваются. Знаешь ведь.
Тим кивнул. Он за эти дни и наслушался, и насмотрелся. Мужской и женский бараки, всякие развалины и укромные уголки в лагере… при желании место найти – не проблема. А то в город ушли, а что там и как там, никто и знать не будет. Главное – чтобы без шума обошлось. Без скандалов, драк и тому подобного.
– Знаю, конечно. И здесь, и в город ходят. Слушай, – Тим улыбнулся. – У тебя свадьба была? Ну, когда записывались.
– А-а, – Эркин вздохнул. – Мы же таились ото всех. В Гатрингс, там комендатура была, ехали порознь и возвращались так же. Ну а там… там парк, не парк, словом, – Эркин улыбнулся, – туда никто не ходил, вот там и погуляли немного.
Тим кивнул.
– Я в город ходил, купил кой-чего. Посидели, поели… Ладно. Поздно уже.
– Заболтались, – Эркин прислушался и негромко засмеялся. – Слышишь, тихо как.
– Слышу, – ответно улыбнулся Тим.
Они неспешно, как после тяжёлой совместной работы, пошли к семейному бараку, разговаривая уже о другом и только по-русски.
– Ты место подобрал?
– Нет ещё. Женя, ну, жена моя…
– Понял.
– Ну, она сегодня в би-блио-те-ке, – Эркин передохнул после длинного слова, – смотрела, читала. А ты?
– Я только-только прошёл всё, ну и… женился. Теперь заново думать надо. Семья всё-таки.
– Да, один ты только за себя думаешь. Ты… у тебя как, без ограничений?
– Да. И у Дима. А вот… – Тим на мгновение запнулся, – у Кати не знаю. Слабенькая она.
Эркин сочувственно вздохнул.
В казарме уже горел синий ночной свет.
– Ну, бывай, мне сюда теперь.
– Бывай, – попрощался Эркин.
Большинство обитателей барака уже спали, в проходах было пусто, из-за занавесок похрапывания, тихие разговоры, поскрипывания коек, плач детей… – ночной шум.
Тим осторожно откинул занавеску и вошёл в свой отсек. Вроде все спят. Но он куртку расстегнуть не успел, как Дим сонно спросил:
– Пап, ты?
– Я, я, – улыбнулся Тим. – Спи.
И сразу рядом с его головой с верхней койки тихое:
– Тима… всё в порядке?
Тим повернулся и оказался лицом к лицу с лежащей на своей койке Зиной.
– Да, – шёпотом ответил он. – Всё в порядке.
– Ну, и слава богу. Ложись спать, Тима, поздно уже.
– Да. Я сейчас.
Зина вдруг подалась к нему и поцеловала. Их губы встретились, но всего на мгновение, и растерявшийся Тим не успел не то что ответить, но даже сообразить. Он растерянно потоптался между койками, снял и повесил куртку, взял полотенце.
– Я сейчас, – зачем-то повторил он и вышел.
В уборной он опять встретился с Эркином. Сняв рубашку и обвязавшись по поясу полотенцем, тот обтирался под краном. Увидев Тима, Эркин улыбнулся.
– Опять встретились.
– Ну, так куда деваться, – в том ему ответил Тим, занимая соседнюю раковину. – Тебя Фёдор за это водяным зовёт?
– Ага, – Эркин растёр по груди последнюю пригоршню воды и стал вытираться. – И что в баню через день хожу, – Эркин усмехнулся. – Я б каждый день ходил, да…
– Да денег не напасёшься, – закончил за него из-под крана Тим.
– И это, – кивнул Эркин. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – улыбнулся ему вслед Тим.
Входя в свой отсек, Эркин привычно стукнул костяшками в стойку, но вошёл, не дожидаясь ответа. Поздно уже, они все спали, когда он умываться уходил. Бесшумно двигаясь, Эркин повесил полотенце и рубашку, разулся, залез на свою койку, уже привычно снял под одеялом джинсы, повесил их на спинку рядом с рубашкой и блаженно вытянулся. Ты смотри, ведь не работал, а устал. Надоела вся эта… суета. И Женя извелась совсем. Скорей бы уехать, осесть. Всё равно уже где, везде будет лучше… здесь… как в распределителе… лица мелькают, и не успеваешь даже сообразить: сразу бить или поговорить сначала. Нет, надоела ему эта – как по-русски? – да, халява. «На халяву уксус сладок», ага, как же! Ведь опять как раньше: лопай, что дают, и не вякай. Нет, все бумаги они оформили, надо выбирать место и ехать. Завтра Женя опять в библиотеку пойдёт.
Эркин вздохнул, поворачиваясь набок, потёрся щекой о подушку. И постель мягка, и пайка щедра, а обрыдло ему тут всё…
Тетрадь пятидесятая
Графство Эйр
Округ Кингслей
Коттедж № 3715
Чего он по-настоящему боялся, так это забыть. Не потерять память, а просто забыть. Неработающий орган атрофируется. Хочешь помнить – повторяй, упражняй память. Спасибо тебе, Старик. Кашляя, сплёвывая в тряпку кровяные сгустки, ты учил нас, малолеток, шакалят и волчат, заставлял оставаться людьми. И теперь, ложась спать и просыпаясь, Андрей лежал, закрыв глаза, и вспоминал. Дом. Маму, Аню, Милочку, отца… Школу. Лица учителей и одноклассников, склонения, таблицу умножения, стихи, скороговорки, правила… Тюрьму… Спецприют… Лагерь… Это вспоминать было тяжело. Он шёл сквозь эти воспоминания, как против ветра. Холодного, режущего глаза и горло, бьющего в грудь как дубинка. Тяжело, но надо. Снежная равнина… Город… Эркин, его первый настоящий друг, его брат… Перегон… Бифпит… Фредди…
– О чём ты думаешь?
Он медленно открывает глаза. Румяные щёки, блестящие голубые глаза, ласковая улыбка. Он поднимает руку и трогает золотистую мягкую прядь, накручивает на палец.
– Ни о чём… Так, дремлю…
Она смеётся и, наклоняясь, целует его. В щёку и в угол рта. Он обнимает её, прижимая к себе, целует в губы, в шею возле уха. Кожа у неё нежная, гладкая и чуть пушистая сразу. Как у персика. Да, давным-давно, в той, другой жизни Серёжа Бурлаков ел персики, и его губы, губы Андрея Мороза, оказывается, помнят это ощущение.
Андрей засмеялся и сел в постели, не разжимая объятий.
– Элли, милая.
Она обняла его за шею, поворачиваясь в его объятиях так, чтобы ему было удобнее расстёгивать её домашнее платье. Андрей целовал её грудь, соски, между грудей…
– Джек, милый…
Элли зажмурилась. Мягкие ласковые поцелуи гладили её тело. Как солнечные лучи летом на пляже. О мой Бог, как давно она не была на пляже. Ласковое тепло и медленно разгорающееся внутри пламя. И они сливаются вместе. Элли обхватила его плечи, твёрдые сильные плечи… он хочет, чтобы ей было хорошо, он думает о ней, а не о своём удовольствии, мой Бог, какой он… нежный мягкий мальчик… мальчик… нет, он… он же всё делает, чтобы защитить её, он терпел выходки и издевательства Джима ради неё, мой Бог, он же… горячее солнце путает мысли, она растворяется в нём, её нет, её больше нет, нет, нет…
Приподнявшись на локтях, Андрей смотрел на её лицо, зажмуренные веки… «Ох, Элли, хорошая ты девчонка, угораздило же тебя так вляпаться. Живым Джимми меня не выпустит, а я его. Один из нас мёртвым ляжет. А ты меж нами. Ну да ладно…».
Андрей мягко отделился от неё и лёг рядом. Она лежала неподвижно, только грудь слегка колыхалась. Андрей погладил её по щеке, обвёл пальцем контур скулы, губ…
Элли вздохнула, как просыпаясь, открыла глаза.
– Ох, Джек…
Андрей улыбнулся.
– Что, Элли? Набросился я на тебя, да?
– Нет, что ты, – Элли погладила его по щеке. – Я пришла сказать, что завтрак готов, и… – её глаза стали испуганными, – мой бог, яичница!
Она соскочила с кровати, схватила валявшееся на полу платье и побежала на кухню. Андрей хохотал по-детски, взахлёб. Потом встал с развороченной постели и пошёл в ванную. Пока Элли будет спасать яичницу, вернее, делать новую, он приведёт себя в порядок.
В ванной он, как всегда утром, вымылся под душем, тщательно побрился, оглядел себя в зеркале. А что, если рубцы и шрамы не в счёт, то очень даже ничего. Ну, до Эркина ему, конечно, как до Луны и задом наперёд, но кое-кому… он сто очков форы даст. А Эркин… что Эркин… «Ничего, браток, мы ещё так гульнём, аж небу жарко станет. А сейчас… прости, брат, даже думать мне сейчас о тебе нельзя. До вечера, брат».
Андрей подмигнул своему отражению в зеркале и стал одеваться. Выйдем к столу если не при полном параде, то близко к оному. Хорошая девчонка Элли, не будем её обижать. Ей так хочется, чтобы всё было по всем правилам.
Когда он вошёл в кухню, Элли хлопотала у плиты.
– Яичницы не будет, – сказала она, не оборачиваясь. – Я сделаю горячие сэндвичи.
– Обож-жаю сэндвичи, – заявил Андрей, садясь на своё место, – а уж горячие… нет слов.
Элли рассмеялась.
– А есть такое, чего ты не любишь?
– Не знаю, – довольно улыбнулся Андрей, – не пробовал.
Элли поставила на стол тарелки с дымящимися сэндвичами, налила кофе и села напротив него, улыбнулась.
– Ну как?
– Потрясающе! – Андрей изобразил блаженство и восторг. – Ты так готовишь… из-за стола бы не вставал.
Элли рассмеялась и вскочила.
– Ты меня совсем захвалил, Джек. Я тебе сейчас ещё положу. А кофе тебе со сливками?
– Можно и со сливками, – кивнул Андрей. – Я покладистый.
Элли улыбнулась, но вспомнила вчерашнее, и улыбка вышла невесёлой.
– Ты… тебе было тяжело вчера?
– Бывало и хуже, – пожал плечами Андрей. Усмехнулся, крутя в руках чашку. – Это не самое страшное, Элли. Не самое.
– Джек, – Элли подвинула к нему сливочник и села. – Джек, он вчера тебе руки рассматривал…
– Он меня всего осмотрел, – флегматично ответил Андрей и, подумав, добавил: – Как врач.
– Нет, Джек. Что у тебя на руке? На левой.
Она указывала на его левую руку, на укрытое выглаженной светлой тканью предплечье. Андрей поднял на неё глаза.
– Я не помню, – сказал он очень серьёзно.
– Джек! – глаза Элли наполнились слезами, – что это за татуировка? Я чувствую, это… это не просто так. Не телефон девчонки. Не играй со мной, Джек.
Андрей встал и зашёл за её стул, обнял, прижав её голову к своей груди и упираясь подбородком в её макушку.
– Я не играю, Элли. Помнишь? Чего не знаешь, о том не проболтаешься. Понимаешь, Элли?
– Ты не доверяешь мне, – всхлипнула Элли.
– Что ты?! – искренне удивился Андрей. – Конечно, доверяю. Моя жизнь у тебя в руках. Только… давай договоримся, Элли. Вот очнулся я, огляделся, и с этого момента пошёл счёт жизни. А что до этого было… не надо, Элли. Не выдержу я такого груза. Понимаешь?
– Да, да, я дура, это… – всхлипывала Элли, – это лагерный номер…
– Это он сказал? – спокойно спросил Андрей.
– Да. Он думает, что ты… что ты – лагерник. Но ведь это неправда, Джек, да?!
– Пусть думает, что хочет, – Андрей покрепче обнял её, погладил по голове. – Я Джек-Дурак, а теперь ещё и лагерник. Пусть так будет. Раз ему так хочется.
Она ещё раз всхлипнула и слегка отстранилась.
– Да, да, Джек, ты прав, допивай кофе, и будем убирать.
– Ага.
Андрей коснулся губами её виска и вернулся на своё место. Залпом допил кофе.
– Ну, я готов, – и скорчил такую гримасу, что Элли рассмеялась. – Вот так, Элли. Сегодня большая уборка?
– Да, – кивнула Элли.
– Тогда я пойду, у себя всё соберу, и начнём.
Его лицо стало таким спокойно-деловитым, что смотреть на него без смеха было нельзя. Мой Бог, ну, конечно, Джим наврал. Не может такой парень, такой… нежный и сильный сразу, не может он быть лагерником. Лагерник – это убийца, насильник, злостный рецидивист, а Джек… он же совсем мальчик, не могли же ребёнка отправить в лагерь, нет, это Джим выдумал…
…В камине пылает сильный огонь, зажжены люстра и торшер у дивана. Гостиная освещена как в праздник или… или как операционная.
– А это у тебя что?
Джек стоит голый, по-детски улыбаясь, перед Джимом. Джимми сидит в кресле, попыхивая сигаретой, нога на ногу, а Джек стоит перед ним, неловко свесив вдоль тела руки, и с интересом рассматривает Джима. Вопроса он словно не слышит.
– Я спрашиваю: что это?
– Что это? – Джек повторяет вопрос Джима с интонацией играющего ребёнка.
Джимми на секунду сжимает челюсти, чуть не перекусывая сигарету, но сдерживается. Она стоит у камина, молча наблюдая за мужчинами.
– Это!
Джимми легко встаёт, берёт Джека за левую руку, за запястье, и поворачивает так, чтобы татуировка – ряд синих цифр – смотрела вверх.
– Вот это! Откуда это у тебя?
– Это? – спрашивает Джек, с интересом рассматривая собственную руку, и поднимает на Джима глаза. – Что это?
– Ну, если ты и это забыл… – бормочет себе под нос Джимми.
– Забыл, – радостно подхватывает Джек и смеётся. – Что это, Джимми? Забыл! Что это?
– Заткнись, – Джимми отвешивает ему лёгкий, почти отеческий подзатыльник. – Давай, приведи себя в порядок, а то вроде черномазого на торгах.
Джек растерянно хлопает глазами, смотрит на Джима, переводит взгляд на неё, явно не зная, что делать.
– Одевайся, – приходит она на помощь. И объясняет Джиму: – Он не понимает длинных фраз.
– Ну, конечно, – кивает Джимми. – Ты молодец, крошка…
…Элли расставила в сушке посуду, оглядела кухню. Да, Джимми ничего не заметил и не понял. Джек стал таким, что она даже испугалась. Наверное, именно её страх и убедил Джима. А потом Джеку стало плохо, он лёг прямо на пол и заснул. Джим попробовал его растолкать, но Джек уже не узнавал его и нёс чепуху. И она подтвердила, что Джек быстро устаёт. Полчаса – самое большее – и засыпает, где придётся. И Джим поверил. И решил, что Джек пока останется здесь. И сказал, чему учить его дальше. В основном, всё то же.
– Элли, – сильные и в то же время мягкие руки легли на её плечи. – Что с тобой?
Она, не оборачиваясь, откинулась назад, прислонилась к его груди.
– Ничего, Джек. Это я… так, это пройдёт.
Тёплые губы нежно касаются её виска.
Графство Олби
Округ Краунвилль
Имение Джонатана Бредли
Безветренной ночью тихо, как в могиле. Или в карцерном отсеке Уорринга. Фредди лежал без сна, тщетно пытаясь уловить мельчайший звук. Да, в Уорринге было… живее. Чёрт, вот привязалось! И ничего не поделаешь. Над снами человек не властен. Никогда не думал, что будет бояться собственных снов. И вот… только закроешь глаза, как опять…
…Войдя в торговый зал, он недовольно оглядывается. Находит же Волчок место для встречи, чтоб его…! Попробуй в такой толкучке выглядеть нужного человека, а уж нюхалок полицейских тут… да через одного. Но Волчок живёт перепродажей, это его официальный бизнес, и не Волчок к нему, а он к Волчку, так что играть приходится по чужим правилам. Невольно хмурясь, он проталкивается через толпу покупателей, зевак и посредников, взглядом отшвыривая от себя карманников.
– Привет, – выныривает из толпы Волчок.
– Привет, – кивает он.
– Слушай, дай мне… десять минут, не больше, клянусь. Как раз тут наклёвывается, погуляй пока, ладно, – частит Волчок и снова исчезает в толпе, даже не дождавшись его ответного кивка.
А он отправляется бродить по залу, равнодушно разглядывая – только, чтобы не выделяться из толпы – выставленный товар. Домашние, дворовые, взрослые, подростки, совсем мелюзга, мужчины, женщины, негры, мулаты, трёхкровки… Что ж, Волчок делает здесь неплохие деньги. И не один Волчок. Но сам он таким ремеслом не займётся. И народу здесь слишком много кормится, и не только полиция, но и СБ за этим приглядывает, и душа у него к этому не лежит.
– Ну вот, – подкатывается к нему Волчок. – Всё уладил. Теперь так. Слушай.
Надо отдать Волчку должное: когда доходит до дела, то ни многословия, ни неопределённости. У Волчка всё чётко, выверено и прибыльно. Для самого Волчка. Но ссориться с ним Волчку очень невыгодно, и потому условия не очень щедрые, но и не прижимистые. Выслушав Волчка, он кивает, и сделку можно считать заключённой.
– Ну и отлично, – сияет Волчок. – Слушай, а ведь неплохой товар. Ты посмотри только. Дорого, конечно, но себя окупает.
Да, конечно, торчать у выставочного помоста и не обсуждать товар нельзя. Он смотрит в указанном направлении, рассматривает обнажённых до пояса красивых молодых мужчин. А Волчок трещит без умолку.
– А это вообще редкость. Такого я бы и себе взял, для своей, да свой спальник… слишком дорогое удовольствие. Как он тебе, а?
Смуглая красновато-коричневая кожа, чёрные прямые волосы косой прядью, но… но, чёрт, это же… Он не додумывает, а Волчок зудит:
– Купи, не пожалеешь. С одним, конечно, Палас не откроешь, но по заказам тоже можно хорошо взять. Попользуешь месяц и перепродашь. Спальник, знаешь, как окупается. Эй ты, а ну, подними глаза.
Он уже узнал Эркина, а Эркин, повинуясь голосу Волчка, поднимает голову и сейчас увидит его, покупателя, вот сейчас…
…Фредди, отбросив одеяло, сел на кровати. Чёрт, опять. Вот… срывая злость, он длинно забористо выругался. Липкий противный пот на лице и груди. Где он сигареты оставил? На столе? Нет, к чёрту! Сигареты не помогут. Тут напиться надо. Как следует. Как…
Он рывком встал и, не зажигая света, не одеваясь, пошёл к Джонни. Авось не разбудит. Холодный воздух на открытой веранде обжёг его, но не остудил.
В комнате Джонатана так же темно и тихо. Хотя, нет, дыхание слышно, ровное, спокойное… ладно. Фредди на ощупь, стараясь особо не шуметь, прошёл к бару, открыл его и провёл ладонью по бутылкам, отыскивая нужную. Где тут покрепче? Переставил их, Джонни, что ли?
Джонатан вдруг громко всхрапнул и повернулся на другой бок, лицом к стене. Фредди налил в два стакана и подошёл к дивану.
– Давай, Джонни, ты ж не спишь, я знаю.
Джонатан сел и старательно зевнул. Фредди негромко коротко рассмеялся.
– Меня не обманешь. Держи.
Джонатан взял стакан. Фредди сел на край дивана. Молча отхлебнули.
– Однако, – Джонатан, проглотив, покрутил головой. – Ты чего так распсиховался? Одних градусов намешал.
– Сны поганые вижу, Джонни.
Фредди покачал свой стакан, отхлебнул.
– И давно ты в сны веришь?
– Я не сказал, что верю, – Фредди зло повёл плечом. – Я их вижу. Как я с Волчком на торгах дела улаживаю и покупателя изображаю. И он как раз… на продажу выставлен. И смотрит на меня. Как я его покупаю, – Фредди снова отхлебнул. – Ладно, Джонни, всё, что ты мне скажешь, я уже сам себе сказал. Умом я всё понимаю, а вот…
– Ты сделал всё, что мог, – тихо сказал Джонатан.
– Нет, Джонни. Я должен был ему объяснить.
– Фредди, объяснить можно только тому, кто хочет понять.