Тетрадь сорок третья
Графство Эйр
Округ Стоунфорд
Региональный лагерь репатриации
Дождь шёл, не переставая, то ослабевая, то усиливаясь. Мужчины перестали собираться у котельной, детвора сидела по комнатам: мало у кого была крепкая обувь для прогулок по такой погоде. Половину своего выводка Терёха теперь таскал от семейного барака до столовой на себе. С одеждой его Доня ещё исхитрялась, а с обувью совсем плохо. Да и у взрослых… у многих не лучше. С Женей и Алисой теперь в одной комнате жили другие. Женщина с бесцветными, как седыми волосами, и её сын, десятилетний пацан. И Эркин уже не мог, как раньше, целыми днями сидеть у Жени. Нет, эта женщина не злая, если бы что было, он бы увидел, догадался, ну и… нашёл бы что сделать. И мальчишка Алису не обижал. Попробовал бы… Но Даша и Маша были свои, а это – чужие.
Эркин лежал на кровати поверх одеяла, одетый, только сапоги скинул, и глядел в потолок. Обычное занятие большинства мужчин в лагере в такую погоду. В их комнате появилось двое новеньких. Седой молчаливый мужчина – Эркин за эти дни голоса его ни разу не слышал, тот даже не храпел ночью – и парень, сразу ставший главной достопримечательностью лагеря…
… В день отъезда к автобусу вышли многие. Он и Женя тоже. Провожать Машу и Дашу. Обнимались, целовались, прощаясь… да, он понимал, что больше их уже не увидит. И ведь всю жизнь у него так: только не то что подружишься, а просто, ну, сблизишься как-то с кем, так либо тебя, либо его продадут, и всё, навсегда. Хоть и привычно, а душу рвёт. Девочки оставили Жене листок со своими полными именами, чтобы потом, когда уже устроятся на новом месте, можно было бы найти друг друга. Есть, говорят, такая служба специальная по розыску потерявшихся. И Женя им дала листок с данными на себя, Эркина, даже Алису, но, когда они устроятся и где… Словом, расцеловались, поплакали, снова расцеловались и, наконец, загрузились. И ревя мотором, разбрызгивая лужи, автобус – в самом деле, громадина – развернулся и выехал. Вот, пока закрывали ворота, и увидели идущего по дороге к лагерю парня с тощим вещевым мешком. Ну, идёт и идёт, мало ли таких, кто сам по себе, на попутках и пешком добирался до лагеря. Но рядом с парнем бежала собака. Большая остроухая…
…Эркин, не меняя позы, приоткрыл глаза, покосился. Да, вот она, лежит под кроватью и тоже будто спит, но только шевельнись – сразу натолкнёшься на её немигающий звериный взгляд…
…Хоть пришёл парень рано, до общего завтрака, но просидел в канцелярии почти до вечера. После завтрака пришёл крытый грузовик с большой группой, потом ещё два. Комендант бегал, размещая прибывших. Он и Женя попробовали сунуться насчёт комнаты в семейном бараке, вернее, говорила Женя, а он только стоял рядом. И получили в ответ:
– Молодые ещё, успеете наиграться-натешиться, – а потом уже серьёзно и, глядя не на Женю, а на него. – Из семейки две выехали, а въезжают пятеро. Пять семей, Мороз, и в каждой пискунов куча, соображаешь?
Осталось кивнуть и отойти.
– Ничего, Эркин, – Женя погладила его по плечу. – Мы же всё равно вместе.
Он кивнул. Женю позвали опять в канцелярию, и она убежала, а он пошёл за баню послушать новеньких. Может, что интересное расскажут. И уже под вечер, незадолго до ужина, он пришёл забрать талон и посмотреть, кого подселили на Костину койку. На койке Анатолия уже лежал, отвернувшись к стене, этот седой, приехавший с первым грузовиком. Фёдор, Грег и Роман были на месте. Молча лежали на кроватях, ждали, поглядывая на дверь. Он сел на свою кровать и тоже стал ждать. Если до ужина никто не придёт, то останутся они пока впятером. Не остались. Стукнув по косяку, вошёл комендант с каким-то необычным, будто смущённым выражением лица, а за ним этот парень. С собакой.
– Так, – сказал комендант по-английски, – ну вот, Морган, занимай эту.
– Да, сэр, благодарю вас, – держа собаку за ошейник, парень подошёл к кровати.
– Однако, – не выдержал Фёдор, приподнимаясь на локте, – это что же такое будет? На псарне, значит, жить будем?
Говорил по-русски, но парень если не понял, то догадался и быстро заговорил по-английски, прижимая к себе собаку.
– Нет-нет, от него никакого беспокойства не будет, клянусь. Он тихий, безобидный.
– Это лагерная псина безобидная?! – с плохо скрытой ненавистью спросил по-английски Грег.
– Лагерная?! – он резко вскочил на ноги.
Парень двумя руками обхватил вставшего на дыбы пса, прижал к себе.
– Нет-нет, это он от неожиданности, он привыкнет, я ручаюсь, пожалуйста.
– Это что же? – Роман медленно плавно встал, – Как в тюрьме теперь? Не шевельнись без команды, так, что ли?
Парень, продолжая прижимать к себе глухо рычащего пса, обводил комнату затравленно-умоляющим взглядом.
– Он никого не тронет, клянусь.
– Ну, Морган, – развёл руками комендант, – я уж не знаю, куда тебя, разве только…
– За ворота, – закончил за коменданта Фёдор. – Да поставить во дворе будку, это ж всей работы на полчаса. Цепь покрепче, и все проблемы.
Парень покачал головой.
– Мы всегда вместе, – и попытался улыбнуться. – Будку на двоих придётся делать. И цепь… тоже.
Комендант посмотрел на них, пожал плечами. И ушёл. А парень остался…
…Эркин посмотрел на покрытое водяными струйками окно, на часы. До обеда ещё часа два, да, точно, два и немного минут. Спать неохота, делать нечего. Такая погода, что Фёдор в город не ходит. Тоже… понятно. Какие б дела там ни были, но шлёпать по грязи под дождём неохота. Лежи и думай. О будущем. Или вспоминай прошлое. О будущем без Жени у него как-то не получалось. Вот они приедут, устроятся. Он будет работать, Алиса на следующую осень пойдёт в школу… последнее Эркин представлял себе весьма смутно, как, впрочем, и всё остальное. Работа… мужская подёнка везде найдётся. А дом… жильё… если удастся, как в Джексонвилле, чтобы комната, кухня и кладовка, нет, кладовка им теперь не нужна. Вещей мало, а спать он и в комнате сможет. Да, комната и кухня. Здоровско будет. На большее денег у них нет. Хотя… и на это тоже нет. Из летних денег немного осталось, да к тому же это кредитки, а все говорят, что в России другие деньги, как их, да, ру-б-ли, рубят их, что ли?
Эркин улыбнулся нелепой догадке. Фёдор вздохнул, поворачиваясь на другой бок.
– Ну что за паскудство… – пробурчал Роман.
Ему ответили согласным вздохом. Вздохнул и Ив Морган. И вздохом отозвался лежавший под его кроватью Приз.
– Далеко до обеда? – спросил по-русски, ни к кому вроде не обращаясь, Фёдор.
Эркин поглядел на часы и ответил по-английски:
– Меньше двух часов.
– Далеко-о, – тоже по-английски откликнулся Грег и, похлопав себя по животу, продолжил по-русски: – А на самых точных пора.
– Да, – по-английски согласился Фёдор. – Жрать охота.
Ив Морган совсем не знал русского, и из-за него теперь больше говорили по-английски. В общем-то Ив оказался неплохим парнем, а его Приз и впрямь никого не беспокоил. Он только повсюду ходил за Ивом. В разговоры Ив вступал редко и очень уж осторожно, отделываясь общими словами, и вообще больше помалкивал. Таких – безъязыких, совсем не знающих русского – в лагере было шестеро. Два мулата и негр, женившихся на русских женщинах из угнанных и теперь уезжавших вместе с жёнами, Флинт, немолодой одинокий трёхкровка и Морган, все трое непонятно как получившие направление. Эркин думал, что Морган подвалит к Флинту: оба белые и по возрасту схожи. Но Флинт как был сам по себе, так и остался, а Ив держался от всех на расстоянии. Видно, из-за своей собаки. В первый же день Ив под конец ужина взял жестяную миску чуть побольше обычной рабской и пошёл по столам собирать объедки и остатки. Для собаки – понял Эркин и невольно посочувствовал: оставлять паёк недоеденным – дураков нет, придётся парню свою пайку половинить. Но комендант на следующий день свёл Ива на кухню, и тот перестал кусочничать. Котлы – не тарелки, там всегда хоть что-нибудь, да останется.
– Как там? – спросил Грег, перемешивая английские и русские слова. – Не просветлело?
Эркин приподнялся на локтях, поглядев на окно, под которым то ли спал, то ли так лежал Седой Молчун, как про себя Эркин называл их шестого соседа.
– И не думает, – ответил Эркин по-русски и встал.
Занемевшее от долгого лежания тело требовало движений, а тянуться негде… Разве только в бане под душем волну по телу погонять, и то следи, чтобы никто не увидел. И всё же Эркин не удержался: сцепил пальцы на затылке и с наслаждением потянулся, слегка выгибаясь.
– Ты что? – засмеялся Фёдор. – Силы много накопил, девать некуда?
– Ага, – согласился Эркин и потянулся уже смелее, встал на арку и выпрямился.
– Ух ты, здорово! – в голосе Моргана было столько искреннего восхищения, что Эркин ничего не заподозрил и засмеялся в ответ, а Ив продолжил: – А я так могу.
Он легко вскочил на ноги, раскинул руки и обхватил себя так, что если со спины посмотреть, то будто его кто обнимает и по спине гладит. Всё ещё смеясь, Эркин ответил:
– А так? – сцепил по-другому пальцы и показал «гибкое кольцо», оплетая сцепленные руки вокруг себя.
– Цирк! – с удовольствием сказал Фёдор, садясь на кровати.
Зашевелились и Роман с Грегом.
«Гибкое кольцо» Ив повторить не смог и показал кувырок в прыжке. Получилось неплохо, на ногах устоял. Грег захлопал в ладоши, и Ив с улыбкой поклонился, будто, в самом деле, артист. Эркин прикинул расстояние, отступил на шаг и показал прыжок на руки и обратно с поворотом. Теперь захлопали все. Никто даже не заметил, что Приз вылез из-под кровати и сидит, глядя на них. Только Седой Молчун лежал, не шевелясь и закрыв глаза.
– Места мало, не развернуться, – Морган вытер рукавом вспотевшее лицо.
– Здорово у вас получается, – кивнул Грег. – Ты, что ли, циркач, Ив?
Ив покраснел и чего-то смутился.
– Да нет, так, для себя баловался.
Только тут Эркин сообразил, что сейчас и ему придётся объяснять, откуда скотник в имении знает всё это, и нахмурился. Но обошлось благополучно, потому что Фёдор спросил:
– А псина твоя умеет чего?
– Кое-что, – кивнул Ив. – Ну… ну вот, сейчас… – он улыбнулся. – Приз, работать будем?
Собака оглушительно гавкнула и одним прыжком встала перед Ивом, поставив передние лапы ему на грудь, так что они оказались почти одного роста. Ив обеими руками гладил её по шее, а она размахивала хвостом с такой силой, что Эркин, получив удар хвостом, не удержался на ногах и с размаху сел на кровать, что очень усилило общее веселье.
– Ну, Приз, давай танцевать, – придерживая собаку за ошейник, Ив вдруг запел: – Лунной июньской ночью танго звучало в тиши…
Он пел и переступал взад и вперёд, будто и впрямь танцевал, и собака, переступая задними лапами, тоненько как бы не то подвывала, не то подсвистывала, а её зубастая пасть распахивалась в улыбке.
Фёдор хохотал, держась обеими руками за живот и сгибаясь пополам, почти упираясь головой в колени. Смеялся, вытирая набегающие слёзы, Грег, впервые на памяти Эркина хохотал всегда угрюмый Роман. И сам Эркин смеялся со всеми. Просто потому, что все смеются.
– Вы это чего, а? – в комнату заглянул рыжий веснушчатый парень из новеньких.
Ив сразу замолчал, лицо его стало почему-то испуганным. Он вцепился обеими руками в ошейник зарычавшего Приза. И собачья пасть уже не улыбалась, а скалилась.
– Цирк у нас, – ответил Фёдор. – За погляд пятёрка с глаза.
– Чего-чего? – не понял рыжий.
– А двумя глазами смотреть хочешь, так десятку гони, – подхватил шутку Грег.
Говорили уже только по-английски, и Ив неуверенно улыбнулся.
– Тьфу на вас, сквалыги, – рыжий распахнул дверь. – За десятку я сам любой цирк изображу.
– А за двадцатку он тебя за живот тяпнет, – сказал Фёдор и задохнулся в новом приступе смеха.
– А за тридцатку и откусит под корень, – неожиданно подхватил Роман.
– Чего? – снова не понял рыжий.
– Гони деньги, и всё поймёшь.
Эркин, тихо постанывая, катался по кровати, даже Ив рассмеялся. Приз сидел у его ног, поглядывая то на рыжего, то снизу вверх на Ива. Рыжий сплюнул, замысловато, но беззлобно обложил их всех по-английски и уже собирался уходить, когда Фёдор, продышавшись, спросил:
– Ив, а ещё чего он умеет?
– Считать умеет, – не раздумывая, ответил Ив.
– Врёшь, – сразу заявил рыжий, входя в комнату.
За его спиной толпились обитатели соседних комнат.
– А ну покажи!
– Давай, парень!
– Чего там?
– Собака считать умеет.
– Да брехня!
– Чего брехня?! Она что, глупее тебя?!
– Давай, парень, валяй.
– Всем заткнуться! – гаркнул Фёдор, вставая в полный рост на кровати и звучно стукаясь макушкой о потолок. – Ах… ты… чтоб тебя…! Тихо, сказал! Давай, Ив.
Ив обвёл набившихся в комнату людей блестящими глазами, улыбнулся и посмотрел на собаку.
– Приз! – пёс вскочил и тут же сел перед ним. – Сколько ты хочешь кусочков, один или два? Отвечай.
Приз звучно гавкнул три раза, и взрыв хохота потряс стены. Но тут кто-то вспомнил про обед, и все, дружно толкаясь, повалили обратно.
– К-куда?! – заорал Фёдор. – А артисту на пропитание?!
Ив замотал головой, но уже поплыли из рук в руки мятые, надорванные, замусоленные кредитки. Фёдор собрал их в пачку, подровнял и протянул Иву.
– Держи, – Ив отступил на шаг, но Фёдор, словно, не замечая насторожившегося Приза, подошёл и засунул кредитки в карман его рубашки. – Купишь печенья артисту. Всё, мужики, цирк закрыт, айда лопать.
Со смехом, шутками и подначками толпа повалила по коридору на двор. Эркин задержался, наматывая портянки – пока тянулся и на собаку глазел, забыл обуться – и видел, как Седой Молчун встал, скользнул по нему отчуждённо невидящим взглядом и вышел. Эркин пожал плечами, проверил талон в кармане и, надевая на ходу куртку, пошёл за всеми.
По-прежнему сыпал мелкий холодный дождь, но весёлый гомон словно согревал всех. Алиса с ходу повисла на руке Эркина и стала расспрашивать об учёной собаке, что считать умеет. И откуда уже узнать успела?! И в столовой все разговоры шли о том же. Многие подходили к Иву и отдавали ему свой хлеб, а кто-то даже кусок мяса на ломоть положил. Для такой собаки не жалко. Думали так, обычная, а тут вона как… И на Приза, неподвижно сидящего в пяти метрах от двери столовой, смотрели уже по-другому.
После обеда Эркин пошёл с Женей и Алисой. Хоть несколько минут, а посидит он со своими. Конечно, если бы не дождь… Алиса, как всегда, держалась за его руку и без умолку болтала. В основном о Толяне. Эркин уже знал, что Толяном зовут сына соседки Жени, а Толиком – быстроглазого шкодливого пацанёнка из семейного барака. Про Толяна Алиса знала так много потому, что из-за дождя они оба целыми днями сидели в бараке, и, хотя Толян старательно презирал девчонок, деваться ему было некуда. Оставалось играть вдвоём. В щелбаны Алиса его обыгрывала. Толян злился и придумывал другие игры, которых Алиска не знала и потому подчинялась. А вчерась они играли в зверей в лесу, бегали на четвереньках под кроватями и рычали. Здоровско было! Но мама и тётя Ада сердились ужасти как. Толяна тётя Ада утюжила, ажно руки у ей замлели.
Эркин сначала не понял, при чём тут утюг, но по словам про руки догадался. Женя только вздыхала, слушая эту болтовню. Поправлять Алису не имело смысла. Она кивала, слушалась и тут же вываливала целый ворох не менее интересных слов. Единственное, за чем Женя строго следила, это чтобы «нехороших» слов не было. И Эркина об этом попросила. Его знаний в русском языке для такого вполне хватало.
У входа в барак они столкнулись с соседями, и в комнату вошли все вместе. Женя сразу стала укладывать Алису спать. Обычно та немного капризничала, но сегодня ограничилась требованием, чтобы Эркин посидел с ней. Требование это выполнялось легко, потому что больше ему сидеть было негде. Женя очень быстро и ловко переодела Алису в пижамку, и она, сопя, забралась под одеяло, а стоявший у двери Эркин осторожно сел на край её постели.
– Балуешь ты её, – с неопределённой интонацией в голосе сказала Ада.
Женя в ответ пожала плечами.
– Больше ж нечем.
– Да уж, – кивнула Ада.
Эркин почувствовал, что это всё так, незначащее, и стал ждать. Мерно посапывала Алиса, Женя и Ада сидели у окна – каждая на своей кровати – и шили, а Толян сидел на своей кровати напротив Эркина и подчёркнуто независимо изучал потолок.
– Эркин, ты в баню пойдёшь сегодня? – спросила Женя.
Вопрос был обычный, но по тому, как небрежно спросила Женя, а Ада и, особенно, Толян насторожились, Эркин понял, что начинается самое важное.
– Пойду, – кивнул он. – А… что?
– Возьми Толяна с собой, – неожиданно сказала Женя, разглядывая натянутый на кулак дырявый чулок. – Ладно?
– Чего? – растерялся Эркин. – Это зачем?
– Ну, большой он уже, чтоб… – Ада замялась, – чтоб со мной ходить, – Эркин, начиная догадываться, кивнул, и Ада продолжила: – А одного его тоже… не с руки пускать.
– Да ни хрена со мной не будет, мам, – возмутился Толян. – Что я, маленький?
– А ну, закрой рот, – спокойно скомандовала Ада. – Забыл уже, как ты один пошёл? Хорошо, успел целым выскочить.
Толян густо покраснел и набычился, бурча себе под нос что-то мало разборчивое.
– Я не против, – пожал плечами Эркин. – Только мне что, мыть его?
– Ещё чего?! – дёрнулся Толян.
Ада даже руками замахала.
– Что ты, что ты, и помоется, и постирается он сам. Ты только пригляди за ним, ну… ну, чтоб не полез кто.
– Да что, я сам не отобьюсь? – буркнул Толян и исподлобья покосился на Эркина.
– Ладно, – Эркин уже всё понял и осторожно, чтобы не разбудить Алису, встал. – Я тогда за талоном и остальным пойду.
– Ага, ага, – закивала Ада. – Собирайся, сынок. Спасибо тебе, он у бани и подождёт тебя. Слышишь, сынок? От дяди… Эрика ни на шаг. И слушайся его.
Женя улыбнулась Эркину, и он сразу ответно улыбнулся. Ада отложила шитьё и захлопотала, собирая Толяна в баню. Стало совсем тесно, и Эркин ушёл.
В его комнате кто спал, кто так лежал. Ива с Призом не было. Трижды в день Ив уходил из лагеря на час, а то и на два. Собака, конечно, с ним. Куда и зачем Эркин не знал и не интересовался. Не его проблема, не ему и решать. А чересчур любопытному нос прищемить – святое дело.
Эркин быстро собрал банный узелок, взял талон. Вчера как раз на неделю вперёд полный комплект выдали.
– В баню? – лениво спросил Фёдор.
– В цирк, – попробовал отшутиться Эркин, и улыбки остальных подтвердили правильность ответа.
– Тебе б тюленем родиться, – очень серьёзно сказал Фёдор. – Или там… дельфином.
– Я когда приду, ты мне про них расскажешь, ладно? – так же серьёзно ответил Эркин и вышел.
Его посещения бани через день уже стали предметом шуток. Всем двух талонов на неделю вот так хватает, а Морозу не меньше десятка надо. Кто деньги пропивает, кто проедает, а Мороз промывает. Мороз, ты не из морских индейцев случаем? Не, мужики, он рыбьего племени… Эркин отшучивался, отругивался, но пока это не переходило границы обычных подначек.
Толян с узелком ждал его у бани. Ада стояла рядом, и было ясно: Толян доставлен под конвоем и подчиняется насилию. Подойдя, Эркин кивнул, и Ада, ещё раз велев сыну слушаться и не отходить, ушла. Толян снизу вверх посмотрел на Эркина, вздохнул и последовал за ним.
В полупустом предбаннике Эркин сразу прошёл к облюбованной им ещё в первые дни угловой скамье и стал раздеваться. Толян расположился рядом. Раздеваясь и складывая вещи, Эркин как-то забыл о спутнике и не замечал ни его осторожных и всё более внимательных взглядов, ни того, что мальчишка старательно копирует его движения.
– Готов? – спросил, не глядя, Эркин. – Тогда пошли.
И пока они шли между скамьями к двери в мыльную, Эркин невольно разглядел идущего перед ним мальчика и нахмурился. Да, теперь всё ясно, конечно, эта… Ада права. Одного его в баню пускать нельзя, пока… пока как следует силу не наберёт. Но… но откуда это у мальца? Даже не слышал о таком никогда. А если… не могли же питомники вот так все, под корень, всех до единого, вдруг случайно уцелел и Ада подобрала его? Хотя нет, вряд ли…
В мыльной они тоже заняли две скамьи рядом. Эркин помог Толяну обмыть скамью кипятком – полная шайка была мальчишке ещё тяжела – и они стали мыться. Искоса, но вполне дружелюбно поглядывая друг на друга.
Рассказам Алиски о силе и ловкости, как она говорила, Эрика Толян не верил. Он вообще не верил девчонкам. Да и сам Эркин сначала ему не показался. Ну, высокий, ну и что? Ну, понятно, что сильный, так слабаков всех в Империю повыбивало, и дураку ясно. Индеец к тому же, а индейцев Толян не любил. И побаивался. И не любил именно за это. И ещё за то, что, когда они говорят по-своему, то не понимаешь ни хрена и не знаешь, на что те сговариваются. И… и да ну их всех. От них подальше – целее будешь. А мамке втемяшилось вот… Нет, Женя эта – тётка вполне ничего, и Алиска её тоже… терпеть можно… И этот индей, индеец, вроде ничего. Но и мускулы у него… обалдеть. Толян быстро исподлобья оглядел мыльную. Точно, ни у кого таких нет, все пожиже будут. С таким дружиться не зазорно, и… и, похоже, надёжный мужик. И со всякими глупостями, вроде, «мойся чище», «мой за ушами» не лезет. И тут Толян наткнулся на чужой внимательно изучающий его взгляд и невольно сжался: ничего хорошего этот взгляд не обещал.
Эркин, наблюдая за Толяном, никак не мог понять. Неужели само по себе, не от учёбы малец такой? Если б не цвет кожи, белой, очень белой, как у Андрея весной, то… то и думать да гадать было б нечего, и так всё ясно. И движения ловкие, и всё к месту. Вот не знает ничего малец, это ж видно, что само собой получается. Ведь про белых спальников он не слышал никогда, и номера у мальца нет, он его руки рассмотрел. И вот поди ж ты… Ох, и нахлебается он такой. Ведь будут к нему лезть.
Их глаза встретились, и Эркин улыбнулся. Толян расплылся в ответной улыбке, сразу напрочь забыв о том тяжёлом взгляде из дальнего угла. Соблюдая банный ритуал, они натёрли друг другу спины, и Эркин, замочив своё грязное, пошёл в душ обмыться, оставив Толяна мылить и теребить в шайке своё бельё. По старой привычке Эркин под душем мылся, стоя лицом к стене, и сам потом не мог понять, что заставило его обернуться. Но он успел вовремя. Этот мужик, горой нависавший над съёжившимся на скамье мальчишкой, ещё ничего не сделал, только сопел и плотоядно ухмылялся, разглядывая белое влажно блестящее тельце.
Эркин подошёл и встал рядом.
– А ну отвали.
Плоское, какого-то красно-бурого цвета лицо повернулось к Эркину. Похабная ухмылка.
– Сахар любишь? Я люблю. Сахарный кусочек, лакомый.
Он говорил по-английски, очень тихо, и так же тихо по-английски ответил Эркин.
– Шоколад надоел, значит?
– Хорошего шоколада теперь не достанешь, да и дорогой он. А сахарок… Он бесхозный. Кто первый лапнет… – и не договорил, отлетев от точного удара.
Большое тело звучно шлёпнулось о стену и соскользнуло на пол. Эркин знал, насколько опасно подходить к такому, будто бы без сознания, и ждал.
Мужик, сопя, заворочался и встал на четвереньки, выругался сразу на двух языках.
– Чего это тут? – спросил кто-то по-русски за спиной Эркина.
– Поскользнулся, – ответил Эркин, не оборачиваясь.
– Бывает, – согласился подошедший, и совсем тихо, так что услышал только Эркин: – К тебе лез?
– К мальцу, – так же тихо ответил Эркин.
– Понятно, – и чуть громче с заметной насмешкой: – Когда в мыле, то на ногах не устоишь, ясное дело.
Мужик наконец встал на ноги и убрался в свой угол, отошёл сразу и этот, что стоял за спиной. Эркин даже не разглядел его, спокойно вернулся к своей скамье и сел разбирать замоченное бельё. Поймал восторженный мальчишеский взгляд и улыбнулся. Толян глубоко вздохнул и улыбнулся в ответ. Они спокойно достирали, убрали за собой и пошли в предбанник. Эркин очень ловким и незаметным со стороны толчком отправил мальца вперёд и, выходя, оглянулся. Нет, вслед им никто не смотрел.
В предбаннике, пока вытирались, одевались и собирали вещи, Толян не отводил от Эркина восхищённого взгляда и всё делал, как он. Но только когда они уже шли от бани к бараку, спросил:
– Дядя Эрик, а как это ты его?!
От непривычного обращения Эркин растерялся и ответил не сразу.
– Бить надо одним ударом, – и усмехнулся. – Второго тебе сделать не дадут.
– Ага, – кивнул Толян.
Ему хотелось попросить, чтобы научили такому, это ж здоровско! Раз – и всё! Но они уже поднимались на крыльцо женского барака, а при матери такой мужской разговор невозможен.
Алиса ещё спала, а Женя с Адой опять шили, обсуждая, что на детворе всё прямо горит, что с едой, слава богу, без проблем, а с одеждой плохо, а про обувь лучше и не вспоминать, а тут ещё дожди эти, нитки гнилые, не держатся, раз намокли, просушили, два намокли и всё… поползли. Толян было презрительно сморщился на «бабский» разговор, но, увидев серьёзное лицо Эркина, воздержался.
Ада сразу бросила шитьё и захлопотала, сразу раздевая Толяна, разбирая его узелок и ещё раз вытирая ему насухо волосы.
– Ну, спасибо тебе, ну, спасибо, – приговаривала Ада. – Сынок, ты хоть спасибо сказал? Всё в порядке, да?
– Да, – кивнул Эркин.
Но Толян, конечно, не выдержал.
– Ну, мам, он как дал ему, тот брык и в стену, аж загудело всё.
Ада испуганно посмотрела на Эркина. Сразу встревожилась и Женя. Она бросила на кровать уже приготовленные для Эркина чистые рубашки и подошла к нему.
– Что случилось? Эркин?
Эркин искоса посмотрел на Толяна, и тот, сообразив, что лопухнулся, густо покраснел.
– Там один… – Эркин говорил не спеша, тщательно подбирая слова. – Поскользнулся и упал. Вот и всё, Женя.
– Эркин…
– Всё в порядке, Женя, – твёрдо ответил Эркин.
Рука Жени на его плече совсем рядом с его лицом, и он рискнул, повернув голову, коснуться своим подбородком, прижать…
Это длилось всего секунду, но Эркину и этого достаточно для счастья. Он взял выстиранные и отглаженные Женей рубашки и ушёл. Если бы не чужие, он бы плюнул на все советы и предупреждения Мартина и обнял бы Женю, поцеловал, сделал бы так, чтобы Женя не испугалась и не вспомнила тех… сволочей. Но… при Аде, при её пацане он не может.
Мелкий холодный дождь безостановочно сыпал и сыпал. Эркин спрятал рубашки под куртку и запрокинул голову, подставляя лицо льющейся с неба воде.
– Эй, Мороз, – окликнул его кто-то, – тебе уже и бани мало? Дождём умываешься.
Эркин засмеялся в ответ и пошёл в свой барак. Нет, всё-таки всё хорошо, и что бы потом ни было, но сейчас ему хорошо. Женя и Алиса в безопасности, сыты, ни одна сволочь до них не дотянется, а он сам… а ему что? Сыт, в тепле, спит на мягком, чего ещё?
В комнате Эркин спокойно заложил чистые рубашки в тумбочку, разобрал и развесил для просушки полотенце и содержимое банного узелка, разулся и лёг. Грег и Роман спали, Фёдора и Ива с его Призом не было, а Седой Молчун… как всегда лежит и в потолок смотрит. Ну… его дело. Эркин закинул руки за голову и с наслаждением потянулся, прогнал по телу волну, напрягая и распуская мышцы. Глаза сами собой закрывались. И неумолчный шелест, шуршание дождя за окном. Тепло, сухо, сытое спокойствие, блаженное ощущение чистоты, а спать в одежде он ещё в имении привык. Как же давно это было. Очень давно.
Об инциденте в бане Эркин не думал. Обошлось – и ладно. Ни к нему, ни к Толяну эта сволочь больше не полезет, а другие пусть сами себя берегут. И своими визами рискуют.
Сквозь сон он услышал, как пришёл Ив. Приз залез под кровать, а Ив, как все, разулся и лёг, поворочался, вздохнул и затих. Заснул, наверное. Эркин уходил, уплывал в сон, в мягкую тёплую темноту.
Ив не спал, хотя и лежал, как все, закрыв глаза. Сна не было. Неужели обошлось, не заметили, не поняли? Да нет, что они могли заметить? За этот страшный год он сделал всё, чтобы его не узнали, не догадались, кто он. Сменил всё, что можно. Разве только с лицом не получилось. Пластическая операция всегда была очень дорогой и всегда была под очень плотным контролем СБ. Недаром эти клиники горели наравне с Паласами, а врачей расстреливали, как и лагерную охрану. Конечно, кое-кто уцелел, всех расстрелять невозможно, на собственном опыте убедился, но явиться к такому – это сдать себя с потрохами и немедленно. Оставалось рассчитывать на то, что в лицо его мало кто знал. И на то, что большинство знавших погибло. Но наступил Хэллоуин, и он понял: единственный шанс выжить – это сбежать. И не в другой штат, а в Россию. Там уж до него точно никто не дотянется.
…Знакомый до мелочей сдержанно роскошный кабинет. И враждебность, которая не в словах, а во всём, как неощутимый запах, да, враждебная атмосфера. Постоянная и потому привычная и уже не действующая.
– Мы обречены. Ты должен это понять.
– Обречены вы, согласен. А я нет. Я не собираюсь подыхать вместе с вами в вашем дерьме.
– Вот как ты заговорил, щенок!
– Да, – он не отводит взгляда.
Отец смотрит с тем холодным выражением, с каким всегда отдаёт приказы об очередной ликвидации. Но сегодня он не отступит. Никого, ради кого он терпел, уже нет, так что ему терять нечего.
– Я слишком многое прощал тебе, – отец не спеша закуривает. – Я надеялся, что кровь заговорит.
– Кровь неразумна, – он заставляет себя улыбнуться. – Глупо её слушать там, где нужен разум и трезвый расчёт. Но иногда её советы уместны.
– И что же советует тебе… твоя кровь?
– Твоя доля? – иронически переспрашивает он. – Ну, что она может подсказать, кроме одного? Каждый сам за себя.
– Дурак. Ты не сделаешь и шага без моего прикрытия, – отец презрительно оглядывает его. – Но ладно, мы ещё продолжим этот разговор, а пока…
Он выслушивает очередное отцовское поручение, щёлкает строго по уставу каблуками и покидает кабинет. Поручение вполне обычное. Вопрос только в том, получит он пулю в затылок после выполнения или в любой момент до, скажем, при выходе из кабинета. Конечно, он рисковал, идя на такой разговор, но и откладывать уже нельзя. Ничего бесконечного и безграничного нет. И его терпение тоже закончилось…
…Ив приоткрыл глаза и посмотрел на соседнюю кровать. Чеканное смуглое лицо, закинутые за голову руки, распахнутая рубашка обнажает великолепную мускулистую грудь. На правой руке над запястьем чёрная татуировка рабского номера. Индекс питомника при Исследовательском центре. Индеец, раб, спальник. Что же, отец был бы доволен, узнав, что он спит в одной комнате и ест в общей столовой с таким.
«Потеря расы – вполне справедливое наказание для тебя», – сказал бы отец.
«Ты делишь постель с рабами и не теряешь расу. Непоследовательно».
«Это спальники. Они предназначены для этого. Ты глуп, если не понимаешь очевидного».
«Возможно. Но я жив, а ты мёртв».
«Это не аргумент».
Ив прервал воображаемый спор с отцом. Хотя… он сомневался в его отцовстве. Да, они похожи, но внешнее сходство тоже… не аргумент. Была ли его матерью та красивая элегантная женщина, официальная жена его отца? Какая тайна связана с его рождением? Почему при посторонних он должен был обращаться к отцу только уставным обращением, как в армии? Хотя формы отец не носил. Всегда только в штатском. В шкафу хранился только один форменный костюм – Старого Охотничьего Клуба. Но и его отец не надевал. Смешно, но этот индеец носит такую рубашку. Интересно, где парень её подобрал? Спросить? Но тогда придётся объяснять. А это совсем не нужно. Пусть носит. Даже если индеец добыл её с кровью… На этой форме столько крови, что кровь бывшего владельца – лишь справедливое, но недостаточное возмездие. Нет, здесь никто не знает ни о Старом Охотничьем Клубе, ни об охотниках. Угнанных держали подальше от этих имперских и доимперских тайн. Именно в этом твоё спасение. И ты тоже должен не знать и даже не догадываться.