…К дому Мартина они вернулись в темноте.
– Заночуешь у меня, – Мартин не приказал, а попросил, и он кивнул в ответ, понимая, что это нужно Мартину больше, чем ему.
Дом Мартина был тёмен и на первый взгляд пуст, но когда они поднялись по ступенькам, то увидели на веранде человека. В чёрной одежде, пришелец сливался с темнотой, и только лицо белело смутным пятном.
– Что вам нужно? – устало спросил Мартин, открывая дверь.
– Сын мой, – заговорил человек.
А фраза знакомая, Священник? Да из белой церкви.
– Идите к себе, святой отец, – сказал Мартин. – Я не нуждаюсь в ваших утешениях.
Мартин включил свет в холле. И не скажешь, что здесь грабили, так всё убрано. Он остановился в дверях, но Мартин сразу сказал ему:
– Пошли на кухню, поедим.
Вошедшего вслед за ними священника Мартин как бы не замечал. Он, по примеру Мартина, снял и повесил на вешалку у дверей куртку, поглядел на свои сапоги. Мартин махнул рукой.
– Плевать. Ковёр так и не вернули, сволочи.
– Сын мой, – снова начал священник. – Я понимаю твоё горе.
– Неужели? – хмыкнул Мартин, открывая бар. – И спиртное всё унесли. Ну, ну…
– Шакалы – они шакалы и есть, – кивнул он.
– Ладно, – Мартин захлопнул бар. – Посмотрю сейчас, на кухне осталось что или тоже всё выгребли. Идите домой, святой отец. Дотти вы уже не нужны, а мне… тем более.
Он догадался, что Дотти звали жену Мартина.
– Ты не вправе обвинять всех в её смерти, сын мой. Конечно, сейчас тобой завладело чувство мести.
– Её убийцам вы тоже не поможете, – усмехнулся Мартин.
Священник сокрушённо покачал головой.
– Сын мой…
– Убирайтесь отсюда, – тихо, но с такой злобой сказал Мартин, что священник, защищаясь, вскинул ладони. – Вы… Думаете, я не знаю кого и на что вы благословляли? Где вы были, когда гибли невинные? Кого вы защитили? Ну?! Уходите. Не доводите меня, чтобы я выкинул вас из своего дома. Убирайтесь.
– Я буду молиться за тебя, сын мой. Чтобы Господь вразумил тебя и ниспослал мир твоей душе.
– Делайте, что хотите, святой отец, – Мартин подошёл к входной двери и распахнул её. – И где хотите. Но не здесь. Не вынуждайте меня к насилию.
Священник ушёл. Мартин запер за ним дверь, и они пошли на кухню. Там Мартин нашёл немного уже зачерствевшего хлеба, растопил плиту и поставил кофейник.
– Хоть кофе попьём. Посмотри здесь, может, ещё что найдёшь. Дотти особых запасов никогда не делала, чтоб каждый день по магазинам бегать.
В указанном Мартином шкафчике нашлись начатая пачка печенья и такая же галет.
– Жратву не возвращают, Мартин, – разжал он губы.
– Знаю, – Мартин потёр лицо ладонями. – Стервятники. Знаешь, что это такое?
– Нет, расскажи, – попросил он.
– Птицы такие, – Мартину явно хотелось разговором забить происходящее. – Они падалью питаются. Ну, и после боя, если раненых сразу не подобрали, то расклёвывают их.
Он кивнул, подумал.
– А шакалы? Тоже?
– Тоже. Шакалы ещё отбросы подбирают, но и раненых, ослабевших добивают.
Забулькал на плите кофейник. Мартин поставил на стол фарфоровые кружки, не так нарезал, как наломал хлеб.
– Обещал тебе выпивку, а видишь, как всё повернулось. Кофе настоящего почти полная банка была, а теперь… на два захода и того по щепотке. И спиртного ни капли.
– Не беда, – он грел о кружку ладони. – Я не пью.
– Зарок дал? – с интересом посмотрел на него Мартин.
– Да нет, – пожал он плечами. – Не люблю я этого, – и, решив, что с Мартином можно в открытую, пояснил: – Пьяный я болтаю много, язык не держу. А кому это нужно?
– Верно, – кивнул Мартин. – Ладно. И без спиртного можно. Завтра в комендатуру пойдёшь?
– Да. И буду сразу на выезд проситься. Догонять.
– Ну, это понятно. А потом?
– Что потом? – не понял он.
– Найдёшь дочь. И жену…
– Думаешь… это она? – перебил он Мартина.
Мартин пожал плечами.
– После «трамвая» не живут, Мартин, – тихо сказал он.
– Я видел, как после такого выживали, – возразил Мартин, – что по любым счетам умереть должны были. А жили. Всё возможно. Всё. Запомни. И вот что. Если это она, то после такого… понимаешь, Эркин, женщине не боль страшна, а то, что её силой взяли, против её воли, женщина после этого… – Мартин замялся, подбирая слова, – всех мужчин врагами считает, и… это ей уже никогда в радость не будет. Если это она, если она всё-таки выжила, ты будь… ну, помягче с ней, не лезь с этим, – и, видя его изумление, улыбнулся. – Нам ведь одно всегда нужно. Дорвёмся… и голову теряем.
– Я не знал… не думал об этом, – он нахмурился, припоминая. – Не видел, чтоб после «трамвая» жили. Сразу не умерла, так на Пустырь всё равно свезут. Спасибо, Мартин, конечно, только… не верится мне, что это… она.
Мартин кивнул.
– Я понимаю. Я вот ещё о чём подумал. Тот тип, что рассказал тебе о ней, он… кто? Понимаешь, если он заинтересован… мог и наврать, чтобы ты её не искал.
Он потрясённо выругался, а Мартин продолжал:
– Понимаешь, бывает такое. Был вот случай. Один… шибко шустрый. В отпуск поехал. А там у него и ещё одного… ну, за одной они оба ухаживали. Так ей он сказал, что того, другого, убили, а ему написал, что она без него загуляла и по рукам пошла. Ну и оказался при всех козырях. Вышла она за него.
– И долго этот шустрый потом прожил? – поинтересовался он.
Мартин довольно ухмыльнулся.
– Шальная пуля. На фронте – дело обычное…
…Эркин повернулся на спину, закинул руки за голову. Может, и впрямь беляк этот, как его, Рассел, соврал, и выжила Женя. Спасибо Мартину, предупредил. Теперь если встретит Женю, то… пальцем, конечно, не дотронется. Может, потому и молчало у него сердце. Что на цветном кладбище, что на белом. Но и на Андрея молчало. И во сне он их живыми видит. Чёрт, совсем голова кругом. И устал, и под веками как песок насыпан, а сна нет. Эх, была бы комендатура здесь раньше, ведь ничего бы такого не было. Как Мартин сказал, услышав про неё? А! Дверь до кражи запирать надо, а потом уже незачем. Верно, конечно, но… ладно, надо спать.
Колумбия
Пригород
По дороге домой Тим купил большое яблоко. Такое большое, что Дим уснул, не доев. Тим осторожно вынул остаток из его кулачка и положил на стол. Ящик, поставленный набок – стол и шкаф сразу. Ну да, мебелью он так и не обзавёлся, даже не думал об этом. Одеть и накормить Дима, укрыть его, поесть самому, он сам себе нужен только для того, чтобы Дим не остался один. В Цветном он не поселился из-за Дима, да и до работы было слишком далеко, а в белых кварталах ни на что, кроме этого сарайчика, он, при его заработках к тому же, не мог рассчитывать. Здесь его оставили в покое. Сарай на задворках, ящики вместо мебели, вода в колонке на другом конце сада, печка, жрущая уйму дров и нагревающая сарай от силы на три часа, но… но никто не донимает ни его, ни Дима вопросами. Как её звали, эту весьма почтенную пожилую леди? Эйди? Да неважно. Они прожили у неё почти месяц. Отдельная комната, мебель, бельё, он может раз в неделю купать мальчика в ванне, завтрак и обед, а при необходимости и ленч мальчику, он, разумеется, убирает весь дом, работает в саду и ещё деньгами… Его устраивало всё. Но она стала расспрашивать Дима о родителях, а когда он зашёл к ней заплатить за очередную неделю, сказала:
– Вы совершили благородный поступок, сохранив мальчика, но теперь его надо вернуть в надлежащую среду, вы понимаете? – он кивнул. – Ваша выдумка о Горелом Поле была весьма остроумна и, разумеется, оправдана в тех условиях, но теперь она излишня. К тому же, Горелое Поле – это русская пропаганда и не нужно, чтобы мальчик повторял её. Это может затруднить ему дальнейшую жизнь. Я могу похлопотать о поиске родственников бедняжки, а пока ему, безусловно, будет лучше в монастырском пансионе для сирот.
Он поблагодарил, положил как всегда деньги на стол и ушёл. Когда стемнело и она уснула, он одел спящего Дима и ушёл, неся сына на руках.
Тим оглядел зашитую рубашку – всё-таки от частых стирок швы ползут, но не ходить же в грязном – и стал убирать. Летом из-за ещё одного такого бегства ему пришлось бросить часть вещей и зимнее пальто Дима. Так что теперь он всё держал под рукой, а уходя на работу, почти всё брал с собой. Хорошо, уже холодно, и тёплая одежда на них. Оделись и пошли. Как тогда, той зимой.
Тим задул коптилку, лёг рядом с Димом и натянул на плечи сшитое из мешков одеяло. Дим сонно вздохнул и, как всегда, обнял его за шею. Так у них повелось с той ночи…
…Дим, но он ещё не знал его имени, шёл рядом, держась за его палец. И каждый шаг отдавался болью по всей руке. От пальца до плеча. Малыш бодро топотал босыми ножками и болтал без умолку. Он плохо понимал эту болтовню. И от множества незнакомых слов, и от туманящей голову боли. Малыш, конечно, устал и замёрз, и хотел есть, но не просил и не жаловался. Дальше всё путалось. Вроде он наклонился, и малыш вытащил у него из кармана кусок хлеба. А потом он, кажется, нёс его на руках. Ничего не чувствуя и не соображая от боли. Уходя от липнущего к лицу и горлу запаха Горелого Поля. А потом на секунду очнулся, и ничего не мог понять. Он сидит на земляном полу в каком-то сарае, вжимаясь в угол. И у него на коленях свернулся усталый изголодавшийся малыш. И его руки охватывают малыша сверху, прикрывая полами расстёгнутой куртки. Но… но кто расстегнул ему куртку? Сам он этого не мог сделать, он же горит, у него руки до плеч онемели. Но и мальчик, даже с его слов, справиться с застёжкой не мог. Значит, что? Значит, руки работают?! Но он не чувствует их. И боль… то нахлынет, то отпустит. И не дёрнись, не застони: пригрелся малыш, обхватил его за шею, уткнувшись макушкой ему под подбородок, и уже не всхлипывает во сне, а посапывает…
…Тим осторожно, чтобы не побеспокоить Дима, лёг поудобнее. Нет, ничего толком он не помнит. Куда-то они шли. Ночами. Днём он прятал Дима и прятался сам. Где-то достал какие-то обноски, смастерил из них малышу одежонку. Где-то доставал еду. И сам не заметил, как кончилась, куда-то ушла боль, руки обрели силу и ловкость. Падал и таял снег. А у Дима – он уже знал его имя – не было башмаков. Те, что он нашёл, были велики, мешали ходить и не позволяли бегать. И он понял, что иного выхода нет…
…Он устроил Диму убежище-пещерку в развалинах и оставил его там.
– Сиди тихо, Дим. Голоса не подавай.
– Пап, а ты вернёшься?
– А как же.
– Ты за едой пойдёшь?
– Да. Держи хлеб. Захочешь есть – пожуёшь, только не вылезай. Понял?
– Ага.
Он загородил лаз в пещерку, убедился, что малыша ни с какой стороны не видно, и пошёл. Легко ступая, как скользя, бесшумно и бесследно. Разбитые в щебёнку и практически целые дома вперемешку. Развалин прибавилось, но он уверен: здесь он был и идёт правильно. Вот и нужный дом. Смотри-ка уцелел. Удачно. Он вскрыл парадную дверь и вошёл в тёмный подъезд. Достал пистолет и стал подниматься по лестнице. Четвёртый этаж, две двери. Ему нужна левая. Вот она. Пальцами он нащупал кругляш номера. Да, девяносто пять. Точно. Прислушался. За дверью нежилая тишина. Он вытащил универсальную отмычку. Три замка. Не страшно. Замки простые. И кусачки не понадобились: цепочка не накинута. Точно, квартира брошена. Но на всякий случай он быстро, подсвечивая себе фонариком, прошёлся по квартире. Пусто. И бежали не второпях, так что возвращаться вряд ли надумают. Отлично! Он вышел, запер за собой дверь, снова все три замка и приладил секретку, по которой мог сразу определить: не входил ли кто без него. И уже тогда побежал за Димом…
…Не открывая глаз, Тим прислушался. Нет, это ветер, всё спокойно. Он может спать дальше…
…Дим ждал его на месте и даже хлеб не весь съел.
– Пошли, – шепнул он.
Дим послушно уцепился за него. Для скорости он взял Дима на руки и побежал. Обе секретки – на парадной и квартирной дверях – были целы. Когда вошли в квартиру, он ещё раз прислушался, тщательно запер за собой дверь, но цепочку трогать не стал и, велев Диму стоять на месте, пошёл к окнам. Он хорошо помнил, что светомаскировку здесь соблюдали тщательно, но проверил. Шторы были опущены и плотно прилегали к рамам. Но выключатель щёлкнул впустую. Света не было, а если и воды нет… то хреново. Но хоть под крышей переночевать – это сейчас удача.
– Дим, иди ко мне, сынок.
Подшаркивая, везя по полу слишком большие башмаки, малыш подошёл к нему. Он взял его на руки и, подсвечивая себе фонариком, пошёл в спальню. К его изумлению, оказалось, что и электричество, и вода не отключены. А просто во всех люстрах и лампах вывернуты лампочки. А вделанные в стену над кроватью в спальне бра и лампы в ванной действуют. Дим с интересом озирался по сторонам, сидя на кровати.
– А чего, пап, мы здесь делать будем?
– Сначала вымоемся. А там посмотрим.
Он отвёл Дима в ванную.
– Раздевайся, Дим. Сейчас я воду пущу.
И тут ему послышался очень далёкий слабый шум. Даже не послышался, а как укололо что-то. Он рывком втолкнул Дима обратно в спальню, выключил всюду свет.
– Ложись под кровать и жди меня.
И побежал в холл. Ему не показалось: кто-то отпирал замки. Не спеша, не пробуя, а уверенно, по-хозяйски.
Он встал к стене рядом с дверью так, чтобы вошедшие оказались к нему спиной. Света нет, так что… Вошёл один. Захлопнул дверь, уверенно накинул цепочку и повернул засов, ударил ладонью по выключателю, выругался и шагнул вперёд. И тогда он, отделившись от стены, ткнул пистолетом точно в затылок и тихо сказал:
– Руки вверх.
Пришелец молча выполнил приказ. Обыск занял меньше минуты. В штатском. Пистолет под мышкой. Бумажник. По-прежнему одной рукой он завёл пришельцу руки назад, надел наручники и уже тогда подсечкой свалил на пол. Включил фонарик и осветил творожно-белое искажённое страхом лицо.
– Что тебе здесь надо? – спросил он.
Разглядеть его за фонарным светом беляк не мог и молчал. То ли от страха, то ли… Он провёл лучом по его телу, снова осветил лицо. И беляк заговорил.
– Тебя прислали убить меня, я знаю.
Вот теперь он окончательно узнал. Это с ним говорил хозяин, именно здесь, в этой квартире. На ночь его тогда заперли в рабской камере рядом с кабинетом. Вот и решение. Он рывком поставил беляка на ноги и повёл в кабинет, подсвечивая себе фонариком.
– Послушай…
– Заткнись, – он говорил тихо, но чётко.
Ему было важно одно: Дим не должен ничего слышать. В кабинете он пихнул беляка в кресло и попробовал свет. Зажглась настольная лампа. А вот и нужная дверь. Он открыл её, и в камере автоматически включился свет. Всё работает. Отлично.
– Послушай, – заговорил снова беляк. – За баром сейф. Там деньги. Возьми все. Хватит и тебе, и… тому, кто тебя послал.
Он не отвечал. Приготовив всё, подошёл к беляку, поставил того на ноги и ввёл в камеру. Надел на него ошейник, прикреплённый цепью к вделанному в стену кольцу, запер замок и спрятал ключ в карман брюк. Потом ловко, одним умелым движением расстегнул на беляке наручники и тут же застегнул их снова, сцепив тому руки уже спереди. И только тогда заговорил:
– Ну вот, до унитаза цепочки хватает, расстегнуться сумеешь.
– Ты… ты не убьёшь меня?
Уже в дверях он обернулся.
– Неохота мараться, сэр.
И тщательно запер за собой дверь. Стены здесь надёжные. Так что беляк может орать и вопить, сколько хочет. Он выключил лампу в кабинете и побежал в спальню.
– Дим, вылезай.
– Ага, – ответил тоненький голосок.
Он включил бра и помог Диму вылезти.
– Всё в порядке, пап?
– Да. Я только ещё дверь запру, и всё.
– Я с тобой, – сразу вцепился в его куртку Дим.
– Нет. Жди здесь.
И малыш послушно разжал пальцы. Он ещё раз прошёлся по квартире, проверяя шторы, проверил дверь. Подумав, подпёр её, подтащив тяжёлое дубовое кресло от камина. Не остановит, так нашумит. И уже спокойно вернулся в спальню. Дим ждал его, смирно сидя на кровати. Дверь в спальню он тоже запер на задвижку и улыбнулся малышу. Дим просиял широченной улыбкой и вскочил.
– А теперь что?
– Теперь будем мыться, – весело ответил он, стаскивая с себя куртку.
Он разделся, сложив одежду так, чтобы быстро одеться, если что, и чтоб оружие было под рукой. Трусы и рубашку он взял с собой. Выстирает заодно.
– Пошли, Дим.
В ванной нашлись и мыло, и полотенца, и даже бритвенный прибор. Значит, этот тип семью куда-то отправил, а сам жильём пользуется. Тогда и на кухне кое-что может найтись. Совсем хорошо. Он вымыл Дима под душем, наполнил ванну, посадил мальчика туда играть с мыльницей и губкой и стал мыться сам…
…Тим проснулся вовремя и вытащил Дима из постели до «катастрофы». Накинув на него свою куртку, вывел наружу, потом так же отвёл и уложил опять. Дим даже не просыпался. Ложась, Тим посмотрел на часы. Светящиеся стрелки показывали час ночи. Ну, времени навалом. И для сна, и для воспоминаний. Об этом вспоминалось легко…
…Вымыв Дима ещё раз, он завернул его в пушистое полотенце и отнёс в спальню. Уже уверенно – квартира оказалась жилой – нашёл в комоде мужскую рубашку и носки и одел Дима. Носки доходили выше колен и сваливались, но… детские поищем потом. И сам оделся. Носки, рубашка, трусы. Беляк не обеднеет, а своё он всё выстирал и пусть пока сохнет.
– Так, Дим, теперь пойдём на кухню еду искать.
Нашлась и еда. И плита работала. Он сварил кофе, сделал сэндвичи. Подумал и, сердясь на себя, налил ещё кружку, взял её и два сэндвича.
– Ешь, Дим, я сейчас приду.
И пошёл в рабскую камеру за кабинетом.
Беляк лежал на нарах и при его появлении вскочил на ноги.
– Чего тебе?
Он молча поставил в положенное место кружку и сэндвичи и повернулся уходить.
– Слушай, – дёрнулся, зазвенев цепью, беляк. – Хочешь убить – убей, но не издевайся.
Он обернулся.
– Это не издевательство, сэр. Это оптимальные условия содержания. И еда хорошая. Спокойной ночи, сэр, – и, не дослушав ответного ругательства, запер за собой дверь.
В кухне Дим спал, сидя за столом и положив голову с рассыпавшимися белыми волосами на руки. Он, ещё когда мыл его, удивлялся, какой Дим беленький. И худенький. Кровь на Диме тогда, к счастью, оказалась чужой. Во всяком случае, царапин и струпьев на маленьком тельце хватало, но, насколько он понимал, ничего опасного. Он вытащил Дима из-за стола и на руках отнёс в спальню. Откинул покрывало. Одеяло, простыни…
– Пап, ты здесь?
– Здесь-здесь, спи…
…Это там или уже сейчас? Неважно. Тим вздохнул и осторожно повернулся. И тут же так же вздохнул во сне Дим. Ну что ж, обошлось тогда, обойдётся и сейчас. Тогда…
…Тогда они долго просидели в этой квартире. Когда он был здесь с хозяином, ему слышались детские голоса. Почему и пошёл сюда, рассчитывая найти одежду для Дима. Дети здесь действительно были. Судя по оставшейся одежде, мальчик и девочка. Но девочка старше Дима, а мальчик моложе. Он обшарил кладовки, всё переворошил. Но нашёл. Ботинки, правда, опять оказались великоваты, но ненамного и на две пары носков сойдёт. И остального удалось набрать. Он одел Дима, оделся сам.
– Пап, а зачем мы уходим?
– Нам нельзя здесь оставаться, Дим.
– Здесь хорошо.
Он кивнул, помогая Диму застегнуть куртку. По его часам была ночь. Он выключил свет, осторожно отогнул угол шторы и выглянул. Да, ночь. В холле он оттащил к камину загораживающее дверь кресло.
– Стой здесь, Дим. Я сейчас.
И пошёл в рабскую камеру.
– Мало? Не натешился? – встретил его беляк.
Он сделал ложный выпад и, когда беляк шарахнулся, ударил его рукояткой пистолета по голове. Крови нет, но отключка надёжная. И уже с бесчувственного тела снял наручники и ошейник. Вытащил беляка в кабинет, положил на пол, расстегнул на нём рубашку и брюки. Вот и всё. Отлежится. И – он решил это ещё прошлой ночью, лёжа в кровати рядом с наконец-то спокойно, без всхлипов спящим Димом – достал и положил на стол деньги. Сутки они с Димом здесь жили, всем пользовались, взяли кое-какие вещи… надо заплатить за постой. Пусть беляк думает, что хочет. Когда тот очнётся, они будут уже далеко…
…Тим улыбнулся, не открывая глаз. Всяко потом приходилось. Когда убедился, что пришли русские, стал искать работу. Деньги, что ему на прощание дал временный хозяин, на удивление быстро стали пустыми бумажками. Последние сотни он отдал Диму играть. И сейчас вроде всё устроилось. Старый Серж сказал, чтобы он с утра зашёл поговорить о деле. Из-за тех денег, наверное. Конечно, если майор даст ему бумагу на Дима, будет совсем отлично. До Рождества работа у него есть, а если русские ещё на год останутся, то и с работой без проблем. Но сарай этот утеплять как-то надо. Если не придётся больше платить, то он сможет купить… Ну, Диму фрукты. Игрушки. И начнёт что-то делать с сараем. На летнюю, даже на осеннюю ночь печки хватает, а зимой… зимой придётся плохо. А если… а если попросить Старого Сержа помочь с жильём. Скажем… койка в казарме. Дим маленький, они улягутся. Правда, тот тип говорил, что если дознаются, как он Дима с собой укладывает, то за разврат мальчика отберут. Но это же он для тепла. А вообще-то… соврал в одном, так и в другом правды нет. Ладно. Майор обещал, что Дима не отнимут. Это главное. А в остальном он на всё согласен.
Отросшие волосы Дима щекочут ему щёку. Постричь надо. Весной он тогда здорово устроился. В разорённой парикмахерской взял машинку и снял Диму всё наголо. И себе. По-рабски. И уже отросло. У него самого мало заметно, а у Дима целая шапка. Ну, это не самое страшное. И, кажется, пора вставать. Затопить печку, вскипятить воды. Пока всё это сделаешь, и на работу пора. Хлеба он купит по дороге. Здесь из-за крыс ничего съестного держать нельзя.
Тим мягко снял с груди ручку сына и встал, укутал его, накрыл сверху своей курткой. И поёживаясь от предутреннего, ощутимо тянущего из-под двери холодка, занялся печкой.