– Кто там? – тихо, но очень чётко спросил Роберт.
И услышал такой же тихий чёткий ответ:
– Джонатан Бредли.
Роберт отпер дверь.
– Добрый день, сэр, входите, сэр.
Джонатан вошёл и снял шляпу.
– Рад видеть вас парни. Как дела?
– Всё тихо, сэр, – ответил Роберт, жестом приглашая Джонатана в холл первого этажа.
– Слишком тихо, сэр, – невесело улыбнулся Найджел.
Джонатан внимательно оглядел их и улыбнулся.
– И давно тихо?
– С утра вторника, сэр, – ответил Роберт.
– Тогда не страшно, – утешил их Джонатан.
– Вы думаете, сэр…? – начал Метьюз.
– А вы думали, всё вам будет удаваться? – хмыкнул Джонатан. – Кто-нибудь лез?
– Нет, сэр, – покачал головой Роберт.
– Сэр, – предложил вдруг Найджел, – вы ведь с дороги, хотите кофе, сэр?
– Кофе? – удивился Джонатан и рассмеялся. – Кофе с устатку?
Парни переглянулись с радостным удивлением.
– Вы знаете это, сэр?
– Слышал как-то, – Джонатан невольно помрачнел. – Эркин рассказывал.
Парни снова переглянулись, но уже иначе.
– Вы знаете, что с ним сейчас, сэр? – осторожно спросил Метьюз.
– Он арестован, – коротко ответил Джонатан и тут же понял, что надо рассказать подробнее. – В городе, где он жил, были бои.
Они кивнули.
– У нас было тихо, – сказал Роберт. – Мы только слышали стрельбу, издали, – и что-то решив, улыбнулся. – Сэр. Вы с дороги. Давайте мы вам сейчас массаж сделаем, а потом вы выпьете кофе.
Джонатан открыл было рот, но Роберт уже распоряжался.
– Готовьте кабину, парни.
– Пятая готова, – сказал, подбегая к ним, Найджел, уже сменивший обычные штаны и ковбойку на светло-жёлтую форму массажиста.
– Сюда, сэр. Раздевайтесь, сэр. Прошу вас, сэр.
Роберт уже тоже переоделся. И Джонатан был раздет и уложен на массажный стол так быстро и ловко, что и опомниться не успел. Тонкий, еле намеченный запах «Горной лаванды». И руки, мягкие сильные руки на его теле. Джонатан невольно закрыл глаза.
– Вы расслабьтесь, сэр. Вот так, сэр. Спасибо, сэр.
Четыре руки. Да, несравнимо с тем, что делал тогда Эркин. Но тогда на земле, через одежду… Нет, парни – классные мастера. И негромкие усыпляющие голоса.
– Вот так… Ага, здесь ещё… Руки поверни…
– Парни, – с трудом шевеля ставшими вдруг мягкими и безвольными губами, сказал Джонатан. – Мне ещё в пару мест надо успеть.
– Мы понимаем, сэр. Это бодрящий массаж, сэр.
Бодрящий? Это что – бодро спать несколько суток, а не сонно мотаться на грузовике и вести полные осторожных недомолвок разговоры? Но как же хорошо. Забыть обо всём и плыть в мягких тёплых волнах, растворяться в них. Фредди тогда всего неделю провёл на Южных Островах, а рассказывал… Да, это оно, памятное с далёкого детства тёплое, прогретое солнцем море… Его переворачивают с боку на бок, укладывают руки и ноги…
– Сделай лицо, Найдж.
– Да, знаю.
Подушечки пальцев скользят по его лбу, скулам, шее, вокруг рта, по краю глазниц…
– Роб, у меня готово.
– Ага, Мет, мы сейчас тоже.
Что готово? А, неважно что, его уже нет, он исчез, растворился в этом тёплом, золотистом от солнечного света, безмятежном мире. Хруст разворачиваемой простыни, гладкая от крахмала ткань приятной прохладой ложится на тело.
– Пять минут полежите, сэр, и тогда можете одеваться.
Он не ответил этому голосу, он даже не понял сказанного, а может, этого совсем не было, или говорили кому-то другому.
Джонатан не сознавал, сколько он так лежал, но вдруг тёплая волна отхлынула, оставив его распростёртым на пляже, и он ощутил своё тело и как-то сразу понял, где он и что с ним. Он открыл глаза и рывком сел. И сразу увидел улыбающегося Найджела.
– Пожалуйста, ваша одежда, сэр. Вам помочь, сэр?
– Спасибо, я сам, – ответил Джонатан.
Найджел слегка склонил голову и вышел. Джонатан потёр лицо ладонями, отбросил простыню и слез со стола. Однако постарались парни. И впрямь… бодрящий. Он быстро оделся, чувствуя, как играет в нём кровь, словно вскипая пузырьками шампанского. Таким сильным в то же время ловким и гибким он себя давно не ощущал.
В холле его встретил Метьюз.
– Кофе готов, сэр.
– Спасибо, – кивнул Джонатан. – Наверх?
– Да, сэр.
Запах кофе чувствовался уже на лестнице. И Роберт с Найджелом, опять переодевшиеся в ковбойки и рабские штаны, ждали их в дверях кухни, но Джонатан подошёл к одинокому письменному столу в просторном от пустоты холле и достал бумажник.
– Сколько с меня, парни?
Они быстро переглянулись.
– Сэр, вы наш гость, – сказал Роберт.
– Как гость я выпью с вами кофе, – спокойно, с твёрдой улыбкой ответил Джонатан. – А это ваша работа. Ваш бизнес. Никогда не путайте бизнес с… чувствами. Сколько?
Они снова переглянулись, и Роберт подошёл к Джонатану.
– Бодрящий массаж по двойному тарифу, сэр. Сорок восемь кредиток, сэр.
Джонатан отсчитал пять десяток и улыбнулся уже озорно:
– И две кредитки чаевых.
– Спасибо, сэр, – Роберт взял деньги и улыбнулся такой же озорной улыбкой. – Заходите ещё, сэр.
– Не премину, – рассмеялся Джонатан.
Рассмеялись и парни.
Роберт задержался у стола, чтобы записать в книгу полученные деньги, и пришёл в кухню, когда все уже сидели за столом, а Найджел разливал по кружкам кофе.
– Настоящий? – весело удивился Джонатан. – Спасибо, парни.
– На здоровье, сэр, – ответил за всех Роберт, садясь к столу. – Извините, сэр, но мы не купили ещё посуды.
На столе жестяные, отмытые до блеска помятые кружки, в такой же жестяной миске хрустящие хлебцы с изюмом. Увидев их, Джонатан сразу сообразил, что пока Роберт и Найджел делали ему массаж, Метьюз бегал за покупками. Да, когда он входил в дом, пахло совсем другим, «рабским» кофе.
– Как у вас началось, парни? На Хэллоуин.
– Ну, в понедельник всё было как обычно, сэр.
– Да, и ночь тихо прошла.
– А во вторник началось.
– Как? – с искренним интересом спросил Джонатан.
– Ну, рано, на рассвете ещё, – стал рассказывать Роберт, – пришёл один… Помните, сэр, он приходил и ругался? Сэр Фредди ещё сказал тогда, чтобы за ругань брать с него двойную плату, – Джонатан настороженно кивнул. – Он принёс нам листовку. Про торги, сортировки и прочее.
– Он показал её вам? – осторожно спросил Джонатан.
– Прочитал, – ответил Найджел и в ответ на укоризненные взгляды Роберта и Метьюза несогласно тряхнул головой. – Он палач, сэр, а они все были грамотными, – и явно продолжая начатый ещё раньше спор: – Нас он предупредил, спасибо ему, меня хотел до комендатуры проводить, тоже спасибо, а потом он что творил? Ну, был у него на тех беляков, простите, сэр, зуб, а дети при чём? Это как? И что который день от дома никто не отходит, это тоже… ему спасибо. Не так, что ли?
– Ну, ладно, – Метьюз, сдерживаясь, отхлебнул кофе. – А что палач он, ты с чего взял?
– А с того, – помрачнел Найджел. – Знаю, и всё.
– Ты ходил в комендатуру, Найджел? – спросил, возвращая разговор в прежнее русло, Джонатан.
– Да, сэр. Взял у него листовку и побежал.
– Да, мы сначала не поверили даже, сэр, но тут пришёл сэр Дэннис, подрядчик, – Джонатан кивнул, – и сказал, чтобы не открывались и сидели тихо.
– А если кто полезет, то чтобы посылали к нему, сэр.
– Да, сэр. И мы поняли, что это серьёзно.
– Ну и как, проводил он тебя?
– Я отказался, сэр, – Найджел усмехнулся. – Сам добежал. Страху, правда, набрался, конечно.
– А обратно?
– Обратно меня русские на грузовике привезли. И до самого дома проводили, сэр.
Джонатан кивнул.
– Рад, что у вас всё обошлось, парни, – Джонатан допил кофе. – Думаю, с понедельника клиенты опять пойдут. А на будущее имейте в виду. То в горку, то под горку, а по ровному редко бывает.
Последнюю фразу он сказал ковбойским говором, и парни не сразу поняли, а поняв – всё-таки летом крутились среди ковбоев – дружно рассмеялись.
– Да, сэр.
– Оно так и есть, сэр.
Джонатан встал.
– Спасибо за кофе, парни. Всё. До встречи.
– До встречи, сэр.
– Всегда рады вас видеть, сэр.
Они проводили его до дверей. И уже во дворе, остановившись закурить, Джонатан услышал над головой тихое:
– Зачем ты ему так про того сказал?
И ответ:
– Чтоб знал, кто у него за спиной может оказаться. Я эти кожаные куртки всю жизнь помнить буду.
Чувствуя, что остального ему слышать совсем не надо, Джонатан ушёл.
Так, теперь к Дэннису, ещё кое-куда, и в дорогу. Ну, надо же, что за штука такая – бодрящий массаж. Тело как на пружинах, горы свернёшь. Да, это уже профессионалы. Но получается… получается, что именно Найджел и переполошил русских. И значит, этот, телохранитель Ротбуса, пришёл к парням и предупредил, а Дэннис уже был потом, и Найджел помчался к русским. Лихо! Ладно, эту информацию пока в копилку, а там видно будет.
…Найджел вымыл и расставил на сушке кружки.
– Роб, надо всё-таки посуду купить.
– Да, – Роберт вертел в руках пёструю банку из-под кофе. – Неловко получилось, – поставил банку в шкаф. – Ещё на три раза хватит. Но так-то он довольный ушёл. Может, и впрямь… пойдут с понедельника.
Найджел оглядел убранную кухню и вытер руки.
– Пойдут, Роб. Ты вспомни. Кто у нас хоть раз побывал, тот уже ходит. Что, потянемся или сад будем делать?
– Найдж, – Метьюз оторвался от дверного косяка и подошёл к Роберту. – Откуда ты знаешь про палачей?
Найджел резко отвернулся от них, опёрся руками о края раковины и застыл так. Они молча ждали. И Найджел, не оборачиваясь, заговорил:
– Я полгода домашним был. У хозяина был такой… в куртке. И меня ему давали. В утеху. Хозяин женщин не терпел, а такому… в награду положено. А потом… потом хозяин ушёл и не вернулся. Я трое суток в камере голодный сидел, гореть чуть не начал. Приехала полиция, и меня отправили в распределитель. Как бесхозное имущество. Оттуда уже в Палас попал. Ну, и дальше…
– А тот?
– Раб-телохранитель называется. А так-то он палач, все они – палачи. А тот… он с хозяином ушёл. Как всегда. И больше я не видел его. Вот и всё.
– Найдж, так этот…?
– Нет, не тот, куртка та же, да и остальное. Он – палач. И не надо об этом. Не надо. Я же опять ночью спать не буду, чтоб не кричать. Как вспомню… – он не договорил, замотал головой и вдруг стал клониться вперёд, будто падал.
Метьюз и Роберт подбежали к нему, подхватили с двух сторон.
– Ну, Найдж, спокойно.
– Мы с тобой.
– Ты что, Найдж?
Он бессильно обвисал в их руках, запрокидывая голову. Они быстро провели, почти пронесли его через холл в его комнату, пустую, как и их. Самодельный топчан, застеленный ковбойским одеялом, две табуретки и всё… Уложили на постель, Роберт расстегнул на нём и распахнул ковбойку, открывая грудь, распустил узел на штанах, но раздевать не стал, только растянул, чтобы ничего не мешало дыханию.
– Принеси воды, Мет.
– Не надо, – слабо ответил Найджел.
Его ставшее бледно-жёлтым лицо постепенно темнело, возвращаясь к прежнему бронзовому цвету с особо ценимым красноватым индейским оттенком, из-под плотно зажмуренных век выкатилась слеза.
– Прости, Найдж, – тихо сказал Роб- Мы не хотели.
– Правда, не хотели, – виновато кивнул Мет.
– Я знаю, – по-прежнему слабо не сказал, выдохнул Найджел. – И вы простите.
Роберт сел на край топчана и взял его за руку, и тут же Метьюз присел на корточки и ловко вплёл свои пальцы в их рукопожатие. Найджел слабо всхлипнул. С минуту они оставались неподвижными, сцепив руки, и наконец Найджел открыл глаза и улыбнулся.
Они рывком расцепили пальцы, Найджел затянул узел на штанах и одним ловким гибким движением вскочил на ноги.
– Ну как, в сад? Решай, Роб.
– В сад, – кивнул Роберт и встал. – Листву уберём, и газон подстричь надо, и изгородь.
– Дело, – улыбнулся, вставая, Мет.
Они пошли вниз, разговаривая о покупке посуды, и что эта работа в саду, видно, последняя, ноябрь всё-таки, и из одежды подкупить надо, ещё до Хэллоуина думали, да, джинсы, дорогие, зато надолго, подумать надо, в церковь в рабском ходим, позоримся только, как шакалы, да уж, ладно, на той неделе подумаем, – говорили сразу обо всём, забивая этой мелочью то страшное, что тянулось за ними, за каждым из них.
Они работали в своём маленьком саду, подстригая разросшуюся изгородь, сгребая листья… – в принципе работа знакомая, даже привычная. В Паласах тоже были и газоны, и садики во внутренних дворах. Для любителей «естественности». И за привычной работой они привычно перешли на камерный шёпот.
ВЧ № 4712
Автобат
Благодушно улыбаясь, Гольцев шёл по просторному двору автохозяйства. Здесь, как во множестве других и самых разных мест, его знали в лицо, окликали, здоровались. Были и те, кто знал в лицо его отца, а то и деда, для кого он остаётся Сашкой, какие бы погоны ни носил. Хотя здесь, несмотря на общее отличное знание Устава, к званиям относились… скажем так, весьма выборочно. Гольцев охотно балагурил со знакомыми, обменивался последними новостями и неизбежными сплетнями. Затеявших эту суматоху с поворотом крыли от души: к Рождеству уже домой собирались, а теперь, как пить дать, ещё не меньше года здесь просидим. Гольцев искренне поддакивал и выдавал свои характеристики всей этой расистской имперской сволочи. Заодно, как всегда, дружно проезжались по начальству, что зажралось, мышей не ловит, а на нас отыгрывается.
Так постепенно, и не привлекая – как он надеялся – особого внимания, Гольцев добрался до старшего сержанта Сергея Савельевича Шубина, он же – для избранных – Дядя Серёжа или Савельич, широко известного в узких кругах специалиста, что в моторах разбирался, когда и телег ещё не было. Почтительно слушая нелицеприятное мнение Савельича о последних разработках усиленной легковушки – броню навесили, а мотор прежний, тьфу! – Гольцев заметил чумазого светловолосого мальчишку, бегавшего среди машин в пальтишке, явно перешитом из офицерского мундира имперской армии.
– Дядя Серёжа, а это чей шпингалет?
– А, – хмыкнул Савельич, – это Тима сынишка. Не знаешь его? – Гольцев мотнул головой. – Толковый мужик. Хоть и парень ещё.
Гольцев с невольным удивлением посмотрел на Савельича: такая характеристика стоила очень многого.
– А это Димка, сынишка его. Я его по-нашему Димкой зову, а так-то он Дим.
Савельич пыхнул сигаретой, рассеянно следя зорко прищуренными глазами за мальчиком и высоким парнем, копающимся в моторе. Гольцев также слегка прищурился, разглядывая парня. Лицо и руки скрывались под поднятым капотом, но чёрная кожаная куртка, чёрные штаны с обилием карманов, ботинки… парень переступил, и на мгновение блеснула металлическая оковка. Гольцев сплюнул и раздавил окурок подошвой.
– Парень толковый, – твёрдо сказал Савельич.
Гольцев кивнул.
– Всё будет в порядке, Дядя Серёжа, – и не спеша пошёл к ремонтируемой машине.
– Пап, а если, – мальчик, не договорив, обернулся к подходившему Гольцеву.
Парень вытащил из-под крышки капота голову и выпрямился. Его круглое чёрное лицо ещё улыбалось, но глаза стали настороженными. Мальчишка быстро перебежал и встал за ним.
– Привет, – дружелюбно сказал по-английски Гольцев.
– Здравствуйте, сэр, – прозвучал осторожно вежливый ответ.
Мальчишка осторожно выглядывал из-за него. Гольцев опустил глаза, поглядел на бледное, в мазутных и ещё каких-то пятнах личико и улыбнулся. Но серо-зелёные глаза остались напряжённо внимательными, а тонкие пальчики впивались в кожу куртки.
– Твой? – попробовал наладить контакт Гольцев.
– Да, сэр.
– И сколько ему?
И вдруг неожиданное:
– Он только ростом маленький, сэр. Он мне помогает, сэр.
И тоненькое детское:
– Я сильный, сэр. Я могу работать, сэр.
Гольцев почувствовал, что краснеет. Такого оборота он никак не ждал. И как теперь из этого вылезать – неизвестно.
– Ты что? – растерянно спросил он. – Ты чего несёшь?
Большая чёрная ладонь легла на голову мальчика и отодвинула его назад, за спину.
– Я просто так спросил, – попытался объяснить Гольцев.
– Да, сэр. Мне разрешили приводить его с собой, сэр.
– Тебе не с кем его оставить?
– Мне разрешили, сэр, – тихо ответил негр.
Гольцев рассердился на себя: разговор шёл не туда и не так. Придётся впрямую.
– Тебя зовут Тим?
– Да, сэр.
– Я хочу поговорить с тобой.
Негр вздохнул и опустил голову.
– Да, сэр.
– Заладил, – заставил себя улыбнуться Гольцев. – Пошли, сядем где-нибудь, чтоб нам не мешали.
Негр взял тряпку и тщательно, палец за пальцем, вытер руки.
– Да, сэр.
Гольцев огляделся по сторонам. Что ж, придётся в дежурку.
– Пошли, Тим.
Негр молча опустил крышку капота.
– Димка, – позвал вдруг Савельич. Он незаметно подошёл к ним и, когда Гольцев и негр обернулись к нему, улыбнулся и сказал по-русски: – Иди сюда, не мешай отцу, – и по-английски Тиму: – Не бойся. Я пригляжу.
Гольцев про себя мимолётно удивился лёгкости, с которой Савельич говорил по-английски, хотя… когда надо, тогда и умеем, и умеем так, как надо. Тим мягко отодвинул мальчишку от себя к Савельичу и, по-прежнему глядя себе под ноги, пошёл с Гольцевым.
В дежурке было пусто. Народ здесь опытный, с полуслова-полувзгляда всё понимает. Гольцев решительно переставил стулья так, чтобы стол их не разделял.
– Садись, Тим. Куришь?
Тин неопределённо повёл плечами.
– Иногда, сэр.
Гольцев достал и распечатал пачку, взял сигарету себе и протянул пачку Тиму.
– Бери.
Тот осторожно взял сигарету, но не закурил.
– Тебе привет, Тим.
Осторожный быстрый взгляд исподлобья, и снова разглядывает зажатую в пальцах сигарету.
– От Чака и Гэба. Помнишь их?
– Я всё помню, сэр, – глухо ответил Тим.
– Меня зовут Александр Гольцев, можешь называть меня по званию, я майор, можешь по имени – Алекс. Как хочешь.
Тим промолчал, потом глубоко вздохнул.
– Что вам нужно от меня, сэр? Кому я мешаю, сэр?
– Никому, – честно ответил Гольцев. – Это не допрос, Тим, я хотел просто поговорить с тобой. Вас ведь было десять, так? – Тим невольно кивнул. – А осталось трое. Чак и Гэб думают, что тебя убили.
Гольцев сделал паузу, и Тим глухо сказал:
– Так оно и есть, сэр.
– Ты же живой, – улыбнулся Гольцев. – Не стоит ершиться, Тим. Зла тебе никто не хочет. Ты ведь был телохранителем, так?
– Я был рабом, сэр.
Гольцев кивнул.
– Всё так. Кое-что я знаю, но о многом можешь рассказать только ты.
Тим поднял на него глаза и снова опустил.
– Спрашивай, Тим. Мы ведь просто разговариваем.
– Чак и Гэб… они арестованы, сэр?
– Чак арестован, а Гэб задержан. Тебе понятно?
– Да, сэр. Сэр, я полгода работаю здесь. У меня нет ни одного нарушения, сэр.
– Знаю, – кивнул Гольцев. – И говорят о тебе только хорошее, это так. Я хотел поговорить с тобой о прошлом.
– Зачем, сэр? Зачем вам эта грязь, сэр?
– Чтобы она никогда не повторилась, – просто сказал Гольцев.
– Сэр, я… я был рабом, я делал, что мне велели, сэр. Это моя вина, сэр, но… но у меня не было выбора… – у Тима задрожали губы, и он замолчал.
– Ты перегорел ещё тогда? – тихо спросил Гольцев.
И изумлённо распахнутые глаза.
– Вы знаете и это, сэр?! Но… но откуда, сэр?!
– Чак начал гореть, – ответил Гольцев. – И ему очень плохо.
– Он любил убивать, – задумчиво кивнул Тим. – Такому тяжело гореть.
– А ты? Ты долго горел?
– Это очень больно, сэр, – Тим вдруг виновато улыбнулся. – Я не знаю, сколько прошло времени. Я… у меня руки уже до плеч онемели. Но я нашёл Дима, сэр.
– Где? – спросил Гольцев, поддерживая образовавшийся контакт.
Он ожидал услышать: «на дороге», «в поле», «в воронке» наконец. Но прозвучало такое, что он застыл с открытым ртом.
– На Горелом Поле, сэр.
– Ты… – наконец справился с отвисшей челюстью Гольцев, – ты был… там?!
– Да, сэр, – тихо ответил Тим.
– Ты видел… как всё там было? – осторожно, боясь спугнуть, спросил Гольцев.
Тим покачал головой.
– Я пришёл туда, когда уже всё кончилось, сэр.
И вздохнул, вспоминая…
…Он брёл, спотыкаясь, без дороги. Не всё ли равно, куда идти, если конец везде один. Дальше Оврага ему не уйти. Боль чуть отпустила, стала не то что меньше, а глуше, но рук поднять он уже не мог. Они болтались ненужными подвесками вдоль тела. Он попробовал пошевелить пальцами. Вчера, через боль, он ещё мог что-то делать, а сегодня… Боли, такой, как раньше, нет, но уже ни один мускул его не слушается. Даже штаны не расстегнёшь, под себя ходить будешь. Это уже конец. Он брёл напролом через лес. Вчера оттуда слышались выстрелы, над деревьями был виден дым, и сейчас тянуло страшным запахом горелого мяса. Но ему уже было всё равно. Если там опять… костёр из тел, он просто шагнёт и ляжет среди них. Патроны, две гранаты. От огня они должны сработать, и долго мучиться ему не придётся. Всё равно – конец. Он глядел себе под ноги, потому что ломило веки и где-то подо лбом, но, выйдя на край котловины, увидел. Сложенные из тел костры. Квадратом, переложенные дровами, уже обугленные. Над некоторыми ещё тянулся остаточный слабый дымок. Нет, на таком костре не сгоришь. Он брёл, задыхаясь от дыма и этого запаха, захлёбываясь неудержимо бегущими слезами. И чуть в стороне на земле навалом груды тряпья и трупы. Многие в одежде. Их, видимо, не успели раздеть и сложить в штабель. Или это те, кто укладывал расстрелянных ранее, и с ними не захотели возиться. Взяли, что поценнее и получше, остальное так и бросили. Все белые. Женщины, дети, старики… Из автоматов – привычно отметил он.
– Пап, ты чего? – позвал его тоненький голос.
Он медленно обернулся. У ближнего костра стоял голенький белокожий и светловолосый мальчик, весь грязный, в пятнах засохшей крови и копоти. И от этой грязи видимая кожа была особенно белой.
– Ты… – он с трудом шевельнул онемевшими губами. – Что ты здесь делаешь?
– Пап, я тебя ждал, ждал, – ответил мальчик. Он говорил по-английски странно, но понятно. – Я замёрз и греться пошёл. Иди сюда. Здесь тепло, и ветра нет.
Он медленно, как во сне, подошёл к мальчику. Тот схватил его за палец и потянул в проход между кострами. Острая боль сразу ударила в плечо и отозвалась в локте так, что он едва не закричал.
– Пошли отсюда, – выдохнул он, справившись с собой.
– Ага, – кивнул мальчик. – Сейчас мамка догорит, и пойдём, так?
– Нет, – он заставлял себя говорить медленно и тихо. – Мы уйдём сейчас.
– Ладно, – покладисто кивнул мальчик.
Он подвёл малыша к валявшимся на земле тряпкам.
– Возьми, оденься.
– А моё всё забрали, – ответил мальчик. – Я бабкину кофту возьму, можно?
Он кивнул. Мальчик отпустил его палец, натянул на себя какую-то рванину и тут же снова ухватился за него…
…Тим встряхнул головой и встретился с внимательным взглядом русского офицера.
– Простите, сэр, вспомнилось вот…
Гольцев медленно кивнул.
– Ничего. Я понимаю. Значит, там вы и встретились, и ты его забрал с собой.
– Да, сэр, – Тим судорожно сглотнул. – Сэр, вы ведь не отнимете его у меня? У него никого нет. Его мать и бабушка… остались там. Я не похищал его, сэр.
– Успокойся. Это что, – у Гольцева еле заметно напряглись глаза, – тебе угрожают этим? Что сына отнимут, да?
Тим молча опустил голову.
– Кто? – жёстко спросил Гольцев.
Тим молчал, и он резко повторил.
– Кто, что это за сволочь, ну?
– Сэр, – Тим поднял на него умоляющие глаза, – он же не виноват, что такие порядки. Он и так… покрывает меня.
– Та-ак, – врастяжку сказал Гольцев, – и что же это за порядки такие? Я о них ничего не знаю.
– Ну, дети без родителей должны сдаваться в приюты, а я укрываю, родителей его не ищу, и ещё… Ну, когда мужчина один, то ребёнка, мальчика, ему не оставляют… чтобы разврата не было, и вообще… вредного влияния… Я ему ползарплаты каждую неделю отдаю, чтобы он про меня хороший отчёт написал.
– И что он пишет? Правду? – сдерживая себя, спросил Гольцев.
– Нет, сэр. Врём, конечно. Про одежду, игрушки, фрукты там… Откуда у меня деньги на это? Хорошо ещё, мне на один талон полуторный обед дают, а когда и двойной. Вот, сидим, сочиняем вместе. Каждую неделю. Потом я подписываю, что ознакомлен и несу ответственность. Я все подписки дал.
– Какие подписки? – Гольцев сам удивлялся своему терпению и сдержанности.
– Ну, что по первому требованию родителей или законного опекуна верну ребёнка, что несу уголовную ответственность за плохое содержание ребёнка и дачу ложных показаний. Как положено, на бланках, с печатями.
– Подписки у тебя?
– Нет, сэр. У него. Он честно, сэр. Обещал никому не говорить и держит слово. Никто об этом не знает.
– Ещё бы он трепал об этом, – фыркнул Гольцев. – Так. Его ты называть не хочешь, твоё дело. Но слушай. Всё он тебе наврал. И называется это вымогательством, и положена за это тюрьма, – Тим потрясённо смотрел на него, приоткрыв рот. Гольцев встал, прошёлся по комнате, сбрасывая напряжение, и снова сел. – Теперь так. Ни копейки больше ему не давай, понятно. А начнёт возникать… отправишь ко мне. Я ему сам всё объясню. Ишь чего придумал, сволочь этакая. Так и скажешь ему. Все объяснения даст майор Гольцев. Запомнил? А если он с руками полезет… ну, отбиться ты, я думаю, сможешь.
Тим нерешительно кивнул. До него явно ещё не дошёл весь смысл сказанного, и Гольцев решил сделать перерыв. Посмотрел на часы. Да, как раз.
– Иди, пообедай, а потом договорим, ладно? – и, не дожидаясь ответа, встал.
Встал и Тим.
– Сэр, а… а работа как же?
– Я договорюсь, – весело ответил Гольцев. – Засчитают тебе это время.
– Спасибо, сэр…
– Иди, обедай, – и тут Гольцев сообразил. – Ты и сына для этого берёшь с собой? Ну, чтоб подкормить, так?
– Да, сэр, – улыбнулся его пониманию Тим.
– Ладно, иди. Потом договорим.
Гольцеву уже не терпелось начать действовать. Тип этот здесь, иначе бы он никак не мог держать слово, чтобы никто не знал. И самое главное – бланки. Имеет ха-арошие связи с канцелярией, или даже там и служит. Так что… В окно он увидел, как Тим идёт через двор, ведя за руку мальчика. Так, вошёл в столовую. Теперь… он выбежал из дежурки и сразу увидел курящего у бочки с водой Савельича, а рядом никого… удачно.
Подбегая, Гольцев быстро огляделся по сторонам. Все на обеде. Ещё удача.
– Дядя Серёжа, – Гольцев перевёл дыхание. – Тим давно на зарплате?
– Без подъездов давай, – Савельич оглядел его, усмехнулся. – Молод ты со мной в такие игры играть. Твой дед со мной всегда в открытую работал, а уж…
– Дядя Серёжа, мемуары потом. Слушай. Тима доят. И доильщик здесь. В хозяйстве. Взял парня на цугундер…
– Не тарахти, – перебил его Савельич, – что ты, как отец твой, за раз две ленты выстреливаешь. А потом отбиваться уже нечем, – сплюнул окурок в бочку, достал сигареты и позвал, не повышая голоса: – Родионыч, пойди сюда.
Непонятно откуда, а возможно, и прямо из воздуха возник и не спеша, вытирая руки ветошью, подошёл седоусый Родионыч, кивком поздоровался с Гольцевым.
– Чего тебе, Савельич?
– Послушай, Родионыч, тут у нас шустряк объявился.
– Ну-ну, – задумчиво кивнул Родионыч. – Послушаем.
Гольцев вдохнул, выдохнул и заговорил чётко, как на докладе.
Выслушав его, Савельич и Родионыч переглянулись.
– Ладно, – спокойно сказал Савельич. – Не бери в голову, майор.
– Разберёмся, – кивнул Родионыч.
И так как Гольцев хотел что-то сказать, повторил:
– Разберёмся.
Гольцев понял, что дело сделано и можно к этому не возвращаться. Он кивнул старикам и ушёл, предоставив им планировать операцию по выявлению и предотвращению самостоятельно. С этим всё. Теперь, чтобы с Тима не вычли. Ну, это элементарно.
Графство Эйр
Округ Кингслей
Коттедж № 3715
…Серое… серое… серое… что это? Всё равно… это туман…
– Серёжа-а-а! Не уходи далеко, заблудишься-а-а-а…
Се-рё-жа… Кто это, Серёжа? Это я, Серёжа… Туман… И белые стволы… Белая кора и чёрные полоски…
– Что это, мама? Почему? А я знаю, вот и знаю! Я сам понял! Это покрасили! А краски не хватило, вот!
– Какой он ещё глупый, мама! А вот и глупый, а вот и не знаешь!
– Зачем ты его дразнишь, Аня? Это берёза, Серёжа. Она от рождения такая.
Бе-рё-за… Смешное слово. Дерево берёза. Дерево – оно, а берёза – она, почему? Анька смеётся над ним. Ничего, он вырастет и тоже посмеётся над ней… Туман… серый туман…
Элли привычным уже движением открывает ему рот и осторожно с ложечки вливает витаминное питьё.
– Вот так, ну и молодец. Сейчас губы вытрем. Вот так.
Она разговаривает с ним, как с куклой. А он и есть кукла. Она его кормит, обмывает, поворачивает с боку на бок, чтобы не образовались пролежни, делает массаж, подкладывает судно. Хуже того паралитика. Тот хоть смотрел, моргал, мычал что-то, даже пробовал… да ладно, чего там. Бедняга, бедный парень, что с ним Джимми сделал? И зачем? Ведь это… это хуже смерти, такая жизнь.
Она просмотрела его вещи. Тогда, в первый день, она, раздев его, сгребла всю его одежду и вынесла в холодную кладовку, боясь вшей: в войну с ними все познакомились. Заведутся если, так потом выводить их – такая морока. Но он был чистый, хоть здесь слава Богу, и Элли уже спокойно стала разбирать его одежду. Трусы, рубашку и джинсы – это в стирку, сапоги – отмыть и поставить в кладовку, куртка… Нет, её стирать не стоит, лучше выколотить на заднем дворе. Вот и все хлопоты. Всё, что было в карманах, Элли сложила в пакет. Вещей оказалось немного. Носовой платок, расчёска, две связки ключей, вернее, одна связка из трёх ключей на простом кольце без брелока и ещё один ключ отдельно, полпачки дешёвых сигарет, немного мелочи и бумажник. Она просмотрела и бумажник. Деньги и ловко запаянная в целлофан справка, что Эндрю Мэроуз работал летом в графстве Олби округ Бифпит пастухом. Она вложила справку в бумажник, закрыла его и опустила в пакет к остальным вещам. Оружия у парня не было. Или Джимми его сразу отобрал. Что задумал Джимми? Зачем он сказал ей, чтобы она сохранила все вещи, он, дескать, их сам разберёт? Ей всё больше это не нравилось. И когда, осматривая его куртку в поисках следов вшей, она прощупала внутренний потайной карман, то решила сразу: то, что парень так прятал от всех, Джимми не получит. Почему? А потому! Она что, душу продала?! В кармашке была маленькая книжечка в твёрдой тёмно-красной обложке. Удостоверение. И… и это же… оно на русском. Значит, парень русский? Джимми обмолвился, что парень теперь беспамятный. Элли взяла удостоверение и спрятала. В потайной карман переложила пару кредиток покрупнее из бумажника, справку решила оставить: Джимми может не поверить, что совсем никаких документов не было, и – не дай Бог – начнёт искать и проверять.
Развесив выстиранное для просушки на заднем дворе, Элли вернулась к нему. Вгляделась в неподвижное бледное лицо. Эндрю, Энд, Энди… Совсем не похож на свою фамилию. Даже…
Она не додумала, услышав шум машины. Джим? Джимми! Элли выбежала из комнаты.
– Джимми! Наконец-то!
– Вот и я, крошка, – Джим уже вошёл в гостиную, с ходу обнял и приник к её губам.
…Туман… серый… белый… Заяц серый, куда бегал?… Нет, заяц белый…
– Серёжа! Не уходи далеко-о-о…
Мама, мама, ты где? Мамочка, я буду слушаться, только не прячься…
– Я здесь, здесь, с тобой. Спи, Серёженька, спи, ночь уже…
Спать, ночь… и туман не серый, это ночь, ночью темно, ночью только кошки гуляют. И ёжики. Ёж мышей ловит. И молочко пьёт. Из блюдечка. Дети ночью спят… Когда спят, то растут. Аня большая, вырасту, как она… Аня… туман… ночь… надо спать…