Аналогичный мир. Том первый. На руинах Империи

Андрей часто дышит, как после бега, и наконец разряжается руганью. Эркин спокойно пережидает его взрыв. Он что-то устал от этих воспоминаний.

– И это на всю жизнь тебе?

– Спальники живут до двадцати пяти, – Эркин нашёл силы улыбнуться. – Может, через год и отрастёт.

– Ты сам в это не веришь.

– Не верю, – согласился Эркин. – Да и что в том? Я привык. Человек ко всему привыкает.

– Это-то так, – кивает Андрей. – Только жить после этого больно погано.

– Ладно, – Эркин резким взмахом головы отбросил со лба прядь. – Сам напросился слушать. Давай спать.

– Ложись. Я стадо обойду.

– Давай.

Когда Андрей ушёл, Эркин разостлал одеяло, разделся до трусов и лёг. Как привык. На спину, руки за головой. Тело мягко, приятно ломило. Никогда не думал, что можно вот так, в разговоре, скинуть то, что саднит, не даёт спокойно жить… И впрямь, выговоришься – станет легче. И у Андрея видно так же. Раньше, зайдёт о чём таком разговор, как под током дёргался. На чёрта им третий у костра. При беляке ни о чём не обмолвишься. Но что ж тут поделаешь?

Небо ясное, звёзды низко. Они сколько раз пытались угадать погоду, но ничего не получалось. Только что грозу теперь узнавали и успевали удержать стадо.

Эркин набросил одеяло, закрыл глаза и, уже засыпая, перекатился набок, подсунул под голову локоть, зажав изнутри в кулак края одеяла, чтоб ветром не отдуло. Жёсткая шершавая ткань тёрла кожу, не давая замёрзнуть. Всё-таки в одежде тяжело спать. Да и не холодно, это после дневной жары кажется прохладно… «Же-ня», – беззвучно позвал он. Как ты там, Женя? Взвалил я на тебя и дрова, и воду… Я вернусь, Женя. Алиса уже забыла меня, наверное. Ты-то помнишь обо мне, Женя? Женя…

Он слышал, как укладывался вернувшийся от стада Андрей, но не открыл глаз, не шевельнулся. Он уже спит. Не трогайте меня, дайте поспать…

Утром они собрали всё для перекочёвки, оставив самое необходимое, что уложат вечером.

Эркин заседлал Резеду. Принц пусть отдохнёт перед кочёвкой.

– Принц надёжнее.

– Знаю. Поэтому пусть отдыхает.

Как всегда, перед серьёзным делом, он был сосредоточен и отвечал резко, не заботясь о чужой обиде. Но Андрей не обижался, понимая, что кочёвка будет непростая.

Пока гнали стадо, Эркин объяснил Резеде, что сегодня ему не до её фокусов.

– Ну, удачи тебе.

– Ага.

– К чёрту пошли меня.

– Обойдёшься, – усмехнулся всё-таки Эркин. – Ты смотри, он и сегодня припереться может.

– Обещал же…

– Беляку верить… Ладно, всё. Бывай.

– Бывай, – крикнул ему вслед Андрей.

Резеда шла ровным быстрым ходом. Эркин уже привычно оглядывал холмы. Дневка, вон ещё дневка. Водопой. Стоянку надо приглядеть… Ладно, сначала граница.

По границе шёл негустой лес. Кустов почти нет, проходы широкие. Эркин придержал Резеду и ехал теперь шагом. Резеда ступала мягко, почти бесшумно, словно подкрадывалась к чему-то. Наконец, лес расступился, и впереди показался холм с белевшим на вершине камнем. Он был отмечен на карте, и Эркин направился к нему.

Резервацию Эркин увидел сразу. За неширокой лощиной с ручейком. Остатки забора из колючей проволоки, длинный полусгоревший барак, как рабский в имении, какие-то шалаши… От забора к ручью тропинка. Видно, за водой ходят. А с той стороны пыльная разъезженная дорога и рядом с дорогой уже за забором три домика. Один, большой, сгорел, а два маленьких, как будка сторожа на Пустыре, целы. Но там никто не живёт. Окна выбиты, сорвана дверь… Охрана, видно, жила. Над шалашами дымки, но никого не видно. Попрятались, что ли? Чего? Не мог же он их напугать.

Резеда, опустив голову, щипала траву, а он всё смотрел и не мог оторваться. Резервация. Вот сюда, ну, не совсем сюда, но в такую же, значит, бежали отработочные. О резервации говорил Джефф, считая дни до конца срока. В резервацию, к своим. Вот отсюда приходили в имение Джонатана те, кого он видел тогда на дороге. Оборванные, грязные. Под стать шалашам. В распределителях отработочных всегда сразу стригли наголо. И иначе как вшивыми их в рабских камерах не звали. Если в рабскую камеру попадал клеймёный, его долго изводили. Били, правда, мало. Отбивались такие умело. Два побега и раб. А с одним клеймом ещё сидели в индейских камерах… Сколько их здесь? На дороге он видел с десяток. Сколько их в одном шалаше может быть? Если рядком лежат, то больше пяти не влезет. Ну, посчитаем с десяток, может, они сидя спят. И всего их тогда… Ну да ладно, все сразу не полезут. Эркин ещё раз прикинул. Получалось за сотню. Если все сразу и даже пополам, то хреново. Неужто беляк прав. Он обещал сберечь стадо. Никогда он за хозяйское добро не дрался, никто его псом, цепняком, назвать не мог. Пёс, цепняк, что хозяину служит, по его слову других рабов рвёт… Цепняк хуже стукача. Стукач – трус, припугнуть можно, а то и сам себе язык держишь и всё. А цепняка не испугаешь и не купишь. А теперь сам в цепняки угодил. Во что же он вляпался? И обратного хода нет. Он сказал, слово дал. Белому дал. Беляка обмануть всегда в заслугу было. Хозяйское добро хозяину и беречь. Так ведь не под плетью сказал. Сам. А теперь как… За труса посчитают. А не всё ли тебе равно, кем тебя беляки считают? Они никогда человеком тебя не считали. И что с того? Я вам не человек, так и вы мне нелюди. Так ведь? Так, да не так… Что же делать? Не лезли бы они к стаду, всё бы обошлось. Может… не полезут.

Эркин чувствовал, что его рассматривают. Шалаши вон какие, щелястые. Пора отваливать. Пока не метнули чего-нибудь. Он подобрал поводья и повернул Резеду. Нет, сторожиться всё равно придётся. И для стоянки тогда… видел он уже подходящее место. И родничок под боком. И дерево хорошее. С такого далеко видно, и тебя в ветвях незаметно. А пастбище это на крайний случай. Здесь отогнать ничего не стоит. Шумнуть умело, и бычки уже на той стороне. Надо будет у Фредди спросить, как быть, если границу перешли. Здесь-то понятно, бей от души. А там?

Эркин осмотрел стоянку. Расчистил родничок. Купаний не будет. В ручеёк и ног не окунёшь. Но всё равно, пока беляк под боком… Ладно, облиться он всегда время найдёт. И Андрея прикроет. Управившись с родничком, залез на дерево. Точно. Как Андрей говорит? Высоко сижу, далёко гляжу. Вон она, резервация, как на ладони. И ведь точно, от него прятались. Вон забегали. Одни мужики, баб совсем не видно. И детворы нет. Чего так? Ладно, лишь бы к стаду не лезли, а сами они ему по фигу. Так, здесь он всё оглядел. Пора к Андрею.

Эркин спрыгнул вниз, собрал и сложил у корней дерева валявшийся на глазах сушняк. На первый вечер, чтоб хоть запалить было что. Отловил Резеду и уже напрямик поскакал к стаду.

…Джонатан с усмешкой опустил бинокль. Фредди, как всегда, прав. Будем надеяться, его наблюдения не заметили. И, пожалуй, придётся их подстраховать аккуратненько.

Джонатан спустился с замаскированного в ветвях дерева наблюдательного пункта и вскочил в седло. Жаль, конечно, но дать парням серьёзного оружие он не может. Ему не нужны неприятности. Так, индеец сейчас у стада. Фредди… Фредди выедет на рассвете, а ещё лучше затемно и подстрахует на переходе. Но Фредди придётся остаться с ними. Несмотря ни на что. Место для лагеря индеец нашёл неплохое. Хозяйственный парень. Будем надеяться, что Фредди уживётся.

Эркин вернулся к стаду как раз в обеденное время. Бычки ещё лежали, а Андрей… Андрей где? Эркин посвистел и, услышав ответный сигнал, спешился, отпустил Резеду. Андрей здесь, и у него всё в порядке. И где же он?

Андрей оказался рядом. Он сделал затёс на дереве и теперь занимался тем, что раз за разом, каждый раз по-новому, метал нож, точно попадая в затёс. Эркин постоял, наблюдая.

– Здóровско! – наконец не выдержал он.

Андрей выдернул нож из ствола и спрятал его за голенище.

– Давай теперь ты.

Эркин кивнул, доставая и раскрывая свой нож. Андрей отошёл в сторону и стал не столько командовать, сколько язвить и насмешничать над каждым промахом Эркина. Эркин закусил изнутри губу и словно не слышал ничего. Когда он попал пять раз подряд, Андрей кивнул и рассмеялся.

– Хорош! Целишься только долго. А так… на одну драку и тебя, и ножа хватит, – и пояснил. – Складешок не для этого. Расшатаешь.

– Ладно, – Эркин спрятал нож и вытер рукавом лоб. – Стоянку я присмотрел. Даже, – он усмехнулся, – даже сушняка малость набрал. И одной дракой мы не обойдёмся.

– Резервацию видел?

– Видел. Они все попрятались от меня, потом, уже со стоянки, видел их.

– Ну?

– Если попрут нахрапом, отбиться тяжело будет. Их много, Андрей.

– Отобьёмся, – отмахнулся Андрей. – Ещё и Фредди подвалит.

Эркин нехотя ответил.

– Не хочу я беляка в это впутывать.

Андрей засмеялся.

– По-моему, это они нас впутывают.

Эркин посмотрел на него.

– Ты когда-нибудь такое слово: цепняк – слышал?

Андрей стал серьёзным.

– Ну?

– Я цепняком не был, и быть не хочу. Рядом с беляком драться, цепняком стать.

– Со мной рядом ты дрался… – покраснел Андрей.

– Тебе голову напекло? – удивлённо посмотрел на него Эркин. – Это ж совсем другое дело.

– Так… Ладно, пусть так. Что делать будем?

– Решили уже, – пожал плечами Эркин. – Драться. Мы с головы получаем. Мне вычет не нужен.

– Чего ж ты тогда хреновину о цепняках несёшь?

– Погано мне, – признался Эркин. – Вляпаться так…

Андрей довольно заржал.

– Ага, и тебя припекло!

Эркин замахнулся, Андрей увернулся от удара, но тут же оказался на земле, придавленный коленом Эркина. Сопя, попытался вывернуться, но его удары приходились в воздух. Наконец Эркин отпустил его.

– Ловко, – одобрил Андрей, вставая. – А ногами как? Ты говорил вот.

– А! – Эркин, расставив ноги, раскачивался, перегибаясь в поясе во всех направлениях. – Не подпускаешь к себе когда. Чёрт, давно суставы не тянул, разогреться надо.

– Покажешь?

– Не-а, – Эркин выпрямился и потянулся вверх до хруста.

– Чего? Забыл, что ли?

– Голова забыла, тело помнит. В сапогах нельзя. Убить могу. Там удары страшные.

– Разуйся.

Эркин поглядел на него и засмеялся.

– Дойдёт до дела, увидишь, – и уже серьёзно. – Не хочу я этого, пойми. Кулак я могу остановить. Ну, когда уже замахнулся, а не ударил, коснулся только, вот так, – его кулак вдруг мягко ткнулся в шею Андрея. – Понял? И ногами так могу. Мог, – тут же поправил себя. – Но не в сапогах. Это, ну, как объяснить, ну, как заново учиться надо.

– Ясно, – кивнул Андрей и засмеялся. – В деле и посмотрим.

– Если до серьёзного дойдёт, – Эркин говорил тихо, будто надзиратель был рядом, – держись дальше. Там смотреть, кого бьёшь, некогда. Сам знаешь, в большой драке каждый сам за себя.

– Это я знаю. Ладно, ты что, ещё будешь?..

– Ага. Пока они лежат, разомнусь. Вечером не до того.

– Думаешь, уже на кочёвке полезут?

– А фиг их знает, – Эркин уже успокоился.

Драка так драка. Лучше обойтись без неё, но если не получается, то дерись, или тебя уложат. А радость от владения телом забивала все ненужные сейчас мысли. И как Андрей снова и снова метал нож, вгоняя его в ствол до половины лезвия, так теперь Эркин кидал себя на землю, увёртываясь от невидимых ударов, чтобы, едва скользнув лопатками по траве, выбросить ноги вверх в страшном сдвоенном ударе, когда захватив носком одной ноги шею стоящего над тобой почти победителя, другой бьют ему в лицо. В камере ему так случалось отбиваться от нескольких. Получая потом, правда, от надзирателей за драку. Но когда тебя окружили, другого способа уберечь лицо – нет. Только ещё свернуться комком и дать пинать себя, мягко перекатываясь под ногами у бьющих тебя. Тоже опасно, что попадут по хребту… Но это уж как повезёт. Как в любой драке.

…Вечером они собрали и увязали вьюки, разлив кофе по флягам, чтоб утром не возиться с решёткой. Холодный рабский кофе не самая лучшая вещь, и Андрей бухнул побольше сахара – заваривали на этот раз в котелке. Собрали мешки. Андрей достал точильный брусок и стал налаживать ножи. Свой и Эркина. Освобождённый от решётки костёр казался ярче обычного.

– Ну, сегодня моя очередь, что ли?

– Можешь?

Андрей пожал плечами.

– Смотря, что спросишь. Ну?

– Кто такие полы, Андрей?

Андрей удивлённо поднял голову.

– Ты откуда про это знаешь?

Эркин усмехнулся.

– Я потом скажу. Давай ты.

– Полы – это политические. Кто за политику в лагерь угодил. Присы – пленные, от prisoner, кримы – уголовники. Ну, убили там, накрали много, насильники.

– Понятно. За политику – это как?

– Это кто против Империи, против рабства.

– А что? – удивился Эркин. – В лагере цветные были?

– Нет, – удивился уже Андрей его вопросу. – В лагере только белые. Цветных за политику сразу убивали. А белого в лагерь. Ну, сначала там тюрьма, имперский трибунал. И лагерь. Белого же не казнят, ты знаешь. А в лагере просто. Нарушение режима, злостное нарушение… ну мало ли что придумают. Лагерник уже не человек. С ним всё можно. Только что не продавали. А так…

– Нет, постой. Как же белый и против рабства? У меня это как-то в голове не укладывается.

Андрей засмеялся.

– А ты уложи. Ты что, хороших белых не встречал? Ну, до освобождения.

Эркин негромко хохотнул.

– А кого я встречал? Надзирателей, хозяев да врачей. Там хороших… – и махнул рукой, – не злые попадались. А хороших…

– Хороших надзирателей не бывает, – согласился Андрей. – А вот врачи… Возьми доктора Айзека, чем он плох?

– Так он не в питомнике работает. Или в распределителе. Ну, да ладно. Ты про полов давай.

– А чего давать? – пожал плечами Андрей. – Я пол.

– Чего? – тупо переспросил Эркин. – Это как?

– А просто, – Андрей оглядел нож, попробовал пальцем лезвие и снова взял брусок. – Когда отец… нет, ладно, нас всех за него взяли. И пошёл я на перевоспитание в спецприют. А уж оттуда по своей статье. Я говорил? За стукачонка.

– Говорил.

– Ну вот. Нам бы его под вора выставить, попали бы в кримы. А мы лопухнулись. Но я, правда, сразу как пол шёл. Ещё в первой тюрьме. До приюта. Там память и попортилась. Ну, чтоб не сказать чего, сам себя держишь. А потом и само забывается. А после приюта, нет, приёмник сначала, потом приют, ну, вот тут я уже по своей статье шёл, и такое началось… В первой тюрьме меня и допрашивали мало. Так. Матери показывали, чтоб она говорила, – у Андрея задрожали губы.

– Не надо больше, – тихо попросил Эркин.

Андрей распахнул рубашку, сильно потёр красно-белую – рубцы не загорали – грудь и снова взялся за нож.

– Да нет, ничего. Отпустило уже.

– Белых же не пытают, – Эркин смотрел на него расширенными глазами.

– До приговора нет, – кивнул Андрей. – Но мы русские, «условно» белые. А тут ещё, когда Империя пришла, мне года… чёрт, не помню, но… не пошли как белых оформлять. Там какие-то подписки надо было давать, а отец… ну, и стали мы все «недоказанными». Так что, нас сразу в работу взяли.

– И много… таких было?

– Полов? Порядком. Под конец и дезертиры пошли, и говоруны, ну, кто за «капитулянтские высказывания», ну ещё… такие же.

– Полам… плохо было?

– Где как. Говорят, до войны кримы полов забивали. Ну, кримы… те же шакалы, только посильнее. И охрана за них стояла. У них и пайка больше, и на работы их так не гоняли. Потом, когда пленные, присы, пошли, они с полами были. И русские почти все. Я потому язык и не забыл, что с ними был.

– Присы белые?

– Ну да. Говорили, у русских в армии и цветные были. Но те, если в плен попадали… больше часа не жили. А русские, и другие белые в лагерь шли. У них, правда, свои лагеря были. А оттуда уже в общие.

– Значит, полы против рабства были? – снова уточнил Эркин.

– Ну да. Я ж говорил.

– И присы?

– Ага.

– Так чего ж вы нас так мордовали в распределителях? Все знали. К лагерникам попал – кранты, живым не выйдешь.

– Это кримы. Белому с цветным в одной камере сидеть – позор. Расу теряешь. А кримы все расисты. Полам-то на это накласть было.

– Как же! Я раз к полам в камеру попал… Если б надзиратели не чухнулись, меня б тогда ещё в Овраг свалили. Если б вообще что собрали. Я такого страха ни до, ни после не пробовал!

Андрей отложил нож, подался вперёд.

– Не мог ты к полам попасть! К ним цветных не сажали!

– Так было же! Нас трое было. Все спальники. На продажу. А всюду битком. Чтоб не попортили, сунули к полам. А они… они же пошли на нас. Вы же белые, от вас отбиваться нельзя!

Андрей даже привстал.

– Так со спальниками в камере иначе нельзя! Спальник трахнет, так после этого хоть в параше топись, не будет тебе жизни.

– Чего?! Охренел? За каким… чёртом мы вас трахать будем, сам подумай.

– Вы же!.. – Андрей осёкся и как-то осел на землю, захлопал ресницами. – А чёрт, ты же говорил…

– Ну да! Без приказа раб не работает. А так нам всё это по фигу.

Андрей вдруг захохотал. Взахлёб, до слёз. Бил кулаком по колену, по земле, не в силах ничего сказать. Эркин сначала принял за истерику. Видал он такое. И приготовился бить. Но потом не выдержал – так заразительно хохотал Андрей – и засмеялся сам.

– А мы… – наконец выговорил Андрей, – мы ж боялись вас. Говорили, что вы того, кидаетесь на всех. Не разбираете мужик там или баба, малолетка или взрослый. Лишь бы трахнуть.

– Так они, – медленно начал соображать Эркин, – так те, полы, испугались нас? Мы ж от них жались, чуть по стенке не размазались, а они… они боялись, что мы полезем, так что ли? К ним полезем?

– Ну да. А камерное правило ты же знаешь. Бей первым. Ну, ч-чёрт, ну, ни хрена себе, как получается. Нас спальниками пугали, а вас…

– А мы вас боялись до… ну, не знаю как. А они, значит… – Эркин потёр лицо. – Значит, что ж получается? Бей первым. И как попали в одну камеру, то сразу рубка. Только шевельнись, и всё.

– Получается так, – растерянно развёл руками Андрей. И улыбнулся. – Только… только труханулся ты тогда зря. Ничего б такого вам не сделали. Если б и побили, то так, для виду.

– У нас-то всё равно жизнь на кону. Кому вид, а нам на сортировке каждый синяк в счёт. – Эркин покрутил головой, откинул со лба прядь. – Слушай, а почему к полам цветных не сажали?

– А чтоб не распропагандировали!

– Рас… чего?

– Ну, чтоб мысли о вреде рабства не внушали.

Эркин оторопело уставился на него.

– Ты это того, шутишь?

– Нет, я серьёзно. Полы против рабства, и вот, чтоб они другим этого не говорили, их и сажали отдельно. Ну, цветных ни к полам, ни к присам не сажали. Только с кримами. Ну, слышал я, одного пола в камеру к спальникам сунули, и они его насмерть… затрахали.

– Брехня! – отмахнулся Эркин, но тут же напрягся, прикусил губу. – Нет, постой. Если так приказали, то могли. Я о таком тоже слышал. Собирают спальников или даже одного, и приказывают, и потом подсаживают. Но потом таких убивали. За боль белому, а уж за смерть-то…

– А! Так это и в лагере. Ткнут тебя одного в барак к кримам, они тебя уделают так, что только номер и будет виден. Ну, ни фига себе закручено. Стравили нас намертво. Мы, значит, друг друга сами мордуем вусмерть, а они…

– А им работы меньше. У нас они так элов и джи стравили, работяг на спальников, рабов на отработочных, всех на лагерников. У вас свои…

– Точно, – Андрей ещё раз попробовал лезвие пальцем и, подобрав ветку, коротким взмахом наискось перерезал её. Снова оглядел нож и через костёр кинул Эркину так, что тот поймал его на лету. – Держи. Теперь нормально. Такая, значит, система.

Эркин кивнул. Защёлкнул нож и спрятал в карман. Усмехнулся.

– Знаешь, мне сон как-то приснился. Что мы с тобой в распределителе в одной камере оказались. На поединке. Знаешь, что это?

– А то! Ну, и кто победил?

– Проснулся я. Больно страшно стало.

– Да-а, – Андрей поёжился, передёрнул плечами как от озноба. – Как это нас пронесло? Пришиб ты бы меня.

– Как сказать, – пожал плечами Эркин. – Никогда я во сне не кричал, а тут… И вот увидел я это. А днём Белая Смерть объявилась.

– Сон в руку говорят, – засмеялся Андрей. – А так, в самом деле… Встретились мы в самый раз. Не в распределителе, и не тогда… у костра ночью… Пронесло. Мать бы сказала: судьба.

– Судьба, – повторил Эркин. И засмеялся.

– Ты чего?

– На небо посмотри.

– А ни фига! Полночи осталось.

– А четверти не хочешь? Одеяла заложили, как спать будем?

– В первый раз что ли. Спина к спине. Не замёрзнем. – Андрей зевнул. – Затрепались мы. Напоследок.

– Ага.

Они легли, прижавшись спинами. Андрей как всегда на левом боку, правая нога полусогнута, чтобы голенище с ножом было под рукой. Эркин обхватил себя за плечи, пряча грудь и лицо под скрещёнными руками, и тоже слегка подтянул ноги, прикрывая коленями живот. В ночь перед кочёвкой, когда всё увязано, чтобы утром не барахтаться впопыхах, приходится греться собственным теплом. Но и ночи сейчас не холодные. Только вот роса под утро… Но зато не проспишь. Роса разбудит.

– Недели на две языки привязывать, – вздохнул Эркин.

– Может, и обойдётся.

– Может, ты ему и номер свой покажешь?

– Сначала ты причиндалы свои выставишь.

Они говорили сонными, затихающими голосами.