Аналогичный мир. Том первый. На руинах Империи
Tekst– Что? Что это такое? Ты… уходишь?
– Я нанялся пасти стадо. На три месяца, до осени.
– Как это? – не поняла Женя. – Ты уходишь?
Она шагнула к нему, уронив на пол сумочку.
– Я нанялся, – тихо повторил он. – До осени.
– Нет, – она сказала это тихо, но он вздрогнул, как от крика, и Алиса вцепилась растопыренными пальцами в косяк, глядя на них расширенными глазами. – Нет, не пущу. Нет!
– Женя, – он шагнул к ней. – Женя, это работа. До осени. Хорошо заплатят…
– Нет, – перебила она его. – Нет, мне деньги не нужны.
Женя закусила губу, пересиливая, заставляя себя говорить спокойно. Он стоял перед ней, голый, в одних трусах, бессильно свесив мускулистые руки вдоль тела, но глядя ей в лицо с тем же выражением мрачной решимости.
– Мне не нужны твои деньги, – повторила Женя. – Я…
Но теперь он перебил ее.
– Я за твой счет жить не буду.
– Что я, не прокормлю?..
И снова он не дал ей договорить.
– Меня уже кормили. Двадцать пять лет. Хватит.
– Хорошо, но ты и здесь хорошо зарабатываешь.
– Сегодня за полдня пятёрку еле набрал, – усмехнулся он одними губами.
– Всё равно. Я не отпущу тебя. Найдёшь в городе работу…
– Женя! – и вырвалось то, чего он не хотел говорить. – Белая Смерть в городе.
– Что? Что ты такое?!..
– Женя, – он рванулся к ней, потому что ему показалось, что она падает.
Она бы и в самом деле упала, если бы он не подхватил её. Эркин смахнул с табуретки на пол лежавшие там рубашки, усадил Женю и опустился перед ней на колени, держа её за руки.
– Женя, что с тобой?
От его решимости уже ничего не осталось. И если она сейчас повторит своё «нет», он… он завтра утром вернёт задаток, десять… чёрт, он же потратился уже, ну, попросит у Жени, доложит и вернёт. И пусть давится беляк своими деньгами.
– Эркин, – Женя вздохнула, словно просыпаясь. – Ты знаешь, что такое «белая смерть»?
– Мне говорили… Так прозвали одного белого, говорили, где он, там… ну, после него трупы. Я подумал. Не будет меня, тебя не тронут. Надо переждать, пересидеть… Я ж только до осени, на три месяца…
– Эркин, – он сразу замолчал. Голос Жени спокоен и ровен, глаза смотрят куда-то поверх него. – Эркин, мне десять лет было, отец вот так ушёл. Сказал, что… что на неделю, а через два дня маме сказали, её вызвали даже и сказали, что отца… что его нет. Я спросила, почему, и она ответила: «Белая смерть». И велела никому ничего не говорить и ни о чём никого не спрашивать. И она забрала меня из школы и отправила в другую. В интернат. Очень далеко. Там мне и написали вместо Евгения Маликова Джен Малик. Я писала домой, маме. На два письма она ответила. Учись хорошо, слушайся учителей. А потом пришла… бумага, что адресат выбыл. Я написала соседке. А она прислала… Я не поняла сначала. Глупое такое, бестолковое письмо. По-английски. С ошибками. А потом я прочитала заглавные буквы и получилось по-русски:«Ee vzyala belaya smert». И я больше никого ни о чём не спрашивала. И не вспоминала. И даже не осталось ничего…
Она замолчала, глядя перед собой остановившимися глазами. Но… но он уже видел такой взгляд, у Андрея, там, на станции…
– Женя!! – он дёрнул её за руки, грудью налёг на её колени. – Женя!
Она очнулась, опустила глаза и горько улыбнулась.
– Белая Смерть не один человек, Эркин. Их много.
– Женя, ну… ну, я останусь…
Она покачала головой и не то чтобы убрала руки, а так повернула их, что не он, а она держала его пальцы в своих.
– Нет, Эркин. Я не могу, не хочу держать тебя. Ты свободный человек.
– Женя, я вернусь. Это до осени. До жухлой травы. Поверь мне, я вернусь.
Она грустно улыбнулась.
– Верю. Конечно, верю, – она мягко высвободила руки, сильно потёрла ладонями лицо, встала. – Надо собрать тебя.
Он, по-прежнему стоя на коленях, смотрел на неё снизу вверх.
– Встань, – попросила она. – Не надо так стоять. Встань.
Он медленно встал, подобрал рубашки, скомкал их. А Женя уже поцеловала Алису, переоделась и захлопотала. Отобрала у него рубашки, поставила чайник, пересмотрела отобранное им в дорогу и велела тёмную рубашку оставить дома, и штаны, а ехать в клетчатой и джинсах.
– Джинсы как раз для этого, а штаны ты о седло сразу протрёшь. И ещё одно полотенце возьми. Вафельное.
– Нет, – он откашлялся, восстанавливая голос. – Тканевое лучше. Чтоб не спрашивали.
– Полотняное, – поправила она. – Обойдёшься одним?
– Да.
– Мыло ещё.
– Я купил.
– Одного куска мало. Возьми личного.
– Нет. Цветным такого не продают.
– Майки не берёшь?
– Я их не ношу всё равно.
Короткие простые фразы, сталкивающиеся у вещей руки.
– Ещё еды в дорогу.
– Хлеба утром отрежу.
– Возьми сушки. Ты же сам покупал их.
Он совсем тихо буркнул.
– Тебе. Ты их любишь.
Она улыбнулась, мимолетно погладила его по плечу.
– Возьми.
– Хорошо.
Она оглядела мешок ещё раз.
– Всё вроде. Да, а куртка?
– Сверху привяжу.
Он затянул узел на горловине, вскинул на плечо.
– Хорош.
И поставил в кладовку возле сапог.
Женя уже возилась у плиты.
– Тенниску где так порвал? – спросила она, не оборачиваясь.
– С коня слетел, – он усмехнулся. – На проверке.
– Плечо не ушиб?
Он помял правое плечо.
– Прошло уже.
И за ужином шёл всё тот же необязательный, простой разговор. Женя поправляла Алису, заставляя её говорить только на одном языке, не смешивая слова в фразе. Он ел, неотрывно глядя на неё. Женя была спокойна, руки у неё не дрожали, она улыбалась, шутила, расспрашивала его о проверке. Он рассказал ей и об утренней стычке, и она посмеялась и восхитилась тем, как он вывернулся из ловушки… Но он видел, что это… это не то спокойствие. Она… она как тогда, в Паласе, утром… Она прощается с ним. Он кусал себе губы, чтобы не закричать… А о чём кричать, что он изменит криком?
Женя отправила Алису спать. Вторая, «разговорная» чашка.
– Это всего на три месяца, Женя, – отчаянно сказал он.
Она улыбнулась.
– Никогда не жалей о решённом. Сначала думай, а решил – делай. Меня так учили.
Он кивнул, отхлебнул чаю. Такого горячего, что на глазах выступили слёзы.
– Деньги я на комод положил. Это задаток. И лучины я нащепал. Должно хватить. И поленьев тонких, для быстрой готовки.
– Спасибо.
– Я б и воды наносил, – он усмехнулся. – Да набрать столько не во что.
– Спасибо, милый. Завтра во сколько уходишь?
– В пять должен быть на рынке. И сразу уезжаем.
– Рано.
– Видно, хочет до жары успеть.
– Да, видно, так. И где это, ты не знаешь?
Он виновато покачал головой.
– Я не спросил об этом.
– Ну, ничего.
Он допил, и Женя встала, собирая посуду.
Обычно он после ужина уходил в кладовку, но сегодня пошёл за ней на кухню и так же, как за столом, не отводил от неё глаз. Женя всё время чувствовала на себе его взгляд. Она знала разные взгляды, но такого… Не восхищённый, не… ну, нет у неё определения, не может она сказать. Оборачиваясь, она сталкивалась с ним глазами, и он не отводил, не опускал своих. Женя ополоснула посуду, вылила грязную воду в лохань, всё убрала и задула коптилку. Шторы в кухне открыты, и только красные щели в дверце плиты да слабый лунный свет из окон. И в этом свете блестят его глаза, и за этим блеском угадывается его силуэт. Женя отряхнула руки, вытерла их и повесила полотенце. И шагнула. К нему или к двери? Но он уже шагнул к ней.
Женя уткнулась в плечо Эркина, обняла его, прижалась, и его руки, сильные мускулистые руки обхватили её.
– Женя, ты одна у меня, пойми, не могу я. Если с тобой что, мне жить тогда нельзя, не могу я, пойми.
Он шепчет, перемешивая русские и английские слова, а губы Жени касаются его шеи, плеча. Он кожей чувствует её слезы.
– Не плачь, не надо, Женя. Пойми меня, Женя, Женя… Женя…
Она поднимает голову, находит губами его губы. И так, не отрываясь от него, она опускает руки, и он чувствует их между ней и собой. Она отстраняет его? Нет, она развязывает пояс, распахивает и сбрасывает халатик на пол, и снова обнимает его, прижимаясь к нему грудью. Он поднимает руки, берёт её кисти и кладет их себе на бёдра, на пояс от трусов, и сам так же охватывает ладонями её бёдра. Теперь, как она – так и он. Если она… хочет его… Женя резко, рывком сталкивает с него трусы, чуть не обрывая резинку. Но он не позволяет себе резкости и мягко скатывает с неё трикотажные облегающие трусики. Обхватив друг друга за талию, они топчутся, высвобождая ноги. Он касается губами её глаз. Они сухи, только щёки еще мокрые.
Эркин подхватил её на руки. Куда? Он не успел постелить себе, а в комнате… что-то, какое-то смутное чувство не дает ему пройти в комнату. Она доверчиво полулежит на его руках, касаясь губами его уха. Вдруг начинает тихо смеяться и шепчет.
– Когда не знаешь куда идти, стой на месте.
Он не принимает шутки.
– Здесь тебе будет холодно. Я сейчас.
Эркин осторожно поставил её на ноги и распахнул дверь в кладовку.
– Я сейчас.
Но Женя не отпустила его. И он, вытаскивая и разворачивая постель, всё время чувствовал на себе её руки.
– Ну вот.
Она первая ложится, увлекая его, рассыпая шпильки из узла. Он даже слышит, как они падают, и он опять зарывается лицом в её волосы, вдыхает их. И её руки в его волосах. Он осторожно подправляет её, и она легко поддаётся его нажиму, помогая войти, и обхватывает его, оплетая руками и ногами, вжимается в него. И он уже не может понять, она ли вокруг него, или он обхватил её, закрывая собой, и что он шепчет, какие слова рвутся из пересохшего горла, и что она шепчет ему, гладя ему кожу своим дыханием, и волны жары и холода прокатываются по нему, леденя и обжигая сразу. И какая-то новая сила рвётся наружу, грозя разорвать кольцо, разъединить их. И он только крепче прижимает к себе её хрупкое и сильное тело…
Тело Жени медленно обмякало в его руках, отделялось. И он отпускал её, бессильно распластываясь рядом. И когда она, убрав его руки, встала, он не посмел её удерживать. Лежал, не в силах и не желая шевелиться, прижимаясь щекой к подушке. Женя вышла, и он слышал, как она одевается, как еле слышно булькнула вода – замочила бельё…
Полы халатика вдруг зашуршали у самого уха, и рука Жени коснулась его волос.
– Спи, милый, тебе рано вставать. Что бы ни было… – голос её прервался, но она сглотнула, справившись с подступающими слезами. – Спи, родной мой, единственный мой. Не было и не будет…
Во сне это или нет… Он проваливался в теплую пустоту сна, и пальцы Жени на его щеке, её губы на шраме провожали его.
Тетрадь десятая
Джексонвилл
Женя прошла в комнату, раздвинула шторы, впустив свежий ночной воздух, и легла. Прислушалась к ровному дыханию Алисы. Остаются они опять вдвоём. Она вздохнула засыпая. Да, если спросят, что сказать? А правду. Сказал, что нанялся куда-то, и уехал до осени. А койку оставил за собой и отдал деньги вперёд… И будут они его ждать. Если он вернётся… если захочет вернуться… Он оставляет свои вещи… А что ему эти вещи, захочет вернуться – вернётся. Если сможет. Если ничего не случится… А не захочет, ну что ж. Был бы жив и здоров. Был бы жив… только был бы жив…
Алиса осторожно приподняла голову и прислушалась. Мама спит. Как долго она сегодня на кухне возилась. Алиса засыпала, просыпалась, а её всё не было. Она там всё с Эриком разговаривала, уговаривала остаться. А сейчас спит и всхлипывает во сне. Значит, не уговорила.
Алиса решительно вылезла из кровати и пошла на кухню. Если мама проснётся, скажет, что в уборную. Она уже большая. Тапочки она забыла надеть, и пол холодил босые ступни. Поджимая пальцы, Алиса вошла в кухню и постояла, прислушиваясь. Из кладовки слышалось ровное, знакомое дыхание, и она решительно вошла туда. Хорошо, что дверь открыта, а то ручка здесь такая высокая, что не дотянешься.
В кладовке было совсем темно, Алиса сразу на что-то наткнулась и упала на это. Оно дёрнулось под ней, и Алиса сообразила, что это ноги Эрика. Значит, он головой к дальней стене спит. Алиса осторожно пробиралась между стеной и его телом. Какой он длинный. Но вот совсем рядом с ней сонный неразборчивый шёпот. Ага, значит, дошла. Алиса присела на корточки и нащупала его голову, твёрдое гладкое плечо.
– Эрик, – тихо позвала она, – Эрик, ты спишь?
Сквозь сон Эркин почувствовал, что кто-то трогает его за волосы, за плечо. Это не Женя. Кто это?
– Кто? – он резко приподнялся на локте, перехватывая чужую руку, и похолодел: в его ладони как в клешне зажата маленькая детская кисть. – Алиса? Зачем?
– Эрик, – Алиса, чтобы не упасть, держалась за его плечо. – Не уходи, Эрик. Ты из-за меня уходишь, да? Что я тебя не слушаюсь? И конфеты отбираю? Да? Останься, Эрик. Я слушаться буду. И… и хочешь, бери мои конфеты. Мне мама всё равно сахар в чай кладёт. Я тебя обидела, да?
Эркин слушал её быстрый как у Жени говор, но смысл слов как-то ускользал от него, хотя говорила Алиса по-английски. Алиса вдруг шмыгнула носом, покачнулась, хватаясь за него. Он сел, и она сразу забралась к нему на колени.
– Не обижайся, Эрик. Я больше не буду. И приставать к тебе не буду. Ну, зачем ты уходишь?
На этот вопрос он может ответить.
– Я должен работать, Алиса.
– А ты здесь работай.
– Не могу. Мне надо уехать.
Если она сейчас заплачет и разбудит Женю… Везёт ему на такое… Он голый, и девчонка в его постели. В тот раз обошлось. А в этот?
Алиса обхватила его за шею обеими руками, пригибая его голову книзу, и всхлипывая зашептала ему в ухо.
– Ну, хочешь, я кукол тебе отдам. И Спотти. Останься, Эрик.
Он невольно улыбнулся и встал, держа её на руках.
– Идём, я тебя уложу. Поздно, тебе спать надо.
– Ты останешься?
Он тихо, не ступая, скользя по полу, отнес её в комнату, уложил, укрыл одеялом. Она молча позволила ему это. И только когда он неумело подталкивал под неё одеяло, повторила.
– Ты останешься?
– Я вернусь, – тихо ответил он.
Дождался, пока она заснула, и ушёл на кухню. В пять надо быть на рынке. Сколько ему осталось? Подошёл к окну. Небо тёмное, но уже отделяется от деревьев и крыш. Если сейчас лечь, недолго и проспать. Ладно, доберёт своё там.
Эркин прошёл в кладовку, скатал и убрал постель. Нащупал и подобрал шпильки. Четыре. Вроде, у Жени их пять. Он пошарил по полу ладонью. Ага, вот она. Осторожно, стараясь не шуметь, отнёс их в комнату, положил на комод и так же тихо вернулся. Пока они спят, он соберётся. А оденется перед самым выходом. Собственная нагота никогда не смущала его, а прикосновение свежего воздуха к коже было только приятно. Так, хлеба на дорогу. Сушки? Женя ему полсвязки отложила, не меньше. Ладно, будет что погрызть. Он налил во флягу холодного чая, завинтил колпачок. Андрей сказал, что это армейская. Правда, удобно. Ремешок, правда, чиненый, но ничего. Хлеб и сушки в тряпку и в мешок. Ещё ломоть ему сейчас.
Окно стремительно светлело. Эркин налил себе чаю, с наслаждением выпил холодную горьковатую жидкость с чёрным посоленным хлебом. Ну вот, пора. Он вернулся в кладовку, быстро оделся. Вышел в кухню. Флягу через плечо, мешок с привязанной курткой на спину. Повернулся к двери и вздрогнул. Женя?!
– Я разбудил тебя?
– Нет.
Осунувшееся лицо Жени с кругами под глазами и вспухшими губами… У него сжалось, заныло сердце.
– Сядь.
Он послушно опустился на табуретку, и она села напротив него, положив руки на колени. Она молчала, и её лицо было строгим и каким-то… торжественным. Но вот она улыбнулась и ответила на его невысказанный вопрос.
– Перед дорогой надо посидеть и помолчать. Ну вот…
– Да, – вдруг заторопился он, – я забыл совсем. Эти деньги. Ну, я как вперёд заплатил, за три месяца, – он неуверенно улыбнулся, – чтобы койка за мной осталась. Чтоб другого жильца не взяли.
– Хорошо, – она улыбнулась его неумелой шутке. – Койка за тобой. Другого жильца не возьму.
Он подошел к двери, взялся за ручку и обернулся.
– Я вернусь, Женя. Я… я хочу вернуться.
– Я буду ждать, – просто сказала Женя. – До свиданья, Эркин.
– До свиданья, – ответил он по-русски.
До свидания. Ну да, свидание. Конечно, они увидят друг друга. Эркин вслепую нашарил дверь, чувствуя, что ещё минута, и он уже не сможет уйти, и выскочил на лестницу.
Он быстро шел, почти бежал по пустым спящим улицам. И только уже подходя к рынку, проморгался от набегавших на глаза слёз.
У чёрной полуобгоревшей коробки рабского торга было пусто. Эркин подошёл к стене, сбросил мешок с курткой и сел рядом…
– Ты что, ночевал здесь?
Эркин вскинул глаза. Андрей! С мешком, курткой. Только фляги не видно, в мешок, что ли, запрятал?
– Проспать боялся. Долго ещё?
Андрей зевнул.
– Полчаса, – сбросил мешок и сел. – У хозяйки будильник брал. Шумела. Я говорю ей, на одну ночь, да за такие деньги, ты мне не будильник ржавый, а что и получше можешь… Я ж ей за три месяца отдал, и за хранение. А ты как?
– Так же, – Эркин прислонился затылком к стене, подставив лицо рассветному ещё не жаркому солнцу. – А ну как не придёт он?
– Беляк-то? А и хрен с ним. Деньги-то у нас останутся. А флягу убери лучше.
– И то так, – Эркин быстро переложил флягу в мешок.
Андрей сел рядом, и они стали молча ждать.
Дорога в имение Джонатана Бредли
Джонатан Бредли бросил карты на стол и потянулся.
– Всё, хватит.
Его партнёр собрал колоду и стал лениво тасовать.
– Что я люблю в тебе, Джонни, так это умение кончать игру. А ведь ты азартен.
– Любому коню нужна узда, Бобби. А уж азарту… Но мне, и в самом деле, пора.
– Пора так пора. С тобой я просто играю. Отдыхаю.
– И не злишься на проигрыш? – Джонатан хмыкнул с недоверчивой насмешкой. – Расскажи кому другому.
– Я возьму своё в следующий раз, – рассмеялся Бобби.
– И с другими, Бобби.
– Само собой, мы же друзья, Джонни. А где твои парни?
– Уже не мои. Я расплатился с ними, и пусть отдыхают.
– Но сюда ты их не привёз.
– А зачем? – улыбнулся Джонатан. – Они тебе нужны?
– Уже нет, – улыбнулся Бобби и небрежно спросил. – И где ты их оставил?
Столь же небрежно Джонатан ответил.
– Их так растрясло за сутки верхом, что остались в Диртауне.
Бобби ухмыльнулся.
– Девочки там заработают.
– Зарабатывать всем надо, Бобби. Дармовое всегда не в прок.
Джонатан встал и огляделся в поисках шляпы. Снял её с головы мраморного бюста на камине.
– Так ты верхом?
– Нет. Коней я уже продал. Я на грузовике с Фредди. А что?
– Подбросишь до развилки?
– Тебя?! – искренне удивился Джонатан.
Бобби улыбнулся и покачал головой.
– Нет, Питера. Ему пора исчезать, и не по железке.
– Ладно. Пусть идёт во двор. А я за Фредди. А, уже здесь!
Из-за дверных портьер вышел Фредди, поздоровался молчаливым кивком с Бобби.
– Грузовик готов?
Фредди по-прежнему молча пожал плечами. Прислонившись к косяку, он молча и равнодушно оглядывал полутёмную, заставленную дорогой мебелью комнату, рыхлого белолицего Бобби в дорогом костюме с бриллиантовыми запонками и высокого загорелого поджарого Джонатана в джинсовом костюме ковбоя. Пояс Джонатана, как и его, оттягивала кобура кольта. Пистолет Бобби угадывался под его, натянутом из-за толщины пиджаком. Сидящего за столом Питера, встретившего его ласковой и даже восторженной улыбкой, Фредди словно не заметил, но Питера такое невнимание, похоже, не обидело.
– Ты, говорят, нанял двоих на рынке?
– Да, а что?
– В резервации не осталось индейцев?
– Я не хочу слушать их россказни о волках.
– Обошлось бы дешевле.
– Дороже, Бобби. Этим я положил хорошую плату и не собираюсь, как другие, экономить на продуктах, чтобы терять на их воровстве. Краснокожие меняли бычков на еду. И сами ели.
– Раньше ты об этом не думал.
– Раньше бычки были не мои, Бобби. Рабы воровали и всегда будут воровать.
– А от белых ты отказался.
– Они тоже воруют.
– Спорим, будут воровать и эти, – низенький румяный Питер добродушно улыбался. – Сколько ты им отвалил, Джонни?
– Пятьсот на двоих.
Бобби присвистнул, а Питер рассмеялся.
– Я думаю, неделю они будут пить без просыпу.
– Сейчас увидим, – Джонатан спокойно надел шляпу. – В пять они будут ждать меня у рабского торга.
– Десять к одному, что они не придут вообще, и пять к одному, что если придут, то будут пьяны в стельку, – быстро сказал Питер.
Джонатан встретился глазами с Фредди, и тот еле заметно кивнул.
– Идёт, Пит. Ставлю сотню. Десять и пять на твоих условиях. У тебя есть деньги, Пит?
– Главное, что они есть у тебя, Джонни, – улыбнулся Бобби. – Я не прощаюсь.
– Как всегда, Бобби.
Фредди молча повернулся и вышел. За ним Джонатан. Питер попрощался величественным жестом и поспешил следом.
Бобби бросил на стол колоду и откинулся на спинку кресла. Значит, Джонни всерьёз решил поиграть в лендлорда. Что ж, учитывая грядущее и предстоящее… Хозяин имения. Пусть играет. Счастливчик Джонни, Игрок, удачлив в любой игре. Питеру не стоило затевать такое пари. Ну, это проблема Питера, а не его. Он сам всегда был честен с Джонни, как и тот с ним.
Джонатан сам сел за руль грузовика, Питер устроился рядом. Хватило бы места и третьему, но Фредди уже перемахнул через борт и устраивался в кузове.
– Слушай, – Питер не мог долго молчать и молчать вообще. – Как ты ладишь с Фредди? Я, конечно, его уважаю, но… как собеседника его с успехом заменит любой столб.
– Он мало говорит и много делает, – улыбнулся Джонатан. – Меня это устраивает больше, чем наоборот.
Питер возмущённо заёрзал, но продолжить тему не рискнул. К тому же они уже въезжали на рынок.
– Вот и рабский торг, – спокойно сказал Джонатан.
– Смотри, так и не отстроили.
– А зачем? А! Вот и они. У тебя есть тысяча, Пит?
Двое парней, дремавших, сидя у стены, проснулись и встали. Джонатан вышел к ним, а Питер через лобовое стекло, вытянув шею, жадно следил за тем, как Джонатан разговаривает с белым и индейцем. Оба в рабских сапогах, с вещевыми мешками за спиной, к мешкам привязаны рабские куртки. Белый раб?! Такого не бывает, у угнанных куртки похожие, но синие, значит, потерял расу по приговору, а по возрасту… За что малолетке могли расу снять? Совсем интересно. И похоже… да, Джонатан выиграл. И к тому же дважды. Ну, надо же как везёт. За что ни возьмётся, во всём ему удача. Недаром – Счастливчик. И Питер сокрушённо вздохнул, готовясь расстаться с деньгами.
Разговор был коротким.
– Готовы?
– Да, сэр.
Джонатан скользнул взглядом по сапогам Эркина, по их мешкам.
– Вижу. Лезьте в кузов. К вечеру будем на месте.
– Да, сэр.
Прищурившись, Джонатан следил, как белый ловко перелез через борт и принял оба мешка, и невольно восхищённо присвистнул, когда индеец одним плавным движением взлетел вверх, казалось, даже не коснувшись борта, без усилий. Но и заметил, как вздулись и опали мышцы на плечах индейца, туго натянув на мгновение ткань рубашки.
Джонатан сел в кабину и, выруливая на улицу, улыбаясь, спросил:
– Так где мои деньги, Пит?
– Держи, – Питер вытащил пачку сотенных кредиток, отсчитал полтора десятка, свернул и засунул их в нагрудный карман куртки Джонатана. – Но я бы не доверял им, Джонни.
– А с чего ты решил, что я им доверяю, Пит? Я их нанял пасти бычков. И думаю, на этот раз мои потери будут невелики.
– Ты удачлив в игре, Джонни, но…
– Играть надо только наверняка, Пит. А проигрыш или выигрыш… это уже неважно. Главное, чтобы наверняка.
Присутствие в кузове белого в первый момент обескуражило их. К тому же белый сидел у кабины, и им пришлось устраиваться у заднего борта, на ветру. Но это и к лучшему: будет не так жарко. Белый молча наблюдал за ними, и они тоже молча уложили свои мешки, переглянулись, и Эркин лёг головой на мешок, благо груза мало, только несколько мешков у кабины, на них как раз сидит белый, и сразу заснул. Андрей остался сидеть, прислонившись к борту и глядя не на белого, а на дорогу. Иногда их глаза всё-таки встречались, но лицо белого оставалось неподвижным, и Андрей никаких попыток завязать разговор не предпринимал.
Фредди спокойно следил за ними. Рабские сапоги крепкие, не сношенные. У индейца целые, ни разу не чиненые джинсы, чистая свежевыстиранная рубашка. И лёг он аккуратно, посмотрел, куда ложится. У белого штаны, похоже, перекрашенные армейские. Умело сделано, кант аккуратно срезан, нужно приглядываться, чтобы заметить. Но для дезертира парень молод, такие сбегать не успевают, сразу на тот свет, а если повезёт, то в плен залетают. Рубашка тоже чистая, малоношеная. Следят за собой оба. И не слишком бедствуют. У белого тяжёлые костистые кисти рук расплющены работой, под рубашкой угадываются угловатые костлявые плечи. Светлые золотистые в утреннем свете волосы топорщатся ёжиком. Ну, в армии как в тюрьме стригут, это не примета. Светло-серые как лезвие ножа спокойные глаза в твёрдом прицельном прищуре век. Малолетка, похоже, но битый. Рубашка аккуратно застёгнута до горла, как под галстук, и так же застёгнуты манжеты. Будто парню не в грузовике трястись, а в офисе сидеть.
Андрей чувствовал этот неотрывный спокойно изучающий взгляд. Обижаться и качать права не стоит: у мужика кобура не бутафорская. Но нанимал не он, а тот, что в кабине. Этот, судя по рукам, тоже пашет. Но если их под его начало поставят, будет хреново. Они-то рассчитывали, что будут только вдвоём. Но… уже нанялись. Теперь как тот беляк в кабине решит. А этот вроде… нормальный. Волчара, похоже, но с таким если не нарываться, то поладить можно.
Долго молчать не в характере Пита, и разговор, как всегда, он начал первым.
– И всё-таки, почему ты их нанял, Джонни?
– Индеец хорошо держится в седле. И раньше был скотником.
– Ты его знаешь?
– Впервые увидел. Он сам сказал.
– И ты поверил краснорожему?!
– Он не соврал.
– А, ну да, – Пит явно кого-то передразнивал. – Индейцы врать не умеют. Допустим. Но я думаю, Джонни, у них есть что-то за спиной. Им надо было просто удрать из города.
– Это их проблема, Пит.
– А если они потащат на хвосте?..
– Кого? Комендатуру? Они нанялись, в плате я их не обижу. Комендатура встревать не будет.
– Кстати, ты не боишься, что русские поймают тебя с пушкой? И Фредди?
Джонатан усмехнулся.
– Там, где это может произойти, мы без оружия.
– Вы?!
– Ну, там мы не держим его на виду.
– Это больше на тебя похоже. А им? Ты им дашь оружие?
– Посмотрим. У обоих ножи. – Джонатан, посмеиваясь, гнал грузовик по шоссе.
– Они показались мне безоружными. Ты уверен? Видел?
– У таких обязательно есть оружие, Пит. Ты плохо разбираешься в людях, и это когда-нибудь тебя погубит.
– Когда-нибудь, Джонни. Но ты считаешь их людьми?
– Я всегда их считал людьми, Пит. И в заваруху они не заметили меня. Помнишь заваруху?
– Ещё бы, – Питер невольно поёжился. – Русские подложили нам хорошую мину. Объявили рабам свободу, а нам охраны не дали.
– Мину сделали мы сами. Русские только не помешали ей взорваться. Красиво было сделано, Пит.
– Как вспомню, как они… как мы прятались…
– Спрятался тот, кому они это позволили. И удрал только тот, кого они не догоняли.
– По-всякому, Джонни.
– Ты прав, бывало по-всякому.
– Интересно, скольких догнали эти двое?
– Это их проблема. И, конечно, тех. Но мне это неинтересно.
– Меньше знаешь – крепче спишь, Джонни?
– Дольше живешь, Пит. Вон твоя развилка.
– Сбрось меня здесь. Тормозить не стоит.
Джонатан кивнул, плавно ведя грузовик вдоль обочины.
Эркин приоткрыл глаза и рывком сел, подвинулся к борту. Андрей сразу соскользнул на дно и лёг. Эркин подтянулся и сел так, чтобы Андрей оказался за ним, в его тени. Встретился глазами с белым и равнодушно отвёл взгляд. Ветер трепал ему волосы, бил по лицу упругими приятными толчками. Белый смотрит, не отрываясь, рассматривает. Как это Андрей выдержал, не сцепился с ним? Солнце уже поднялось высоко и припекает. Эркин закатал рукава, распахнул ворот, чтобы ветер отдувал рубашку от спины. Грузовик – это неплохо. Верхом бы умаялся.
– А ты здорово держался.
Эркин вздрогнул и посмотрел на белого. Сдвинув шляпу на затылок, тот улыбался. Белым улыбкам Эркин никогда не доверял и потому, хотя улыбка была весьма доброжелательной, ответил положенным.
– Да, сэр.
– На этом дьяволе столько мало кто продержится.
– Да, сэр.
Вежливое безразличие ответа исключало дальнейший разговор. Фредди усмехнулся и сдвинул шляпу на лоб, затеняя глаза. Парню безразлична похвала белого? Ну что ж, парень с характером, но вышколен на славу, даже «сэр», а не «масса», как у всех цветных. И красив. Зачем ему работать? С такой мордой мог бы безбедно жить и не вкалывая. Но руки в старых мозолях. А шрам на щеке свежий, видно, побывал в переделках. На руке рабский номер, но на беглого непохож, те совсем другие. Лицо неподвижно, но не напряжено, вернее, скрывает это лучше белого. Но белый и моложе. Третьего к ним ставить нельзя. Если только сами потом кого примут. Напарники. У индейца в кармане нож. На мгновение, когда он садился, проступил под тканью. Короткий складной нож. Вполне достаточный, чтобы выпустить кишки чересчур любопытному. У белого из-за голенища чуть виднеется рукоятка длинного ножа. По длине – армейский кинжал, а рукоятку, значит, заменили. Как кант на брюках спороли. Но выправки у парня нет. Не та выправка. А индеец сидит и смотрит на дорогу. Хорошо сидит, расслабился и качается вместе с грузовиком, так не устаёшь. Ловкий парень. И на коне держался только из ловкости.
Надзирателем этот белый не был, те смотрят иначе. А одет, как Грегори одевался на выпас, и беляк в кабине так же одет. Права Женя, что велела ему джинсы надеть. Лишь бы им кого третьего на стадо не сунули. Андрей за неделю ездить научится, а там уже легче. Вдвоём, конечно, тяжело, придётся крутиться, но это ничего, а вот если кого надзирателем поставят… отвык уже под чужим глазом работать. Хлопнула дверца, хотя машина не останавливалась. Краем глаза Эркин поймал промелькнувшую внизу тёмную фигуру. Видно, тот, что в кабине сидел. На ходу высадили. Зачем? А! Их дела ему по фигу.
Фредди быстро посмотрел на индейца. Заметил? Похоже, нет. По-прежнему смотрит перед собой и думает о чём-то своем. Вообще-то, Фредди всегда представлял, о чём думает сидящий напротив человек, и редко ошибался. Но с этим индейцем он не возьмётся угадывать.
Андрей вздохнул и что-то пробормотал во сне. Эркин как бы невзначай коснулся каблуком его плеча, чуть надавил. Андрей вздохнул ещё раз и открыл глаза. Посмотрел на Эркина, на белого и сел, протёр кулаками глаза.
Фредди заметил и как индеец разбудил напарника, и короткий тревожный взгляд парня. Ну да, чтобы не болтал во сне. А крепко припекло парней, раз так сторожатся.
Теперь все трое сидели против друг друга и с одинаковым равнодушным вниманием смотрели перед собой.
Грузовик резко свернул на грунтовую дорогу, запрыгал на выбоинах. Фредди привстал, оглядываясь. Ага, Джонни решил размяться. Пожалуй, да, пора.
Джонатан свернул ещё раз и остановил грузовик в стороне от дороги, на гребне невысокого холма, откуда была видна блестевшая за кустами речка. Вышел из кабины и потянулся. Над бортом показалось лицо Фредди.
– Отдыхаем, – весело сказал Джонатан.