Аналогичный мир. Том первый. На руинах Империи

– А ты?

– И я сейчас лягу. Мне позже вставать. Иди, милый.

Он послушно отпустил её руки и отступил, ушёл в кладовку.

Когда Женя вернулась в комнату, она ощутила только запах ночной свежести из окна. И одеяло ничем не пахло, и уже почти высохло. И никаких следов. Будто и не было ничего… будто и не было…

Эркин проснулся на рассвете. Вряд ли он спал больше двух часов, но чувствовал себя выспавшимся. Обычная утренняя работа даже не замечалась им. Он только, набирая воду, умылся прямо тут же ледяной водой из колонки, настолько приятно было ощущение холода перед дневной жарой. Как всегда, затопил плиту, поставил греться воду и ушёл, жуя на ходу кусок хлеба. И есть-то особо не хотелось. Просто приятно шагать по улице, вгрызаясь в толстый посоленный ломоть.

Ни на станцию, ни на рынок Андрей ещё не мог уйти. Где он живёт, Эркин не знал. Но знал человека, который мог это знать. Этот знал всё. Насколько далеко простирались его знания, Эркин даже думать не хотел, боясь узнать такое… И его не надо искать. Если он тебе нужен, он сам тебе навстречу попадется.

Так и вышло. Эркин только вошёл в пустынный, спящий предутренним сном, как и весь город, Цветной Квартал и сразу увидел его. Зевая и почёсывая лохматую голову, Проныра брёл по улице с таким видом, будто сам не понимал, чего он в такую рань выполз.

– Еды тебе, – приветствовал его Эркин по-рабски.

– И тебе от пуза, – Проныра поскрёб себя ещё за ушами и уставился на Эркина снизу вверх припухлыми щёлками. – Рано встаёшь, Меченый.

– Значит, надо, – Эркин сунул руку в карман джинсов и перебрал там мелочь, чтобы она зазвенела. – Белёсого не видел?

– Дрыхнет твой напарник, – Проныра старательно зевнул. – Пошли, что ли?

– Пошли, – кивнул Эркин.

Они вышли из Цветного, покрутили по кварталам белой бедноты между домиков в садиках и огородах с проломанными и полуповаленными заборами. У одного забора в заплатах из ящичных досок Проныра остановился и показал Эркину на угловое окно с мутным старым стеклом.

– Во его окно.

– Ага.

Эркин вытащил пару монет, сунул их в кулак Проныры, развернул того за плечи спиной к дому и дал подзатыльник. Проныра мгновенно исчез. Эркин огляделся, убедился, что улица пуста, поднял камушек и сжал между пальцами. Он целил в угол рамы, рассчитывая, что старое стекло плотно сидеть не может и отзовётся на удар. Сам он предусмотрительно остался на улице, по ту сторону забора. Расчёт оправдался. Стёкла заходили ходуном, задребезжали, изнутри мелькнуло пятно головы… Эркин ждал. Через минуту к нему босиком, на ходу застёгивая и заправляя в штаны рубашку, вышел Андрей. Заспанное припухшее лицо, короткие светлые волосы дыбом.

– Ты чего? Случилось что?

– Работа есть.

– Ты б ещё ночью прискакал. – Андрей протёр глаза кулаками. – Как нашёл-то?

– Проныра показал.

Андрей зевнул.

– Оторвут ему башку, Проныре, за его пронырливость.

– Башка его, ему беречь. Ты спишь ещё, что ли?

– Всё, проснулся. Что за работа?

– Дрова. А может, ещё что. На весь день. Плату я не оговорил. И вообще… опоздаем, другие перехватят.

– Ага. – Андрей еще раз зевнул и, наконец, проснулся. – Я сейчас.

– Давай.

Андрей ушёл в дом, а Эркин оглянулся и сел на поваленный забор напротив. Нечего зря торчать, маячить. Тихая улица пуста по-воскресному. А врал Андрей, что снимает без работы. Забор он делал. И вон, на крыше свежая заплата, и ещё… Но как сказал, так сказал. Его дело. Солнце ещё не поднялось над домами, но уже ясно – будет жарко.

– Пошли.

Андрей стоял перед ним, умытый, в своей неизменной клетчатой рубашке и с куском хлеба в одной руке и ящиком в другой. Эркин легко встал.

– Пошли.

– Что за работа? Будешь?

– Ел. Помнишь, кололи и навес делали, ну, старухе?

– Помню. Это уже второй раз был.

Эркин покосился на него, но Андрей безмятежен и ни на что не намекает. Просто они тогда вместе в том дворе второй раз работали. Эркин решил на этом уточнения прекратить.

– Они всем двором дрова закупили. Говорят, пиленые, но я не видел. А привезут сегодня утром.

– Ага. Платят сообща, или каждый сам за себя?

– Не знаю. – Эркин подумал и всё-таки сказал. – Мне вечером сказали, поздно уже было.

– Ладно, сообразим.

Андрей дожевал горбушку и вытащил из кармана сушку.

– Все ещё те тянешь?

– Вспомнил! Купил две связки, – он вытащил ещё одну. – Держи. Дорогие, стервы.

– Угу. – Эркин захрустел сушкой. – Я тоже купил.

– Понравились?

Эркин усмехнулся.

– Шоколад лучше. Но дороже.

Андрей улыбнулся.

– Ты пряников не пробовал. Печатных.

– Это как?

– Ну-у, – Андрей замялся и безнадёжно махнул рукой. – Откуда тебе знать. Я и сам-то один раз ел. Давно. Это ещё с нами… – и резко оборвал фразу, будто его кто по губам ударил.

Эркин сделал вид, что ничего не заметил. У каждого свои тайны, и не лезь, куда не зовут.

Когда они подошли ко двору, из распахнутых ворот выезжал грузовик. Они пропустили его и вошли. Андрей негромко присвистнул и восхищённо выругался. У всех сараев лежали длинные не чурбаки даже, а брёвна.

– Пиленые! – Андрей сплюнул. – Это ж на какую печь пилили, жухалы!

– Сработаем.

– А то нет.

Посреди двора разворачивался последний грузовик и гомонили женщины. Андрей подмигнул Эркину. Эркин кивнул. Здесь Андрей договорится и лучше, и быстрее.

– Ага, уже пришли! – Женя решительно пошла им навстречу. – Отлично.

Эркин не знал, куда смотреть и что говорить, но Женя всё взяла на себя. Видимо, уже всё было обговорено, потому что остальные женщины только кивали, подтверждая её слова.

– Вот это всё, – Женя широким взмахом обвела двор. – Всё вам. За день справитесь?

– Да, мэм, не извольте беспокоиться, мэм, – Андрей незаметно подтолкнул Эркина локтем. – А как с оплатой, мэм?

– Плата общая. Со всех сразу. Дважды поедите.

– Со всех сразу, это понятно, мэм. Но сколько, мэм?

– Семьдесят пять.

– Всего?!

– Каждому. Но с укладкой.

Андрей восторженно ткнул Эркина локтем под рёбра. Эркин только вздохнул в ответ. Сумма фантастическая. Для Жени тоже.

– Хорошо, мэм. С какого края начинать, мэм?

– Как хотите.

Женщины смотрели на них, в общем, доброжелательно, но Эркин потупился и уставился в землю, предоставив всё решать Андрею.

– Сначала пилим, – предложил Андрей.

– Давай так, – вздохнул Эркин.

Он следовал за Андреем как автомат и даже не сразу сообразил, что тот придумал пилить сразу для нескольких сараев.

– Перепилим, откинем. Переколем и идём дальше. Идёт?

– А укладка? – пришёл в себя Эркин.

– А! – отмахнулся Андрей. – Для передышки. Давай с того края.

Эркин кивнул. С того, дальнего от Жени, так с того.

– Ну, пошёл?

– Пошёл.

Знакомое повизгивание пилы, слаженный ритм парной работы. На третьем бревне Эркин сообразил, что семьдесят пять каждому сложатся из долей женщин и что Жене это необременительно. Да и он же всё равно деньги ей отдаст, все семьдесят пять, а это больше, чем она вложит. Три бревна у него на это ушло, но всё же сообразил! И сразу стало легче дышать.

– Хорош, – Андрей прислонил пилу к козлам, оглядел наваленные у трёх сараев чурбаки. – Вроде не напутали.

Эркин оглядел топоры, выбрал показавшийся получше остальных. Андрей достал свой из ящика.

– Ну, пошёл.

– Пошёл.

Рубашку Эркин скинул почти сразу. Как ни закатывай рукава, как ни расстёгивайся, а намокшая на лопатках ткань липнет к телу, и тогда вырвать рукав ничего не стоит. Женя только-только ему рябенькую зачинила, а про тенниску и говорить нечего. Вязаная ткань ползёт от малейшей дырки. Андрею хуже. Даже рукава не закатать. Даже… В руках-то все и дело. Про шрамы можно чего и придумать, а про номер? Нельзя ж спину открыть, а руки чтоб прикрытыми оставались.

Эркин закончил свой сарай быстрее. Уложил поленья, подобрал и заложил щепки, а когда вышел, Андрей уже укладывал свой. Третий они в два топора обработали быстро. Затащили козлы, Эркин забросил топор. Притворили двери и пошли к трём следующим. И всё заново.

– Чего психовал-то? – Андрей говорил тихо, но отчетливо, по-камерному, как они оба умели и привыкли.

– Заметил?

– А то нет! Ну, так чего?

– Так. Показалось, – ушёл от ответа Эркин.

– Ну да, – хмыкнул Андрей. – Когда кажется, креститься надо. Иногда помогает.

– Учту.

И вдруг неожиданный вопрос.

– Здесь квартируешь?

У Эркина перехватило дыхание, а Андрей спокойно продолжал.

– Говорил, за работу снимаешь. Попроси хозяйский топор. С этими лишняя морока. Только время теряешь. Дерьмо, а не топоры. И пилу. Эту направлять, только… – он замысловато выругался, потому что именно в этот момент ржавая пила Старой Дамы застряла намертво.

Эркин выпрямился, коротко и твёрдо глянул в глаза Андрея.

– Выдёргивай эту хреновину, я за инструментом схожу.

Андрей стал высвобождать пилу, а он взял рубашку и через весь двор пошёл к распахнутому, как все в этот день, сараю Жени. Андрей сам ли понял, или от Проныры что узнал… И плевал он на всё. Андрей прав. Он снимает за работу. Значит, инструмент хозяйский на нём. Как он потом это уладит, что на чужой работе хозяйский инструмент тупит – его забота.

Когда Эркин, оставив на двери сарая рубашку, вернулся с пилой и топором, Андрей уже справился с ржавой рухлядью и ждал его.

– Во! – после первого же запила заулыбался Андрей. – Это дело. Сам точил?

– Не нанимать же! – усмехнулся Эркин.

Зря, что ли, он почти каждый вечер колупался в сарае, доводя до ума инструмент.

– Кормёжку дважды обещали. Тоже, что ли, сообща?

– А не всё равно, хотя… много хозяев плохо.

– Чем это?

– Все бьют, и никто не кормит.

– Это да. Бывает. Посмотрим, как накормят.

Солнце пекло вовсю. Рубашка Андрея потемнела и прилипла к спине. Торс Эркина влажно блестел.

– Пошёл?

– Пошёл!

– Готов.

Ещё один сарай заполнен колотыми, словно светящимися в полумраке сарая, поленьями. Андрей слегка сдвигает козлы, чтобы не мешали. Дрова хорошие, лёгкие. Клин ещё ни разу не понадобился.

Во дворе показались белые мужчины. По-воскресному одетые, благодушные. Они сидели на верандах, потягивая из стаканов разноцветные напитки, и свысока поглядывали на двух цветных, что кололи для них дрова. Андрей был и для них цветным. Только цветной будет вкалывать наравне с индейцем. Да ещё в воскресенье. А так… почти как до войны, до нелепой, невозможной победы русских, до освобождения.

– Во дармоеды, – показал на них глазами Андрей.

– Если б они работали, мы б что делали? – хмыкнул Эркин.

– И то верно.

– Лишь бы не лезли, а мне на них… накласть с присвистом и перебором.

Ближе к полдню в ворота стали заглядывать ищущие работы. Но дальше ворот не шли. Эркин или Андрей, не отрываясь от работы, коротко освистывали их, давая сигнал «занято».

– Долго спят, – хохотнул Андрей. – Они б до вечера чухались.

Бегала, суетилась нарядная ребятня. Алиса держалась у дома. Эркин краем глаза заметил, что она только раз немного поиграла в мяч с какими-то девчонками и ушла к своему крыльцу. Эркин глубоко всадил топор, поднял вместе с чурбаком и, крутанув в воздухе, ударил о землю обухом. Поленья брызнули в стороны.

– Пора бы и пожрать.

– Засуетились бабы. Как раз сарай кончим.

Эркин затворял дверь очередного заполненного сарая, когда к ним подбежала и остановилась в двух шагах девочка лет двенадцати с туго заплетёнными тёмно-жёлтыми косичками.

– Идите есть.

Андрей рукавом вытер лоб и выпрямился. Кивнул.

– Умоемся только.

– Хорошо, – девочка смотрела на Андрея с чуть заметной настороженностью. Глядеть на Эркина она избегала. – Вот наш дом. Пройдёте сбоку. На кухню.

И убежала.

– Пошли к колонке, – Эркин собрал инструмент и уложил так, чтоб было видно: место занято. Да и вроде искателям уже кончилось время.

– О мыле не уговаривались, – хмыкнул Андрей.

– Уговор дороже денег, – хохотнул ответно Эркин.

У колонки они умылись. На станции, где так вышло, что есть все уходили в один закуток, подальше от белых глаз, у крана бывало шумно. Толкались, не всерьёз топили друг друга. Но здесь, под взглядами белых, они молча смыли с рук и лиц пот да Эркин на мгновение подставил под тугую струю спину. Пока ходил за рубашкой – не сидеть же на белой кухне полуголым, может и плохо обернуться, – пока шёл к указанному дому, всё высохло.

Кухня сияла чистотой и пустынностью – все дверцы плотно закрыты, плита и столы пусты. Только то, что приготовлено для них. Две большие кружки с горячим кофе, два стакана молока, большое блюдо с сэндвичами. Сэндвичи все разные, но четко по парам. И по три куска сахара каждому.

– Ну, будем жить! – Андрей шумно вдохнул запахи и засмеялся.

– Живём, – засмеялся и Эркин.

– И молоко, и кофе. Не скупятся.

Андрей с наслаждением залпом выпил холодное молоко и как после выпивки ухватил верхний сэндвич. Эркин не спеша прикончил свой стакан, чувствуя, как расходится по телу волна приятного холода. Взял сэндвич.

– Не скупо, – согласился с Андреем.

– Смотри, – Андрей вертел в руках сложенные попарно ломти чёрного хлеба с прослойкой творога. – Ах ты, чтоб тебя…

– Чего? – поднял на него глаза Эркин. Творог Женя купила вчера, испортиться он не мог.

– Тут русские есть, – объяснил с набитым ртом Андрей. Быстро оглядел оставшиеся сэндвичи и уточнил, – одна русская. Больше чёрного хлеба нет.

– А что, – осторожно спросил Эркин, – чёрный хлеб только русские едят?

– Из белых да, – убежденно ответил Андрей.

– Нам в имении тёмный, почти чёрный давали, – возразил Эркин. – Его и звали рабским хлебом. Может, и здесь нам специально положили.

– Нет, – замотал головой Андрей, – рабский я знаю. Он тёмный, но не чёрный, это другой хлеб, не совсем как тот, но чёрный. И они нескупые. Смотри, и намазано щедро, и ломти толстые. Нет, есть здесь русская. Точно. Помяни мое слово, есть.

Эркин равнодушно пожал плечами, взял сахар и кружку.

– Есть так есть.

Андрей усмехнулся, сунул сахар за щеку.

– Тоже верно.

Если кто за дверью в напряженной тишине дома и пытался подслушать их, то ничего не услышал, кроме этих коротких невнятных смешков. За едой как за работой, они говорили тихо. Не потому что боялись, а просто срабатывала привычка.

– Спасибо хозяйкам, – громко сказал, вставая, Андрей.

– Спасибо, мэм, – повторил за ним Эркин.

Они вышли, специально громко притворив дверь, чтобы их уход был слышен, и не спеша пошли к сараям. Эркин на ходу расстёгивал и снимал рубашку, такая жара была на улице. Жара тем более нестерпимая после кухонной прохлады.

– Фу, как покормили, так и поработаем.

– Ага.

Эркин пошатал козлы, проверяя, крепко ли стоят, и, крякнув, взвалил очередное бревно.

– Пошёл?

– Пошёл.

Но они не успели начать.

– Подождите, – к ним торопливо шла, почти бежала молодая женщина.

Андрей выпрямился.

– Что случилось, мэм?

– Они… – она тяжело дышала, – ну, как вы делаете, они слишком длинные, не влезают. У меня маленькая печка. Это мои дрова. Сделайте покороче, пожалуйста.

Андрей досадливо пнул чурбак.

– Сходи ты, посмотри, что там за печка.

– Иди сам, – угрюмо буркнул Эркин.

Андрей удивлённо заморгал.

– Ты чего?

– Ничего, – Эркин резко выпрямился и встал лицом к лицу с Андреем. И тихо, но с такой силой, что у Андрея натянулась кожа на скулах, сказал. – Я не пойду, понял? Я ещё жить хочу!

– Тебе что, голову напекло?

– Ты белый. Тебя, если что, побьют, и ты отобьёшься. А я… я не пойду.

– Та-ак, – начал соображать Андрей. – А ч-чёрт, я и не подумал.

Женщина недоумённо и чуть ли не со страхом смотрела на них. Андрей повернулся к ней.

– Мэм, вы бы лучинкой измерили, а мы по мерке сделаем.

Эркин перевёл дыхание.

– Но, – растерянно сказала женщина, – я не знаю, что там измерять.

– Мэм, – Андрей был сама любезность. – Вот смотрите. Берете лучинку. Отщипни ей, – бросил он Эркину.

Эркин перехватил топор и отщипнул длинную тонкую лучину, дал Андрею.

– Вот, мэм, – Андрей протянул ей лучинку. – Вы закладываете её в топку, отламываете лишнее, а то, что осталось, приносите нам, и мы вам пилим по этой мерке. Пожалуйста, мэм. Мы подождём, мэм.

Она неуверенно взяла лучину и ушла. Эркин сел, прислонился к стене сарая. Помедлив, Андрей сел рядом.

– Уф-ф, – шумно выдохнул Андрей. – Вечно забываю, что ты цветной.

– А я – что ты белый, – усмехнулся Эркин. – И злюсь, что ты простых вещей не понимаешь.

– Смешно, – грустно согласился Андрей.

И до её возвращения молчали. Она отдала им лучинку и тут же ушла. Андрей повертел кусочек чуть длиннее ладони, посмотрел на Эркина.

– Она что, мужику своему измеряла вместо печки?

– А тебе не по фигу? – Эркин тяжело встал, шагнул к козлам.

– Я ж ей объяснял, куда засунуть!

– Наше дело напилить, а куда она их себе сунет… – Эркин взял пилу. – Давай, что ли, в жару тяжело врабатываться.

– Нет, это что ж за печка-недомерок?! – не мог успокоиться Андрей.

– Зато колоть легко.

– Слушай, а может, она перепутала? Дала нам отломанное, а мерку так в печке и оставила?

– Слушай, первая заповедь раба какая? Делай, что велят, и помалкивай.

– Нет, мне просто интересно.

– Я ж сказал. Сходил бы и посмотрел.

Короткие чурбачки громоздились у их ног, и они отпихивали их, продолжая пилить. Зато и колоть их оказалось без проблем. Но столько их было, что к концу сарая они тихо осатанели. А Андрей как начал ругаться, ещё на пилке, так долго не мог остановиться.

Солнце стоит над двором. Пот высыхает мгновенно, стягивая кожу солёной коркой. Хочется пить. Но оба знают: в такую жару да на работе только разок хлебнёшь, потом долго не сможешь успокоить сердце, если вовсе не сорвёшь. Двор пустеет. Слишком жарко. Умолк детский гомон, голоса женщин, хохот мужчин… Все убрались по домам, в прохладные затенённые комнаты. И только их пила визжит, да ухают топоры, разваливая чурбаки на поленья.

Эркин заходит в темноту сарая, и сразу выступает пот, течёт струйками по груди и спине. Клетчатая рубашка Андрея стала тёмной и тяжело липнет к телу. От пота зудят и чешутся шрамы. Андрей часто непроизвольно дергает плечами. Эркин помнит, каково ему было во время болезни, даже сейчас щека зудит. Светлый ёжик Андрея потемнел, волосы слиплись и торчат пучками.

– Ты полотенце взял?

– Чего?

– Ну, тряпка какая у тебя есть? Чистая.

– Ну, есть.

– Давай сюда.

– Охренел?

– Давай, я сказал.

Андрей прислоняет пилу к козлам и берёт топор.

– Возьми в ящике. Я хлеб в неё заворачиваю.

– Пойдёт.

Эркин достал тряпку и убежал к колонке. Открыл воду. Быстро поднырнул под струю, прополоскал рот. Пить нельзя. Намочил и отжал тряпку и бегом обратно, пока не высохла.

– Держи. Иди в сарай, оботрись. Я прикрою.

Андрей взял тугой мокрый комок, оглядел пустынный двор и нырнул в сарай. Эркин перехватил топор, встал так, чтобы загородить собой вход. Всадил топор в чурбак, ударил о землю. Есть. Носком кроссовки подкатил к себе очередной чурбак. В темноте сарая кряхтел и как-то рычал от удовольствия Андрей. Эркин тихо засмеялся.

– Рубашку выжми.

– А то не знаю.

Андрей вышел, застегивая рубашку, довольный, смеющийся. Разложил тряпку на ящике. Пусть сохнет.

– Сходи, рот прополощи.

– Обойдусь. Это ты здорово придумал.

– Хорошее дерево колем. С сосной мы бы хлебнули, – смеется Эркин.

– Точно, в такую жару, да ещё со смолой возиться.

– Готово, закидываем.

– Есть.

– Пошли дальше.

– Смотри, как вымерли…

– Воскресенье, дрыхнут все.

– Ну да. А чего им? В церковь сходили, пожрали и спать. Я в церкви раз работал. Не здесь, а, – Андрей взмахом головы показывает куда-то в сторону. – Забыл, как называется.

– А делал-то чего?

– А то же. Дрова колол.

– В церкви топят? – удивился Эркин.

– Ты был хоть раз в церкви?

– А зачем? Рабу его хозяин – бог. Хозяева, я помню, ездили… Давай рассказывай, чего хотел.

– Ну. Так священник, пока я колол, все стоял и зудел. Что все наши беды оттого, что мы бога забыли.

Эркин тихо смеётся, подправляя пилу.

– Ты не ржи, – притворно сердится Андрей. – Ну, так вот. Что надо быть смиренным…

– Каким?

– Смиренным, чурбан. Тихим, скромным, не нагличать и о деньгах не думать. И работать. Тогда бог о тебе вспомнит…

– И добавит работы, – хохочет уже в голос Эркин. – И чего он к тебе привязался?

– А ему больше не к кому было. И я в армейском тогда был. Ну, рубашке. Он меня, видно, за дезертира принял. И все напирал на то, что убийство грех, но неповиновение грех больше.

– И вот за этим белые в церковь ходят? – отсмеялся Эркин.

– А фиг их знает, за чем. Понимаешь, он балаболил, ну… как заведённый. Я не слушаю, а ему и не надо. Стоит и зудит. Накормил, правда, честно. А так-то, я знаю, они каждое воскресенье в церковь ходят. Слушают.

– Работы там нет. Помнишь, ходили.

– Там свои слуги.

Солнце ещё высоко, но жар его становится мягче. Во дворе появляются люди. Опять высыпают дети, мужчины со стаканами рассаживаются на верандах.

– Забегали. Скоро обедать позовут.

– Ленч хорош был. Посмотрим, как с обедом.

– Посмотрим. Нам сколько, три сарая осталось?

Эркин быстро отступил на шаг, окинул взглядом груды чурбаков и брёвен.

– Два. У последнего много. И этот, третий.

– Видно, перед ним и есть будем.

– Посмотрим. Может, и сейчас.

– По моим часам, – Андрей хлопает себя по животу, – уже пора.

– По моим тоже, – смеется Эркин.

Андрей на секунду застывает с вскинутым над головой топором и насаженным на него чурбаком и, резко опуская вниз, шепчет.

– Уже забегали. На этом сарае идём.

– Давай. Как кончим, сами подойдут.

– Точно.

На этот раз их позвали в другой дом. На такую же пустую прибранную кухню. И опять всего по два. Два стакана с чем-то красным, две тарелки густого фасолевого супа, две тарелки с жареным мясом, картошкой и какой-то зеленью, два стакана, заполненных непонятной бело-розовой массой.

– Вот это да! С ума сойти, как кормят, – восхитился Андрей.

Всё расставлено так, что ошибиться в порядке нельзя.

– Будем жить, – улыбнулся Эркин.

Судя по всему, следовало начать с красного. Чуть подсоленная густая жидкость, на поверхности которой плавали зелёные листочки, что-то напоминала, вкус был приятен, но Эркин не мог вспомнить, что это. Андрей тоже пил как-то неуверенно. Допив, подцепил и отправил в рот прилипший к краю стакана листочек.

– И что это было?

– Пойди и спроси, – Эркин уже подвинул к себе тарелку с супом. – Травить нас не собираются. Чего ещё?

– Это конечно… Суп хороший.

– Угу. И мяса не пожалели.

Андрей все косился на бело-розовую массу с воткнутой в неё ложечкой. Это полагалось на конец обеда, но оторвать от нее взгляда он не мог. Может, поэтому и Эркин взялся за свой стакан так осторожно, будто ждал подвоха. Стакан был холодный, и масса тоже холодная и сладкая. На языке она сразу таяла, холодя рот и горло. После первой же ложки Андрей издал приглушенный стон и дёрнулся, испугав Эркина.

– Ты чего? Припадочный?! Стол перевернёшь.

– С ума сойти… Чтоб мне век свободы не видать… Ты знаешь, что это?

– Ну? – Эркин заинтересованно облизал ложку.

– Это же мороженое!

Эркин поперхнулся. Слышать он слышал, но ни разу не пробовал, даже не видел.

– Лечь не встать, с ума сойти!

– А я про что?

Андрей так выскребал стакан, что Эркин засмеялся.

– А ты его выверни. Наизнанку.

Андрей только поглядел бешено, но тут же улыбнулся.

– Помог бы вывернуть.

Забывшись, они говорили в полный голос.

– Вам понравилось?

Если бы их плетью сейчас вытянули, они бы так не удивились. Но в кухне они теперь были не одни. Когда и как она появилась, они, занятые обедом, не заметили, но в проёме маленькой незамеченной ими раньше двери стояла она, и за её спиной горела сильная лампа, отчего они различали только её силуэт и даже не могли бы с уверенностью сказать: белая она или нет. Андрей вскочил на ноги, но остался у стола, а Эркина отбросило к входной двери. А она, словно не заметив их смятения, продолжала.

– Я рада, что вам так понравилось. Я сама его делала. Вы так работали, что я решила вас угостить чем-то особенным, необычным, – у нее был мелодичный, очень красивый, но какой-то неживой голос.

– Да, мэм, спасибо, мэм, – невнятно пробормотал Андрей, пятясь к Эркину.

Она негромко переливчато засмеялась.

– А пили вы томатный сок. Но… но неужели вы никогда его не пробовали? Удивительно! Вы довольны обедом?

– Да, мэм, мы пойдём, мэм, – тихо сказал Эркин, нашаривая ручку двери.

– Я очень рада, – повторила она и совсем тихо, почти шёпотом сказала: – До свидания.

Эркину наконец удалось открыть дверь, и они выскочили во двор.

Только на третьем бревне Андрей смог высказаться.

– Ну не фига себе!

– Мгм, – не слишком вразумительно ответил Эркин.

– Нет, скажи, как подобралась. Ведь ничего не слышали. Или она там так и сидела с самого начала?

– А я откуда знаю?

– И чего вылезла?! Мы и так уже уходить собирались. И лампа зачем? День же. И солнце.

– Это-то понятно.

– Так объясни.

– А чтоб мы её не разглядели. Когда против света, лица не видно.

– Ч-чёрт, верно. Видеть видели, а узнать не узнаем. Ну ладно, а вылезла тогда зачем?

– Да фиг с ней. Если о всех беляцких причудах думать… А обед был хороший.

– Это да. Всегда бы так кормили.

– И всегда так работать?

Андрей засмеялся.

– Тоже верно. Смотри. Всего один остался. Но зато не меньше грузовика тут вывалили. Ну, пошёл?

– Пошёл.

Жара незаметно, совсем незаметно спадала. Просто солнечные лучи уже не жгли, а грели, стало легче дышать, разлитый вокруг свет уже не резал глаза, и не сразу высыхал пот, холодя тело.

– Всего ничего осталось.

– Вперёд не заглядывай, труднее будет.

– Знаю.

Медленно остывающее солнце сползает за дома, в тени становится прохладно. Они продолжают работать в прежнем ритме, но близящийся конец работы отпускал подавляемую усталость. Каждый удар топора, оставаясь сильным и точным, требует теперь больших усилий. Но со стороны это прежние ловкие быстрые движения.

Уложены последние поленья, подобраны щепки. Они заносят козлы, Эркин укладывает на место пилу и топор. Андрей оглядывает сумеречный сарай.

– А здорово ты его обиходил. Я помню, какой развал был.

– Ну да, – у Эркина нет уже ни сил, ни желания что-то выдумывать. Да и конечно, если он сам помнит все дома города, где ему пришлось работать, все закоулки станции и рынка, то почему у Андрея будет по-другому? Понял, так понял.

Они выходят, Эркин затворяет дверь, надевает и застёгивает рубашку, и они не спеша оглядывают двор. А ведь и не скажешь, что с утра тот был завален брёвнами. Только, как и утром, в центре стоят женщины, хозяйки. И они идут к ним. Выпрямившись. Хотя больше всего хочется сейчас лечь, распластаться и закрыть глаза, и чтоб ничего больше не было. Но по неистребимой привычке скрывать усталость, как боль, они идут твёрдо и ровно.

– Принимайте работу, – Андрей улыбается непослушными отяжелевшими, как и всё тело, губами.

Кто-то, вроде не Женя, но Эркину уже неважно кто, протягивает им деньги. Он берёт после Андрея три радужных четверных кредитки, складывает их и прячет в нагрудный карман.

– Спасибо, мэм. Всегда к вашим услугам, мэм, – благодарит Андрей.

– Спасибо, мэм, – повторяет за ним Эркин.

И уходят они вместе, как пришли утром, закрывая за собой ворота.

На улице Андрей останавливается, и Эркин по инерции чуть не налетает на него.

– Однако попахали мы сегодня, – тихо смеётся Андрей.

И Эркин невольно ухмыляется в ответ.

– Руки как не мои.

– Ага. Завтра, как думаешь, на станцию?

– Если проснусь, – Эркин сводит и разводит лопатки.

– К утру жрать захочешь, проснёшься. Ладно, я пошел. Бывай.

– Бывай.

Вечерний двор наполнен голосами. Эркин вошёл уже через калитку и, как всегда, не глядя по сторонам, прошёл в дом. На лестнице он дважды спотыкался, цепляясь носками кроссовок за ступеньки.

Женя обернулась к нему от плиты.

– Накормили, – опередил он её вопрос, непослушными пальцами вытаскивая деньги. – Вот, возьми.

– Чаю хоть выпей.

– Нет, – мотнул он головой. – Нет, Женя. Умоюсь и лягу. Ничего больше не надо.

Она хотела что-то сказать, но увидела его лицо – он перестал за ним следить – и промолчала.

В кладовке темно и прохладно. Эркин вытащил постель, развернул её и стал раздеваться. Да, обмыться, смыть засохший пот.

– Эркин, – позвала его Женя.

Он послушно вышел и оторопело заморгал. Когда она успела вытащить таз? И ковш с водой на табурете рядом.

– Грязное клади сюда. И трусы давай, Алиса в комнате. – Женя говорила негромко, но голос её не допускал возражений, и он не мог не повиноваться. – Становись в таз, оболью тебя. А теперь просто намылься… прямо ладонями… повернись спиной, я намылю… Давай-давай, пот смоешь. Ну вот. И ещё раз оболью. Вытирайся. Иди ложись.

– Спасибо.

– Иди-иди. Я тебе холодного чаю принесу.

Но когда она заглянула в кладовку, он уже спал, раскинувшись и еле слышно постанывая во сне.

Женя поставила его чашку на кухонный стол. Ночью, если захочет, встанет и выпьет. Ну, не сумасшедшие они?! Ну, завтра бы доделали. Загонит он себя такой работой. Как сказала эта старая дура Маури: «Им это игрушки, а не работа». Видела бы она его сейчас. После игрушек. Это он там, на чужих глазах, неутомимый, а так… Разбудить, заставить поесть? Нет, пусть спит. Да и в самом деле, кормили их хорошо. Ни одна в одиночку – Женя невесело усмехнулась – им бы такого обеда не выставила. Нет, в общем, удачно получилось.

Женя подобрала его рубашку, трусы, носки. Рубашка ещё ничего, а остальное… пропотевшее, заскорузлое. И это за один день. Она сложила всё это в ведро, залила слабо мыльной водой. Пусть отмокает. Да, получилось удачно. С каждой вышло немного, а ребята прилично заработали. И дрова… поколоты, уложены. У всех. И как же они работали! Истово, исступлённо. Но Эркин, видно, вообще иначе не умеет, всего себя вкладывает… что бы ни делал. Видимо так и есть: человек всегда один и тот же. Во всём. И Хэмфри… даже Хэмфри. Разве он не везде был один и тот же? Холодный эгоист, думающий только о себе, о своих удовольствиях. Что бы Хэмфри ни делал, он делал для себя. Он получал то, что хотел. Всегда. Не приложив для этого ни малейшего усилия. Всё и так было для него. Всё и все. А любое сопротивление, да нет, просто, если сразу не выполняли его желаний, как он страшно мстил, ломал непокорных. И ей он не простил. Все разговоры о шантаже – просто разговоры. Это для других. Ведь не такой он дурак, чтобы бояться её шантажа, чтобы даже предположить такую возможность. Нет, он мстил. Те люди, что гнали её из города в город, одну, с ребёнком на руках… Они… их посылал Хэмфри. Он мстил. За то, что она посмела поступить иначе, по-своему. Не дождалась, пока бросят её, не прошла через его приятелей в установленном им порядке. Она посмела… И ей мстили. Чтобы другим неповадно было…

Женя устало откинула тыльной стороной ладони выбившуюся из узла прядь. Смешно. Он работал, а она устала. Оглядела кухню. Завтрак есть, стирку она закончит завтра. Как он там? Она подошла к двери кладовки, так и оставшейся открытой, прислушалась. Его дыхание уже стало ровным, размеренным. Пусть спит.

Она пришла в комнату, поправила одеяло Алисе, быстро разделась и легла. Смешно, он спит за стеной, а ей кажется, что он рядом. Женя потянулась под одеялом, провела руками по телу и тихо, совсем тихо засмеялась. «Какая ты красивая», – смешной он. Женя вспомнила его удивлённое лицо и медленно двигающийся по её телу взгляд, тёплый, ласковый. Смешно. Хэмфри смотрел, раздевая, иной раз было чувство, что он кожу снимал вместе с платьем и видел… Нет, если он был настроен благодушно, то ничего не говорил, но она знала, что малейший недостаток её тела, или то, что он сочтёт недостатком, будет замечено и рано или поздно он со смехом скажет об этом. Может, при ком-то, а чаще – при всех. Скажет так, что все слова будут приличны и нестерпимо обидны. А на её обиду он рассмеётся и бросит кому-нибудь из присутствующих: «В отсутствии чувства юмора есть свой шарм!» – и все рассмеются. Хэмфри любил собирать компанию своих приятелей и их девушек, и тогда часами под выпивку и музыку обсуждали женские и мужские достоинства, а чаще недостатки присутствующих. Могли провести конкурс членов или устроить ещё какую-нибудь гадость. В любом споре Хэмфри побеждал. Он не терпел, чтобы кто-то был лучше, хоть в чём-то, хоть в малости. И в постели он восхищался только собой и заботился только о себе. Она тогда с ужасом и тоской думала: «Неужели все мужчины такие?». И отец… И Эркин… Нет! Женя резко повернулась на другой бок. В Эркине она никогда не сомневалась. А отец… нет, она не может сейчас об этом думать. Надо спать. И что это Хэмфри привязался? Столько лет она и не вспоминала о нём. Надо спать… Завтра с утра на работу. И подработка завтра. Двойная работа – это, конечно, тяжело. Да и не особо нужна ей сейчас подработка. Как бы Эркин ни переживал, но с его деньгами ей стало намного легче. Отказаться?.. Да нет, не стоит. Потерять место легко, а найти намного сложнее. Как-нибудь потянет. И потом… там, ведь в самом деле, подобралась неплохая компания. И если бы Гуго не был так влюблён, то был бы намного приятнее… Надо спать…