Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата

– Ладно, Мама Фира, – Колька вошёл и встал рядом с Эркином. – Смотришь? Это мы на дембеле. А это батя мой. Лев Гольдин, каперанг.

– Моряк? – рискнул уточнить Эркин.

– Ну да. А это, – Колька указал на фотографию девушки. – Это маманя моя. Я-то такой и не помню её, это ещё, – он хмыкнул, – ещё до меня. А другой фотки нет.

Эркин задумчиво кивнул. Значит, Мама Фира – не мать Кольке, ну да, и молода она для этого, а… а это уже Колькины проблемы, не его.

– Вот, – плечом отодвинув занавеску, в комнату вошла Эсфирь. – Попейте чаю пока, а там и обед поспеет.

– Ага, – Колька ловко взял у неё две большие чашки с дымящейся тёмно-янтарной жидкостью и поставил на столик. – Спасибо, Мама Фира.

– Спасибо, – улыбнулся и Эркин.

– На здоровье, – кивнула она и вышла.

– Садись, – Колька вытащил из-под столика табуретку, а сам сел на кровать.

Эркин сел на табуретку и взял чашку, вдохнул горьковатый, напомнивший костры на Перегоне запах.

– Чай такой? – удивился он.

– У Мамы Фиры он особенный, – засмеялся Колька. – Чай-трезвиловка. Знаешь, как голову проясняет. На травах всяких.

Эркин глотнул обжигающе горячую жидкость. Да, чувствуется что-то… травяное.

– Хорошо?

Эркин молча кивнул в ответ, и Колька довольно ухмыльнулся.

– То-то. Готовит Мама Фира… обалдеть, как вкусно. Кабы денег побольше…

– А что, – Эркин и видел, что Кольке хочется выговориться, и не хотел обидеть зряшным любопытством. – Ты один работаешь?

– Ну да, – Колька заговорил тихо. – Сёма, он лежачий, ему спину осколком повредило, руки ещё шевелятся, а дальше всё… А пенсия инвалидная – это ж не деньги, слёзы. На Колобка пенсия за отца тоже… дай бог, чтоб на хлеб хватало. Если б не огород, да не куры с козой, то совсем… кранты. А это ж всё обиходить ещё надо.

– Кроликов ещё можно, – задумчиво сказал Эркин. – Я в лагере слышал, что кроликов держать выгодно.

– Во, – Колька взял со стола и показал ему тоненькую книжку, на обложке которой был нарисован кролик. – В библиотеке взял, – Колька заговорил в полный голос. – Думаем мясных завести и пуховых, чтоб пух ещё счёсывать и прясть.

– Козы тоже пуховые бывают, – поддержал Эркин.

– Слышал. Наша Манька молочная зато. Три стакана как отмерено.

– В день?

– Скажешь тоже, она ж не кошка. В дойку, – гордо сказал Колька.

Эркин изобразил изумление и восторг, и Колька довольно заржал. С той стороны занавески запыхтели и подёргали ткань.

– Закатывайся, – разрешил Колька, подмигивая Эркину.

Отодвинуть или поднять ткань малыш не мог, и потому просто подлез под ней.

– Во, я ж говорю, Колобок, – смеялся Колька. – Лезь сюда.

Сопя от напряжения, малыш забрался на койку, сел рядом с Колькой и очень серьёзно, даже строго посмотрел на гостя. Эркин улыбнулся ему, и мальчишка сначала неуверенно, а потом широко улыбнулся в ответ. Колька взъерошил ему кудрявые тёмные волосы и сказал с нарочитой строгостью:

– Ну, пришёл, так сиди тихо. Юнги без команды голос не подают.

Малыш снизу вверх посмотрел на него и подлез ему под руку, упёршись кудрявой макушкой в подмышку Кольке. Эркин улыбнулся, сразу вспомнив Алису, её манеру так же подлезать к нему или Жене, улыбнулся своей «настоящей» улыбкой.

– Хороший пацан.

– При моём воспитании плохим не будет, – Колька допил свой чай и удовлетворённо фыркнул: – Уф, хорошо!

Эркин кивнул, допивая. Колька легко встал, снял малыша с кровати и взял обе чашки.

– Давай, юнга, отнесём посуду на камбуз, нечего ей в кубрике делать.

Юнга, камбуз, кубрик… это что, не по-русски уже? И, когда Колька вернулся, Эркин сразу спросил об этом.

– Это по-морскому флотски, – рассмеялся Колька. – Кухня – камбуз, матросы в кубрике, офицеры в каюте, а юнга… ну, мальчишка на корабле, будущий моряк. Понял?

– Понял, – кивнул Эркин.

– Вот, – Колька показал на ещё одну фотографию. – А это корабль мой. Катер «Стерегущий». Вот такой, – он показал Эркину оттопыренный большой палец. – Вот такой корабль был. Я-то сначала на «Ревущий» просился, к отцу, рапорт писал, а потом не жалел. И команда классная была, во парни.

– Это они? – Эркин показал на фотографию, которую Колька назвал «дембелем».

– Не, это я после госпиталя на линкор попал, на «Север», а «Стерегущего» и поднимать не стали. Нас из всей команды и пятёрки не уцелело, сутки, считай, болтался, пока не подобрали меня. А «Ревущего» ещё раньше подбили, там никто не выплыл. Это на Гнилой Банке. Там страшные бои были. Они всё на север, в обход к Поморью рвались, ну, и мы, насмерть, закрыли проливы.

Он сыпал именами и названиями, которых Эркин не знал, а потому и не запоминал и даже не всегда понимал, о чём говорит Колька, но слушал, не перебивая. А когда Колька замолчал, осторожно спросил:

– А брат твой, тоже моряк?

– Не, Семён в авиацию хотел, по мамкиной дороге, а попал…

– Твоя мать – лётчик?! – изумлённо перебил его Эркин.

– Не моя, Сёмкина, – отмахнулся Колька и засмеялся озадаченному виду Эркина. – Во каким стрелком мой батя был. Как пальнёт, так попадёт. Ну, я в госпитале и получил и на батю похоронку, и от Сёмы, чтоб навестил его, вдвоём ведь остались. Мне, как всем, отпуск на поправку, недельный, дали, я литер выправил и к нему. Я-то в Морском лежал, а он в Горном. Приезжаю, а у него в палате Мама Фира сидит. Представляешь, я-то даже не знал, что батя опять женился, – Колька засмеялся и покрутил головой. – Вот так мы и встретились.

– Повезло тебе, – убеждённо сказал Эркин. – Ну, что нашли друг друга.

– Не то слово! – Колька прислушался к шуму за занавеской. – Пошли, с Сёмой познакомишься.

Они вышли в горницу, и тут Эркин понял, почему она показалась ему такой маленькой. Она же разгорожена! Ну да, Колькина выгородка за занавеской и вон ещё одна отодвинута наполовину, открывая рядом с печью высокую кровать с лежащим на ней молодым ещё, вряд ли намного старше Кольки, парнем. Его лицо было бледным и, как показалось Эркину, слегка одутловатым, но он больше Кольки походил на моряка с фотографии.

– Во, Сёма, это Мороз, мы в одной бригаде.

– Привет, – Семён протянул Эркину правую беспалую ладонь.

Эркин пожал её и улыбнулся.

– Привет.

– Слышал, ты на «стенке» хорошо стоял, – улыбался Семён.

– Он не стоял, – Колька придвинул к Эркину табуретку и сел на кровать в ногах Семёна. – Он как сквозь масло прошёл. Двинул раз – и всё. И знаешь, кому? Волкову, ну, Леонтию.

– Ого, – Семён с уважением смотрел на Эркина. – Леонтия сшибить – это силу надо иметь.

– Дело не в силе, он открыто стоял, – охотно поддержал тему Эркин.

– А ты, я заметил, без замаха бьёшь, – подхватил Колька.

– Замахиваться – это время терять, – усмехнулся Эркин и не удержался: – Вырубать надо первым ударом, второго тебе сделать не дадут.

– Верно, – кивнул Семён. – Много драться пришлось?

– Много, – честно ответил Эркин.

Из кухни прибежал и полез к Кольке мальчишка. Но почти сразу вошла Эсфирь, вытирая на ходу руки об угол фартука.

– А теперь спать.

Она очень ловко взяла мальчишку на руки и унесла в соседнюю комнату, несмотря на обиженное хныканье. А они продолжали разговор о «стенке». Эркину рассказали о кулачном бое «сам-на-сам», что там выходят попарно, один на один, а правила те же, хотя и в обхват взять и повалить можно, но это если сумеешь вплотную подойти. Эркин рассказал о ковбойской олимпиаде, о Бифпите, перевёл, как смог, формулу трёх радостей ковбоя, и они все вместе долго взахлёб ржали.

– Ну, это по-нашему, – отсмеялся Колька. – Как с корабля на берег, так то же самое.

Семён смеялся и шутил вместе с ними и, когда Эсфирь вошла в горницу, сказал покровительственным тоном старшего:

– Идите есть, драчуны. А я сосну малость. Коль, задёрни меня.

– Ага, – легко встал Колька.

Сразу встал и Эркин. Он не знал, нужно ли прощаться, но Семён уже закрыл глаза, а Колька подтолкнул его в плечо и, отходя, задёрнул за собой занавеску.

И тут Эркин увидел, что в горнице рядом с маленькой украшенной ёлочкой на комоде, над узким деревянным диванчиком на стене висят гитара и… как нож в ножнах. У моряка на фотографии такой же. Ну, нож ладно, а вот гитара… Колька заметил его взгляд и невольно вздохнул.

– Отцовы. Гитара и кортик. Всё, что осталось. Ордена на нём были, как положено. А кортик тогда не взял с собой.

Эркин понимающе кивнул. От Андрея ведь тоже… только ящик с инструментами остался. И понимал, что невежливо вот так стоять и смотреть, и не мог отвести глаз от гитары.

– А ты… играешь?

– Нет, – мотнул головой Колька, – так висит. Как память. Вот Колобок подрастёт, может, будет, – и зорко посмотрел на Эркина. – А что, ты играешь?

– Играл, – вздохнул Эркин, – уже, да, шесть лет, как в руках не держал.

– Ла-адно, – протянул Колька, – пошли, поедим.

Ели на кухне. Тоже, как и горница, маленькой, за покрытом полотняной скатертью столом. Колька нарочито строго посмотрел на Эсфирь, расставлявшую тарелки.

– А сама-то?

Она улыбнулась.

– И я с вами.

Сняла фартук, косынку и села к столу. Посуда была – Эркин уже в этом разбирался – самая дешёвая, но еда оказалась необычной и очень вкусной. Жёлтый куриный бульон с плавающими в нём маленькими шариками – их называли клёцками, потом запечённая в печи курица, оказавшаяся, к крайнему изумлению Эркина, без костей. Нет, так поглядеть, курица как курица, только что без крылышек, а режется на ломтики как… как колбаса. Его изумление очень понравилось Кольке. А Эсфирь всё подкладывала и подкладывала ему и Кольке. Потом был чай, из самовара, с золотистыми кругляшами печенья.

Эсфирь угощала и расспрашивала Эркина о его семье, давно ли он в Загорье, почему выбрали именно этот город.

Эркин улыбнулся.

– Как-то само получилось. Искали работу и жильё. А в деревню не хотелось. В деревне для Жени, жены, работы нет.

– Конечно, – кивнула Эсфирь. – Город у нас хороший. Мы сюда тоже, можно сказать наугад приехали, – по её лицу скользнула еле заметная мгновенная тень и тут же сменилась улыбкой. – И не жалеем. Правда, Коля?

– Точно, Мама Фира.

Глаза у Кольки радостно блестели.

– Эх, жаль, Мама Фира, ты нас на «стенке» не видела.

– Ну нет, Коля, это зрелище не для меня. Давайте, я вам ещё чаю налью.

– Спасибо, – Эркин запнулся, не зная, как обратиться к ней. За столом он разглядел, что она ненамного старше него и, похоже, ровесница Семёна, и тридцати лет ей точно нет.

Она поняла его заминку и улыбнулась.

– Мама Фира я, вы же с Коленькой вместе. Пейте на здоровье. И печенье берите. Нравится?

– Да, очень вкусно. Никогда такого не ел.

– А ты заходи почаще, – пригласил Колька.

И за едой и разговором не заметили, как за окном потемнело. Эсфирь встала и включила свет.

– Как хорошо, что свет провели. Так прошлой зимой с керосином мучились.

– Да, – кивнул Эркин. – Знаю. Мы тоже так жили, – и встал. – Большое спасибо, но мне пора.

– Заходите ещё, – улыбнулась Эсфирь.

Они попрощались, Эркин взял свои бурки, обулся, и Колька вышел с ним в сени. Эркин быстро оделся, чтоб не держать человека в холодных сенях.

– Спасибо, что зашёл.

– Спасибо, что пригласил, – ответил в тон Эркин. – И ты заходи.

– Спасибо, зайду. Дорогу-то найдёшь, или проводить?

– Найду, – улыбнулся Эркин.

Они даже обнялись на прощанье, и Эркин ушёл.

Фонарей в Старом Городе, похоже, не было, но настоящая темнота ещё не наступила, в окнах горел свет, отсвечивал снег, так что заблудиться Эркин не боялся. Он благополучно пересёк оба двора, вышел в проулок и на минуту остановился, соображая, как лучше идти. Где-то нестройно, перекрикивая друг друга, пели, а вон ещё, и ещё… Эркин улыбнулся. Нет, всё хорошо, жаль только, что Жени с ним не было.

Гуляли здесь, в общем-то, как в Цветном: с песнями, несерьёзными стычками, разве только песни другие, да нет – тряхнул Эркин головой – всё другое, всё хорошо и даже лучше.

– Эй, Мороз, здорово, куда спешишь?

– Здорово, Антип, – охотно откликнулся Эркин. – Домой иду, а что?

– Больно рано ты домой собрался, – Антип был несильно, но заметно пьян. – Здорово ты сегодня на «стенке» врезал, это обмыть надо.

Шумная компания окружила его, шлёпали по плечам и спине, звали отметить. Совсем, как в Бифпите после скачек и борьбы. И Эркин пошёл с ними. Напиться он не боялся, зная, что в общей гульбе главное – не отказываться и не ломать компанию, а в рот тебе заглядывать не будут, и смыться втихую тоже не проблема.

Так в общем и получилось. К тому же, пока добрались до трактира, компания сильно поменялась в составе, и, выпив с Антипом и немного посидев для приличия со всеми, из общей пьянки Эркин удрал. Тем более, что в трактире вовсю шумел Ряха, а уж с ним в одной компании быть зазорно.

И сейчас Эркин шёл, жадно дыша холодным воздухом и с удовольствием слушая снежный скрип под бурками.

В Новом Городе гуляли не на улице, а по домам, из окон вырывались голоса, музыка, пение… Святки, неделя гульбы. И с площади слышалась музыка. Эркин уже знал, что вечерами там танцуют, и, если бы с ним была Женя, конечно, они бы пошли туда потанцевать. Он же… он же ни разу не танцевал с Женей, так, может, завтра или послезавтра… как она захочет… Он шёл и незаметно для себя пел, подпевая доносившейся до него музыке.

После снегопада снова выглянуло солнце, и – Святки же! – почти все обитатели «Беженского Корабля» пошли кататься на санках. Крутые, почти отвесные, у самого дома склоны оврага дальше становились более пологими, а овраг заметно шире. И с утра туда потянулись, протаптывая тропинки, взрослые и дети с санками. Многие, особенно поначалу, смущались, что, дескать, вот только детишек чтоб позабавить, но чинились недолго и вскоре уже катались и барахтались в снегу чуть ли не наравне с детворой.

К огорчению Эркина, Женя недолго была с ними. Чуть покаталась и ушла готовить обед. Алиску прогулки не лишишь и одну её не оставишь. Так что всё ясно и понятно, но… Женя, поглядев на его расстроенное лицо, улыбнулась.

– Всё в порядке, гуляйте, как следует.

Эркин хмуро кивнул. Женя, привстав на цыпочки, поцеловала его в щёку.

– А я вам приготовлю сюрприз. Ну же, Эркин, улыбнись.

И он не смог противиться ей. Да и заметил к тому же, что остались с детьми, в основном, мужчины, или дети сами по себе гуляют. И Зина ушла, а Тим остался с Димом и Катей.

Когда Алиса в очередной раз, сев на санки, оттолкнулась и покатилась вниз по склону, Эркин подошёл к Тиму.

– Привет.

– Привет, – ответно улыбнулся Тим. – Хорошо, солнце выглянуло.

– Погодка, что надо, – охотно поддержал тему Эркин.

Перебросились ещё парой фраз о погоде, что сухой мороз и впрямь куда лучше алабамской сырости. Здоровее, во всяком случае. Помогли выбраться наверх детям, отряхнули их, усадили на санки и снова отправили вниз.

– На масленицу опять «стенка» будет, так?

– Про кулачные бои говорили, один на один.

– Слышал, – кивнул Тим. И усмехнулся: – Разохотился никак?

– А ты нет? – хмыкнул Эркин.

Тим задумчиво кивнул.

– Что ж, всё так, – и улыбнулся. – А хорошо было.

– Хорошо, – согласился Эркин.

И когда Алиса, Дим и Катя выбрались к ним, волоча санки, и потребовали кататься всем вместе, они не стали спорить.

Когда Эркин и Алиса пришли домой, Женя только ахнула, увидев их.

– Господи, вывалялись-то как!

Она хлопотала, вытирая, переодевая, развешивая одежду и ругая их. Но ругала так, что даже Эркин понимал: она совсем не сердится, это – так просто.

И был необыкновенно вкусный обед с плавающими в густом тёмно-коричневом соусе кусками мяса и свекольным салатом-винегретом, и вкусный яблочный компот с приятной кислинкой. Тогда, придя домой после «стенки» из гостей, Эркин рассказал Жене об угощении, и оказалось, что Женя не знает, как делать курицу, чтоб она была целой и без костей. Она даже расстроилась из-за этого, и Эркин утешал её, говоря, что ему особо и не понравилось, так, интересно просто, как это получается. А так у Жени гораздо вкуснее.

– Спасибо, родной, – чмокнула его в щёку Женя.

Алабама

Колумбия

Ночью дождь кончился, похолодало, и к утру лужи схватило ледком. Выйдя на рассвете из дома, Чак попробовал каблуком лёд на луже и вполголоса выругался. По такой обледенелой дороге угробиться ничего не стоит, а ему надо показать класс. Покажешь тут… Вот паскудство! И так на душе погано, да ещё такое… Он попросту боялся. Знал это и не желал в этом признаться самому себе. Сам поймёшь, так и другие заметят.

Дня три назад он узнал, что Бредли видели в Колумбии, и весь день болтался и крутился вокруг заведения Слайдеров, рассчитывая, что Бредли явится взять с поганцев плату за крышу. И будет, конечно, вместе с Трейси. Или пришлёт одного Трейси. Второй вариант даже предпочтительнее. А чёртовы беляки не пришли. Ни один, ни второй. И где их искать… Хотя это-то просчитать несложно, но ему-то туда ходу нет, ни один цветной туда сунуться не смеет. Даже Старого Хозяина в такие места белый шофёр возил.

Но вчера… вчера повезло, и всё решилось.

В Колумбию они приехали двадцать седьмого рано утром, пожертвовав поезду ночь.

– Нужна машина, Фредди.

– Помню, – буркнул Фредди.

Он не выспался и был поэтому зол. Последний день в имении отнял много сил: нужно было оставить задел на те две недели, что их с Джонни не будет, большая игра требует свежей головы, а что за сон в поезде?

На вокзальной площади Джонатан сразу направился к стоянке такси. Но назвал не «Атлантик», а более скромный «Чейз-Отель», и Фредди кивнул. Сначала надо разведать как следует. Да и им в ковбойском в «Атлантике» нечего маячить, а в «Чейз-Отеле» полно провинциальных лендлордов, там легче затеряться.

В номере Фредди сказал уже спокойнее.

– По обычной программе, Джонни.

– Да. У Слайдеров пока не светись.

– Не учи.

Первые два, много три дня – самые сложные. Надо быть предельно осторожным, не игра – прощупывание. Колумбия – не Бифпит, здесь Ансамбль, и пока там не прояснится, трепыхаться смертельно опасно. Правда, и положение у них теперь другое. Открытые счета прибавили веса. Они вывалились и могут позволить себе куда больше, чем раньше, но наглеть нельзя.

Душ, бритьё, переодеться… Фредди поглядел на сосредоточенно завязывающего галстук Джонатана.

– Всё, Джонни, удачи. Я пошёл.

– Сегодня здесь.

– Понял.

И завертелась карусель встреч, осторожных и откровенных разговоров, нежеланных, но нужных выпивок, и игра, игра, игра… Игра для престижа и для денег, кому отдать, кого пощипать, кого обчистить. И ежеминутно, ежесекундно думай, просчитывай, помни об алиби и обоснованиях. Здесь, в Колумбии, самый опасный враг – инспектор Робинс. На всю полицию можно накласть, купить их с потрохами и фуражками, но не Бульдога. Бульдогу дал зацепку – пиши пропало. Ничего не забывает, попадись на какой-то мелочи и тебе живо всё твоё по совокупности подвесят. Вообще-то Робинсу пора быть комиссаром, и это очень многих бы устроило, чтобы ушёл он с оперативной на бумажную работу, но… столь же многим не хотелось перехода Робинса на внутренние проблемы полиции. Правда, у Робинса был один, но серьёзный плюс: он всегда играл честно. По всем полицейским правилам. И подстроиться было можно.

На третий день всё как-то устоялось, перспективы обрисовались достаточно чёткие, и Джонатан начал готовить офис – пока приходилось пользоваться конторой Дэнниса – и квартиру. Дэннису плыл в руки большой и, главное, долгосрочный заказ, но нужно и толкать мэрию, и приглядывать, чтобы кто другой не перехватил, а тут удалось очень аккуратно прибрать небольшую, но крепкую посредническую фирму – вдова пострадавшего в одной из разборок осталась довольна полученной чистой во всех отношениях суммой. Покойник использовал фирму только для официального прикрытия, а они хотели сделать её прибыльной легально, намечалась ещё пара точек… так что между играми они не спали, как большинство игроков, а крутились и бегали посоленными зайцами. Новый Год Джонатан собирался встречать в Экономическом клубе. Фредди туда хода не было, но он разрабатывал на эту ночь свои планы. И тридцатого уже спокойно отправился побродить по Колумбийскому Торговому центру. И покупки надо сделать, и развлечься немного можно: ковбойской ярмарки тут нет, так хоть это.

Фредди уже купил почти всё намеченное, перемигнулся и переговорил с кем хотел, когда почувствовал взгляд. Кто-то упорно смотрел ему в спину. Не полицейский – те смотрят по-другому – и не кто-то из знакомых. Медленно, чтобы не спугнуть резким движением, будто просто рассеянно глазея, Фредди повернулся, и их взгляды пересеклись.

В узком проходе между штабелями коробок и ящиков стоял высокий широкоплечий негр в чёрной кожаной куртке. Слегка расставив ноги и засунув руки в карманы. Как тогда, в Мышеловке. Телохранитель Ротбуса. Колумбийский Палач, маньяк-убийца, меньше чем за сутки вырезавший верхушку Белой Смерти и уцелевший в заварухе генералитет СБ. Тогда его взяли русские. И теперь он здесь. На свободе? Живец? Ждут, кто клюнет? Неплохо, но… но полицейских рядом не чувствуется. Если даже засада – быстро соображал Фредди – то не на него.

Чак встретился с холодным взглядом светлых глаз, судорожно сглотнул и попытался улыбнуться. И сам понял, что попытка не удалась. Ну… ну, теперь всё. Главное – не показать слабину, правильно начать, а там…

Он шагнул вперёд.

Фредди молчал, и Чак не выдержал, заговорил первым.

– Добрый день, сэр.

В ответ опять молчание и холодный завораживающий взгляд. Чак снова сглотнул.

– Я… я искал вас, сэр. Прошу уделить мне немного внимания, сэр.

И опять молчание.

Фредди быстро просчитывал варианты. Парень явно трусит… И столь же явно держится… Из последнего держится… На живца не похоже… Слежки нет… Ну, что же…

Еле заметный кивок, и Чак перевёл дыхание. Его согласились выслушать! И когда Фредди, резко повернувшись, пошёл, лавируя между штабелями, прилавками и киосками, Чак последовал за ним.

Толстый, с нависающим над поясным ремнём брюшком, белобрысый усач бережно ополаскивал в тазике с водой и раскладывал на белом фарфоровом лотке мелкую рыбу. Поравнявшись с ним, Фредди, не меняя шага, резко повернул и вошёл в маленькую незаметную за фигурой толстяка дверь. Чак еле успел повторить его манёвр. Толстяк даже головы в их сторону не повернул.

В маленькой комнате, заставленной бочками и ящиками, удушливо пахло рыбой. От металлической сетки, закрывающей лампочку над дверью, на всём лежала решетчатая тень. Вбежав в комнату, Чак по инерции сделал лишний шаг, и насмешливый голос Фредди прозвучал уже за его спиной.

– Ну?

Мгновенно повернувшись к стоящему у двери Фредди, Чак уже понимал: если что, то убьют его прямо здесь, как забравшегося на склад вора. Но… но он сам напросился. Отступать некуда.

– Я ищу работу, сэр.

И по искреннему выражению удивления понял, что первый выстрел удачен.

– А я при чём?

– Сэр, – Чак схватил открытым ртом душный воздух. – Возьмите меня на работу, сэр. Я могу работать шофёром, автомехаником, секретарём… Вожу любую машину, мотоцикл, езжу верхом, я… я грамотный, сэр, печатаю на машинке, знаю стенографию, делопроизводство, я… ещё я могу работать камердинером. Я согласен на любую работу, сэр. Сэру Бредли ведь нужен такой… – он запнулся и тихо повторил: – Я согласен на любую работу, сэр.

Пока он не упомянул Джонни, Фредди слушал спокойно и даже отстранённо. Конечно, неожиданно, но… но имя Бредли всё изменило.

– Так, понятно. Раньше ты работал на Ротбуса.

– Да, сэр, – Чак не отвёл взгляда.

– А теперь хочешь работать на нас. Почему?

– Потому, что вы всё знаете обо мне, сэр.

Фредди кивнул. Парень не врёт, уже легче. Пока ни в чём не соврал. Что ж…

– На кого ты работал после Ротбуса?

– Ни на кого, сэр.

– А в Хэллоуин?

– На себя, сэр. Я мстил, сэр.

Новый кивок. И Чак перевёл дыхание: он выиграл и этот раунд.

Фредди оглядывал стоящего перед ним. Что ж, как говорит Джонни, резонно. Для парня. Насколько это резонно для них? Шофёр, автомеханик… что ж, остальное пока побоку. Взять, чтоб не досталось другому. Гриновская выучка – это серьёзно. Самостоятельное оружие. Заманчиво. Но светится. Парень засвечен. Брали его русские. И отпустили. Когда и почему? Вернее, за что?

– Давно вышел?

– Из госпиталя, сэр? Меньше месяца, сэр.

– И в каком госпитале лечился?

– В русском военном, сэр. В Спрингфилде, сэр, – Чак заторопился, сбиваясь на обычную рабскую скороговорку. – Я здоровый, сэр. Могу делать любую работу, сэр. Я могу работать, сэр.

Светлые, почти прозрачные глаза смотрят с холодной насмешкой. И Чак замолчал, чувствуя, что рискует всё испортить.

Госпиталь в Спрингфилде… проверить через Юри… об этом канале парень знать не может, поэтому и подставился, ну, ладно…

Чак молчал, из последних сил удерживая рвущееся из горла: «Простите меня, сэр, накажите своей рукой, сэр». Этого говорить нельзя, это конец. Поползёшь – раздавят, пока стоишь – есть шанс.

Ладно, любая проблема решается, когда её решаешь.

– Завтра в шесть десять у гаража Стенфорда. Посмотрим, какой ты шофёр.

И Чак остался один, ошеломлённый таким мгновенным решением. Он несколькими вздохами восстановил дыхание и рискнул выйти.

Толстяк продолжал выкладывать рыбёшек, шумела предпраздничная торговля, Фредди видно не было. Но Чак и не собирался следить за ним: жизнь дороже. Теперь… теперь к Слайдерам, может, они ещё не закрылись…

Джонатан оглядел новенькую «ферри», похлопал по капоту.

– В самый раз, Фредди. Не слишком шикарно и без лишней скромности.

– Если довести до ума, – кивнул Фредди, – то будет неплохо.

– Грузовик мы делали полгода.

– Её надо сделать быстрее.

– Вот и посмотрим, – Джонатан усмехнулся, – сколько и чего мы сможем на него скинуть. Слушай, но ты уверен, что он нам нужен?

– Кому бы ты его отдал?

– Резонно, – буркнул Джонатан. – На моих шесть ровно.

– Твои на минуту отстают. Но я его уже вижу.

Чак старался не бежать. Вчера он сходил к Слайдерам, они уже закрылись, но он упросил, согласился переплатить, лишь бы ему сделали руки. И вечером отчистил куртку, надраил, как мог, ботинки, отгладил рубашку. Чтоб – упаси от такого – за шакала-попрошайку не посчитали. Так, он успевает. Опаздывать нельзя, но приходить заранее и топтаться в ожидании господ тоже не стоит.

Завернув за угол, он увидел у гаражных ворот неброскую синюю машину, похоже… да, «ферри». И рядом с ней двое. В шляпах, просторных умеренно тёмных, по сезону, плащах. Оба высокие, который из них Бредли? Ведь решать будет не Трейси, а… хозяин. Хотя слово Трейси, безусловно, много весит. Издали они как близнецы.

Но только подойдя почти вплотную, Чак увидел, насколько они разные. Бредли – румяный, синеглазый и… и это настоящий лендлорд. А Трейси…хоть и одет так же, а всё равно – ковбой. Остановившись в шаге от них, Чак склонил в полупоклоне голову.

– Доброе утро, сэр.

– Доброе утро, – кивнул Джонатан. – Готов?

– Да, сэр.

– Тогда садись за руль.

Чак снова слегка поклонился, открыл перед ними заднюю дверцу и, когда они сели на заднее сиденье, быстро обежал вокруг машины, и точным броском занял шофёрское кресло. Ключи… в замке… бензин… масло… всё в порядке… ну, поехали.

– Куда прикажете, сэр?

– Прямо и налево, – доброжелательно-командный голос за спиной.

– Да, сэр, прямо и налево.

Чак мягко стронул машину. «Ферри» – машина неплохая, в уверенных руках и идёт соответственно. И явно новенькая, необмятая под чью-то руку. Вот так… и вот так… он ничего не забыл, не разучился…

– На площадь Основателей на пределе.

– Да, сэр, на площадь Основателей.

На пределе, так на пределе. По обледенелому асфальту, в центре города, где на каждом шагу полицейский, какой здесь может быть предел?

– Автодром знаешь? – это уже голос Трейси.

– Да, сэр.

– Туда.

– Да, сэр, на автодром.

Чак развернулся у памятника Отцам-Основателям и свернул к мэрии: так короче. Хорошо, рано ещё, город пуст, ни машин, ни прохожих.

– Проверь сзади.

Чак тронул зеркальце над ветровым стеклом, осмотрел улицу за машиной и вернул зеркальце в прежнее положение.

– Чисто, сэр.

– Тогда прибавь.

– Слушаюсь, сэр.

Это уже окраина, можно и прибавить. «Ферри» свободно даёт сто двадцать, а если кое-что переделать, то за двести выдержит. Надёжная машина. Тим любил такие штуки: чтобы снаружи обычное, а внутри, как говорил Грин, эксклюзив. Запел под колёсами бетон шоссе. Небо светлеет, но какая-то плёнка остаётся, днём может опять заморосить. Впереди поворот, не занесло бы на льду, обошлось. Вот ещё один поворот, есть, а вон и автодром.

– К въезду.

– Да, сэр.

У ворот он притормозил. Из будочки вышел заспанный и недовольный, как всякий не вовремя разбуженный, белобрысый парень в армейской куртке со срезанными нашивками. Навстречу ему из машины вышел Фредди. Быстрый обмен парой фраз. И дежурный – Чаку даже показалось, что парень щёлкнул каблуками – бегом бросился к своей будочке, а Фредди вернулся на прежнее место. Медленно сдвинулись решетчатые ворота.

– Вперёд, трасса «Ди».

– Да, сэр. Трасса «Ди».

На этом автодроме их ещё Грин гонял. От «Эй» до «Эф». Дальше трассы СБ, при появлении на запретной трассе огонь с вышки на поражение без предупреждения. Трасса «Ди» не из самых сложных, если бы не этот лёд, можно было бы и шикануть, но сегодня слишком опасно. Скрежет смёрзшегося гравия, песок тоже смёрзся и хорошо держит, удачно, повороты, горки, только успевай следить и крутить руль. А оба молчат. Ну и ладно, это он может, здесь его не сбить. Поворот, ещё, горка-трамплин, бетонный створ… всё!

Пискнув тормозами, Чак впечатал «ферри» в квадрат финиша.

– Трасса «Эф»? – сказали сзади.

Прозвучало это не приказом, скорее, вопросом, и Чак открыл рот, чтобы ответить положенной формулой послушания, но тут же услышал неожиданное:

– Нет. Подвинься и пристегнись.

Чак, недоумевая, пересел на соседнее сиденье, уступая место водителя… Хлопнула задняя дверца, передняя… Бредли?! Одновременно щёлкнули замки двух ремней безопасности, и машина прыгнула с места вперёд. Трасса «Кей» – успел заметить Чак. Да, она. Тогда хозяин здорово потратился, но получил разрешение пропустить каждого из них по разу по одной из запретных трасс. Он как раз проходил «Кей», а следующую – самую сложную трассу «Эль» – Тим. «Кей» по льду и скорость по максимуму – это… это уже класс. Если ремни не выдержат – хреново. «Ферри» не для таких игр машина… Чёрт, что этот беляк делает? Но класс… да, есть класс. Если не угробимся…

Они не угробились.

Но не успела машина остановиться, как сзади хлопнула дверца и мгновенно, Чак и дёрнуться не успел, но за рулём уже Трейси, а Бредли сзади. И снова Чака вжимает в спинку сиденья, а навстречу несётся указатель с тремя звёздами. Звёздная трасса. Считается непроходимой. Для машин класса «ферри» во всяком случае. И не на ста двадцати. И не по льду. Это… это же…

Чак машинально, уже плохо сознавая, но отслеживал все ловушки и смертельные «прибамбасы», как их называл Грин, и не мог не оценить ту точность, с которой их проходит машина.