Лантерн. Русские сны и французские тайны тихой деревни

– Стыдись, Принцесса! Сидеть! – Кажется, в этот раз Сильвия рассердилась всерьез. – Извините, месье! Она такая попрошайка! – Это было сказано по-французски.

– О, ничего страшного. Она очень милая! – ответил мужчина по-английски. – Я люблю животных. В Англии у меня было три собаки и несколько кошек – целый зверинец. Но однажды утром я проснулся и сказал себе: «Джон, на пенсии надо жить там, где много солнца». И я переехал сюда. Вы давно во Франции, мадам?

Пожилой джентльмен выказывал явное предпочтение красотке Сильвии.

Эмили поглядывала на них и сдержанно улыбалась, поглаживая Тоби.

Никита с восторгом наблюдал за флиртом пенсионеров. Седовласый ухажер разошелся – смеялся, тормошил собак и панибратски называл новых знакомых девочками.

Никита готов был поспорить, что старина Джон и пожилые английские леди принадлежали к разным социальным слоям. На родине их пути вряд ли могли пересечься, поэтому снисходительное внимание Эмили и Сильвии льстило простоватому Джону.

Из их разговора стало понятно, что англичанки жили в дорогих пансионах для пожилых людей, которых в здешних местах было довольно много. Раз в месяц дамы встречались, чтобы поболтать. Двусмысленно подмигнув, Джон сообщил Сильвии, что живет в собственном доме недалеко от Каора и в настоящий момент одинок. Дамы переглянулись и тут же попросили счет. Их кавалер попытался продолжить разговор, однако быстро понял, что упустил инициативу, и вернулся к недопитому бокалу.

Никита закончил обедать, но не перестал исподтишка подглядывать за Джоном. Тот не выглядел расстроенным, хотя пожилые леди демонстративно покинули ресторан, таща на поводках своих упирающихся питомцев. «Интересно, как повела бы себя с Джоном каждая из них в отдельности? – подумал Никита. – Его ухаживания были им явно приятны. Возможно, один на один у него было бы больше шансов. А может быть, он и не искал шансов. Может, хотел всего лишь поболтать и покрасоваться?»

Никита потягивал терпкое каорское вино и любовался его чернильным цветом. Он не взялся бы дать определение послевкусию. То ли фрукты, то ли пряности – откровенно говоря, он не был тонким ценителем. Просто это вино ему нравилось.

История виноградников в регионе Керси насчитывает более двух тысяч лет, и не всегда их судьба была счастливой. Римляне высадили здесь лозу раньше, чем где бы то ни было на территории современной Франции. Однако растущее население империи требовало все больше зерна, и со временем площади виноградников стали постепенно сокращаться. Только в III веке нашей эры римский император Пробус принял решение восстановить производство вина в регионе, чем завоевал вечную благодарность виноделов.

Во второй половине XIX века огромные площади виноградников во Франции были уничтожены насекомыми-вредителями. Менее чем через столетие, в 1956 году, необычайно морозная зима вновь нанесла урон виноградникам региона Керси, и производство «черного» вина Каора сократилось до минимума. С 1971 года началось восстановление винной славы региона. Однако до сих пор вина Каора непросто найти за пределами Франции: площадь местных виноградников составляет всего четыре тысячи гектаров.

«Черные» каорские вина поставлялись к русскому царскому двору. Говорят, Петр Первый считал вино из Каора отличным лекарством от язвы желудка. Название крепленого вина Кагор, которое используется в России в православных церковных обрядах, произошло от каорских вин, но его сладкий вкус не имеет с ними ничего общего. Буква h в названии Cahors, которая не произносится по правилам чтения французского языка, в русском языке получила звучание. Каорские вина привлекли священнослужителей прежде всего темно-красным цветом, символизирующим Кровь Христову и сохраняющимся даже после разведения водой. Однако православные больше привыкли к сладкому вкусу греческого вина, которое первоначально использовалось в церкви. Поэтому со временем, когда технологию производства вина освоили на юге России и в Молдавии, отечественный аналог стал заметно слаще французского эталона.

Никита не рискнул садиться за руль сразу после обеда, хотя один-два бокала вина во Франции вполне укладывались в разрешенные для водителей нормы. Он отлично помнил и серпантин по дороге в Каор, и узкие улочки Лантерн – не хотелось слишком напрягаться по дороге домой. Большинство магазинов было еще закрыто на ланч, поэтому он прихватил из машины фотокамеру и отправился на прогулку, выветривать хмель.

Городок оказался симпатичным. Никита неспешно брел по центральной улице, Бульвару Гамбетты, как вдруг инстинктивно отпрянул от непонятной железки под ногами. При ближайшем рассмотрении она оказалась плоской ракушкой из серого металла размером с ладонь, вмурованной в каменную кладку мостовой. Через сотню метров попалась еще одна. Затем он увидел похожее изображение на керамическом медальоне у какой-то двери.

Никита достал фотоаппарат и сделал несколько снимков. «Это неспроста! – сказал он себе. – Завтра спрошу Изабель».

Изабель ведь из Каора… Никита попытался представить себе, в каком из окружающих домов могла бы жить эта необыкновенная девушка.

Как-то сам собой начался воображаемый разговор:

– Видишь, дорогая, окна на верхнем этаже? Оттуда наверняка прекрасный вид на бульвар. Платаны закрывают фасад от солнца, в квартире должно быть прохладно даже в жару. У этого окна ты могла бы стоять по утрам с чашкой кофе перед тем, как ехать к нам в Лантерн на работу. Хотя нет. Не подходит. На этой улице слишком много машин. Давай поищем что-нибудь получше.

Никита увлекся игрой. Он шел по бульвару, глазел по сторонам и мысленно беседовал с Изабель:

– Дорогая, а вот еще красивый дом в переулке справа, в стороне от бульвара. Нет, прости. Это место тебе тоже не подойдет. На первом этаже бар, здесь по вечерам шумно.

Он миновал еще пару кварталов и остановился напротив трехэтажного особняка с резной деревянной дверью, прекрасной лепниной на фасаде и арочными окнами. Внизу располагался безобидный офис мобильного оператора и агентство недвижимости, а на втором этаже, за ажурной решеткой большого балкона, выстроились в шеренгу горшки с круглыми вечнозелеными кустами.

– Вот этот подойдет! – обрадовался Никита.

Он представил себе Изабель на фоне развевающихся занавесок в проеме балконной двери и уже почти разместил рядом с ней себя самого в небрежной позе, одетого в льняные брюки и легкую рубашку. В этот момент на балконе появился старый, сгорбленный человек с абсолютно белыми волосами. Он остановился между зелеными шарами растений и замер, глядя вниз, на тротуар. Старческие пальцы на перилах были похожи на крючковатые когти большой птицы, морщинистое лицо не выражало эмоций. Никита мгновенно забыл об Изабель. Старик выглядел существом, уже наполовину покинувшим этот мир, тенью себя самого. Легкомысленная атмосфера летнего дня лишь усиливала драматизм его согбенной фигуры.

Никита спрятался в тени платана и припал к видоискателю. Он старался не привлекать к себе внимания: ему не следовало фотографировать человека практически в упор без его согласия. Никита испытывал неловкость, тайком вторгаясь в чужую жизнь, но все же сделал несколько снимков. Уж очень перспективным казался сюжет.

Через несколько минут старик зашевелился, оторвал руки от перил, приветствуя кого-то, и зашаркал в дом. Никита едва успел разглядеть пожилую женщину, которая с усилием открыла богатую входную дверь особняка и скрылась внутри. Это могла быть жена, или даже дочь, или помощница по хозяйству, или сотрудница социальной службы – неважно. Было приятно думать, что старик встретился с той, которую ждал.

Тайная фотосессия разожгла творческий азарт. Никите требовалось продолжение.

Городские указатели повели его с бульвара в сторону средневековых кварталов. Он останавливался на каждом шагу, чтобы сделать снимок, хотя фотографировать в тесных улочках было сущим наказанием: то глубокая тень, то ослепительно яркое солнце, то припаркованные автомобили, то фонарные столбы. Городской кафедральный собор был так плотно зажат окружающими зданиями, что снять готические фасады не получилось даже специальным объективом. Удача поджидала внутри собора, который оказался неожиданно просторным. Никита застрял здесь минут на двадцать, снимая лучи света, которые били сквозь цветные витражные окна.

На пути домой он пребывал в благодушном настроении. Никита испытывал нежность к городку, подарившему столько приятных впечатлений всего за несколько часов. А возможно, дело было в том, что где-то здесь жила Изабель?

Солнце постепенно опускалось к вершинам холмов. Роскошные виды на крутых поворотах серпантина стали еще прекраснее в косых вечерних лучах. В этот раз Никита рискнул остановиться на узкой площадке у края дороги, над самым обрывом, и сделал несколько многообещающих снимков.

Супермаркет встретил его прохладой и богатым ассортиментом. С планшетником наперевес и списком под заголовком «Разное» он отправился в путь вдоль изобильных полок. Никита быстро справился с покупками, мимоходом очаровал кассиршу и совсем скоро уже открывал замок входной двери, который стал совсем ручным.

Он бросил пакеты из супермаркета посередине кухни, рядом с раскрытой дорожной сумкой и разлетевшимися по полу рекламными буклетами. Беспорядок ему не мешал. По крайней мер, пока.

Оказавшись наедине с собой, Никита почувствовал беспокойство и вспомнил, что за весь длинный день ни разу не позвонил жене.

Он вынес стул на балкон, уселся и задрал уставшие ноги на перила.

– Здравствуй, моя красавица.

Он старался, чтобы голос звучал как можно непринужденнее, но пару заискивающих нот все же пропустил.

– Привет, – буркнула Ольга. Она не собиралась ему подыгрывать.

Никита притворился, что не чувствует напряжения и начал рассказ о скором подключении Интернета, о живописной дороге в Каор и городке с неприличным названием, о покупке диванов и об английских пенсионерах. При других обстоятельствах уже через минуту Ольга хохотала бы вместе с ним и ругала бы за неразумные траты. Однако в этот раз она слушала его молча.

Без обратной связи монолог быстро завял.

– Как наш сын?

Никита на ходу сменил тему, но, судя по реакции жены, не слишком удачно.

– Наш сын?! – В голосе Ольги что-то звякнуло. – Ты правда хочешь знать, как дела у нашего сына? Тебя это действительно волнует?

Никита опешил. Он любил сына и готов был сделать для него все что угодно. По крайней мере, сам он думал именно так. В следующем году Алекс заканчивал выпускной класс и должен был ехать в Лондон. Никита сам выбрал для него университет, поскольку ребенок, по его мнению, не мог определиться самостоятельно.

Алекс учился хорошо, катался на горном велосипеде летом и на сноуборде зимой и, как сын, достойный своего отца, пользовался бешеным успехом у девушек. Как-то незаметно для Никиты Алекс окончил художественную школу. По всеобщему мнению, он неплохо рисовал. В последние годы Алекс не на шутку увлекся граффити, но отец не воспринимал его занятия всерьез. Никита видел сына финансистом, и во имя этой идеи тот уже целый год безропотно занимался с репетитором математикой и совершенствовал английский.

Никита представлял сына свободным человеком, который в любой стране мира чувствует себя как дома. Наверное, подсознательно он хотел этого с того момента, когда узнал, что у него будет ребенок, потому с младенчества придумал для сына, названного Александром, универсальное имя Алекс. Только бабушка, мама Никиты, не приняла заморской манеры и, вопреки всем, звала внука Сашенькой.

– Конечно, меня волнует, как дела у нашего сына. Странный вопрос! – Робкая попытка возмутиться осталась незамеченной. – Что случилось, Олюш?

– Слава богу, пока ничего! Но нашему сыну плохо! Он ненавидит математику и не хочет уезжать в Англию. Он пытается заслужить твое одобрение, поэтому делает все, как ты хочешь. А ты?! Ты ничего не видишь и не слышишь! Тебе ни до кого нет дела!

Ольга разрыдалась.

Пожалуй, впервые Никита испытал облегчение от слез жены. Она плакала крайне редко. Как всегда в подобных случаях, он разрывался от жалости, но плачущая Ольга была ему понятней, чем упрямая и непреклонная. Обычно Никита мог быстро ее успокоить: наговорить глупостей, растормошить, зацеловать и превратить проблему в очередную хохму. Благодаря этому они никогда надолго не ссорились. Но, во-первых, его метод не работал на расстоянии, а во-вторых, нынешняя ситуация кардинально отличалась от привычной размолвки.

Пришлось импровизировать.

– Олюш, пожалуйста, поговори со мной про Алекса! Я не понимаю. Мне казалось, мы с ним все решили и он доволен. Это же очень крутой университет, отличное образование!

– Вы решили?! Ты, как всегда, сам придумал историю и всем приказал в нее верить.

За Ольгой водилась склонность к обидным обобщениям. В другое время Никита поспорил бы насчет «всегда» и «приказал», но сейчас момент был неподходящий. В голосе жены все еще звучали слезы.

– Почему ты решила, что он не хочет ехать в Англию? Он сам тебе сказал?

– Практически под пытками – да, сказал. Он боится тебя разочаровать, поэтому подыгрывает, а сам страдает.

Рассказ о страданиях сына напомнил Ольге о собственных обидах, и она опять разрыдалась.

«Ну, вот опять!!!» – с досадой подумал Никита, а вслух потребовал, стараясь не терять тепло в голосе:

– Давай по порядку. Что стряслось?

– Я случайно увидела у него в комнате карандашный рисунок, гипсовую голову. Очень удивилась: понимаешь, художественной школы у него больше нет, гипсы рисовать незачем, а если вспомнить про его граффити, это было совсем непонятно. Спросила. Он заерзал, попытался увильнуть – как-то странно себя повел. Понимаешь, я забеспокоилась, хотя вроде бы предмет безобидный. Но если ребенок что-то скрывает, конечно, я волнуюсь.

Ольга постепенно успокаивалась, хотя продолжала хлюпать носом и говорила будто через силу. Никита хорошо представлял себе, как она выглядела в этот момент. От слез ее лицо покрывалось красными пятнами, а нос краснел, опухал и переставал дышать. Из ухоженной, уверенной в себе женщины Ольга превращалась в несчастную, некрасивую девочку. Иногда Никите казалось, что именно эта косметическая проблема была корнем Ольгиной бесконфликтности. Он цинично допускал, что она приучила себя избегать ссор, чтобы не расстраиваться и, значит, не плакать.

– Я приставала к Алексу, пока он не признался. Оказалось, он уже несколько месяцев берет уроки рисования у подруги твоей мамы. Помнишь Тамару Николаевну, соседку по даче? У них участок с соснами и дом с зеленой крышей? У нее еще дочь в Америке замуж вышла…

– Помню, помню… И что Алекс? – Никита аккуратно вернул разговор в потерянное русло.

– Тамара Николаевна – преподаватель рисования, профессионал, старая школа – сейчас на пенсии, но берет учеников. Алекс начал с ней заниматься еще весной, бабушка договорилась. Не спрашивай, на каких условиях, не знаю. Он клянется, что бесплатно. Рисует гипсы, натюрморты, параллельно читает книги по истории искусств, которые она ему рекомендует. Понятно, книг мы с тобой у него не видели – все есть в Интернете.

Никита был ошарашен, но мимоходом отметил сказанное женой «мы с тобой» и посчитал это хорошим знаком.

– Ты разговаривала с мамой? Почему она нам ничего не сказала? – По правде, Никита заранее знал, что услышит.

– С твоей мамой?! Конечно, нет!

Две самых близких для Никиты женщины много лет находились в состоянии тихой, подковерной войны. Мама подозрительно отнеслась к Ольге с первой минуты и с годами еще больше укрепилась в своей нелюбви. Невестка была из провинции, слишком броская для приличной девушки, а главное, Никита влюбился в нее без памяти. Они встречались четыре года. Когда Ольга училась на последнем курсе, Никита сделал предложение, опустив предварительные консультации с родителями – просто поставил семью перед фактом предстоящей женитьбы. Мать смирилась, но не простила и, разумеется, во всем винила невестку. Даже после рождения обожаемого внука отношения не улучшились. Наоборот, появились дополнительные поводы для претензий. Ольга отвечала свекрови такой же искренней неприязнью и не прикладывала усилий, чтобы улучшить ситуацию. Патент на ее сговорчивость распространялся только на отношения с мужем.

– Хорошо, Олюш, я ей позвоню. Давай все-таки про Алекса. Что он говорит?

– Хочет быть креативным дизайнером и работать в рекламе. Хочет поступать в Художественно-промышленную академию и совершенно не рвется в Англию. Потом, после окончания учебы здесь, он поехал бы куда-нибудь продолжить образование, но это точно не экономика и не финансы.

В первый момент Никита готов был взорваться, но вовремя осекся – побоялся загубить слабые ростки примирения с женой.

Он выдержал паузу и как можно спокойнее спросил:

– Почему он мне ничего не сказал?

– Он уверен, что ты будешь против. Давно выучил наизусть все твои аргументы. Ты же сто раз говорил, что работа в рекламе – кромешный ад и последнее, чего ты желаешь своему ребенку.

Жена говорила правду. Никита отлично знал цену выжигающего душу креативного труда. В его недавнем прошлом остались неблагодарные заказчики, вкусовщина в оценке работ, сорванные сроки, бессонные ночи и неоплаченные счета. Он действительно не хотел такой жизни для Алекса. Однако там же, в прошлом, были моменты триумфа, восторг от удачной идеи и упоительный процесс ее воплощения. Там были клиенты, которые становились друзьями, призы на рекламных фестивалях и гордость от того, что результаты усилий его команды видели миллионы людей – по телевизору, в журналах, на билбордах и в Интернете.

Бунт Алекса, истерика жены и собственные воспоминания выбили Никиту из колеи. Он слушал Ольгу, но уже не вникал в слова, а только периодически мычал для поддержания разговора. Она продолжала в лицах пересказывать разговор с сыном и абсолютно успокоилась. На фоне проблем с единственным ребенком разногласия с мужем отошли на второй план.

– Никита, что ты молчишь?

– Я думаю, Олюш, – соврал Никита. – Мне надо все это переварить. Спокойной ночи, любимая. Позвоню завтра.

Ему и правда требовалось время на осмысление.

Он чувствовал себя обманутым и одиноким, внутри клокотала злость.

Никита сделал несколько нервных кругов по гостиной и рванул вверх по лестнице. К третьему этажу скорость пришлось сбавить – сердце колотилось где-то в ушах.

Задыхаясь, он вошел в одну из пустых верхних спален и остановился напротив круглых окон. Отсюда, с высоты, сумеречная долина внизу была не видна совсем. Зато в объективах оконных проемов пылало красками вечернее небо.

– Красиво… – Никита матерно выругался.

Полегчало, ярость начала утихать. Он повернулся, чтобы уйти, и в этот момент обратил внимание на бронзовую дверную ручку. Она смахивала на антикварную или это была удачная имитация. Он недавно слышал что-то на эту тему. Только где?

Его осенило:

– Дед хвалился дверными ручками. И как раз на третьем этаже.

Совпадения уже не казались Никите забавными. Он постоял в прострации еще несколько минут и побрел вниз, на кухню.

На полу все еще лежали неразобранные пакеты из супермаркета – продукты, кое-какая посуда, бумажные полотенца и прочая ерунда. Он выудил из завала кастрюлю, бутылку красного вина и пачку спагетти – надо было срочно поправить настроение и все обдумать.

Пока закипала вода, Никита заставил себя убрать скоропортящиеся продукты в холодильник, а остальное, не разбирая, сунул в необъятный встроенный шкаф прямо в пакетах.

Приглядывая за кастрюлей, он вспомнил рассказ Ольгиной американской подруги о том, как в ее семье было принято проверять готовность спагетти. Мать подруги бросала вареную макаронину в потолок. Если прилипла – готова, если сразу отвалилась – не доварена. Или наоборот – Никита не запомнил. На вопрос изумленной публики, что же происходило дальше с макаронами на потолке, подруга невозмутимо отвечала: «Их смахивали шваброй». Она тогда не поняла, почему так смеялись ее русские друзья.

Никита посмотрел на четырехметровые потолки и покачал головой:

– Не долетит.

Только взяв с плиты кастрюлю с готовыми спагетти, он сообразил, что не подумал про дуршлаг. Пришлось сливать кипяток через край. В результате в кастрюле осталась вода, а спагетти частично ускользнули в раковину.

– Главное, старик, что у нас есть штопор, – утешился Никита.

Он вынес на балкон еще пару стульев и устроился с максимально доступным комфортом.

К этому моменту совсем стемнело, но ему все равно хотелось посидеть под звездным небом. Балконы соседних домов были пусты, освещенные окна безмолвны. Никто не нарушал его уединения.

Вино из керамической кружки и большая тарелка спагетти быстро сделали свое благое дело. Первые эмоции улеглись – Никита обрел способность рассуждать и даже иронизировать.

– И как ты до этого докатился, старик? – с насмешкой спросил он сам себя. – Тебя все послали. Жена, сын и даже мать. Похоже, все считают тебя идиотом.

Чувствовать себя идиотом было неприятно.

В Никите проснулся внутренний оппонент:

– Бабы – дуры! Всю жизнь пилили: «Где шатаешься?», «Пьянь», «Псих», а теперь парня толкают туда же. Есть логика?!

Воспоминания наползали волнами. Про изматывающую работу над проектами. Про ночи в агентстве – пьяные и небезгрешные. Про ссоры с женой – иногда лопалось даже ее бесконечное терпение.

По мере того, как пустела бутылка, эмоциональный фон менялся. Никите вспомнился кайф от совместной работы в команде, где все понимали друг друга без слов. Он заново умилялся нелепым ошибкам, которые потом превращались в анекдоты. Перебирал самые яркие эпизоды и заново переживал всплески адреналина. В те годы он жил так, будто жизнь была бесконечна, а сам он – бессмертен.

– Хорошие были деньки, – грустно признался он вслух. – Жалко, что все закончилось.

Глядя со стороны, можно было сказать, что все закончилось прекрасно. Продажа бизнеса принесла ему деньги. Никита рассчитывал, что, отряхнувшись от ежедневных обязанностей, заживет для себя. Сможет делать то, что хочется, и то, на что раньше не хватало времени и сил. Ольга тоже рассчитывала на перемены в мужнином образе жизни.

Они оба обманулись. То, что Никита в шутку называл «проклятым ярмом», успело стать частью его самого. Пространство, где раньше была работа, заняли фантомные боли. Свобода не принесла освобождения.

А начался этот забег двадцать лет назад. Тогда Никита, недавний студент, работал в небольшой производственной компании и ничего не знал о рекламе. Как-то работодатель Никиты принял решение о размещении рекламного объявления в газете «Известия». Просто потому, что в ней уже в течение нескольких месяцев выходила реклама их главных конкурентов. Никто не знал, как это делается. В разведку отправили самого молодого и нахального – Никиту. По итогам коротких переговоров с коммерческим директором он получил технические требования к тексту объявления и счет со скидкой в тридцать процентов.

Годы спустя, уже работая в рекламе, он вспоминал этот эпизод и удивлялся. Скидку он получил по тем временам небывалую.

А в тот день Никита возвращался на метро из редакции «Известий» в свою контору и думал: «Как же, наверное, интересно работать в рекламе! Как бы я хотел этим заниматься!»

Прошло еще два года, он поменял работу. Мечты о рекламном бизнесе оставались несбыточными. И вот однажды судьба дала ему шанс.

На дне рождения отца, когда все уже прилично выпили, Никита краем уха уловил разговор гостей, бывших батиных сослуживцев.

– Черт его разберет, пришли какие-то ребята. Давай, говорят, мы будем продвигать твой бизнес. Рекламное агентство, понимаешь. Складно так излагают, паршивцы, только боюсь я им деньги давать. Сумма приличная, понимаешь. Практически все, что есть на сберкнижке.

Мужиковатый с виду Николай Алексеич был блестящим инженером и автором нескольких изобретений. А еще, как показало время, прозорливым бизнесменом. Заказчики, которых он знал по проектному институту, нуждались в современном оснащении для новых мясоперерабатывающих цехов. Николай Алексеич частным порядком спроектировал оборудование по их требованиям, организовал производство на умирающем заводике во Владимирской области и готов был уволиться с основной работы, если б знал, как найти новых клиентов. Неисповедимыми путями, видимо, по наводке благодарных заказчиков, на него вышло рекламное агентство. Их предложение заинтриговало Николая Алексеича и одновременно насторожило.

– Николай Алексеич, – встрял в разговор Никита, – я на работе раньше занимался рекламой. Если хотите, могу посмотреть, что они вам предложили.

– Ты, Никитос? – изумленно переспросил тот. – Ну, посмотри! – Николай Алексеич хохотнул и дружески огрел Никиту по спине. – Деятель вырос, понимаешь! Помню, как пешком под стол ходил…

Ничего не значащий разговор стал поворотным в жизни Никиты. Наглость, природное легкомыслие и редкая удача в тот раз уберегли его от провала. Начинающему рекламисту даже удалось заработать. Взяв за основу готовое предложение рекламного агентства, он обзвонил коммерческие отделы выбранных его специалистами газет и журналов. Интуитивно манипулируя, Никита мотал на ус все, что говорили их сотрудники о планировании рекламной кампании вообще и о своих конкурентах в частности. Сопоставив полученную из разных источников информацию, он создал для Николая Алексеича медиаплан. Из пяти печатных изданий в нем осталась одна массовая газета и два специализированных журнала. Аппетиты агентств тогда были ничем не ограничены – дикие времена! – поэтому в новой версии плана общая стоимость рекламной кампании сократилась почти в десять раз.

Аргументация Никиты произвела сильное впечатление на Николая Алексеича. К медиаплану прилагались счета издательских домов, которые тот оплатил после недельных раздумий. Свою скромную комиссию Никита получил от него наличными. К счастью, Николай Алексеич сохранил их совместную авантюру в тайне почти до самого ее успешного завершения. Иначе отец Никиты придушил бы затею на корню. Конечно, он наорал на сына, когда обо всем узнал. Однако судить победителей не представлялось возможным: к Николаю Алексеичу повалили заказчики.

В том, что происходило с Алексом, просматривались очевидные параллели с событиями его собственной юности. Никита почувствовал уважение к сыну. В открытую против отца тот, может, и не пошел, но все же не сдался.

– А бабушка-то какова!

Не то чтобы Никиту очень удивили интриги матери. Происходящее было вполне в ее духе. Просто до этого момента она интриговала в пользу сына, а не против него.

– Все будет хорошо, – убежденно произнес Никита. – Все наладится. И Оля приедет.

Плавно, чтобы не потерять душевное равновесие, он поднялся. Стулья вместе с грязной посудой занес в комнату, закрыл балконные двери, погасил свет на первом этаже и отправился наверх. Спать.

Похождения прошлой ночи выветрились из головы, и он не рассчитывал на их продолжение. Но незваный сон пришел снова.

Дед хлопотал на кухне. В духовке золотился ростбиф, который наполнял дом чудесным ароматом. Старик увлеченно разговаривал сам с собой и крупно, по-мужски нарезал картошку и морковь.

– Отличная работа, молодой человек! Еще несколько минут – и мы отправим все это в духовку вместе с мясом. Хочу как следует угостить моего друга Олли. Он обещал прийти сегодня на ужин. Гости всегда хвалят мою стряпню, а уж мой соус к мясу – это бомба! Все спрашивают рецепт, а я помалкиваю, что варю соус из полуфабрикатов, из порошка в пакетиках, который привез из Англии. – Старик хитро подмигнул невидимому собеседнику.

Время от времени он делал хороший глоток вина из стеклянного стакана.

Никита стоял совсем близко и с уважением наблюдал за уверенными движениями Деда. Ему стало интересно: получится ли у него что-нибудь съесть? И заметит ли старик?

Для начала требовалось проверить свой статус человека-невидимки.

– Угостишь меня ужином сегодня? – негромко спросил Никита.

Не получив реакции, он отважно потянулся за кружком моркови. На полпути рука замерла – вокруг них внезапно что-то изменилось.

Вначале появились странные звуки. Негромкое позвякивание.

Дед тоже застыл и начал прислушиваться.

Через мгновение у Никиты появилось ощущение, что, кроме них, в кухне есть кто-то еще.

Они с Дедом одновременно обернулись и застыли в изумлении. Крупный мужик с задубевшим от солнца лицом растерянно топтался в дверях. Его грудь и спину прикрывал панцирь из толстой кожи с нашитыми на него металлическими бляхами, а ниже спускалось что-то вроде короткой кожаной юбки из клиньев. Из-под юбки торчала мятая темно-красная рубаха до колен. Шлем с козырьком и защитными пластинами на шее, короткий меч в сильных руках – по всем внешним признакам это был римский воин. Несмотря на абсурдность ситуации, гость не выглядел ряженым. Он смотрелся вполне правдоподобно в своих пыльных сандалиях на босу ногу. Только богато украшенный цветными камнями кинжал в роскошных серебряных ножнах плохо вязался с походным облачением.

Дед и его нежданный гость некоторое время таращились друг на друга.

Пока длилась немая сцена, Никита непроизвольно передвинулся к окну, подальше от незнакомца.

Римлянин опомнился первым. Он был как минимум на две тысячи лет старше Деда и явно устойчивей к стрессу. Воин насупился, крепче сжал в руке меч, угрожающе подался вперед и… испарился так же неожиданно, как возник.

«Сигнал нестабильный», – промелькнула в голове у Никиты бредовая мысль. К счастью, римлянин исчез именно в тот момент, когда неловкая ситуация могла перерасти в неравный бой. Старик помотал головой, отгоняя наваждение.

Он выплеснул в раковину остатки вина из недопитого стакана и убрал бутылку в холодильник.

– Я люблю гостей, – пробормотал он себе под нос. – Но я сам решаю, кого приглашать, а кого нет. У меня есть право на частную жизнь, в конце концов!

Дед глубоко вздохнул и вынул из духовки горячий сотейник. Высыпал на свободное место нарезанную картошку с морковью, полил ростбиф шипящей подливкой и с грохотом зашвырнул все назад в печь. Возможно, он и тяготился иногда одиночеством, но непрошеных гостей точно не любил.

– Да, Дед, ты готовишь лучше, чем я, – попытался утешить его Никита, вспомнив спагетти в раковине.

Тот все еще оставался под впечатлением от миража – растерянно прошелся по кухне, зачем-то опять заглянул в духовку и, шаркая, побрел в гостиную. Никита, как тень, следовал за ним.

Рассеянно взглянув на камин, старик встрепенулся:

– О, молодой человек, надо принести дрова! Чем вы собираетесь топить камин?

Похоже, практическая задача дала ему почву под ногами. Дед повеселел и уже через минуту бодро затопал по лестнице в подвал. Никита остался ждать в коридоре.