Трижды преданный

Парень, однако, удар держал, натужно улыбнулся, наклонился еще ниже, и проговорил, глядя на Стаса в упор:

– Видишь, – он мотнул головой вбок, – мать волнуется, всю ночь плакала, а у нее легкие больные, астма, приступ может случиться. А я маму люблю, и брата тоже. И у Димкиных друзей тоже мамы есть, тоже всю ночь не спали, плакали, я их еле уговорил сюда не приезжать, сказал, что сам все решу. Диман наш вроде как крайним оказался, ножом потерпевшему угрожал.

Он осекся, оглянулся на заплаканную тетеньку, и добавил негромко:

– Адвоката можешь посоветовать? Я хорошие деньги заплачу, лишь бы помог. Если тебе самому деньги не нужны…

Он говорил что-то еще, но Стас его почти не слышал, смотрел в одну точку перед собой через лобовое стекло, смотрел в никуда. На сине-белую вывеску «УВД» над входом, на здоровенную дверь, на желтые кирпичные стены, на яркий цветастый зонт, под которым от дождика пряталась мама инвалида. Она ежилась от ветра и холода, поправляла платок, но тот упорно выбивался из декольте, тетка боролась с ним и в упор смотрела на Стаса. Тот отвел взгляд, глядел на приборную панель. Все мысли враз куда-то подевались, в голове стало пусто и легко, будто не сутки отдежурил, а проснулся поздно утром в выходной. И вообще Стас чувствовал себя прекрасно, только противно посасывало под ложечкой, точно от голода или нетерпения. «Чего ты ждешь?» – сказал кто-то рядом – «вот твой шанс, чего тебе еще надо?». И правда – чего, какого черта он тупит в одну точку? «Так нельзя» – тяжко шевельнулось где-то на границе подсознания и рассудка, будто подняли толстый пласт дерна над монолитной скалой. Подняли – и тут же бросили обратно. Нельзя… А ослепнуть в двадцать с небольшим лет можно? А если это та самая единственная, богом ему данная женщина, одна на всю жизнь, на весь мир, и неизвестно, жива ли она сейчас, или вот-вот повторит фокус со скальпелем? Или уже повторила? Нельзя… Одна жизнь, одна любовь, одно будущее – все бы отдал, чтобы не потерять это, да нет ничего. Нельзя… Ради этого всего можно.

– Садись. – Стас кивнул на соседнее сиденье, парень мигом оказался рядом. Тетенька порывисто шагнула к ним, но сын махнул ей, отгоняя, точно муху, и та покорно утопала к магазину неподалеку, села в припаркованный там черный «форд». А парень полез в карман пиджака и достал оттуда пластиковую карточку.

– Пин-код я назову, – сказал он, протягивая карточку Стасу, – на ней полтора миллиона. Они твои, карточку потом можешь выкинуть. Держи. Или лучше наличкой?

Он улыбался покровительственно и нагло, Стас еле сдерживался, чтобы не разбить ему очки. Держался из последних сил, процедил «наличкой», довез парня до отделения банка, где тот через кассу за четверть часа обнулил лимит, отдал деньги Стасу. Он пересчитал, убрал пачки в бардачок и сказал:

– Через три дня брат твой с друзьями выйдет. Раньше не получится, – оборвал он задохнувшегося от возмущения юношу, – надо кое-что уладить. В ИВС с ним ничего не случится, выйдет пока под подписку, до суда. На суд всем троим придется прийти, я скажу, что говорить, пусть запомнят, выучат или запишут – это важно. После этого я тебя не видел, ты меня тоже. Если что…

– Не трясись, капитан, – сквозь зубы процедил парень, – ничего не будет. Сделка есть сделка, каждый получит свое. Я болтать не буду. И еще: Осипова там не было, это главное условие, а как ты брата моего отпустишь – на твое усмотрение.

«Разберемся» – Стас сел в «ауди», и поехал домой. Руки еще дрожали, живот подвело, как от голода, звуки стали громче, краски ярче, время, казалось, летело вдвое быстрее, чем обычно. Он уже почти добрался до дома, когда на светофоре передумал, развернулся через две сплошные, и погнал обратно, не очень внимательно глядя на дорогу. Но ему точно черт ворожил, донесло, как на крыльях, «ауди» остановилась прямо посреди дороги, Стас выгреб деньги из бардачка, кое-как рассовал их по карманам и побежал на третий этаж.

Едва не сбил с ног мать девушки, впустившую его в квартиру, кинулся в Ольгину комнату и наткнулся на закрытую дверь. Постучал сначала деликатно, потом громче, потом с силой врезал по створке кулаком и сказал:

– Оля, я ведь дверь сломаю. Лучше сама открой.

– Зачем? – донеслось приглушенно с той стороны.

– Поговорить. – Стас зло глянул на Ольгину мать, оказавшуюся рядом, и та мигом убралась с глаз долой, закрылась в кухне. Стас грохнул по двери еще раз, и та открылась неожиданно легко. Он влетел в комнату, и едва не врезался в Ольгу – та стояла напротив. Спокойная, сосредоточенная, волосы убраны в косу, бледная, руки в бинтах. Она спрятала их за спину, захлопнула дверь и повернулась к Стасу. И, не дав ему и слова сказать, проговорила:

– Ничего не получится, я знаю. Не надо врать мне, не надо жалеть. Найди себе другую женщину, так будет лучше для всех. И не звони мне больше, ладно? Уходи.

Она отвернулась, подошла к окну и оперлась ладонями на подоконник. Стас хотел обнять девушку, но та, будто почувствовала его порыв, обернулась, строго посмотрела и отодвинулась подальше, принялась с нарочитым вниманием разглядывать пышную розовую фиалку.

– Уходи, – повторила девушка, – мы справимся без тебя.

– Хорошо. – Стас достал деньги, положил их на подоконник и сделал шаг назад. Ольга не сразу поняла, что это, сощурилась, наклонила голову, коснулась купюр кончиками пальцев, взяла в руки, положила обратно и обернулась.

– Это…

– Деньги. – Сказал Стас, – деньги на операцию. Я обещал, что найду их, и вот, как видишь, не обманул. Теперь у тебя все будет хорошо. Пока.

Он повернулся к двери, но Ольга опередила его, вытянула руки перед собой, не давая ему пройти. Она побледнела еще больше, поджатые губы еле заметно дрожат, глаза полны слез.

– Откуда? – кое-как выговорила она, – откуда… Где ты их взял?

– Заработал.

Внутри точно моток колючки развернулся, горечью продрало аж до хребта, стало жарко и душно. Стас расстегнул ворот рубашки, сел на диван, взял Ольгу за руку, потянул к себе. Та уперлась, стояла напротив и смотрела на него в упор, щеки ее наливались краской, на ресницах висели крохотные блестящие капли.

– Где заработал, как, когда?

– Какая тебе разница. – Стас усадил ее рядом, обнял, прижал к себе, закрыл глаза. И точно уснул, отключился, плохо соображая, где находится и что происходит. Ольга что-то говорила, плакала, целовала его, тормошила, а он и дышал-то с трудом. Чувство накатило такое, будто жизнь только началась, вот сейчас, сию минуту, а раньше тренировка была, репетиция, проба сил. Голова кружилась, он качался, точно на волнах от усталости и восторга, в предчувствии еще большего счастья, полного, абсолютного и бесконечного, как море. Точно во сне видел, как Ольга идет к двери, закрывает ее на задвижку, снимает с себя футболку, под которой ничего нет, подходит, садится к нему на колени, прижимается всем телом. И шепчет на ухо:

– Что еще я могу для тебя сделать?

Стас обнял ее непослушными руками, повел ладонью по спине, запустил руку под пояс джинсов и сказал прежде, чем окончательно выпасть из реальности:

– Ничего не бойся и собирайся в Москву. Я отвезу тебя завтра утром.

До дома он добрался под вечер свежий, сытый и отдохнувший. Закинул купленные по дороге продукты в холодильник и позвонил Матвееву. Тот не отвечал, но Стас звонил еще раз, и еще, пока из трубки не раздался сонный голос напарника.

– Здорово, Макс, хорош дрыхнуть! – крикнул Стас, – дело есть.

– Какое дело? – бормотал Матвеев, – Чирков, ты сдурел? Я двое суток не спал…

– Помощь твоя нужна, – негромко сказал Стас, и Матвеев умолк. Должен он был Стасу, и должен основательно за прикрытое мутное дельце, на казенном языке именуемое должностным преступлением, и попахивало не просто пинком из органов, а статьей. Стас тогда напарника прикрыл, ничего взамен не взяв, и вот пришел черед Матвеева платить по счетам. Тот сразу все понял, выслушал Стаса и сказал:

– Ладно, Чирков, я понял. У Авдеева ключи попросим, и в его отделении все сделаем. И мы с тобой в расчете, ты мне ничего не должен, я тебе.

– Лады. Я завтра в Москву еду, вечером позвоню, обсудим, что да как.

Стас убрал мобильник в карман. В расчете – значит, в расчете, так тому и быть. Матвеев все сделает как надо, и ни одна собака потом не подкопается, а уж он сам молчать будет до могилы. В расчете – это к лучшему, все равно впереди новая жизнь, и старье из прошлого в нее тащить ну никак не годится.

***

Телефон звонил где-то далеко, будто с улицы или вообще из брошенной во дворе «тойоты», звонил настойчиво и нудно. Идти к нему очень не хотелось, но любопытство взяло верх – кому это он так срочно понадобился. Олег осторожно, чтобы не разбудить Наташку, выбрался из-под одеяла, стянул висевшее на спинке кресла полотенце, завернулся в него и пошел на звук. Искать долго не пришлось, мобильник трезвонил из кармана джинсов, которые нашлись почему-то в ванной, рядом валялась рваная, в пятнах крови рубашка. Олег брезгливо поднял ее двумя пальцами, прикидывая, куда бы ее выкинуть, пихнул пока в корзину для грязного белья и вытащил мобильник из кармана джинсов. Номер был незнакомый, Олег подумал, стоит ли отвечать, но все же нажал кнопку.

Это оказался кадровик с новой работы – сообщил, что проверка почти закончена, остались формальности, и что в следующий понедельник Олега Покровского ждут к девяти утра для подписания трудового договора, а также прочих документов, носящих гриф «секретно» и «для служебного пользования», после чего он сможет приступить к выполнению своих служебных обязанностей.

«Отлично!» – Олег заверил, что прибудет вовремя, попрощался и пошел обратно в комнату, прикинув на ходу, что у него впереди почти целая неделя, точнее, шесть дней, которые надо провести с пользой для себя. По пути свернул в кухню, отрезал себе кусок арбуза и тут же с удовольствием съел его, припоминая, когда в последний раз ел что-то более существенное. Получалось, что давно, из припасов на даче имелось варенье и эти гигантские ягоды, что продавались в лавке у съезда с шоссе на прилегающую дорогу. Магазина поблизости не было, и они с Наташкой уже который день обходились, чем бог послал, но этого хватало.

Из коридора послышались шаги, и в кухню вошла Наташка. Сонная, завернутая в простыню, она села на табуретку, потянулась к лежащей на столе пачке сигарет, но тут же отдернула руку.

– Молодец, – с набитым ртом сказал Олег, – курить вредно.

Он уже устал делать ей внушения и замечания по этому поводу, плюнул и решил, что со временем само пройдет, как и любая дурь. А тут – надо же! – дошло, наконец, не иначе в лесу что-то крупное и мохнатое сдохло.

Наташка скептически улыбнулась, потрогала холодный бок чайника и спросила:

– Кто звонил?

– С работы, – сказал Олег и включил под чайником газ, – проверка почти закончена, в понедельник мне уже к станку. К компьютеру в смысле.

Наташка перебралась на подоконник, устроилась на нем спиной к солнцу, обняла Олега за плечи и осторожно коснулась багровой полосы на его левом боку.

– Болит? – участливо спросила она.

За три дня рана почти зажила, лишь немного ныла от резких движений, да и с повязкой Олег давно расстался. Он бросил арбузную корку в пакет и помотал головой:

– Нет, ерунда, все уже прошло. Забудь.

– Не забуду! – вскинулась она, – не забуду, не прощу! Сволочь какая, с ножом кинулся…Засунуть бы ему этот нож…

Олег повернулся к ней, и угроза стихли – целоваться и говорить одновременно было затруднительно для обоих. Предчувствие скорого расставания подстегнуло их, время, казалось, вдвое быстрее рвануло вперед, и оба боялись оторваться друг от друга, точно до разлуки оставались считанные минуты, а не дни, а тут еще и простыня, как назло, запуталась. Наташка хихикала, но помогать ему не желала, и когда Олег почти расправился с поганой тряпкой, снова зазвонил мобильник. На этот раз на столе, совсем близко, только руку протяни.

– Не бери, – шепнула Наташка, – черт с ними, перезвонят.

И перезвонили, через минуту после того, как смолкла первая серия гудков. Потом еще раз, потом еще, и Олег понял, что проще ответить или выключить мобильник. Но мельком глянув на экран, решил ответить – на этот раз звонили с городского.

– Капитан Чирков, – донеслось из трубки. Олег прижал палец губам, Наташка фыркнула, и плотнее завернулась в простыню, отвернулась к окну, сделав вид, что все происходящее ей безразлично.

– Слушаю, – сказал Олег, – что случилось?

– Надо кое-что оформить, – пояснил Чирков, – некоторые документы. Лучше сегодня, чтобы не затягивать, а я завтра ваше дело в суд передам. К шести можете подъехать? Нет, не в УВД, в двенадцатое отделение полиции на Валовой, это рядом с «Эльбрусом», знаете? Хорошо, жду вас там к шести.

Олег нажал отбой, посмотрел на время – сейчас половина второго. Езды до этого «Эльбруса» отсюда минут пятнадцать, даже с учетом того, что Наташку он подкинет до дома. Так что впереди еще четыре часа, а потом еще пять дней в их распоряжении, но сегодня надо поехать домой. Отцу показаться, доложить ему, что с работой все в порядке, собрать кое-какие вещи. А завтра можно и вернуться, хотя нет, завтра не получится – Наташке надо на работу. Ничего, все равно времени еще полно.

Он подошел к Наташке, обнял ее, приподнял над полом, развернул и повел перед собой из кухни в сторону дивана.

– Кто это? – спросила она.

– Да капитан, тот, что дело мое ведет, – стаскивая с нее простыню, сказал Олег, – к шести надо к нему подъехать, бумажки какие-то подписать.

У Наташкиного подъезда на этот раз все было спокойно и тихо: лавочка пуста, поблизости никого. Впрочем, Олег углядел краем глаза, как Наташкина мать по-быстрому ушла с балкона, ухмыльнулся про себя. Дочка, считай, уже замужем, а мамаша все ее блюдет, как старшеклассницу, при встрече улыбается ему как-то заискивающе и хлопочет натурально как курица вокруг будущего зятя, будто боится, что тот передумает. Наташка собралась выходить, Олег притянул ее за руку к себе, поцеловал на прощание.

– Завтра заеду за тобой, – сказал он, – ты же до обеда.

– Да, – отозвалась та, – только ты не приезжай. Я тебе позвоню, когда освобожусь. Я к врачу записалась, на три… Все, пока, до завтра.

Она чмокнула Олега в щеку, улыбнулась весело и ласково, выбралась из машины и застучала каблучками к подъезду.

На Валовую Олег приехал даже раньше, на целых десять минут, осмотрелся, и быстро нашел, что искал. Двенадцатое отделение помещалось на первом этаже общежития, к металлической двери и зарешеченному окошку рядом с ней вела лестница, на стене висело расписание приема, телефоны, рядом находилась кнопка звонка. Олег дернул за ручку, потянул на себя тяжелую створку, и оказался в темном предбаннике с облезлыми стенами, поморгал, привыкая к полумраку, и услышал знакомый голос:

– Покровский? Проходите сюда, направо.

Олег последовал совету, переступил через порог, и оказался в небольшом кабинете. Два стола, шкафы с папками, деревянные стулья, ободранный линолеум на полу, кругом пыль, грязное окно снаружи закрывает решетка. В кабинете были двое, одного Олег узнал сразу. Чирков, высокий, плотный, короткие светлые волосы зачесаны набок, щеки запали, под глазами темные круги. Он и сегодня выглядел неважно, как и три дня назад, то ли устал до чертиков, то ли приходил в себя после долгой болезни. Но смотрел по-другому, оценивающе, что ли, и Олег никак не мог поймать взгляд его прищуренных светлых глаз.

А вот второго он видел впервые – невысокий, на голову ниже Чиркова, с приятным круглым лицом, спокойный, будто сонный, глаза чуть навыкате, на лоб падает аккуратно подстриженная темная челка. Он мельком глянул на Олега, и уткнулся в журнал, водил по странице карандашом, разгадывал кроссворд.

– Сюда, – показал Чирков на стул, что стоял напротив окна, Олег смахнул с сиденья пыль, и сел напротив капитана. Тот сначала смотрел в монитор, что стоял на углу стола, потом принялся копаться в папке с бумагами, и все это молча. Время шло, бумаги шуршали, по стеклу ползала муха, на пол упал янтарно-желтый солнечный луч заходящего солнца, и Олег не выдержал:

– Давайте я подпишу, что надо, и пойду. У меня дел много.

Чирков будто его и не слышал, смотрел в монитор и щелкал мышкой, из-за спины доносилось шуршание карандаша. Олег обернулся, и тот, за столом, едва успел отвести взгляд, сделав вид, что совершенно не интересуется происходящим.

– Не спешите, – произнес Чирков, по-прежнему не глядя на Олега, – тут такое дело. Открылись новые обстоятельства.

«Какие?» – едва не вырвалось у Олега, и ему вдруг стало не по себе. Странное помещение, где, судя по тишине, кроме них троих никого нет, второй, что сверлит взглядом ему спину – можно даже не оборачиваясь, почувствовать это: Олегу казалось, что он сделал что-то не так, но что именно – понять пока не мог. А Чирков оторвался от монитора, положил руки на папку с бумагами и сказал:

– Обманул ты меня, Покровский. Как не стыдно, а еще научный работник. Плохо твое дело, физик.

Первым порывом Олега было встать и уйти – происходившее не нравилось ему все больше. Однако первым дело надо было доказать свою правоту и дать понять капитану, что в таком тоне продолжать разговор он не намерен. Но Чирков точно читал его мысли, и говорил дальше:

– Напал на инвалида с ножом, нанес ему два колющих удара в живот, потом ударил кулаком по лицу, сломал нос. Нехорошо, Покровский. Признаваться будем?

Смысл сказанного до Олега дошел не сразу, он сначала счел эти слова шуткой – это ж надо так перевернуть историю. Однако Чирков выглядел вполне серьезно, с какой-то жалостливой насмешкой смотрел на Олега, и тот сказал:

– Что за ерунда? Ни на кого с ножом я не нападал, у меня свидетели есть. Капустин сам меня порезал, вот. – Он задрал футболку, и повернулся к Чиркову левым боком с длинной багровой отметиной. Чирков даже бровью не повел, а продолжал гнуть свое:

– Свидетели ошиблись, они не сразу разобрались, в чем дело. Вот их новые показания: потерпевшего Капустина, Титова и Осипова.

– А это еще кто такие? – Олегу казалось, что это такая игра, вроде как на сообразительность, он все пытался угадать, где подвох, но никак не получалось.

– Свидетели со стороны потерпевшего, – сказал Чирков. – Они утверждают, что сидели на лавочке во дворе, когда ты подъехал к дому на своей машине, вышел из нее и с ножом набросился на Капустина. А он, между прочим, инвалид второй группы, у него порок сердца, ему волноваться нельзя. Свидетели пытались остановить тебя, говорили, что человек болен, но ты два раза ткнул его ножом в живот, а потом, когда Капустин пытался убежать, ударил в лицо, и сломал ему нос. С твоими навыками рукопашной борьбы это было несложно – избить инвалида. Лучше сам признайся, и будет тебе явка с повинной, она на суде зачтется.

Чувство нереальности происходящего не оставляло, Олег поймал себя на том, что глупо улыбается – он не знал, что говорить и как себя вести. Чирков нес полную, абсолютную и дистиллированную чушь, выдавая ее за истину, и способов противиться этому Олег не знал. Поэтому решил играть в открытую, по знакомым правилам:

– Не буду я признаваться. Я его не трогал, ваш инвалид сам на меня кинулся.

– На ноже твои отпечатки. – Чирков вытащил из папки лист бумаги, показал его Олегу, тот успел разобрать «экспертное заключение» в заголовке, когда Чирков бумагу быстренько убрал.

– Правильно, я нож у Капустина вырвал и под машину кинул, – сказал Олег, – вот вам и отпечатки. Я же не отрицаю.

– Осипов и Титов говорят, что нож был у тебя в руках, ты вылез с ним из машины…

– Врут, – оборвал его Олег. Ситуация нравилась ему все меньше, он достал мобильник, и принялся крутить его в руках, прикидывая, как быть дальше. Уходить, конечно, и уже дома попытаться разобраться, что происходит. Отцу лучше пока ничего не говорить, может, потом, если дело далеко зайдет. Чирков глянул на мобильник, на Олега, куда-то вбок, и сказал:

– Я вижу, ты меня не понял. Последний раз говорю: пиши чистосердечное, и на первый раз получишь немного. И не выделывайся, тебе же хуже будет.

Все, дальше можно не продолжать, диспозиция ясна, как божий день. Чирков требует у него деньги, это и кошке ясно, выворачивает дело наизнанку, подчистую перекраивая его на свой лад. Это ж надо – инвалида какого-то приплел, свидетелей, мирно смотревших на звезды. А платье Наташке кто порвал, а порез на ребрах откуда?

– Я напишу, – Олег поднялся со стула, – напишу, не переживай. Сегодня же, в прокуратуру.

И шагнул к двери. Но его опередил второй, спокойный приятный юноша, оказался на пути, посмотрел Олегу в глаза, и сделал короткое резкое движение. То ли инстинкт сработал, то ли вшитые в подкорку навыки помогли, и Олег успел поставить блок, пусть с опозданием, но все же. Отшатнулся, и тут свет померк от боли. Первый удар пришелся по почкам, второй – по ребрам, по тому самому шраму, третий в пах. Дальше все слилось в белесую душную муть, от боли Олег задохнулся, ему не хватало воздуха, он не успел ничего сделать, когда все было кончено. В лицо ему сунули нашатырь, хлестнули по щекам, он понять, что сидит на том самом стуле, что руки скованны за спиной, а перед ним стоят Чирков и тот, второй, с черной дубинкой в руках.

Впрочем, Чирков почти сразу исчез из виду, второй скинул куртку, замахнулся, и в комнате снова вырубили свет. Удары сыпались один за другим, перед глазами все плыло, звуки доносились точно с потолка, Олегу казалось, что он слышит чей-то смех. Потом в лицо плеснули чем-то горячим, мрак рассеялся, и Олег понял, что из носа у него идет кровь. Откуда ни возьмись, появился Чирков, посмотрел на Олега, поморщился, повернулся к второму:

– Блин, Макс, давай почище, что ли, нам же тут потом убирать. Авдеев не простит, что мы на его территории свинарник развели.

– Ну, извини, – пробурчал спокойный юноша, – так получилось. Тряпку какую-нибудь найди, а мы пока потолкуем.

И ударил Олега носком ботинка по голени. У того перехватило дыхание, на лице выступила испарина, от следующего удара стало жарко, а кровь пошла сильнее – уже из прикушенной губы.

– Подписывать будешь? – спросил Макс, постукивая дубинкой себя по бедру, – или до утра тут париться хочешь? Я ж тебе еще и сопротивление сотруднику полиции могу устроить.

Вернулся Чирков с мокрой тряпкой, кинул ее Олегу на лицо и зажал ладонью нос и рот. Держал, пока не надоело, и когда Олег уже почти перестал дышать, отпустил, сорвал тряпку, спросил деловито:

– Не надумал?

– Пошли нахер, – кое-как проговорил Олег, – ничего я подписывать не буду.

Макс и Чирков переглянулись, Олег криво усмехнулся, и тут капитан врезал ногой ему по ребрам, стул перевернулся, и Олег оказался на полу. Подняться он не мог, даже голову прикрыть руками не было возможности, он успел напрячь пресс, но и только. Били его двое, били остервенело и деловито, совали под нос нашатырь, когда терял сознание, давали отдышаться и продолжали. Час, два, три – Олег давно потерял счет времени, не понимал, день сейчас или уже ночь, в комнате было темно, правда, под потолком горела слабосильная лампочка, но это ничего не значило. Перед глазами плавали алые и багровые кольца, переливались причудливо, свивались в спирали, боль не давала дышать, не давала собраться и дать отпор. Да и как со связанными руками отбиваться от двух здоровых откормленных мужиков, да еще когда лежишь на полу еле живой от боли и унижения.

– Вот скотина. – Макс пнул Олега носком ботинка под ребра и плюхнулся на стул. Чирков перегнулся через стол, поглядел на Олега, на часы, откинулся на спинку стула. Время шло, временами накрывало беспамятство, черное и ледяное, от холода сводило скулы, но в этой тьме не было боли. Звуки стали глуше, краски померкли, мрак затягивал Олега в себя, но нашатырка выдернула на поверхность. Он снова сидел на стуле, голова клонилась к груди, пол покачивался, драный линолеум ходил волнами, точно море в шторм.

– Надумал? – донеслось откуда-то со стороны. В глаза ударил свет, и Олег увидел перед собой Чиркова. Тот стоял напротив, и держал Олега двумя пальцами за подбородок, не улыбался, смотрел пристально и зло.

– Иди ты в задницу, – проговорил Олег, – вместе со своим инвалидом. Я ничего подписывать не буду.

Чирков разом побледнел, отдернул руку, отошел на шаг назад и вдруг с силой врезал Олегу кулаком в висок. Снова стул полетел на пол, Олег приложился затылком о металлический сейф и отключился. Но ненадолго, сознание вернулось само, без нашатырки, его подняли, поставили на колени, ударили в живот, по пояснице, но Олег не чувствовал боли. Гигантская воронка будто всосала в себя свет, легкие сжались, их стенки сошлись вплотную, голова стала тяжелой и гулкой, пошла вниз, и Олега вывернуло на пол.

– Мать твою! – его потащили в сторону, бросили к стене, – вот сука, тварь паскудная!

Бесновался Макс, крыл Олега последними словами, глянул на Чиркова, а тот смотрел на Олега, мокрого от пота, прижавшегося к стене.

– На сотряс похоже, – сказал капитан, – когда тошнит – первый признак. Тем более, у него уже было. Хватит пока, надо тут прибраться. Убери его.

Макс поднял Олега на ноги, тот кое-как сделал два шага, и оказался в коридоре. Дальше его втолкнули в крохотную уборную, он привалился плечом к отбитой плитке и тяжело дышал. Макс открыл воду, заставил Олега наклониться и сунул его голову под кран.

– Ублюдок чертов, чтоб ты подох. Хорош выделываться, – бормотал он, не давая Олегу выпрямиться. От удара по почкам Олег рухнул на пол, врезался подбородком в раковину и едва не захлебнулся кровью из прокушенной губы.

Макс в бешенстве пнул его еще несколько раз, от злости вошел в раж, Олега снова стошнило на пол, и тут все закончилось.

– Хватит, – донеслось из коридора, – хер с ним, надоел. Пусть тут полежит, а мы пока с девкой его потолкуем, в смысле позабавимся. Ты, Макс, как групповуху уважаешь?

– Не очень, – отозвался тот, – но ради разнообразия готов поучаствовать. Третьим кого возьмем?

– Саньку, пожалуй, он под двести весит. Твоей ляльке понравится, Покровский.

Чирков присел на корточки рядом с Олегом, и насмешкой смотрел ему в лицо. Улыбался так радостно, точно все состояние Рокфеллера урвал, вытирал руки влажной салфеткой. Скомкал ее, бросил Олегу на живот, и сказал:

– Ты не переживай, жених. Мы групповушку нашу на телефон снимем, а потом тебе покажем, все подробности. Кино тебе будет, про чистую и светлую любовь.

Макс заржал, перешагнул через Олега и пошел в кабинет, оттуда раздался негромкий писк телефонных клавиш, потом голос:

– Саня, здорово! Отдохнуть не желаешь? Девка есть на примете, такая, как ты любишь, мелкая, но сиськи имеются. Да хоть сейчас, мы со Стасом за тобой заедем. Она не откажется, не сомневайся.

– Вот так. – Чирков похлопал Олега по щеке, поднялся на ноги и пошел к двери. Из кабинета донеслись голоса, потом Олег услышал адрес: улица Мира, дом… квартира… Наташкин адрес. Конечно, Чирков его знает, она же свидетель… Сейчас они поедут к ней, а она как раз дома, на работу собирается, или уже спит, ночь ведь. Или уже утро?

– Не надо.

Эти слова за него будто произнес кто-то другой. Олег набрал в грудь побольше воздуха, закашлялся, попытался подняться. Оперся на локти, оторвался от пола и сказал уже громче, крикнул бы, если мог, боялся, что эти двое его не услышат:

– Не надо, я все подпишу. Не трогайте Наташку, скоты.

Чирков и его подельник показались в дверях, подняли Олега с пола, вытащили в коридор, оттуда в кабинет, усадили на стул. Макс держал Олега за плечи, пока Чирков раскладывал на столе документы. Олег пытался прочитать хоть что-то, но перед глазами все плыло, смысл написанного терялся, да он и ручку-то еле держал в пальцах, с трудом выводил свою подпись под строчками протокола.

– Вот и все, умница. – Чирков просмотрел бумаги, убрал их в папку, и снова покровительственно похлопал Олега по щеке.

– Хороший мальчик. Ничего, на первый раз много тебе не дадут, посидишь, отдохнешь. Может, открытие какое совершишь и Нобелевку получишь за открытие тайны черных дыр. Тогда все девки твои будут… Макс, звони, пусть забирают. И Сане скажи, что отбой, пусть его сегодня профессионалки обслужат, он, поди, уже отдохнуть настроился, а тут такой облом…

И будто чумной вихрь поднял и поволок дальше: провонявший блевотиной полицейский «уазик», койка в ИВС с зарешеченным окошком под потолком, потом Сизо. Теснота, духота, мат, отбросы вместо еды, тошнота, головная боль, потом разговор в небольшом кабинете с полной активной черноволосой женщиной средних лет, что сидела за столом напротив – бесплатным адвокатом.

– Плохи ваши дела, – с места в карьер начала она, – лет шесть вам дадут, не меньше. Учитывая тяжесть содеянного плюс то, что потерпевший оказался инвалидом, и ему понадобилось специальное лечение после нападения… В общем, я вас предупредила, готовьтесь.

Несколько лет назад Олег переболел воспалением легких. Температура зашкаливала за сорок, антибиотики не помогали, и в какой-то момент он решил, что это все, конец карьеры. Боли тогда он не чувствовал, да и не только боли – вообще ничего, кроме странного чувства, что оказался на карусели, как в детстве. Только та стоит на месте, а мир крутится вокруг, показывает картинки: яркие, пестрые, живые. Слышал даже голос матери, давно и прочно, казалось, забытый, а потом отец привез новые – термоядерные, по словам завотделением – антибиотики, и все прошло. А сейчас все вернулось, только дышал он почти свободно, боль в сломанных ребрах чувствовал через раз, но мир снова кружился вокруг него, на это раз не задевая. Сутки сменяли друг друга, наступала ночь, шел дождь, вокруг мельтешили зэки и охрана, а он по-прежнему думал, что все пройдет. Даже свидание с отцом прошло как под гипнозом, Олег в основном молчал и смотрел вбок, не в силах взглянуть в глаза родному человеку.

Отец – седой, загорелый, немного сутулился как всегда, старался выглядеть спокойно, говорил уверенно, но во взгляде читалась растерянность и толика отчаяния.

– Как? – только и спросил он, увидев сына за стеклянной перегородкой, – как, Олег? Почему? Ты можешь мне объяснить?

Не мог, даже если бы и хотел, слова отца не задевали его, будто чужой человек сидел напротив, которому все безразлично. Отец состояние сына помнил, и заговорил снова:

– Олег, я им не верю, это чушь, бред, это подстава. Тебя заставили это подписать? Тебя били? Ты как себя чувствуешь? Да не молчи ты!

Он смотрел в лицо сына, смотрел пристально, да только зря старался. Мелкие ссадины на лице давно зажили, а кровоподтеки на ребрах и позвоночнике скрывает футболка, только не надо отцу знать об этом, незачем.