Я уехала в кантон Ури. Дневник эмигрантки

Затем Расма, как фокусник, сказала: «Сейчас!» – и вынесла свой чудо-крем, который как крем Маргариты из Мастера творил такие вещи, – кожа начинала матово светиться и даже самые мелкие морщинки под глазами исчезали.

Анна, отдохнувшая и посвежевшая, с изысканным макияжем, наложенным на её отполированную процедурами кожу, была настолько хороша, что даже Расма загляделась на дела рук своих, невольно улыбаясь своей клиентке, избалованной жизнью, молодой, красивой женщине – жене богатого человека. Завидовать Анне было невозможно – можно было только любить её – небожительницу, незнакомую ещё с трудностями и бедностью, из которых всю жизнь пришлось выбиваться ей – Расме.

Приехав в молодости из маленького городка в Ригу, Расма работала по санаториям на Юрмальском побережье, едва вытягивая двоих детей после развода с пьяницей-мужем. После перестройки, работая в шикарном салоне, Расма, экономя каждую копейку, три года копила денег на свой маленький салон, но так и не накопила. Пришлось брать кредит и заложить квартиру, чтобы купить помещение и оборудование. В этот салон, расположенный на маленькой зелёной улочке в не самом центре Риги, приходили её личные клиентки, для которых она делала на заказ кремы и составляла программу детоксикации – этот курс она недавно прошла в Швеции. Постепенно Расма перестала сама работать массажисткой, набрав молодых косметичек. Но для некоторых клиенток она всегда делала исключение. С Анной Расма всегда работала лично. Потому что, когда в первый раз она не набрала денег, чтобы выплатить банку нужную сумму, именно Анна и ещё две другие клиентки одолжили ей деньги. Все эти дамы были русские, ни одна латышская клиентка не одолжила Расме ни копейки, хотя в те дни все видели, что Расма ходит, как в воду опущенная, мучимая воображаемыми ужасами выселения из своей небольшой квартирки в Задвинье⁵.

Анна всегда каким то точным наитием выбирала себе парикмахершу или косметичку, предпочитая талантливого и увлечённого мастера-одиночку имперсональному обслуживанию в крупных фирменных залах, поражающих завитринной роскошью обстановки и аппаратов. Расма была тот самый тип мастера-одиночки, добивающегося совершенства постоянным трудом. Поэтому Анна и поддержала её салон в самые трудные времена. И никогда не пожалела об этом, – Расма платила ей материнским уходом, замечая и ликвидируя любую проблему вовремя: сухость ли кожи в морозное время, усталость век ли от постоянной работы за компьютером.

– Как поживает ваш муж? – спросила Расмочка на прощанье. – Мой сын видел его по телевизору недавно.

– Как всегда, – сидит в своей мастерской, – ответила Анна, набирая номер няньки своего двухлетнего сына.

– Иветта, как дела?

– Мы сейчас гуляем, скоро вернёмся домой, Митя сегодня целый день капризничает немного.

– Я сейчас приеду, – ответила Анна. Она видела сына утром, ей хотелось его поцеловать на ночь.

Приехав минут через 10 домой, она застала его уже спящим. Няня – немолодая женщина, нанятая Анной по рекомендации, сидела рядом в кресле и читала женский журнал при свете ночника.

– Только что уснул, – прошептала Иветта.

Анна любовалась на маленькие ручки, полуоткрытый рот сына, которому недавно исполнилось два года, принюхивалась к сладкому запаху своего детёныша и не удержавшись, погладила его по тёплой спинке.

Митя от её прикосновения разулыбался во сне, узнав материнское прикосновение.

***

Вечеринка с однокурсником Олега по Академии Художеств⁶ в Питере Володей Поповым и его женой Мариной была назначена на 20 часов вечера. Анна опаздывала, но так как не она была главным действующим лицом этой встречи, она не спешила особо, наслаждаясь не быстрой ездой с открытым окном по лесной Юрмальской дороге, вдыхая запахи пряной сосновой смолки, настоявшейся тёплым, но дождливым днём. Асфальтовое шоссе с вековыми огромными соснами – почётным караулом по краям – блестело под мелким дождём. Анна, взвешенная в этой нирване, вдруг подумала, что скоро всё это кончится. Просто кончится всё хорошее в её жизни…

Она испугалась этой мысли, неожиданно приплывшей в её сознание невесть откуда, прогнала её, но лёгкий осадок страха всё же остался, подтачивая её детскую нераненность и безоглядность в жизни – все качества, которые делали её счастливой. Через некоторое время, оглядываясь в прошлое, Анна знала, что именно с того вечера из неё начало уходить то, что было у героев её любимого писателя Германа Гессе: какое-то «наперекор», какое-то презрение к смерти, какая-то рыцарственность, какой-то отзвук сверхчеловеческого смеха, бессмертной весёлости…

***

Когда Анна приехала в клуб, все трое – Олег, его друг Володя Попов с женой Мариной, прилетевшие вчера из Парижа, уже сидели в отдельном кабинете, потягивая аперитив. Володя – высокий, с открытой улыбкой, за которой стояла уверенность в своей жизни, был одет очень просто для такого места: мятые серые брюки и сине-серый пуловер. Но он, по-видимому, не смущался особо, вольготно расположившись в кресле на террасе с бокалом в руке. Володя Попов постоянно жил в Париже, лишь наездами бывая в России. Его работы висели в крупных галереях мира, но при этом Володя оставался симпатичным простым парнем, умудрившись не потерять друзей при своей сногсшибательной карьере мировой знаменитости.

Марина – его жена или подруга – эта молодая женщина была бы совершенно неприметна, если бы не какая-то нерусская угловатая грациозность в движениях и красивая, немного сделанная, как показалось вначале Анне, улыбка. Невысокая Марина была одета с недоступным пока пониманию Анны французским шиком: на голове у неё был маленький пёстрый беретик а-ля 30-е годы, маленькое чёрное платье украшала простая «бабушкина» брошь.

На их фоне Олег со своей любовью к элегантности и Анна, помнившая, что идёт на встречу с людьми, приехавшими из Парижа, были одеты чересчур по-вечернему. На нём был чёрный костюм и серая рубашка. Анна надела вечернее платье из Италии, купленное в Милане в бутике Валентино⁷ – коричневый шёлк и чёрные кружева. К платью ещё полагались длинные перчатки, но Анна забыла их дома и теперь была рада этому: перчатки были бы уж лишними в такой демократичной, как оказалось, обстановке.

Терраса этого кабинета выходила на закрытый садик с бассейном и плещущимися в нём золотыми рыбками. Анна с Мариной по деревянному настилу приблизились к барьеру и некоторое время постояли там, рассматривая игру рыб в подсвеченной воде.

– Можно загадать желание, – тихо сказала Марина.

Марина говорила с сильным акцентом: родилась и выросла она во Франции, в семье русской эмигрантки и француза.

– Давай загадаем, – предложила Анна.

– Я уже загадала, – засмеялась Марина.

– А я ещё нет. Не могу выбрать самое важное.

Вспомнив про напугавшую её в дороге мысль, Анна закрыла глаза и обращаясь ко всем золотым рыбкам, тихо плещущимся в цветной воде, попросила:

– Пусть ничего не меняется. Пусть всё остаётся, как есть, в моей жизни.

Олег позвал их:

– Дамы, возвращайтесь за стол – уже принесли закуски. Мы голодные!

Пока вышколенные, высокие, все как на подбор блондины, официанты расставляли закуски и разливали вино, мужчины всё не могли закончить тему, которая заводила их сильнее всего:

– Есть такой популярный художник Марк Костаби⁸, – пробуя салат, рассказывал Володя. – Он американец эстонского происхождения. Так он гордится тем, что к картинам вообще не прикасается: просто командует, иногда даже по телефону. У него несколько мастерских, он говорит, что нужно сделать, какие должны быть идеи. В Москве группа художников-«негров» выполняла его заказ, а он потом приехал и подписал картину. Этот человек считает, что самое главное для картины – идея. На этом он выстроил целую фабрику, целый мир Костаби. Печатаются громадные монографии, он продаётся на крупнейших аукционах.

Олег пожал плечами:

– А с другой стороны, на сегодняшний день так легко создавать «шедевры», что никакой «негр» уже не нужен. Берёте палку, заматываете её в грязный носок и несёте в галерею. Если вы попали в правильную галерею, понравились нужным людям, то через некоторое время будете ведущим скульптором Москвы и ваш бред будет продаваться за миллионы.

– А чем занимаетесь вы, Марина? – спросила Анна у скромно молчавшей гостьи из Франции.

– Я пишу книги об экологии. Представитель от партии зелёных⁹ в мэрии 16 округа Парижа.

– Экология меня тоже очень интересует. Если бы мы разобрались уже с политическим устройством в маленькой, но гордой стране Латвии, я бы занялась этой темой.

– А что у вас с политикой? Вы же теперь живёте в независимой стране, – заинтересовался Володя.

– В которой русская диаспора – почти половина населения – не имеет никакого гражданства, – продолжила Анна. – Только унизительный штамп в советском паспорте: «Житель».

– А у вас есть гражданство?

– Нет, у нас тоже этот самый штамп. Но при этом картины Олега висят в национальном музее живописи и его имя уже увековечено в Энциклопедии латышской живописи.

– Да, – задумалась Марина. – На уровне культуры нет у человечества таких лимитов, как в политике.

– А как с этим делом в Литве и Эстонии? – удивлённо поднял брови Володя.

– В Литве – нулевой вариант: там дали гражданство всем русским, проживающим в Литве на момент принятия независимости. Кстати, Литва сегодня идёт лучше всех трёх прибалтийских республик с экономической точки зрения. А вот Эстония и Латвия считают русских «оккупантами» и дают гражданство только тем русским, чьи предки жили в Латвии до 41 года.

– Их обиды можно понять, – мягко сказал Марина, чтоб не обидеть разгорячившуюся Анну.

– Ну мы их прекрасно понимаем! – раскрасневшись лицом после бокала вина, громко доказывала Анна. – А они почему-то не хотят. И опять идёт насилие над судьбами людей, теперь уже русских людей! Какие же «оккупанты» эти русские рабочие, о которых я писала недавно статью! Приехав сюда по разнарядке в те времена, когда это была одна страна СССР, эти люди всю жизнь, по 25 лет проработали на рижских стройках и заводах, а сегодня их с семьями выселяют на улицу из старых бараков, в которых они прожили всю жизнь в ожидании квартир, но так и не дождавшись! Или…

Володя смотрел на Анну и думал о том, что он уже отвык от такой резкой эмоциональности русских женщин.

– Аня, хватит загружать! Это только я такой терпеливый, что могу слушать твои байки день и ночь! – рассмеялся Олег. – Я ей говорю, уходи ты из редакции, сиди дома, пиши книги, занимайся чем твоей душеньке угодно…

– Да ты же знаешь, я не смогу усидеть дома.

– Ну, а так я не могу от того, что моей жены никогда нет дома, что мой ребёнок видит целыми днями только толстое глупое лицо няньки, – Олег внутренне начинал горячиться, хоть старался говорить спокойно.

– Моя жена меня тоже загружает, – вступился за Анну Володя. – Говорит, что скоро конец света наступит.

– Вот пройдите по магазинам, – встрепенулась Марина, как боевая лошадь при звуках полковой трубы. Посмотрите, сколько вещей – синтетических, крашеных, невероятных расцветок продаётся в бутиках и супермаркетах. И женщины ходят, рассматривают, не покупают – каждая ищет чего-то особенного. Вкусы меняются, делаются изысканнее и тоньше, а производители травят воду и воздух, производя всё новые и новые окраски, ткани, чтобы угодить потребителям. Наступит однажды такой день, когда на Земле не останется ни одной капли свежей чистой воды!

– Господи! – взмолился Олег. – Да что же это такое! Собрались с друзьями посидеть спокойно это называется. Всё, Федя, дичь! – крикнул он метрдотелю, заглянувшему на шум из-за приоткрытой двери. И стараясь увлечь всех, он неподражаемо вкрадчивым тоном начал:

– Здесь повар работает из Канады – латыш канадский. Этот мужик всю жизнь собирает рецепты приготовления диких косуль или кабанов. Такие блюда, которые уже никто никогда не попробует! Древнейшие рецепты! Королевские или там викинговские. Косуля на вертеле!

– Я не буду кушать косулю, – сказала тихо Марина, но все её услышали и после паузы раздался взрыв смеха. Смеялись все: Олег, Анна, Володя и сама Марина – до слёз, до опустошения.

– Ой, я ведь не знал, когда в этом клубе ужин планировал, Володь, что твоя жена – зелёная, – вытирал слёзы Олег.

***

На другое утро Анна должна была поехать в редакцию, но она проспала планёрку. Кроме того, ещё ночью Олег всех пригласил на отцову дачу в лесах Гауйи¹⁰. Его отец Вадим Бревис снимал кино в Германии и его дача стояла пустая.

– Я бы должна поехать всё-таки в редакцию, – вяло попыталась сопротивляться Анна за утренним кофе. Олег хмуро посмотрел на неё, – его вчерашнее веселье уступило место сонной хандре:

– Никуда ты не пойдёшь. Я вообще позвоню твоему редактору, что ты больше не работаешь в этой газетёнке.

– Ой, опять! Ты не уважаешь мою работу – я знаю, но хоть немного уважения к единственной нормальной русской газете могу я от тебя ждать! Я же не смогу сидеть дома! Для чего мне превращаться в тоскующую богатую дамочку, если я обожаю свою работу! Я даже запах редакции обожаю!

– Дерьмом пахнет ваша газетка! Жёлтым дерьмом!

Анна неожиданно для себя расплакалась:

– Ну каждый день одно и то же! Ой как мне это надоело!

– А ты сама виновата. Я тебе сто раз говорил: не люблю я энтузиасток. Они мне смешны.

– А чем они тебя, бедные, так рассмешили?

– Своей наивностью и бессодержательностью. Наивно веря, что могут своими судорогами изменить этот мир, они на самом деле не имеют ничего за душой. Убери от них подальше все проблемы внешнего мира, они просто умрут от скуки. Мне нравятся женщины, которые умеют наполнить собой пространство без слов.

– Ну и что ж ты не ищешь себе такую женщину!

Разгоравшийся скандал предотвратил телефонный звонок: Володя и Марина подъезжая к их дому, уточняли адрес.

Он приехали через несколько минут, за это время Анна успела подкрасить глаза, чтоб не было заметно покрасневших век, а Олег переоделся из халата в кожаные джинсы и ветровку, чтобы ехать за город. Погода совершенно испортилась: шёл дождь и мокрый ветер трепал деревья за окнами.

Пока гости входили в дом и рассматривали его, нянька привела Митю.

– Ой, какой мужик у вас растёт! – поздравил Володя, а Марина неумело погладила ребёнка по щеке. Трёхлетнему Мите не понравилось, он сурово посмотрел на гостей и потянулся к матери. Всем стало чуть неловко.

– Значит, презрев эту погоду, едем! Мы затопим камин и выпьем вина из отцовского погреба. Он со всего света навозил себе коллекционных вин, – с энтузиазмом сказал Олег. И Анне опять резанули ухо его непривычно бодрые нотки. У неё складывалось такое впечатление, что он как будто немного заискивал перед гостями: Володя уже стал мировой знаменитостью, а Олег пока только европейской…

Марина осматривала двухэтажный дом, в правом крыле которого располагалась гордость Анны: крытая терраса, оформленная в стиле испанского сада с чашами. Гостиная с настоящим камином с тяжёлой чугунной решёткой, витражами в окнах, давала ощущение средневекового замка. Кухня – длинный дубовый стол, стулья с высокими резными спинками, открытый очаг – была срисована Олегом в одной уютной траттории на юге Италии.

– Ничего себе! – удивлялся Володя.

– Какой смешанный и очень уютный стиль у вашего дома, – сказала Марина.

– Этот дом достался Олегу от бабушки. Просто повезло, что он оказался в таком месте. Сегодня Межа-парк¹¹ – престижный район, как Рублёвское шоссе в Москве. А в советские времена – Олег рассказывал – сюда только один трамвай ходил.

– А дом был очень обычный. Мы его перестроили. Олег сам всё нарисовал с архитектором: сделали террасу, сад, – вежливо объясняла Анна гостям. Она думала о том, что нужно бы позвонить в редакцию – предупредить хотя бы, что она не приедет сегодня.

– Извините, Марина, я вас оставлю на минутку, – Анна вышла в другую комнату.

– Здравствуй, Светочка, соедини меня пожалуйста с Александром Григорьевичем. Ну тогда с Гришиным. Серёжа, привет! Я не смогу сегодня быть в редакции – приехали наши друзья из Франции, мы везём их на дачу, прикрой меня, если что…

– Ань, ты бы хоть заранее позвонила – тебя тут ответсек искал – он даже звонил тебе, кажется!

– А что случилось?

– Умер один товарищ, к которому ты вчера ходила.

– Демидов!

– Да, да, Демидов…

– Всё, Серёж, пока!

Пока Анна лихорадочно искала номер телефона Демидовых, в дверях появился Олег:

– Ну, мы тебя вообще-то ждём-с!

– Одну минуту! Пожалуйста, одну минуту! – замахала она на мужа. Набрав номер и услышав чей-то приглушённый, тихий голос Анна положила трубку: почувствовала, что не может по телефону расспрашивать о том, что случилось и почему умер этот человек. Нужно было ехать туда самой.

– Олег, – тихо сказала она, – можете поехать без меня? Я вас догоню через полчаса. Мне очень нужно заехать по одному адресу.

– А хочешь, вообще не езди с нами? – разозлился муж.

– Понимаешь, я вчера помогала одному человеку, а сегодня он умер, – тихо продолжала Анна.

– Ну и что, причём ты-то? Может его машина сбила или он уже давно болел? Ты какая-то убогая энтузиастка, пионерка, блин! Меня уже тошнит от твоих дел. Или ты едешь сейчас с нами или вообще не приезжай. Мы после дачи поедем ужинать на корабле… там будут модели из Ригас Модес¹², я с радостью побуду свободным господином!

Все эти слова Олег выговаривал тихим голосом, чтоб его не услышали гости, отчего его угрозы приобретали особую зловещесть для его жены. И она сдалась:

– Хорошо, поедем все вместе на дачу. Всё равно я уже ничем не смогу помочь этой семье… Хотя могла бы помочь другим таким больным. Срочно написать про эту проблему…

– Ой, Ань, не бери на себя только роль парки, перерезающей нить жизни. Журналистика сегодня теряет свою роль правой руки партии и государства и становится просто развлекаловкой. Ничем ты уже никому не поможешь. Давай, вытри слёзы, я тебя люблю. Иначе уже давно бы перестал бы бороться с тобой.

***

Через год, уезжая из Риги, Анна вспоминала тот день на даче и ужин на корабле, когда Олег пригласил на танец красивую высокую девушку-латышку, супер-модель Ингу, чьё лицо смотрело почти с каждой обложки глянцевых журналов. Девушка была настолько хороша, что всем в её присутствии становилось немного грустно…

______________________________

¹ Дом Печати в Риге – в настоящий момент здание пустует; на первом-втором этажах бывшего типографского корпуса располагаются магазины.

² Остров Кипсала (до 1919 рус. Кипенгольм) – район Риги на одноимённом острове, площадью 1,975 км². В начале 2000-х годов в период бума на рынке недвижимости Латвии остров Кипсала позиционировался как рижский Манхэттен – место многоэтажной застройки.

³ Тевтонский Орден (лат. Ordo Teutonicus) – германский духовно-рыцарский орден, основанный в конце XII века. Под протекторатом Тевтонского Ордена Ливония находилась с 1492 по 1561 гг.

⁴ Ответсек – ответственный секретарь редакции; в СМИ относится к категории руководителей.

⁵ Задвинье (латыш. Pārdaugava) – общее наименование левобережья Даугавы (Западной Двины) в Риге.

⁶ Академия Художеств – сейчас Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина. Ведёт свою историю от Императорской Академии Художеств. Основан в 1757 году.

⁷ Валентино – известный итальянский дизайнер одежды, основатель модного дома Valentino.

⁸ Марк Костаби – Калев Марк Костаби (род. 1960, Лос-Анджелес) американский художник эстонского происхождения.

⁹ Партия Зелёных – одна из целого ряда экологических французских политических партий.

¹⁰ Гауйя (или Гауя) – самый большой национальный парк в Латвии. Этот район иногда называют «Ливонской Швейцарией».

¹¹ Межа-парк (латыш. Mežaparks) – правобережный микрорайон в Риге, расположен на берегу озера Кишэзерс.

¹² «Ригас Модес» – одноимённый рижский Дом Моды и ателье. Во времена Советского Союза пользовался популярностью.

Через год. Май 1999 года
Рига, Латвия

В тот день вышло её интервью с Марисом Клявиньшем – главарём нацистских формирований латвийской молодёжи. На фото, помещённом редактором на первую полосу, нацисты маршировали в чёрных мундирах по Старой Риге, чёткостью строя и высокими ботинками мучительно напоминая фашистов времён второй мировой. Анна задавала вопросы о планах организации, о законности их вооружения, о преемственности программ наци, а молоденький краснеющий латыш Марис Клявиньш старался казаться воинственным и сдержанным, отводя глаза от её мини-юбки. Сегодня на планёрке разбирали этот материал и толстый и ироничный Женя Закерман – вечный оппонент Анны, впервые признал, что материал Журавлёвой сделан бесстрашно. Ей даже поаплодировали несколько человек.

Весь день Анна ходила именинницей, а после обеда в её кабинете раздался телефонный звонок, и она услышала красивый глубокий женский голос.

Латышский акцент был несильным, прибавляя шарма невидимой собеседнице:

– Я бы хотела поговорить с Анной Журавлёвой.

– Это я, добрый день.

Девушка сделала паузу:

– Это Инга Висконя. Понимаете, Анна, я должна вам объяснить одну вещь, которая может причинить вам боль.

– Говорите, – напряглась Анна.

– Я читаю ваши статьи, я думаю, что вы – сильная женщина, и для вас будет лучше узнать правду, даже если это тяжёлая правда.

– Ну, говорите же…

– Мы с Олегом уже давно любим друг друга. Между нами очень сильное притяжение: и физическое и интеллектуальное.

Девушка помолчала, ожидая ответа. Анна тоже молчала.

– Он мучается, потому что он никогда не бросит вас и сына. Но и меня тоже он не может оставить. Он уже пытался несколько раз меня бросить. И всегда возвращался. Я тоже хотела его бросить, потому что я устала так жить, собиралась уехать в США в одно крупное агентство, но я… я тоже не смогла.

«Вот и всё», – подумала Анна. Она давно чувствовала, что её муж изменился, и несколько раз пыталась пробить его закрытость сначала разговорами, затем слезами, криками. Но ничего не помогало. В их жизни что-то безвозвратно закончилось.

– Алло? Вы меня слышите? – забеспокоилась девушка в телефоне.

Анна бросила трубку.

Она зачем-то вышла из кабинета, прошлась по редакционному коридору, стрельнула папиросину у удивлённой уборщицы – вечно пьяной латгалки Аннушки, помяла протянутую ей «Приму», понюхала её и с отвращением выбросила. В таком виде её застала Власова, выглянувшая из своего кабинета и спросившая:

– Кофе пойдём пить?

– Нет, спасибо, Лен, я не хочу, – собравшись с последними силами и даже пытаясь изобразить улыбку, ответила Анна, глядя прямо в глаза Власовой. Та, что-то почуяв, долго смотрела ей вслед.

Затем вернулась в свой кабинет и закрылась в нём на ключ. На столе лежала бумажка – письмо, которое она получила утром с редакционной почтой: «Русская свинья Анна, возвращайся на Родину. Родина мать тебя зовёт!» Буквы были вырезанными из русских газет… Таких писем она получила уже сотню… Как и многие журналисты из русских газет в Латвии. И она уже перестала обращать на них внимание. А сейчас ей вдруг показалось, что буквы стали кривляться перед ней – злобные и холодные, приклеенные на бумагу чьей-то рукой. Анна уронила голову на это письмо и заплакала.

***

До глубокой ночи она сидела в своём кабинете, не зажигая света. У неё не было сил спуститься вниз, завести машину и поехать домой.

Больше всего не хотела вернуться домой и увидеть лицо Олега. Она слышала, как разошлись все сотрудники, как Аннушка гремела вёдрами, намывая пол в коридоре и в соседних кабинетах. Прислушиваясь к каждому звуку, она напрягалась при продвижении уборщицы к двери своего кабинета. Та прогремела ведром совсем рядом, дёрнула закрытую дверь, ругнулась, и ушла мыть туалеты вглубь коридора.

Анна сидела в кресле у стола и смотрела в окно. Через мост ездили автомобили, их шума не было слышно с 13-го этажа… За рекой красиво подсветились крыши и башенки Старой Риги. Полная луна зависла над шпилем Святого Якова – приторная декорация к мелодраме, в которой Анне досталась не вызывающая сочувствия даже у неё самой роль обманутой жены.

Телефон она отключила, чтоб никто и ничто не мешало ей вспоминать.

Они познакомились с Олегом в поезде Рига – Москва. Она уезжала домой после летней практики 4-го курса, он с другом ехал в Москву на выставку русских авангардистов начала XX века. Она ему не понравилась, он ей тоже, но когда она вернулась в Ригу на преддипломную практику через полгода, и позвонила ему чтоб сходить на выставку или в музей, он показался ей очень тонким, добрым, талантливым человеком. Она неожиданно влюбилась в него. Он тоже потерял голову недели через две после простых совместных гуляний по Старой Риге. Оба были амбициозны, красивы, артистичны, устраивали из своих свиданий настоящее шоу. Однажды в знаменитом ресторане Юрас Перле¹ они так танцевали на круглой авансцене в центре зала, подсвеченной снизу, что чуть не упали оба в зал – смеющиеся, влюблённые. Или однажды разыгрывали перфоманс: «Дайте мяса стране!» – когда под сыплющимся снегом Анна стояла в своём элегантном пальто от Славы Зайцева в итальянских сапогах на шпильках на центральной улице Юрмалы у витрины мясного магазина и с плачущей гримасой протягивала руки к тушам за стеклом, вызывая недоумение у прохожих, а особенно у мясника – толстого белобрысого латыша, пригрозившего в конце концов ей топориком для рубки этих же туш.

Гуляли под весенними рижскими метелями, смеялись, пили вино, ночевали в его мастерской – тогда это была двухэтажная квартира в старом деревянном доме на улице Гертрудес. Время тогда неслось свежими вихрями, как весенний ночной ветер за окном. Олег зажигал камин, наливал вино и пытался рисовать её, но потом спохватывался и клялся, что никогда не будет рисовать её, потому что все девушки, которых он рисовал, очень быстро ему надоедали.

Он не собирался жениться, она даже не задумывалась о замужестве, но когда практика закончилась и она уехала в Москву, оба затосковали так сильно и неожиданно, что оказалось, что жить друг без друга невозможно. Тоска была такой сильной, что Анна не могла дышать. Олег описывал похожие ощущения. Звонил каждый день, приезжал в Москву часто, говорил, что она заколдовала пространство вокруг него: ни одна девушка ему больше не нравится и ни одна из девушек к нему больше не приближается ближе, чем на метр.

Её мама говорила ей, что он ненадёжный человек – одно слово «художник», но Анна, всё понимая, не могла миновать этого брака.

Собирая дочь в Ригу, мать ей сказала: «Ты же как кролик перед удавом: всё понимаешь и всё равно лезешь к нему в пасть!»

***

Вытерев слёзы, Анна вспомнила про сына и затосковала по нему. Выйдя из редакции за полночь, когда уже не было ни одной машины на редакционной стоянке, она ощутила, что скоро уйдёт из этой редакции и уедет из этого города. Пространство вокруг Дома Печати стало для неё чужим.

Дома было тихо и сонно. Она пробралась в комнату сына и увидела, что он спит неукрытый – одеяло упало на пол. Укрыв его, услышала шаги. Олег заглянул в дверь и протянул сонно:

– А, это ты? Дома уже не ночуешь?

– Мне позвонила твоя модель, – Анна сказала бесцветно. Она смотрела на его широкие плечи, обтянутые майкой – не могла насмотреться. Ей хотелось подойти и прижаться головой к его плечу, но с внезапной болью осознала, что теперь это стало уже невозможным.

– Я знаю. Потом поговорим. Я всю ночь работал, а сейчас пошёл спать.

Анна глухо затосковала. (Она всё-таки, оказывается, втайне ждала от него какого-то опровержения…)

– Нет, ты мне ответь – мне нужно знать – я с ума сойду, если ты не ответишь – ЭТО ПРАВДА?

– Да ты сама понимаешь, что правда. Поэтому и не пришла сегодня ночью… Кстати, где и с кем ты спала?

– Какое тебе дело?

– Правда, уже никакого, – усмехнулся Олег.

От этих слов у Анны перехватило дыхание. Она только махнула рукой и вышла.

Выпив чаю на кухне, поняла что не уснёт. Ей захотелось пройти в его мастерскую, но дверь, которая вела туда из дома была заперта. Она нашла ключ и прошла через улицу, заметив, что газон пора стричь – вид у него был довольно неопрятный из-за травы, выросшей какими-то дикими пучками.

В мастерской, которая была похожа с виду на нефтяную цистерну – большая круглая студия со стеклянной крышей – было просторно и всегда прохладно. Все металлические детали Олег заказал покрасить автомобильной краской под мокрый асфальт, пол был выложен серой блестящей плиткой, камин – чёрными кирпичами, трубчатые перегородки – всё было задумано под русский авангард начала XX века. Олегу нравилось, Анне напоминало заводской цех.

Анна вошла в мастерскую. В центре стояла незаконченная работа Олега – холст, который он готовил к конкурсу для престижной европейской выставки. На почти иконном фоне – красный и золотой переплелись, ещё раз напоминая об изобилии жизненных радостей, была изображена дама червей. Дама сердца… Руки с заострёнными пальцами зависли на полотне, как в невесомости, а в лице, наоборот, был схвачен момент истины – какое-то очень особенное, тонкое выражение дерзких глаз. Тёмные волосы тонким покрывалом лежали по плечам. Не совсем правильный, чуть вздёрнутый нос придавал лицу нерациональную живость.

«Это она, Инга», – узнала Анна.

Только возле этой ещё незаконченной работы она поняла, что у Олега начался совсем другой период в жизни, который ознаменован появлением Инги. Дело даже не в том, что эта девушка была красива и изображена с любованием. Дело было в том, что у него здесь была совсем другая живопись. Новые краски, новые тона, новая рука. Это был другой художник, совсем не тот, которого она знала до этого. Эта манера, непохожая ни на одного из известных Анне живописцев, была игрой мудрости и вызова, дерзости и понимания, ссоры и примирения, в ней была гармония, которая притягивала и уже не отпускала от себя.

Анне вдруг мучительно захотелось сейчас же увидеть его прежние работы, – те, что хранились здесь же, в мастерской. Поднявшись на антресоли, она открыла дверь в то помещение, в котором Олег раньше хранил свои холсты, и вдруг, зажёгши свет, увидела никогда не стоявшую тут кровать, на которой спала, выпростав длинную тонкую руку из-под одеяла, девушка. Это была Инга, Анна узнала её, хотя лицо её было закрыто тёмными волосами. Анне было достаточно одного мгновенья, чтоб понять, что эта комнатка давно уже приспособлена под спальню: на маленьком столике валялась косметика, на спинке кровати и на стульях висела женская одежда. Под кроватью – женская обувь.

И этот невыносимый запах другой женщины, который пропитал собой уже всё это маленькое пространство.

Анна вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Она спустилась, побрела вон из мастерской, в тихом доме вошла в спальню Мити и опустилась на маленький диванчик. Оглушённая, не могла ни на чём сосредоточиться. И заснуть тоже не могла… Её взгляд застрял на детских часах, висевших на противоположной стене. Впившись взглядом в красного гнома, который молоточком отстукивал секунды, Анна была поражена: как она могла купить такую безвкусицу! Помидорная краснота колпака гнома, хитрая зловещесть в его глазу, методичные постукивания его отвратительного молоточка – всё это было гадко, всё добивало её. Она встала и сняла часы со стены, засунув их под диван.