Не жизнь без тебя

Илария отпила глоточек чая и поставила чашку на место.

– Девочка моя, тебе пора замуж, и Сергей самый подходящий кандидат. Воспитанный, респектабельный, хорошо зарабатывает. Поставь их рядом с Витей, наш сосед проиграет во всем. Ну это, если предположить, что он свободен.

Кристина пожала плечами. Скажи это моему сердцу, мамочка, которое заходится только от одного вида Витьки. Я бы рада была от него избавиться, да вот не получается. Хорошо еще хватает сил бороться с собой и не стать его любовницей. Желая прекратить скользкий разговор, Кристина взяла в руки пульт и включила телевизор. Илария несколько раз незаметно поглядывала на дочь, понимая, что та что-то не договаривает, но расспрашивать не стала. Только мысленно попросила у Бога, чтобы тот уберег дочку от искушения.

Глава 10

Ночью Кристине не спалось. Растревоженные воспоминания, которые она долго старалась похоронить, выплывали наружу. Она снова чувствовала себя школьницей. Утром форменное платьице, вечером… Кристина выбралась из теплой, но такой неуютной сегодня постели. Включила ноутбук. Может быть, сегодня нужные слова улягутся в правильном порядке, вызывая те чувства, которые она испытывала? Кристина и сама не знала, отчего она придавала такое значение написанию этого романа. Хотела освобождения? Так оно невозможно. Тот самый катарсис, о котором столько говорят, пусть испытывают ее читатели. И Сережка. «Расскажешь мужчине правду, потеряешь его навсегда», – шепнул внутренний противный голосок.

Тогда зачем нужен такой мужчина?

Кристина подумала о Витьке, и откуда-то возникло теплое чувство, что он-то как раз и понял бы. Заглушил бы ее жалость к себе своими поцелуями, нежными руками стер чужие отпечатки пальцев. Он принял бы ее всю со всеми убийствами, оправдав в душе и скорбя вместе с ней.

«Откуда такая уверенность?» – в знакомом внутреннем голоске чувствовалась насмешка. «Ты никогда не сможешь это проверить, потому что он чужой муж».

Девушка опустила пальцы на клавиатуру. Книга не даст покоя, пока не будет закончена. Надежды на освобождение никакой, но, может быть, станет хоть чуть-чуть полегче. Это все, что пока хотелось бы.

Я и сама не поняла, как однажды испытала оргазм. В тот день Петрович долго не мог кончить. Его маленький толстый член уже не причинял боли. Сначала я, как обычно, пыталась отключиться и думать о чем-нибудь. В темноте – я настаивала на том, чтобы гасить свет – слышались стоны Петровича, изредка прерываемые какими-нибудь пошлыми словечками. И вдруг меня охватило возбуждение. Обычно лежавшая под ним, как бревно, я непроизвольно двинулась ему навстречу и вдруг почувствовала, как глубоко внутри сжавшаяся пружина, толчком распрямилась. Оргазм был до того сильным, что я чуть не застонала, но вовремя спохватилась. Петрович мгновенно прореагировал. Со словами «Ах ты, маленькая шлюшка», – он шлепнул меня по щеке и вдруг, возбудившись то ли от пощечины, то ли от моего оргазма, мгновенно кончил, издав противный затяжной звук удовлетворения. Лежа под его тяжелым телом, я чувствовала себя, словно описалась, стоя у доски перед всем классом. Скатившись с меня, он приподнялся на локте и долго смотрел мне в лицо. Я встретила взгляд, не отворачиваясь, внушая себе, что мне плевать, что он обо мне подумает. Петрович медленно провел пальцем по моей щеке, вероятно, это был самый большой жест нежности, на который он способен, и задумчиво сказал:

– А вот матушка твоя ни разу со мной не кончила. Только подставлялась.

После его слов, из жертвы я мгновенно превратилась в шлюху, и мое расслабленное от наслаждения тело, тут же подтвердило выставленное против себя обвинение. Я вскочила, подхватила валявшийся на полу халат и быстро закуталась в него. Сзади меня вспыхнул свет торшера.

– Кристина!

Я обернулась через плечо. Петрович, растянувшийся на простыне с вялым членом, мгновенно вызвал желание стукнуть его чем-нибудь тяжелым. Он не должен был делать это со мной. Если бы он был нормальным человеком, он никогда бы не принял моей жертвы.

– Тебе повезло, что ты в раннем возрасте испытала оргазм. Многие взрослые женщины только мечтают об этом.

У меня пересохло в горле. Повезло? Я должна была почувствовать первый оргазм – те, которые я получала, лаская себя, не в счет – с каким-нибудь красивым парнем, который бы любил меня.

Петрович зевнул и отвернулся от меня, щелкая пультом телевизора. Подавленная случившимся я словно приросла к полу и не могла двинуться. Вспыхнул экран, зазвучал голос диктора, предсказывающий дождь и слякоть. Я, обожавшая солнце, порадовалась, что завтра его не будет. Солнечный день мне с моим позором не пережить. Повернулась на ватных ногах, чтобы идти к себе.

– Не забудь выпить таблетку, – раздался голос Петровича.

Взяв упаковку, я отправилась на кухню за водой. Зажав одну таблетку в ладони, я пересчитала остальные, размышляя, умру ли я, если проглочу их все сразу. По ногам потекла сперма, одна капля, как и в первый раз, упала на плитку. Точно так же я растерла ее ногой. Я не могу позволить себе умереть. Я обязана жить и выжить. И мне предстояло решить как. Я запила таблетку водой и спрятала остальные в карман.

На помощь пришли книги. В них я искала ответы на свои вопросы и даже иногда находила. Упиваясь чужим миром любимых героев, я забывала о своем перевернутом существовании то ли женщины, то ли подростка. К моменту возвращения мамы из больницы я настолько освоилась со своей ролью, что даже смогла смотреть ей в глаза. Я сделала это ради нас, мамочка, и пусть весь мир судит меня. Зато мы в тепле и у нас есть деньги. Тогда-то во мне и зародилась мечта о собственном доме. И ради своей мечты я могла пойти на все.

После моего оргазма наши отношения с Петровичем изменились. Раз я получала удовольствие наряду с ним, значит, должна и платить за него. Крохотный росточек желания убить моего мучителя с каждым месяцем выпускал по листочку. Петрович много пил, его мужские функции слабели. Уже просто я и мое развивающееся тело его не возбуждали. То он не мог кончить, то его орган отказывался подниматься. На мое счастье он не оказался фанатом орального секса. Его возбуждали разные позы и переодевания. Началось с того, что однажды я вернулась из школы, а он оказался дома. Вид моего короткого зеленого сарафанчика в синюю клеточку так возбудил его, что он тут же быстро кончил, уложив меня на кухонный стол. А потом, поедая приготовленный мной его любимый грибной суп, допрашивал меня с пристрастием, не пристают ли ко мне мальчишки. И если что, он готов с ними разобраться.

– Грудь-то у тебя ого-ого стала, – Петрович грубо ущипнул меня за сосок. – Еще подросла, с тех пор, как я ее трогаю. Тебе же нравится, а?

Я отвернулась, что было воспринято, скорее как смущение, хотя я испытывала желание надеть ему на голову кастрюлю с горячим супом. То ли от неожиданности, то ли от предчувствия, что это только начало его извращений, я почувствовала себя еще больше использованной, чем обычно.

Кем я только не была потом. Женщиной-кошкой, женщиной-вамп, служанкой, госпожой с хлыстиком. Надо отдать должное, однажды я с огромным удовольствием вытянула его по спине хлыстом. Он тоже привыкал мне делать больно. Брал меня, где попало. В коридоре, кухне, ванной. Однажды нас чуть не застукала мама. Я жила в увеличивающемся кошмаре и не видела другого выхода, кроме убийства.

Через три месяца Петровичу пришлось нас прописать. Для того чтобы положить маму в очередную больницу, ей нужно было стать москвичкой. Мое сердце сжалось, когда мама искренне поблагодарила его. Когда мы остались одни, она заметила, что он не такой уж и плохой человек. Я отвернулась. Болезнь изменила маму, она сосредоточилась на себе и не замечала окружающее. А я все больше и больше накручивала себя, что должна позаботиться о себе, вспомнить о своей гордости и перестать быть удобной подстилкой и кухаркой в одном лице. Петрович вспомнил о моем предложении готовить в первую же неделю и с утра выдавал указания, чтобы ему хотелось на обед. А недавно после юбилея Петровича, где ему подарили большой аквариум, к моим обязанностям добавилась еще две – кормление рыбок и покупка корма.

Вдруг произошло то, что никак не ожидалось. В наш класс посередине года пришел новенький. Классручка посадила его ко мне. Сказала мимоходом, что нас с Корзиной давно пора рассадить, мол, много болтаем. Мельком взглянув на меня, паренек сел. Я слышала, как шептались девчонки за моей спиной. Наверно, обсуждали, как мне повезло: новенький был симпатичным. Широкоплечий, высокий, с почти сросшейся линией бровей над карими большими глазами. Паренек начал копаться в сумке. Достал тетрадку, учебник, зеленую ручку и уперся взглядом вперед. То ли на доску, то ли на блеевшую что-то про характер Андрея Болконского, нашу одноклассницу.

Я нарочито зевнула и отвернулась к окну. Денечек был серый, хмурый, апрельский. Голая ветка жалобно билась в окно. Мне почему-то пришла в голову мысль, что ей холодно и одиноко, как мне. Именно эти чувства одолевали меня последние полгода. Нервы на пределе, а я все никак не могла найти выход из положения.

– Воронцова, мечтать, конечно, приятнее, но вернитесь к нам, пожалуйста. – Нина Ивановна стояла у доски, глядя в мою сторону. – Кое-кто захихикал. В классе меня не любили. Да я и не старалась никому понравиться или с кем-то подружиться. Держались мы с Корзиной особняком, и я вовсе не была в восторге от того, что нас рассадили. Мы же не первоклашки, в конце концов. Справедливости ради надо отметить, что учителя меня не любили тоже. Училась я кое-как, с тройки на четверку, держалась независимо. Независимость шла не от высокого мнения о себе, а от моей ущербности, внутреннего стыда, с которым я никак не могла справиться. Я чувствовала себя развращенной, испорченной и грязной.

– Я попрошу вас поделиться книгой с вашим соседом, – строго заметила классручка, когда я с ненавистью взглянула на нее. – Сегодня мы будем разбирать характер Наташи Ростовой.

Я взяла второй том Толстого и положила на середину парты. Рядом с моим ухом прошелестело «спасибо».

Повернув голову, я встретилась с его большими глазами. Мелькнула мысль, что они похожи на мои. Такие же карие. Только вот выражение их было другое: ласковое, как у олененка. Я же, когда смотрела на себя в зеркало, видела загнанное животное. Разыскивая нужную главу, в которой Наташа убегала с Анатолем, мы придвинулись ближе, наши плечи соприкоснулись. Мне вдруг стало хорошо и спокойно. Настолько хорошо, что я, казалось бы, так и сидела, не шевелясь, чувствуя, как сквозь рукав пиджака проникает его тепло.

Артем провожал меня домой в тот же день. Мы шли по бульварам, даже не держась за руки, но мне, впервые с моего приезда, показалось, что этот мир не плох. Даже без солнца, столь мною любимого, равнодушный город улыбался мне окнами разноцветных особняков. Новый знакомый рассказывал о себе. До этого учился в Питере, а потом отца перевели на другую должность. Повысили. Мама не хотела переезжать, он тоже. Там прошло его детство, а здесь у него нет друзей. Слушая его, я ощущала, какая пропасть между нами. Он был неискушенным ребенком, я женщиной, которая знала непростительно много для своего возраста.

Новый знакомый предложил еще погулять, но я убежала домой и, закрывшись у себя в комнате, заплакала, прислушиваясь, не повернется ли в замке ключ. После нежных глаз моего ровесника, я никак не могла позволить, чтобы меня использовал старик. Отношения с Артемом, как я ни старалась их затормозить, развивались быстро. Когда мой опоганенный рот поцеловали его неумелые губы, я замерла от блаженства. Мне показалось, что своей неискушенностью он очищает меня. Его нежность, робкие признания, заставляли меня смущаться больше, чем проделки Петровича в спальне.

Мы целовались в подъездах, усевшись на широкие подоконники, и я чувствовала, как упирается в меня его крепкая плоть. Артем был так скромен, что мне пришлось напроситься к нему в гости. Бросив сумки на пол, мы начали целоваться прямо в коридоре, не снимая курток. Медленно, не размыкая объятий, мы двинулись в его комнату. Сели на диван, снова целовались. Потом он вдруг опустился на пол и приник к моим коленям. Шептал, что он не имеет права. Я провела рукой по его волосам.

– Обещай ни о чем не спрашивать, – я опустилась рядом с ним, расстегивая его рубашку. Он, наконец, запустил руки под платье, расстегнул лифчик и начал ласкать мои груди. Мое измученное тело наслаждалась его чистыми прикосновениями. Я чувствовала, что сейчас разрыдаюсь. Мое превращение из девушки в женщину должно было произойти вот так и никак иначе. Тогда с моей душой все было бы в порядке. Неправда, что то, что нас не убивает, делает нас сильнее. Боль, оседая в душе, делает людей злыми и жестокими.

В тот день я не разрешила Артему меня проводить. Пока я шла по тем же самым бульварам, по которым мы ходили вместе, мое сердце разрывалось от боли. После неискушенных рук и губ мое тело очистилось, и я стала лучше относиться к нему. Притупившаяся ненависть к Петровичу разгорелась с новой силой. Судьба помогла мне в тот не наделать глупостей и дала время принять решение. Мучитель укатил на Кубу отдыхать, и я осталась в блаженном одиночестве. Ненавистная квартира – немая свидетельница моих мучений – показалась мне вполне уютной после того, как я плотно закрыла дверь в спальню. Решив почитать на сон грядущий, я отправилась к книжному шкафу. Скользя пальцами по корешкам книг, совершенно случайно вынула «Мастера и Маргариту».

Глава 11

С утра, когда было плохое настроение, Марина ехала в салон красоты, чтобы оторваться на сотрудниках и привести себя в порядок. Она даже не знала, какое из действий ей нравилось больше. То, как притихали мастерицы, почтительно здороваясь и предупреждая остальных, что идет хозяйка и будет разбор полетов, или какой красавицей она выходит из салона. Разглаживается кожа на лице от увлажняющей французской маски и легкого массажа, разлетаются веером длинные уложенные светлые волосы, а умелый макияж подчеркивает голубые глаза, которым придают особую прелесть наращенные реснички. А как переливаются длинные ноготки ярко-красным лаком, заставляя всех призывно смотреть за ее руками. А что уж говорить об удовлетворенных амбициях?! Особую радость ей доставляло, получалось довести девушек до слез. Тогда что-то внутри нее запевало знакомую песенку, какая она сильная и обязательно станет популярной певицей.

Добьется, если сможет завладеть особняком брата. Деньги-то ей очень нужны. На прослушивание, постановку голоса, фотографии, рекламу и многое-многое другое. Как раз тех денег, сколько стоит особняк, если быстро продавать, хватит. Все получится, ведь она видит себя звездой эстрады. Она представляет себя в коротком сверкающем платье и сапожках на каблуках: романтичной простушкой или с собранными волосами в кожаных шортиках и сапогах-ботфортах, поющей рок.

– Марина Алексеевна, какую вы сегодня прическу желаете? – над ней наклонилась молоденькая мастерица в розовом форменном платьице. Саша талантлива от природы. Ручки что надо. Волосы после стрижки можно не укладывать. Марина всегда приходила к ней. А как замечательно она выщипывала лишние волоски бровей ниткой, не так больно, как пинцетом.

– Выпрями и оставь распущенными.

Девушка кивнула и включила фен. Мелькали в зеркале ее быстрые руки, ловко накручивая на круглую щетку пряди волос.

Мысли Марины вновь вернулись к сцене. Она мечтала стать знаменитой, но в мире шоу-бизнеса нужны деньги. Огромные деньги, которых не было, хотя Марину никак нельзя назвать бедной. Отец купил ей квартиру в Кунцево в современном доме на двадцать четвертом этаже. Сделал дизайнерский ремонт. К восемнадцати годам она получила на день рождения ключи от квартиры. На новый год – ключи от новой машины.

Отец бы и сейчас помогал ей, если бы в ту несчастную осень придурок на грузовике не врезался в родительскую Ауди.

Засмотревшись в сторону, мастерица слегка дернула прядь волос.

– Ты что делаешь?! Увольнения хочешь, а? – тут же набросилась на нее Марина. – Саша залепетала извинения, подогнув, словно в поклоне, коленки. Ее подружка с соседнего кресла смотрела с сочувствием. Марина презрительно поджала губы. Надо держат в кулаке этих лимитчиц. Не надо в Москву приезжать на заработки. Столица слабых не любит, а в ее салоне они хорошо зарабатывают, если услужливы и ласковы с богатыми клиентками.

Придирчиво оглядев прическу, Марина направилась в маникюрный зал и, выбрав жертву, уселась перед ней, вытянув руки.

– Что будем делать, Марина Алексеевна? – спросила девушка, глядя на безупречные ногти ярко-алого цвета без единого скола.

– Французский маникюр, – бросила сквозь зубы Марина.

Девушка принялась снимать яркий лак. Марина не сводила глаз с работницы, выискивая к чему придраться. Конечно, сегодня не было никакого смысла делать новый маникюр, ну уж больно ее успокаивало это занятие. И не дай бог, эта матрешка сделает ей больно. Но девушка была аккуратна, и Маринины мысли вернулись к тому, как заполучить особняк.

Она нервничала из-за того, что ее знакомые, которых она наняла, отказались повторить свою попытку. Уроды. Не могли вдвоем справиться с каким-то пацаном. И откуда он там взялся?! А ведь так хорошо все складывалось. Не так уж часто эта сука поздно возвращается. А теперь надо момент выжидать и новых искать. Несмотря на то, что Марине хорошо думалось в салоне, сегодня в голову не приходило ни одной нужной мысли. Если бы только соперницу можно было убрать, но это ничего бы не изменило, поскольку коттедж унаследовала бы ее мать. Можно было бы потом подкатить к ней и под видом ухода оформить ренту, чтобы помочь ей отправиться на тот свет, но повесить на себя два убийства слишком опасно. Остается единственное: продолжать угрозы, надеясь, что когда-нибудь соперница испугается и откажется от незаконного наследства. Какой все-таки придурок ее голубенький братец, что доверился этой суке.

– Все готово, Марина Алексеевна.

Марина придирчиво рассматривала свой безупречный маникюр, жалея, что не к чему придраться. Наконец, встала, не удостоив девушку взглядом, и направилась к выходу. Она знала, что за ее спиной, мастерицы переглядываются и скрипят зубами от бессильной ярости. Ничего. Плоха та начальница, вслед которой не слышится «стерва». Может, поэтому ее салон и пользуется популярностью: здесь никто халтурит.

Марина подошла к трехгодичному белому Лексусу. Выжала педаль почти до пола и вылетела со двора, едва не задев поворачивающую машину. Лишь быстрая реакция водителя уберегла от аварии. Марина усмехнулась, глядя на потрепанную Нексию. Имея такую мыльницу, нужно учиться уступать дорогу. Хотя ей, конечно, тоже не мешало бы машину поменять. Но это все потом. После того, как она вернет свое. Марина ткнула несколько кнопок радио, но ни одна музыка не принесла удовлетворения. Тогда она взяла в руки телефон и нажала на знакомую иконку. После первого сигнала раздался хрипловатый мужской голос.

– Привет, любимая.

Марина усмехнулась. Все-таки мужики идиоты. Один раз высказала пожелание, теперь он каждый раз твердит одно и то же. Она не стала тратить время на приветствия.

– Я хочу, чтобы ты оттрахал меня как следует. – Марина сделала паузу. – Сейчас.

– Но я… на работе.

– Я буду у тебя через полчаса. Опоздаешь, больше меня не увидишь, – она швырнула трубку.

Вот недоносок. Работает он, видите ли. Три орешка получает за свой труд. Единственное, что есть, то, что между ног болтается.

Секс был еще одной одним занятием, которое помогало бороться с депрессией. Перед глазами замелькали картинки их сексуальных игр. Марина почувствовала, как возбуждение охватывает ее цепкими пальцами. Мало кто из ее партнеров мог вынести ее темперамент, а Гошка ничего, справлялся и не жаловался. Его ласковые руки и огромный член всегда были к ее услугам. Любовник исполнял все прихоти и капризы, а некоторые даже предугадывал. Марина улыбнулась и, посмотрев на часы, снова набрала его номер.

– Ты где?

– Уже близко и хочу тебя.

– Надеюсь, твой дружок окажется на высоте.

– Он всегда желает тебя, любимая.

Глава 12

Утром Кристина проснулась в плохом настроении. Заливающее спальню солнце казалось насмешливым и оскорбительным. Кристина долго валялась в постели. Ни бегать, ни плавать, а уж тем более делать упражнения на тренажерах не хотелось. Она чувствовала себя разбитой и несчастной. Дел по работе не намечалось, что тоже было плохо. Когда приходила депрессия, Кристина знала: ей лучше носиться в делах, в разговорах и разъездах, забывая о себе. Но сегодня ехать некуда. Еще вчера телефон подозрительно молчал, грозя неминуемым августовским кризисом, когда все клиенты разъезжались по курортам и дачам.

Устав валяться, девушка вышла на балкон, сощуриваясь от солнца. Денек обещал быть жарким. Немного постояв в нерешительности, поругивая себя за лень, она спустилась вниз, чтобы сделать кофе и бутерброд. Взяв поднос, отправилась в сад. Заливались радостно птицы, с озера доносились возбужденные детские голоса. Стукнула и отскочила от стола шишка. Кристина посмотрела вверх на голубое небо и от его особенной яркой нежности с чистейшим единственным облачком, почувствовала, как защипало в носу от слез. Бросив недоеденный бутерброд, Кристина побрела по саду к засохшей сосне. Обняла ее шершавый, уже неживой ствол, чувствуя, как побежали по щекам горячие слезы. Сегодня она была совершенно одна: маму еще вчера отвезла на очередное обследование, и теперь могла плакать сколько угодно. И от этой ненужности такой милый день казался невыносимым. Уж лучше бы дождь, на который можно было бы спихнуть свое плохое настроение, сравнять слезы на щеках с каплями дождя на стекле. Эх! Да что ж с ней такое?! Витька? Нет его. Она вчера решила придумать игру, в которой бы его не существовало. Ее жизнь без него. Ведь было же так когда-то.

Кристина похлопала ладошкой сосну и побрела к столу. Недоеденный бутерброд, недопитое кофе. И тоска. Она почти с радостью услышала мелодию мобильника. Как хорошо-то. Да, она здесь. Готова показать любую квартиру. Даже самому противнючему из клиентов. Только выдерните меня отсюда.

– Не вешай трубку, ладно? – Витькин голос показался до ужаса родным.

– Что ты хочешь?

– Тебя, конечно.

– Ничего не будет. Ты разве не понял?

– Почему ты сегодня не бегала?

– Нет настроения. Тебе, который весел, как птица, этого не понять. И, вообще, бегай с женой. Ей не помешает немного физкультуры.

Кристина чувствовала, что ведет себя глупо, но желание уже отдавалось в теле, заставляя сжиматься сердце. Она чувствовала, как стало теплее. Черт. А она, чувствуя себя такой слабенькой, даже не могла бросить трубку. Она вдруг почувствовала, что плачет и на какое-то время выпала из реальности и даже не заметила, как Витька перемахнул через забор. Он бросился к Кристине и обнял ее. Их губы сомкнулись, его наглый язык начал обшаривать ее рот, увлекая в полет, где не было никого кроме них двоих. Почему-то ей казалось, что самое лучшее, когда он облизывал бочок языка. Надо оттолкнуть, но Кристина размякла в его объятиях, понимая, что сопротивлению бывает конец.

Конец настал, когда Витька подхватил ее на руки и понес к дому. Отвечая на его поцелуй, Кристина успела подумать, что раз мамы нет, можно и расслабиться. Задохнувшись, Витька поставил ее на пол, мягко гладя все тело, залезая в самые потайные места, которые желали быть поглаженными. Она отдавалась ощущениям, позволяя своим, жившим собственной жизнью рукам, делать то, что делать было категорически запрещено. Но именно это заводило.

Застонав, Кристина потянула его в спальню. Витька был нетерпеливым и медленным, ласковым и грубым, именно таким, каким требовала ее страстная натура. Его тело на миг предвосхищало ее желание, затормаживая его на мгновение, чтобы усилить ощущения. Все было так сладко, нежно и по родному правильно: сливаясь, их тела вопрошали, почему им не позволяли это делать раньше. Ведь то, что так хорошо, никак не может быть неправильным. Он вошел в нее нежно, не до конца и, дразня, замер. Кристина тоже замерла, отдаваясь наслаждению, отсрочивая момент его более глубокого проникновения. Витька облизывал ее рот, не двигаясь. Она чувствовала, что сейчас умрет, если не продолжать и подалась вперед. Он тут же вошел глубоко, погладив все внутри, снова вышел и снова глубоко вошел, уже не оставляя ее, двигаясь быстрее и быстрее. Одновременный оргазм был настолько длинным и сладким, что Кристина подумала, что умирает. Он целовал ее мокрые щеки и слизывал слезы, шепча нежные слова.

Кристина, понимая, что проиграла, попыталась его сбросить с себя, но он только сильнее прижался к ее телу, уговаривая и целуя. Она почувствовала, как напряглась его плоть и вновь ощутила острое желание, словно еще ничего не было. Еще разок, уговаривала она себя, отдаваясь, запутываясь в клубке эмоций и чувств. За несколько часов они так и не лежали рядом, лишь меняясь местами. То он сверху, то она. В реальность их вернули одновременно два звонивших телефона. Витька встряхнулся и, вытащив из джинсов свой самсунг, подал нокию Кристине. Голос, донесшийся из трубки, грубо столкнул с ее вершин наслаждения.

– Квартира на Пражской продается?

– Да. Нет. – Она выдохнула, чувствуя, что хочет разбить телефон. – Попозже. Перезвоните. – Она нажала отбой и одновременно кнопочку справа, выключая телефон, желая снова прижаться к Витьке. Но он, совершенно не обращая внимания, продолжал разговаривать. Кристина села на кровать, обняв себя руками, стараясь не слушать его взволнованный голос. Вдруг он встал и начал собирать одежду. Кристина подняла голову, глядя на него с удивлением. Бросив мобильный, он подошел к ней и обнял.

– Крис, я не знаю, как сказать. Мелкая камешек себе в нос засунула. Надо срочно в больницу везти.

Витька натянул клетчатую рубашку. Посмотрел с сожалением.

– Извини, что ухожу. Все не так, как надо. Я так долго ждал. Но они без меня не справятся.

Все еще голая Кристина подошла к нему и прижалась всем телом, ощущая кожей грубую ткань джинсов и рубашки. Он на мгновение зарылся в ее волосы, коснулся губами губ и ушел.

Кристина опустилась на смятую постель и оперлась руками в колени. Не может быть, чтобы все было так плохо. Ее бросили в самый момент после того, как ей казалось, что не только их тела, но даже души обнимались. И надо же было этой дурешке себе что-то в нос засунуть. Так все было глупо и неправильно, что Кристина заплакала, досадуя на себя и свою слабость.

Чувствовала она себя еще хуже, чем прежде: раньше существовало преимущество: она ему не давала и считала, что для него это будет наивысшим счастьем, если она вдруг позволит, а на деле оказалось, что эпизод с дочерью оказался важнее, чем быть с ней.

Весь день Кристина слонялась по дому, прислушиваясь к телефону. Думала, когда все выяснится, Витька вернется, но он не появился ни в этот день, ни на следующий. Этого времени Кристине хватило, чтобы полностью измучить себя бесполезными доводами, что Витьку, как и любого женатого мужчину, надо срочно забыть.

Во время прогулки, она нашла тропинку для бега в лесу, чтобы ее не видели. В понедельник, окончательно измучившись от одиночества и непонятного молчания Витьки, Кристина поехала за Иларией. А уже во вторник снова начались звонки, за одну из квартир внесли аванс, и Кристине пришлось носиться, собирая документы и подыскивая альтернативы для собственников. Только вечером, услышав знакомую песню «Что я буду делать без тебя», Кристина почувствовала себя в конец несчастной. Где же ты, Витька, черт бы тебя побрал?

Она наткнулась на Витьку, когда вспотевшая от быстрого бега по лесу, подходила к калитке. Он подошел близко-близко и быстро поцеловал в разгоряченную щеку.

– Хочу тебя прямо сейчас.

Кристине захотелось его ударить. Больно-больно по щеке, а потом тут же обнять, потому что тело уже начало нашептывать свой компрометирующий мотивчик. Она выдохнула и отступила на шаг.

– Слушай, а не пошел бы ты… – Она запнулась, глядя в такие родные зеленые глаза. Губы, помня предыдущую ласку, не желали говорить ничего обидного. – К жене и деткам.

Витька улыбнулся, слегка кивнул и от этого стал больше обычного похож на кота, объевшегося сметаны.

– Так ты обиделась? Я и подумать не мог.

Надо уйти. Но она все еще стояла у калитки, остро ощущая, как глупо выглядит в промокшей на груди майке с прилипшими ко лбу волосами. Она не думала об этом, когда они бегали вместе, но сейчас, в летней светлой рубашке и льняном пиджаке, Витька выглядел удивительно свежим и ухоженным. Откуда он взялся, с работы что ли?

– Знаешь, я не из тех, кто обижается. Я галочки ставлю. А когда их набирается слишком много, вычеркиваю человека из жизни, – ответила Кристина.

– Понятно. Ты же крутая девчонка.

Витька, оглянувшись и убедившись, что поблизости никого, схватил ее в объятия и поцеловал в губы.

Она все-таки смогла вырваться и что-то хотела сказать, но он заговорил первым.

– Понимаешь, теща приехала, надо было ее в Москву свозить, а потом…

– Я не хочу этого слышать, – перебила она, берясь за ручку калитки.

– Крис, подожди. – Она обернулась. Он улыбался. Мерзкой кошачьей улыбкой, которую она так любила. – Неужели ты ревнуешь?

Она снова взялась за ручку калитки и приоткрыла ее. Повернула голову.

– Даже не приближайся ко мне.

Кристина задвинула щеколду и пошла к дому. Внезапно подняла голову и увидела Иларию на балконе. Внутри нее все похолодело. Неужели мама видела, как они целовались? Только этого не хватало. За завтраком, пока Кристина запихивала в себя овсянку, не чувствуя вкуса, они мало разговаривали. И только за кофе Илария, опершись на спинку стула, задумчиво посмотрела на дочь.

– Мне бы хотелось поговорить с тобой. Если ты, конечно, не спешишь на работу.

Видела, подумала Кристина и почувствовала, как предательски теплеют, наливаясь краской щеки. Может, сказать, что у нее куча дел и сбежать? Но это лишь отсрочка. Она подняла глаза на маму, с болью замечая ее похудевшее лицо с высокими скулами.

– Давай поговорим. Просмотр после обеда.

– Я хочу рассказать тебе об отце, – медленно начала Илария.

– Об отце? – глаза Кристины метнулись к матери, лицо разгладилось от облегчения. – Илария печально улыбнулась и сжала руку дочери. Слегка кивнула на ее немой вопрос, что это все имеет отношение к тому, что сейчас происходит. Девушка перевела взгляд на сосну-Иудушку. Без Витьки она, словно эта сосна, мертвая внутри. Только его поцелуи очищают ее грязное тело, только его рукам дано стереть чужие прикосновения.