На берегах пространств. Фант-реал

* * *

… – Коля, ты слышишь, что поют деревья? Смотри, как склоняют они к нам свои ветви! И листочки молодые… потрогай, клейкие какие!.. И пахнут изумительно!.. Я люблю тебя! И все деревья этому радуются: они понимают нас, они с нами!

– Придумала! Ну, о чём ты говоришь?! Посмотри лучше сюда: – Николай дурашливо склонил её голову, – есть один человек, который лучше деревьев понимает нас…

* * *

… – Ну, что ты стала, как идиотка, посреди дороги?! Хотела в кино, так пошли! – раздражённо, муж за руку сдёрнул её с дороги на тротуар.

– Подожди, Коля! Малыш… Вот, потрогай: как бьётся! Я шла, смотрела на облака, как они бегут, как меняется их форма и окраска. Ему понравилось это, и он запрыгал… – Ольга счастливо рассмеялась, прижимая ладонь мужа к круглому своему животу.

Тот резко выдернул руку:

– Дура! – и, видно, чтобы смягчить, добавил. – Нет, ну это же глупо: посреди улицы так себя вести. Люди смотрят!

– Ну и пусть смотрят! Мы же вместе. Мы счастливы. Пусть все видят это!

* * *

…Они с Олежкой прибежали из садика, попав под внезапный ливень. Хохоча, снимают промокшую одежду, обувь.

– Коля! – глаза Ольги лучатся от счастья и изумления. – Олежка, расскажи папе, что мы видели! – и, не дожидаясь, пока сын начнёт. – Ой, ты представляешь: ливень, молнии вот такие – прочертила рукой зигзаг, – и вдруг – солнце! Как всё засверкало! И – радуга полетела! Скажи, Олежка, – полетела! Знаешь, как, – прямо на ливне зажглась и падает, падает…

– Ты жрать готовить думаешь? – оборвал жену Николай. – Я с работы пришёл! А она шляется. Ребёнка под дождём таскает. Заболеет – опять на мою шею сядешь…

– Я не заболею, пап! Это правда было красиво: она летела прямо на нас!

– И мы теперь совсем-совсем радужные! – ещё смеясь, подхватила Ольга. – Ты не ругайся. Я сейчас… У меня всё готово… Только Олежке сухое надену… Коля, родненький! – обвила шею мужа руками, заглянула в глаза. – Я люблю тебя! Ну, почему ты не видишь эту красоту?!

Николай сбросил руки жены, оттолкнул:

– Мокрая! Вытри волосы и не болтай ерунду.

– У тебя неприятности на работе? Расскажи, что случилось?

– А! Разве ты поймёшь?! – отмахнулся. – У тебя одно в голове: лютики-цветочки.

– Ты не прав. Я всё понимаю. И мне тебя так жалко, что ты совсем не такой, не можешь радоваться радуге…

– Какая, к чёрту, радуга?!! – взорвался Николай. – В доме срач! Жрать нечего! А ты – радуга!..

– Как – нечего? – изумилась Ольга. – Я же приготовила… – подняла крышку с кастрюли и охнула: та была пуста. Растерянно опустила руки. – Опять те… Господи… Мама!

Зашла в комнату и обречённо сникла: мать, пьяная, спала. На столе стояли тарелки с недоеденным, несколько бутылок и стаканов.

Вот и снова тучи затянули сверкнувшую, было, ярко звёздочку…

* * *

… – Коля, мама! – Ольга, встревоженная, остановилась в дверях. – Слышали, – посадки горят! И никто не знает, почему. Что-то странное происходит. Говорят, – деревья сами по себе вспыхивают… И люди стали чаще умирать… У нас завтра опять похороны – собирали деньги. Уже пятый раз с начала года. А сколько у нас людей – то… И как будто связаны они между собой – люди и деревья…

– А тебе какое дело?! Ты о семье думать должна, а не о людях да о деревьях. Там пацаны балуются, костры жгут. Придумала тоже: связаны! Год високосный, вот и мрут. Всегда так.

– Високосный был прошлый…

– Тут мать, может, помирает! А она – люди!

– Ну, мам, чего ты придумала?! Мам, а у тебя есть любимое дерево?

– Ольга! Оставь свои глупости! Убери лучше. Вон, Олег твой, опять, видно двойку принёс – притих. Совсем дитя забросила. А ещё второго собралась… Тебе в больницу, а за Олегом я смотреть должна, а Николаю жрать я должна готовить?! Хватит: тебя всю жизнь обслуживала! – и, помолчав, добавила вдруг. – Орех наш я любила. В том доме ещё. Так, Маринка сказала: срубили его этим летом, высох, говорят…

IV

Снова завернул ветер, погнал дым и копоть на город. Белая пороша на газонах начала сереть от хлопьев пепла.

Ольга остановилась у перекрёстка, поставив у ног сумки, чтобы дать отдых рукам. С воем сирен в сторону окраины пронеслись две пожарные машины, высверкивая маячиками начинающиеся сумерки.

– В посадки, – раздалось рядом. – Всё горят… И когда их уже потушат – то? Копоти сколько – бельё не вывесишь. Да и продохнуть уже нельзя от дыму – то.

Ольга повернулась к говорившей женщина:

– А почему они горят? Уж сколько лет…

– Дак ведь известное дело: пацанва ж балуется, траву жгёт – вот и горят…

Ольга с сомнением покачала головой: какая трава в начале зимы?

– А в дождь? Они же, бывает, и в дождь горят.

– Та, може, бензином? – высказала нелепое предположение женщина, ступив на дорогу и тут же отпрянув назад: с таким же воем и маячиком мимо проехала «скорая помощь». – Вот и люди… задыхаются от дыму, – то сердце, то астма… Мрут, как мухи… – бросила и заспешила через дорогу.

– Нет, это просто безобразие!

Ольга вздрогнула от неожиданности. Только что нагнулась поднять сумки, и вдруг увидела, как чья – то большая, из обшлага чёрной куртки выглядывающая рука ухватила одну из них. И тут же раздался этот неприятно – надтреснутый голос. Она машинально рванула сумку к себе. Но мужчина, оказавшийся перед нею, ловко перехватил и другую. В растерянной беспомощности Ольга выпрямилась, глянула на нахала. Тот, возвышаясь над нею, задорно – возмущённо улыбался.

– Нет, это просто безобра – азие! – повторил он, комично растянув последнее слово. – Женщина в таком положении и такой груз! Извините! – добавил мягче. – Нам, кажется, немного по пути. Позвольте Вам помочь.

– Да Вы что! – Ольга смущённо развела руками. – С чего Вы взяли?! Я сама… Мне рядом… – и совсем уж беспомощным тоном: – Отдайте…

Мужчина, словно размышляя, некоторое время стоял молча против Ольги с её сумками в руках. Потом, приподняв плечи, по – птичьи склонил голову набок и озорно – мальчишески бросил:

– Не-а! И не подумаю! Пойдёмте, – добавил уже серьёзно. – Вон там, в сквере, – скамейки. Нет, правда, Вам надо хоть десять минут отдохнуть, – и крупно зашагал в сторону сквера.

Ольге невольно пришлось идти за ним. Кричать, привлекать внимание людей было неловко: ведь ей предложена помощь. И никуда он не убегает…

В сквере мужчина аккуратно поставил сумки на скамью, затем достал из внутреннего кармана куртки многократно сложенную газету, развернул её и, постелив на сидение скамейки, предложил Ольге:

– Садитесь.

Она демонстративно-смиренно уселась, сложив руки на коленях. Некоторое время они молчали. Мужчина стоял перед Ольгой, слегка покачиваясь с пятки на носок, засунув руки в карманы куртки, расположенные высоко, где-то под грудью. Она разглядывала его.

Длинная шея с острым кадыком торчала из полурасстёгнутого ворота. Длинные до плеч волосы на непокрытой голове чуть тронуты сединой по тёмно-каштановому. Длинные ноги в коротковатых джинсах. Длинный нос над тонкими, тоже словно длинными губами.

Ольга неожиданно расхохоталась: таким забавным ей показалось вдруг всё это сочетание длиннот.

Мужчина, склонив голову набок, вопросительно глянул на неё пронзительно – чёрными, чуть углубленными глазами. И, вдруг присев перед нею на корточки, отчего колени его оказались выше плеч, тоже тихо засмеялся. Словно прочитав Ольгины мысли, произнёс сквозь смех:

– … и длинное молчание…. Но давайте не будем молчать. Потому что, вопреки всему длинному, встреча наша очень – очень короткая, – он погрустнел. – А жаль, вот так: долгие – долгие поиски, внезапная находка, коротенькая встреча и… и – всё!

– О чём вы? – непонимающе спросила Ольга.

– Да так… – он потянулся к растущему у скамьи кусту, сорвал чудом сохранившийся узкий листок, помял его в пальцах, понюхал. – Что это? – спросил. – Вы знаете?

– Нет. И не хочу знать. Зачем это?

– Как это – зачем? Вы не любите растения? Не любите деревьев, кустарников, цветов?

– Я люблю деревья. Люблю кустарники. Люблю цветы. Но разве для любви обязательно знать имя? Зачем? Вы будете больше любить дерево, узнав его имя?..

Этот кустарник… весной он цветёт изумительно душистыми белыми кистями. От его аромата опьянеет можно. Особенно когда только что прошёл дождь, солнце высверкивает в капельках дождинок, словно миллионы радужек горят кругом. И – аромат… пьянящий, кружащий голову… Хочется снять туфли и кружиться в вальсе босиком по лужам среди этого радужного сверкания и… – Ольга смущённо замерла. Что это она?! Глупости какие! Неловко повернулась, притянула к себе сумки, пряча глаза. – Извините… Я дура… я знаю это… – попыталась встать, но мужчина остановил её, слегка прикоснувшись к колену под распахнувшейся полой пальто. Ольга судорожно стянула полы и застыла, придерживая их.

– Расскажите ещё, – тихо попросил мужчина.

– Что? – Ольга не поняла. – Глупости всякие! – помолчав, добавила. – Но я всё равно люблю их. В школе ботаникой увлекалась, даже в юннаты ходила. Только почему-то не запоминаю ни названий, ни как ухаживать… Но ведь можно просто любить. Без памяти, – тихонько засмеялась. – Вот такая она – любовь без памяти…

И не только растения. А всё – всё! Всё так красиво! И паутинка в туманных бисеринках, и радуга, падающая с ливнем; облака рисуют целые картины, а жизни этим картинам – миг… Ручейки – самые неповторимые из всей текучей воды: каждый миг меняют форму своего русла, каждое мгновение – новый звук в журчании их… Пустите щепочку – кораблик и – изменилась мелодия, изменился узор волны… А ещё – небо. Разное – разное! И – звёзды… Но зачем это?! Это – мой мир! И никому до него нет дела. Люди – звёздочки так далеки друга от друга… А чтобы соединиться – сгореть надо. Это страшно. И кто на это пойдёт?..

– Вы бы пошли?

– Я? Нет, вряд ли. Я довольствуюсь тем, что моего света хватает для самых близких. А им сгоревшая звезда не нужна. Да и вовремя это нужно… – Ольга замолчала, заметив, как вдруг странно – неуловимо переменился взгляд мужчины. Словно открылась заслонка на глазах. И – повлекло, закружило… Нежность, бесконечная любовь и… тоска. Показалось – полыхнуло по черноте голубое сияние – тёплое, притягивающее, влекущее… Она отшатнулась, прикрыла рукой глаза. – Вовремя… – проговорила еле слышно.

И – пропало наваждение. И опять взгляд мужчины стал внимательно – тревожным. Тихо коснулся её вновь:

– Расскажите про ваше любимое дерево.

– Дерево?.. – Ольга в растерянности замялась. – Дерево… Они все – любимые.

И сейчас, когда такие печальные. И весной, когда такие нежно – беззащитные. И летом, когда уже словно повзрослели. Но так им тесно и жарко! И запах пыльной горячей листвы… И запах смолы… А осенью, хоть и замирают, желтеют листья, но почему-то осенью деревья особенно живые. Больше, чем летом. Правда! Тогда они говорят. Про всё – про всё!

А то дерево растёт над ручьём. Зимой оно сумрачное. Ветки тонко чёрным очерчены. Весной такое нежно – изумрудное. И – золотое: всё в ореоле золотой пыльцы. Летом – задумчиво – кудрявое. А осенью… осенью живое – живое! И говорит, говорит, говорит… Про всё – про всё!

– О чём говорит?

– Про всё, – Ольга снова растерянно умолкла. – Про всё, – добавила, помолчав. – Просто нужно слышать, – и опять стушевалась под проницательным взглядом чёрных глаз.

– А Вы пишете?

– Что? – встрепенулась Ольга.

– Ну, вот, как Вы рассказываете, – пишете? Прозу или стихи. Или просто дневник?

– Какие стихи?! И проза… – Ольга горько усмехнулась. – Моя проза – вот она, – вновь притянула к себе сумки, огляделась вокруг, поправляя узел косынки и, заметив внезапно, что сумерки-то уже довольно сгустились, вдоль улицы цепочки огней побежали, охнула. – Время-то сколько! Вы извините… спасибо, Вам, конечно, но я очень спешу. Мне семью кормить надо… – почему-то виновато пробормотала она. – Только не провожайте меня… Я вон в том доме живу… Мне – рядом!

Мужчина молча встал, помог ей подняться со скамьи.

– Вот видите, – тихо сказал, – такая короткая встреча. И такая… и так… не вовремя… Но спасибо Вам! – и быстро, торопливо даже как-то, ушёл.

Ольга посмотрела ему вслед. Затем сняла со скамейки повлажневшую газету, свернула её аккуратно и положила в сумку. Почему-то было очень легко. Так, что «хочется снять туфли и кружиться в вальсе босиком по лужам…» Она улыбнулась и снова посмотрела вслед скрывающейся вдали, силуэтом мелькающей в свете фонарном, длинной нескладной фигуре. «А имя? – подумала. – А! Зачем имя?! Разве от этого всё станет лучше?»

V

По брошенным у самого входа сапогам Ольга определила, что Николай уже вернулся с работы. И, как всегда в последнее время, не в лучшем состоянии. Что-то с ним происходит… Это уже не «шабашки». Что-то посерьёзнее… Молчит…

Белые, чисто вымытые кроссовки Олега аккуратно стояли под полочкой. Из его комнаты доносился лязгающий звук странной музыки: опять заперся у себя и «балдеет». Димкиных ботинок не было: видно, снова завеялся где-то с друзьями, а ведь уже стемнело. В отличие от старшего брата, Димка был не в меру общителен. А уроки, небось, ни тот, ни другой и не думали делать.

Прислонившись плечом к стене, Ольга сняла туфли, с досадой думая, что вот уже совсем зима, а сапоги из ремонта никак не заберёшь: молний у них, видите ли, нету!

Не выпуская сумки из рук, она, приподняв плечо, сдвинула с головы косынку и, не раздеваясь, прошла на кухню. Там поставила сумки на пол и, тяжело опустившись на табурет у стола, с завтрака ещё заставленного немытой посудой, начала медленно расстёгивать пальто.

В раковине чернела сковорода с остатками застывшего жира: Олег обедал «дежурной» яичницей. Димка же, вероятно, бросив ранец под кухонный стол, отхватил, как всегда, кусок хлеба.

Ольга собралась встать, чтобы снять и отнести пальто в прихожую на вешалку. Но в этот миг вновь шевельнулся, забеспокоился малыш, и она замерла, положив ладонь на живот, бездумно – ласково глядя в пространство. «Ну, что ты, маленький? – мысленно повторяла. – Мы уже дома. Всё хорошо, не бунтуй. А то вот сейчас папка даст нам чертей за долгие шатания». Она тяжело вздохнула.

Словно прочитав её мысли, в дверях кухни появился Николай. Стал, упираясь ладонями о косяки. Искоса глянув из-под чёлки с редкими проблесками седины, Ольга отметила, что набрался он сегодня основательно. Глаза его, обычно ясно-зелёные, были сейчас оловянно-мёртвые. Она не любила этот остановившийся взгляд мужа. Вся сущность её протестующее сжималась в комок где-то под сердцем, заставляя его выстукивать сбойный ритм. Но даже и в таком состоянии с неизъяснимой нежностью любовалась она мужем. Тонкой стройной фигурой, миловидными чертами лица с чётко очерченными чуть припухлыми губами. Мягкой прядью волос, светлой чёлкой падающей на глаза.

Она любила его. Любила преданно и беззаветно. И жалела его.

Ольга поднялась, снимая пальто. Хотела пройти мимо мужа в прихожую, но тот, откачнувшись, толкнул её растопыренной пятернёй в плечо, отчего она снова резко села на табурет. Глянула насторожённо, держа на коленях сложенное пальто.

– Зачем ты так, Коля? – спросила мягко. – Тебе же самому от этого плохо…

– Где ты шлялась?! – резко оборвал её муж. – Я с работы пришёл!.. Я жрать хочу!.. А ты… т-тварь… Отвечай, где шаталась?!

– На рынок после работы зашла, – оставаясь внешне спокойной, ответила Ольга. – Знаешь, вот даже мяса купила. Килограмм только, правда, но хорошее. И сигареты тебе принесла… – вынула из сумки лежавшую сверху пачку. – Знаешь, так получилось…

– Что получилось?! Небось, хахаля какого встретила? Я здесь голодный, курить хочу, а она… – он замахнулся, Ольга, вскинув руку, привычно перехватила его, крепко сжав запястье.

– Не надо, Коля. Я просто не смогла попасть в автобус. Пришлось идти пешком.

Николай вывернул руку, замахнулся, было, вновь, но передумал, надорвал пачку, резко выхватив из рук жены, и, прикуривая, прошёл на «своё место», в угол.

Ольга скользнула в освободившийся проём двери. Повесив пальто, вернулась на кухню и, пересиливая усталость и нервную дрожь, принялась разбирать сумки: что в холодильник, что на стол, для немедленного приготовления. Муж курил, демонстративно стряхивая пепел на пол.

– Ха! В автобус она не попала! Она – то… – презрительно окинул взглядом несколько расплывшуюся фигуру жены. – Разъелась, корова! Уже в автобус влезть не в состоянии! У-у! – снова взъярился. Ольга машинально отшатнулась, но замахиваться он не стал. – Только жрёшь всё, кобыла толстозадая.

В мгновенной обиде Ольга опустила глаза, чтобы не выдать себя. Молча разделывала мясо. Поставив его в казанке на печку, принялась чистить картошку. Некоторое время на кухне царила тишина. Ольга изредка бросала насторожённый взгляд на мужа. Тот курил, не переставая, поглядывал на неё молча и как-то значительно. Она не выспрашивала, по его виду поняв, что сегодня, наконец, он всё выскажет, что наболело.

Хлопнула входная дверь, и тут же послышался грохот падения: Димка, влетев с улицы, споткнулся о сапоги отца и сходу растянулся во весь рост. Принялся, было, реветь, но, увидев родителя через проём двери, передумал.

– Ма! Есть хочу! – послышалось из прихожей.

– Подождёшь, – бросила Ольга. – Убери там обувь, умойся и делай уроки пока.

Николай на появление сына никак не отреагировал. Заметив на подоконнике сложенную газету, развернул её и пытался читать.

Димка молча вытащил ранец из-под стола, хмуро вышел из кухни.

– Ма! – послышалось опять. – А Олег не впускает! Где мне уроки делать?

– Ох! – вздохнула Ольга, вытерла руки о полотенце и вышла в прихожую. Громко, стараясь пробиться сквозь лязг музыки, постучала в дверь. Минуты через две та отворилась.

– Чего?! – спросило рослое, под притолоку, создание, возникшее в проёме.

– Олег, – стараясь быть строгой, сказала Ольга, – Димке уроки надо делать, а на кухне я готовлю. Да и тебе не мешает позаниматься.

– Я занимаюсь, – Олег шлёпнул брата по затылку. – Иди, садись. Но только тронь чего! Жрать скоро? – спросил у матери.

– Скоро. Пока молока возьми.

– А мне? – вынырнул Димка из-за брата.

– И тебе тоже. Обделили бедненького.

Ольга вернулась на кухню.

– Мясо горит! – раздражённо бросил Николай.

– Помешал бы…

– Ещё чего! Ты ни о чём не думаешь, а я за тебя ещё жрать буду готовить?!

Олег, появившись на кухне следом за матерью, молча достал из холодильника бутылку молока, отхватил ножом полбатона и, захватив стакан для Димки, так же молча повернулся выйти.

– Олежка! – остановила его Ольга. – Мусор… – кивнула на полное ведро, куда только что ссыпала картофельную шелуху.

– Не хочу. Мне заниматься надо. Скажи Димке.

– Ладно, потом.

* * *

Вечер, как ни странно, прошёл тихо. Николай так больше ничего и не сказал. Молча поел и ушёл в спальню, где, лёжа в постели, смотрел телевизор, пока не уснул.

Ольга вымыла посуду, взяла веник. Подметая в прихожей, подобрала и бросила в ванную так и валявшиеся сапоги мужа, Димкины ботинки. Вымыв обувь, вынесла её на кухню, поставила под батарею, сокрушённо покачивая головой насчёт слабого отопления. Затем накинула пальто и спустилась во двор с мусорным ведром.

Выйдя из подъезда, она замерла. Свежий морозный ветер встрепенул её тёмные волосы, тяжёлыми прядями лежавшие на плечах, кольнул холодом широко распахнутые, словно в поисках чуда, глаза, те заблестели от мгновенно выступивших слёз.

Высыпав мусор в бак, она вернулась к подъезду, поставила ведро на ступени и остановилась, глядя в ночное небо. Погода была ясная. Небо, подсвечено огнями города, всё было усыпано крупными мерцающими звёздами. Если смотреть на них не отрываясь, постепенно скрываются из бокового зрения дома, ветви деревьев… Словно поднимаешься на невидимых нитях ближе, ближе к звёздам. Или переносишься в степь, где на большое расстояние вокруг ничто не мешает видеть небо, видеть звёзды.

* * *

…Она любила уходить в степь. Даже больше, чем в посадки. Из-за этой открытости неба.

Набродившись до устали, ложилась в траву и подолгу смотрела на плывущие облака, в бесконечную глубину неба.

Иногда ей казалось, что сквозь яркую синеву атмосферы она различает звёзды. Одну звёздочку. Далёкую-далёкую. И очень-очень родную. К этой звёздочке с трепетом тянулось сердце. И тогда приходили странные видения.

Приближалась, нарастала звезда, превращаясь в яркое до белизны солнце. Появлялось ощущение, что Ольга уже не на Земле, а на какой-то иной планете. С зеленоватым, в лёгких сиреневых облаках, небом. И не лежит она, а парит, проплывая над поверхностью. Над ещё более неизвестными травами, деревьями, над зелёными реками. И нет тела у неё. Только нежно светящийся розовым плотный туман.

Ольга пугалась этих видений. Но казалось ей – всё это было. Было когда-то. Давным-давно… И ждала она – облако: вот сейчас, сейчас появится рядом другое существо, чисто – голубого свечения… Имя… Она всё хотела вспомнить какое-то имя. То ли своё, то ли того, голубого… Но память не подчинялась ей, возвращая в реальность, в синеву земного неба, в золото колкой сухой травы под локтями… И вспоминала она, что дома…