Тайна Оболенского Университета

Непосильная задача… Тяжело вздохнув и пробежавшись взглядом по корешкам, я стала по очереди пролистывать книги. Ночь пребывала в зените, завтра – выходной, в моем распоряжении было предостаточно времени.

Через полтора часа безрезультатного поиска неизвестно чего я устало села на пол, облокотившись спиной о кафедру. Остался лишь непроверенный шкафчик рядом с дверью.

Проверка шкафчика не принесла никаких результатов – там висел пиджак Арсения, в котором он вел лекции. Не удержавшись, я сняла его с вешалки и натянула на себя. Прикрыв глаза, я наслаждалась знакомым ароматом парфюма, обняв себя, представляла, что это он, нахальный Индюк, держит меня в своих крепких руках.

Что же сотворил со мной проклятый Романов? Почему от одной мысли о нем перехватывает дыхание? И почему меня влекло именно к нему? Его грубость, наши споры, моя гордость… Видимо, я ненормальная. Другого объяснения моим нелогичным чувствам попросту нет.

Вдохнув в последний раз запах Арсения, я сняла пиджак и убрала на место. К сожалению, кроме подтверждения моей симпатии к научруку, иных открытий сделать не удалось.

Все, что мне оставалось сейчас, – вернуться в комнату и лечь спать.

Я вышла из аудитории и уже направлялась к открытой форточке, но вдруг до меня донесся шум, раздающийся в противоположном конце коридора. Выключив фонарик, я юркнула в стенной проем и затаила дыхание. Теперь я вполне четко могла различить торопливые шаги и шуршание, словно по полу волочили что-то легкое.

Поравнявшись со мной, человек стал удаляться. Когда он вроде бы ушел на безопасное расстояние, я высунулась из укрытия и увидела, как кто-то прошмыгнул в соседнюю галерею. Страх уступил место любопытству, и я тихо двинулась за ночным посетителем Оболенки, но он уже скрылся за следующим поворотом.

Адреналин ударил в голову. Забыв о предосторожности, я бросилась за незнакомцем и, выбежав в соседний коридор, увидела удаляющегося человека в длинном черном плаще с капюшоном. Со спины невозможно было понять, мужчина это или женщина.

Незнакомец меня не услышал, и я, ступая на цыпочках, последовала за ним.

Он дошел до зала риторики и внезапно остановился. К счастью, я успела спрятаться за одну из колонн. Благодаря моей темной одежде человек в плаще меня не заметил, даже когда посмотрел в мою сторону.

Издалека мне трудно различить черты его лица, однако я углядела мертвенную бледность, будто незнакомец действительно являлся призраком. Я запаниковала, сердце гулко билось в груди, и мне подумалось, что сейчас он воспарит к потолку, распахнет полы плаща, как крылья, и нападет на меня летучей мышью.

Однако человек шагнул к залу, и на его лицо упал лунный свет. Я смогла получше его разглядеть: то, что я приняла за мертвецкую бледность, оказалось не чем иным, как маской. Что за дурацкий маскарад?

Тем временем незнакомец скрылся в зале риторики.

Простояв за колонной несколько минут в ожидании, когда таинственный человек выйдет из аудитории, я прошмыгнула к двери и прислушалась. Ни звука – гробовая тишина.

Набравшись смелости, я приоткрыла дверь: зал был пуст. Тогда я протиснулась в полуоткрытую створку и осмотрелась, но не обнаружила никаких следов пребывания ночного гостя. Не будь я образованной студенткой, обязательно бы решила, что едва не столкнулась с призраком. Стало совсем не по себе, и я, подумав, что сегодня видела достаточно, чуть ли не бегом помчалась прочь.

Добравшись до своей комнаты, я посмотрела на часы. Полпятого утра. До рассвета еще есть время, а сумрак пугал. Нет, я нисколечко не суеверная, но мне совершенно не хотелось сидеть в темноте.

Я включила и верхний свет, и два других светильника, заперла дверь и вдобавок подперла ее стулом. А потом, забравшись прямо в одежде под одеяло, стала считать овец, чтобы скорее уснуть.

8. Бал. Падение шута

Воскресное утро, как и субботнее, я проспала. Снова пропустила завтрак, не пожелала отцу хорошего дня и потеряла уйму времени. Лениво потянувшись на кровати, я начала не спеша подниматься. Увы, нужно поторапливаться, если я не хотела остаться еще и без обеда. Правда, собиралась я как на автомате, думая о том, что видела ночью. Принимала душ, а перед глазами маячил человек в плаще. Чтобы прогнать пугающие воспоминания, я решила пойти в столовую.

Окунувшись в гущу студенческой жизни, я смогла, наконец, расслабиться. Сегодня было шумно как никогда раньше. Все обсуждали предстоящий осенний бал. Подсев к девочкам, я мигом влилась в беседу о платьях, туфлях и прочей ерунде.

Балы в Оболенке являлись старой доброй традицией и устраивались трижды в год: осенью, зимой и весной. Для выпускных курсов мероприятия были не просто приятным времяпрепровождением, но и возможностью показать, чему научились в знаменитом университете.

На осеннем балу мы демонстрировали атлетические способности. Девушки танцевали или готовили гимнастические номера, а парни фехтовали, стреляли из лука, встречались на ринге восточных единоборств или противостояли друг другу в рукопашном бою.

Зимний бал проходил в преддверии новогодних праздников. Старшекурсники блистали эрудицией и интеллектом, решая сложные логические задачи.

В конце апреля Оболенка становилась пристанищем художников, скульпторов, поэтов и музыкантов: каждый выпускник должен был явить свое творческое начало, реализуя себя в каком-либо виде искусства. Таким образом, в конце учебного года мы должны были доказать, что придерживаемся главного принципа университета – калокагатии, совершенства тела и духа.

– Лер, ты уже начала готовить номер для бала? – поинтересовалась Ленка, ковыряясь вилкой в салате.

– Если честно, пока ни о чем толком не думала. – Я пожала плечами, чувствуя, как необходимость готовить танец повисла неприятным грузом в душе.

Времени немного, а со всеми передрягами, которые на меня свалились, совсем не до танцулек. К счастью, у меня есть несколько поставленных номеров, которые я показывала на студенческих конкурсах, а значит, проблем не предвидится.

– А я готовлю медленный танец – настоящее драматическое выступление с элементами балета, – гордо заявила Аня Фролова с юридического, за что получила насмешливый взгляд Королевой.

Девушки не выносили друг друга. Когда они поступили в Оболенку, попали в одну группу и сразу же сблизились, но постепенно приятельские отношения улетучились, а позже Фролова и Королева превратились в соперниц за место лучшей студентки факультета.

Апогей конфликта произошел два года назад, когда Анька увела у бывшей подруги парня. Это случилось незадолго до защиты курсовой: таким низким способом Фролова нейтрализовала соперницу, и ее защита была признана лучшей.

Скандалы и шумные разборки в Оболенке не приветствуются, поэтому неприязнь девушки не выплескивали на публике и ненавидели друг друга молча.

– Тебе лишь бы похвастаться растяжкой, – фыркнула Лена, резко отвернувшись, словно Фролова была мерзким насекомым.

– Мне есть что показать, – в ответ ухмыльнулась Фролова. – Завидуешь?

– Если бы я так же часто раздвигала ноги, как ты, то и у меня растяжка была бы не хуже, – совершенно спокойно проговорила Лена.

– Идиотка! – Анька вскочила и, ни с кем не прощаясь, села за другой столик.

Мы продолжили обед, но тут в столовую, оживленно беседуя, вошли папа и Арсений. Они выглядели так, будто говорили о чем-то интересном и, несомненно, приятном для обоих. Во мне, конечно, взыграло любопытство: ведь отец, несмотря на то что хорошо отзывался об Арсении, практически никогда с ним не общался, а теперь…

Извинившись перед Леной, я отправилась к преподавательскому столику, чтобы… поздороваться.

– Милая, что-то случилось? – спросил отец, едва я подошла.

– Добрый день, Валерия, – кивнул Арсений и, откинувшись на стуле так, чтобы папа не увидел его лица, хищно улыбнулся.

Мне стало не по себе, но я притворилась, что не заметила профессорского оскала.

– Ничего не случилось, папочка. Я просто захотела поприветствовать тебя… и Арсения Витальевича. Приятного аппетита, – игнорируя Индюка, ответила я.

– А мы как раз обсуждали тебя с твоим руководителем, – улыбнулся папа. – Арсений Витальевич хвалил тебя. Лера, ты делаешь успехи.

– Вот как? – Я искренне удивилась и перевела взгляд на Романова. Я ни грамма не верила ему и не сомневалась, что Индюк задумал что-то неладное.

– Валерия, я начал ознакомление с вашим дипломом, – деловито заговорил научрук. – Все очень неплохо, хотя есть над чем поработать. Когда закончу, получите мое заключение.

– Спасибо, – процедила я, чувствуя, что заключение еще выйдет мне боком.

– Милая, учебу не стоит обсуждать за едой. Возвращайся к подруге. – Папа поцеловал меня в щеку, повернулся к Арсению и завел речь о расписании на неделю.

Кивнув отцу и проигнорировав ехидную ухмылку Романова, я направилась обратно к своему столику. И только я села, к нам с Леной подбежала Маринка Позднякова. Она, как обычно, приготовилась поделиться последними сплетнями и принялась что-то эмоционально рассказывать, но я ее не слушала. Мысли крутились вокруг злосчастного научрука. С одной стороны, меня пугал его настрой, но с другой… я могла послать все к черту ради его улыбки, но не такой, которой он награждал меня, а искренней… Вот как сейчас, когда он беседовал с моим отцом.

– Лер, тебе повезло работать с этим красавчиком, – захихикала Марина, проследив за моим взглядом, и я мгновенно встрепенулась.

– Не болтай глупости. Главное, чтобы он помог с дипломом. – Звучало совершенно неправдоподобно, и, похоже, щеки запылали.

А Маринка еще внимательнее стала всматриваться в мое лицо. Сканирующий взгляд был способен зафиксировать малейшую ложь, что сильно напрягало. Нужно как-то переключить ее внимание, пока не стало слишком поздно и моя глупая влюбленность в преподавателя не превратилась в достояние общественности.

– По-твоему, он тебе совсем не нравится? – не отставала сплетница.

– Он не в моем вкусе, – без эмоций ответила я, молясь о чуде, которое бы заставило Марину отстать.

Мои молитвы оказались услышаны.

– Марин, оставь Лерку в покое, у нее уже есть парень. – Лена заговорщицки мне подмигнула, чем окончательно ввела в ступор.

– Да?! Кто? – возликовала Марина.

– Мне тоже интересно, потому что сама я не знаю, – усмехнулась я.

– Разве не ты вчера целовалась с Юркой Ниловым в кино на заднем ряду?

– Ну и новость! – Маринка придвинулась поближе: она явно жаждала услышать подробности.

– Да, было. Хотели попробовать, но ничего не вышло, и мы решили остаться друзьями, – ответила я, желая отрубить на корню ненужные слухи.

– Значит, собираешься засидеться в старых девах? – простонала Маринка. – Или…

– Эй! – Я чуть не подавилась соком.

– Ладно-ладно. – Марина подняла руки и расплылась в улыбке. – Но раз тебе не нравится Романов, я могу им вплотную заняться.

Маринка стала меня настолько раздражать, что я бы с радостью выплеснула ей в лицо недопитый сок. Огромные усилия приложила, чтобы сдержаться.

– Отношения преподавателя и студентки караются увольнением, позволю тебе напомнить, – отчеканила я.

– Недолго я буду студенткой, к тому же запретная связь дико возбуждает…

И вскоре я была вынуждена слушать план соблазнения Арсения. Сейчас я с горечью осознавала, что рядом с Маринкой у меня нет шансов. Даже если забыть о том, что одним своим присутствием вызываю у Романова аллергию, я во всем проигрывала Поздняковой. По ней сходила с ума добрая половина парней Оболенки, и не только потому, что она обладала миловидным личиком и точеной фигуркой.

Марина – девушка с большой буквы, она умела кокетничать, строить глазки и, когда нужно, демонстрировать женскую слабость. Она своего точно добьется, а я, как порядочная подруга (хотя какая подруга?), буду хранить тайну счастливой парочки.

Единственное, что мне оставалось, и это было верным решением, – выкинуть из головы мысли о глупой влюбленности в Индюка. И лучше всего поможет расследование, на котором надо всецело сосредоточиться.

С понедельника я занялась изучением росписей университета. Постепенно исследовала каждую аудиторию и старалась не привлекать ненужного внимания. В итоге потратила целых две недели, чтобы отыскать четыре символа, расшифровка которых имелась в книжке Радзинского.

Зал риторики украшала потолочная фреска – дева с ребенком на руках. Ни у кого не было сомнений, что это Богоматерь с Младенцем, однако никаких библейских символов рисунок не содержал.

Возможно, светский художник, словно живописец Возрождения, изобразил Деву Марию как земную женщину. Вполне разумно, но в книге Радзинского ничего не говорилось о Богоматери, сюжет картины трактовался как «начало новой жизни в преддверии перемен».

В библиотеке была украшена вся северная стена, но лишь в нижнем правом углу удалось обнаружить символ из книжки – чашу, в которой отражалось звездное небо, что означало «духовное богатство».

Очень логично, как и измерительный предмет, напоминавший циркуль, – символ «ясного мышления и самодисциплины» в аудитории математики.

Последний рисунок я нашла на кафедре юриспруденции, в аудитории, где преподавал отец. «Восстановление порядка» – изображение воина, в одной руке сжимающего копье, а в другой – свиток.

Хорошо бы поспрашивать папу: вдруг ему что-то известно о росписях, но я медлила. Было страшно, что отец как-то с этим связан, и хотя я старалась отбросить подозрения, все чаще приходила к выводу – он что-то знает.

Кроме того, я уже пыталась поговорить с отцом о Радзинском, но меня грубо перебили. Папа дал ясно понять, что ничего, кроме диплома и прочих учебных дел, обсуждать не намерен.

А с дипломом все прекрасно. Я писала по несколько страниц в день и отдавала их Арсению, а он через день возвращал наработки со своими комментариями. На этом общение заканчивалось. Все возникающие вопросы научрук просил подавать в письменной форме. Единственное, что по-настоящему радовало, – моей работой он был доволен, во всяком случае, так следовало из его пометок. Что до лекций, то Романов не изменил манеру преподавания и постоянно нагружал студентов эссе и докладами, а изучение материала оставлял в качестве домашнего задания.

Что удивляло не меньше, так это его проверка наших эссе.

Мы всегда получали обратную связь от Романова – тоже в виде эссе, где преподаватель на трех-четырех листах расписывал тему, оспаривал или соглашался с нашим мнением.

Тогда я и открыла этого человека с иной стороны. На лекциях он не мог связать и двух слов, но профессорские заметки были по меньшей мере гениальными. Я заключила, что он просто-напросто боится студентов. Наверное, у него недостаточно опыта, чтобы с легкостью преподавать. Вероятно, поэтому он и предпочел общение в письменной форме.

По мере того как росло уважение к Арсению, мое поведение менялось. Я уже не могла, как раньше, язвить на его занятиях, внимательно слушала все, что он по мере сил старался донести до аудитории, и часто искала с ним встреч по самому разному поводу.

Мои чувства не только не прошли, но и окрепли. Вот только он всякий раз отмахивался от меня, как от назойливой мухи.

«Валерия, опять вы? Лучше бы сидели над дипломом». «Я не буду отвечать на ваш вопрос, он слишком примитивен, вы и сами можете найти ответ». «У меня есть дела поважнее». И так далее в том же духе…

Я совершенно не интересна Арсению. Правда, неприступным он был не только со мной. Позднякова ни на шаг не продвинулась в плане соблазнения молодого профессора. Он игнорировал ее заигрывания, на вопросы отвечал сухо и кратко, а на просьбы помочь с философией советовал обратиться к интернету или ко мне.

– Позднякова, ваши вопросы не делают вам чести. Идите к Ланской, она растолкует что к чему, да и ей будет приятно выставить себя умницей, – снова отмахнулся Романов.

– Но, Арсений Витальевич, я бы хотела, чтобы Оригена^[16] объяснили именно вы. Так я лучше усвою материал. – Проигнорировав грубый выпад преподавателя, Марина ринулась в наступление. Как бы невзначай чуть наклонилась и поправила медальон, «случайно» завалившийся в бюстгальтер.

Меня чуть не стошнило от всей этой картины, и я, наспех закинув вещи в сумку, пулей вылетела из аудитории.

Я искренне поражалась Маринке. Романов только и делает, что отшивает ее, а она терпит, не переставая докучать профессору своими заигрываниями. Но вот что самое отвратительное – при этом Арсений умудрялся обидеть и меня!

А я, как дура, ревновала и в глубине души надеялась хотя бы на толику уважения с его стороны. Чтобы не думать об Индюке, я до вечера изнуряла себя тренировками номера для осеннего бала.

Когда Арина поправилась, мы вместе стали придумывать номера, помогая друг другу исправлять ошибки, которые было видно исключительно со стороны. Ринка придумала потрясающий танец с лентами, и когда кружилась на сцене, от красоты зрелища перехватывало дыхание.

А вот я в выступлении смешала движения ча-ча-ча и самбы, разбавив номер гимнастическими элементами. У меня была отличная растяжка, не использовать ее было бы грехом.

В субботу вся Оболенка стояла на ушах. Студенты отрабатывали номера, утюжили вечерние наряды для торжественной части и экипировку для выступлений, преподаватели проверяли готовность зала, а персонал занимался праздничным ужином.

Когда солнце зашло за горизонт и на Оболенку опустились сумерки, включили иллюминацию. Территория университета искрилась огнями, даже фонтан подсвечивался разноцветными диодами. Около девяти вечера девушки в сопровождении кавалеров направились в большой колонный зал. Я поднималась по парадной лестнице на второй этаж под руку с Ниловым, наши отношения оставались натянутыми, но постепенно налаживались.

В ярко освещенном зале разносился аромат закусок. Свежие фрукты, нарезанные самым причудливым образом, украшали столы с десертами, а обслуга в белоснежной одежде разносила подносы с прохладительными напитками. Отец о чем-то беседовал с ректором и другими преподавателями. Библиотекарь Сергей Петрович суетился, встречая студентов и давая каждому наставления.

А профессор Романов, с бокалом чего-то розового, напоминавшего грейпфрутовый сок, внимательно наблюдал за происходящим, застыв на постаменте со звуковоспроизводящей аппаратурой.

В черном как уголь смокинге он смотрелся сногсшибательно, и неудивительно, что многие студентки и кое-кто из преподавательниц бросали на Арсения заинтересованные взгляды.

– Лер, ты такая красивая сегодня, – шепнул Юрка, заставляя отвести взгляд от Арсения и переключиться на него.

– Спасибо, Юр. Ты тоже красавчик, – смущенно ответила я.

Мне действительно хотелось выглядеть по-особенному. Папа выделил немаленькую сумму на наряд, и я купила вечернее платье в пол нежно-голубого оттенка, серебристые лодочки на тонкой шпильке и аккуратный клатч в тон. Волосы были завиты в крупные локоны и уложены на одну сторону. Мне нравилось, как я выгляжу, но больше всего я хотела, чтобы мой облик оценил Романов, однако он и не посмотрел в мою сторону.

Вскоре настенные часы пробили половину десятого, и ректор объявил о начале торжества. Бал начинался с классического менуэта, а продолжился венским вальсом. Кругом царила атмосфера праздника. Пары студентов и преподавателей плавно закружились по залу.

К великому моему сожалению, Арсений не танцевал. Восхитительно мужественный, он продолжал взирать на вальсирующих со стороны, а я изо всех сил старалась попасться ему на глаза, но всякий раз, когда он меня замечал, равнодушно отводил взгляд.

Когда окончилось первое отделение, на сцену вышел отец. Он говорил о традиции балов в Оболенке и пожелал выпускникам успешно выступить.

Затем папа стал объяснять порядок выхода на сцену, но вдруг его прервал чей-то громкий смех на другом конце зала.

– Да ведь старик Радзинский с катушек съехал! Трепался про рисунки, заговоры и убийства!

Я обернулась и заметила едва державшегося на ногах Петю Авилова в компании однокурсников. Дружки Пети выглядели не лучше. А я вспомнила, как один из них, Денис Лядов, грозился достать к балу пару бутылок крепкого алкоголя. Судя по всему, ему это удалось.

– Господин Авилов! – прогремел голос ректора, взявшего микрофон. Серов потеснил отца и сурово смотрел на возмутителей порядка. – Вы что себе позволяете? Немедленно в мой кабинет.

Похоже, Петя не до конца понял, что случилось и какие у него теперь проблемы. Заплетающейся походкой, под осуждающие взгляды студентов, преподавателей и обслуги Авилов поплелся к выходу.

– Лядов и Фомин! – Иван Викторович обратился к приятелям Пети. – Вам советую возвратиться в жилой корпус и проспаться. Побеседуем утром.

Пока собравшиеся возмущались вопиющему поведению, я прокручивала в голове фразы Авилова. Теперь отпали последние сомнения, Павел Аркадьевич успел сообщить ему куда больше, чем мне. Нужно обязательно пообщаться с Петей, и если ректор собирается отчислить парня, у меня совсем мало времени.

– Дамы и господа! Уважаемые студенты и преподаватели! – заговорил Серов. – Приношу свои извинения за неприятный инцидент. Мы примем строгие меры, виновные понесут наказание, но праздник продолжается. Сейчас студенты выпускного курса продемонстрируют свои таланты!

Мое выступление – третье, поэтому нужно было переодеться для танцевального номера. Оставалось только надеяться, что Авилова не выдворят из Оболенки до завтрашнего дня и я реализую задуманное. Для выступления я приготовила короткое ярко-желтое платье с пышной легкой юбкой, развевающейся от резких движений бедрами. Вот только без чужой помощи застегнуть его не получалось. Пока Аринка помогала зашнуровывать корсет, я натягивала длинные перчатки.

– Думаешь, отчислят? – спросила подруга.

– Уверена. Серов не спустит ему с рук пьянство, да еще на балу, – вздохнула я.

– Так ему и надо. Надо было раньше думать, – победоносно улыбнулась Ринка.

Но мне совершенно не понравилось, что она радуется чужой неудаче, пусть даже своего неприятеля.

– Петька, конечно, виноват, но если его выгонят… Четыре с лишним года коту под хвост. Не слишком ли жестоко?

– Нет. – Арина шагнула к зеркалу и убрала волосы в пучок. – Парень не ценит то, что имеет, пусть получает по заслугам.

– Ты ведь говоришь не про учебу? – Я посмотрела на отражение Рины в зеркале и заметила, как девушка закусила губу. – Дело твое, но попробуй отпустить обиду, станет легче…

– Лер, скорей! – В гримерку ворвалась Евгения Матвеевна и критически осмотрела меня с ног до головы. – Ты что, босиком выступаешь?

– Ага… – улыбнулась я.

Я решила танцевать без обуви, чтобы в середине сохранить равновесие, когда запрыгну на канат. Когда зазвучали первые аккорды песни, я вышла на сцену. Бегло пробежавшись взглядом по зрительному залу, я надеялась отыскать одного-единственного, кого хотела поразить, хотя в глубине души боялась, что он и не станет смотреть.

Вопреки моим опасениям, Арсений стоял почти у сцены и пристально за мной наблюдал. От его взгляда я почувствовала, как ладошки стали влажными, и неосознанно вытерла их о юбку, чем вызвала суровое покашливание отца. Вот черт!

Медленная мелодия постепенно обрела ритм, и в нужный момент я начала танцевать. Теперь для меня не существовало ничего, кроме музыки, сцены и зрителя, чей взгляд я чувствовала каждой клеточкой тела.

Движение бедрами раз, два, три, поворот. Нога вверх. Шпагат. Прыжок. Сальто. Снова прыжок, и я на канате. Получилось удачно, и я взглянула на Арсения. Он смотрел как завороженный, что придавало сил танцевать еще лучше.

Вновь сальто. И шпагат.

Я практически закончила свой номер, но вдруг по залу разнесся шепот, и люди засуетились. Со сцены я не могла ничего увидеть, но поняла – произошло что-то нехорошее. И тут раздался оглушительный женский крик, и все ринулись к балкону и окнам.

Мое выступление уже никого не интересовало, и я, движимая любопытством, хотела спрыгнуть со сцены, но угодила прямо в руки Арсения.

– Вы босиком, – опуская меня на пол, но продолжая держать в объятиях, сказал профессор. – Вам бы обуться, но любознательность покоя не даст, если не посмотрите, что стряслось?

– Арсений Витальевич, что-то случилось.

– Без вас понял, – грубо буркнул он, отпустил меня и быстро направился к балкону.

Когда я подбежала к окну и высунулась, то обнаружила на ступенях главного входа Петю Авилова. Он лежал в неестественной позе: нога сильно согнута, а голова под непонятным углом развернута к спине. По светлому мрамору расползалось кровавое пятно.

Университетский доктор склонился над парнем, пытаясь нащупать пульс.

– Он мертв, – громко объявил Михаил Романович.