Когда остановилиь на ночлег в деревне и Ефрем, помолившись перед своим образом, заснул, Кузьма украл церковные деньги и пировал на них в трактире. Он был готов к тому, что Ефрем побьет его, силой станет отбирать оставшиеся деньги или хитростью, поведет его к старосте составлять протокол или к мировому судье подавать прошение. Ему не привыкать быть битому или сидеть в тюрьме. Он бы тогда мог считать себя обиженным, несчастным. Если бы Ефрем поступил «по-человечески», он бы успокоился. Он сам закричал высоким, визжащим голосом, размахнулся и ударил кулаком Ефрема, когда тот, обнаружив пропажу, подступил к нему с вопросами.

Но Ефрем поступил совсем не так, как ожидал никчемный Кузьма.

– Глупый ты человек, несообразный! Нешто ты меня обидел? Ты Бога обидел!

Ефрем только встряхнул головой, не сказав ни слова, стал обуваться. Все более возбуждаясь, Кузьма продолжал кричать, называть Ефрема жуликом, грозил судом, требовал обыскать его.

– Ты не брал, ну и молчи, – покойно отвечал Ефрем.-Ежели не брал, зачем же мне… тебя обыскивать? Не брал, ну и ладно… Кричать нечего, не перекричишь Бога-то… Нас нечего судить. Не мои деньги, божьи… Ужо Бог рассудит.

И почему-то Кузьма все шел поодаль за телегой, то молча, то снова начинал кричать о суде и мировом, а потом уже стал и просить, говорить, что пошутил, и добровольно отдавать остатки денег. Он ждал, что Ефрем тут удивится и поразится его поступку, с жадностью кинется к деньгам. Но тот не удивился и не обрадовался, а как будто ждал этого, взял деньги и сунул их в карман. На просьбу Кузьмы не серчать вновь ответил:

– Что мне серчать? Деньги божьи… Не меня ты обидел, а Царицу Небесную… Мне-то что? Хоть все возьми да пропей… Целковый ли, копейку ли. Для Бога все единственно. Один ответ.

Кузьма уже просил простить Христа ради.

– Э, пристал! – сказал раздраженно Ефрем.-Говорю тебе: не мои деньги! Проси у Бога, чтобы простил, а мое дело сторона!

Кузьма поглядел на образ, на небо, на деревья, как бы ища Бога, и выражение ужаса перекосило его лицо Под влиянием лесной тишины, суровых красок образа и бесстрастия Ефрема, в которых было мало обыденного и человеческого, он почувствовал себя одиноким, беспомощным, брошенным на произвол страшного гневного Бога. Он повалился в ноги Ефрему. В ужасе бормотал несвязные слова, стучал лбом о землю, хватал старика за ноги и плакал громко, как ребенок. Так что, наконец, и Ефрем почувствовал страх и жалость к вору и объяснял ему, как загладить грех: покаяться попу, наложить на себя эпитимью, собрать и выслать в Малиновцы украденные и пропитые деньги и в предбудущее время вести себя тихо, честно, трезво, по-христиански.

Покаяние Кузьмы длилось недолго. Он успокоился, забыл свое горе, болтал, хвастал, лгал, а когда телега остановилась в деревне, пошел в кабак, и выезжавшему снова в путь Ефрему быо слышно, как он бранился там, хвастал, стучал по прилавку и как смеялись над ним пьяные мужики. В кабаке началась драка, и Куьма звонким голосом грозил кому-то и кричал, что пошлет за урядником.

Страх перед божьим наказанием еще не покаяние. Кузьме далеко от принятия в душу Закона Божьего, он мелок, пуст и тщеславен. Но если каждый человек будет подвигать землю в сторону добра, нестяжательства, справедливости, пусть медленно, не одним взмахом, не революционно, а собственной жизнью и собственным примером, то число добра может увеличиться неизмеримо. Чехов писал: «Если каждый человек на своем клочке земли сделает то, что он может сделать, как прекрасна будет земля наша».

Ефрем, человек, посланный миром, сумел же хоть на миг поставить Кузьму перед судом совести, и суд этот оказался действеннее всякого другого суда. Этот рассказ и о холуйском отношении к религии. Не стыдно быть рабом Божьим, добровольно принимая заповеди христианства и следуя им в своей жизни. Стыдно быть холуем, действующим только под страхом наказания. Вор – тот же лакей перед господом богом. Вор неизменно вызывает брезгливость, в каком бы ранге он не был: мелкий жулик, как Кузьма, или государственный чиновник, политический деятель. Вору ничего не дорого и не свято. Честно и трудно работать он не хочет, взваливая эту обязаннось на других, а изображать порядочного человека любит и хочет уважения, доказывая, какой он храбрый, ловкий, умный, а другие —простаки и не воруют только из страха наказания.

Летом 1904 года всю Россию облетела весть: в ночь на 29 июня из собора Казанского девичьего монастыря похищена чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Грабители, и раньше промышлявшие хищением церковного имущества, польстились на драгоценный оклад и вынесли святыню из монастыря. Воров арестовали. На суде они показывали, что их привлекали только драгоценные камни, золото и жемчуг риз, сами же иконы они рубили на куски и сжигали. Случилось ли то же самое и с Казанской?

Но главарь шайки, некий Варфоломей Стоян, не признавался в уничтожении иконы; ничего не могли подтвердить и соучастники. Особенно странные для следователей вещи говорила десятилетняя Евгения, дочь сожительницы Стояна. То она утверждала, что икона сожжена, то, в другой раз, что она, Евгения, не дала Стояну порубить ее и спрятала в печи, то, наконец, что икону продали неким «старообрядцам с Рогожского». Потеряв надежду отличить в ее словах правду от выдумок, следователи пришли к скорбному заключению: грабители уничтожили икону. Однако люди, не веря, что чудотворный образ уничтожен, говорили, что сожжена была копия. Эту версию поддерживают и некоторые исследователи.

Низости воров-святотатцев противопоставим пример величия человеческого духа, также подтвержденный документами, хранящимися в архиве. Зимой 1942 года к И.В.Сталину и представителям русской православной церкви с письмом и телеграммами обращается митрополит Илия из Антиохии, который горячо, всем сердцем молился о спасении страны Российской у себя в Антиохии перед иконой Казанской Божией Матери. Владыка спустился в каменное подземелье, куда не доносился ни один звук с земли, где не было ничего – лишь каменный пол и стены. Стоя на коленях перед иконой с горящей лампадой, Илия молился без сна, еды и пития трое суток, прося Заступницу открыть, чем можно помочь России. Через трое суток бдения потолок келии растворился и воссиял столп огненный, в котором явилась сама Матерь Божия.

С тем, что ему было явлено, Илия обратился в Россию, он просил, чтобы открыли все закрытые по стране храмы, монастыри, другие духовные заведения, выпустили из тюрем и возвратили к богослужению в храмах священство, отслужили молебны перед иконами Богоматери в местах боев и обнесли иконы крестным ходом в осажденных городах.

Положение России зимой 1942 года было настолько катастрофическим, что Сталин, цепляясь за последнюю надежду, вынужден был услышать воззвание митрополита Илии и выполнить то, о чем в нем говорилось. В частности в осажденном Ленинграде Казанскую икону вынесли из собора, чтобы пройти по городу крестным ходом. Немцы уже стояли на трамвайных путях, и на фронт ездили на трамвае. Но дальше они не прошли. Этот акт, несомненно, прибавил людям мужества. Укрепил волю к победе.

В октябре 1947 года митрополит Илия был приглашен в Москву, ему был подарен список с иконы Казанской Божией Матери, крест и панагия. Самые искусные ювелиры сработали эти дары и украсили их драгоценными камнями, добытыми во всех областях страны, таким образом вся держава приняла участие в изготовлении этих подарков. Тогда же правительство наградило митрополита Илию Сталинской премией за помощь России во время войны. От премии Владыка отказался, сказав, что монаху деньги не положены. Напротив, он сам передал нашей стране крупную сумму денег – на детей, которые остались без отца и без матери.

Действие рассказа Чехова «Панихида» происходит в церкви Одигитриевской Божией Матери, что в селе Верхних Запрудах. Окончилась обедня. Отец Григорий, еще не снимавший облачения, зовет к себе одного из прихожан. Лавочник Андрей Андреевич – верхнезапрудский интеллигент и старожил. Его бритое, жирное и бугристое от когда-то бывших прыщей лицо выражает два противоположных чувства: смирение перед неисповедимыми судьбами и тупое, безграничное высокомерие перед мимо проходящими чуйками и пестрыми платками. Он одет франтом: в суконное пальто с желтыми костяными пуговицами, синие брюки навыпуск и солидные калоши, те самые громадные, неуклюжие калоши, которые бывают на ногах только у людей положительных, рассудительных и религиозно убежденных. Его заплывшие, ленивые глаза обращены на иконостас. Он видит давно уже знакомые лики святых, сторожа Матвея, тушащего свечи, потемневшие ставники, потертый ковер. Дьячка, несущего просфору… все это давно уже видано и перевидано, как свои пять пальцев…

Внешнее благочестие и внутренняя глухота, самодовольство, высокомерное презрение к окружающим. Не это ли помешало ему понять, поддержать единственного родного человека, свою дочь, известную актрису, незадолго до смерти приезжавшую к нему. Он учил ее в детстве молитвам и священной истории, он и тогда еще слыл за знатока уставов и священного писания, а она стала актрисой – по его мнению, блудницей, и ему жутко было гулять среди бела дня с дочкой актрисой. А что еще скажут1 Он и в поминальной записке написал: «За упокой рабы божией блудницы Марии». И, заказав панихиду, все в мыслях так ее называет.

– Какие чудные у вас места! – восхищалась она гуляя. – что за овраги и болота! Боже, как хороша моя родина! И она заплакала. «Эти места только место занимают… -думал Андрей Андреевич, тупо глядя на овраги и не понимая восторга дочери.– От них корысти, как от козла молока». А она плакала, плакала и жадно дышала всей грудью, словно чувствовала, что ей недолго осталось еще дышать… Нет благочестия там, где нет доброты, желания понять, постоянного душевного горения. Бедная душа – заключает Чехов. «Из кадила струится синеватый дымок и купается в широком косом луче, пересекающем мрачную, безжизненную пустоту церкви. И кажется, вместе с дымом носится в луче душа самой усопшей. Струйки дыма, похожие на кудри ребенка, кружатся, несутся вверх к окну и словно сторонятся уныния и скорби, которыми полна эта бедная душа». И нам видится, как с печалью и укором смотрит на эту бедную душу Одигитрия, так умеющая понимать, прощать и помогать.

Вся в тумане, в дремоте околица,
Только с краю светок от окон.
То тайком моя матушка молится
И кладет за поклоном поклон…

Это стихи крестьянского поэта Сергея Клычкова (1889—1937) из сборника «Дубравна», вышедшего в 1918 году. А Троеручица – икона Божьей Матери, особо почитаемая в крестьянстве. Богородица Одигитрия изображается на иконе с тремя руками. Тому есть объяснение. В Византии в годы гонения на христианство проповедник веры и просветитель Иоанн Дамаскин злыми наветами был объявлен предателем и подвергнут наказанию: ему отрубили руку, чтобы не писал больше. Иоанн затворился у себя, соединил расчлененные места руки и горячо молился Богородице. Рука чудесно исцелилась. Удалившись в монастырь, где он создал глубоконравственные труды по духовной философии, священнописанию, Дамаскин взял с собой икону, перед которой произошло исцеление. Он заказал выковать серебряную руку и поместил ее внизу иконы как напоминание о милости Богоматери. Возникла традиция на списках с иконы изображать также эту серебряную руку как память потомкам о силе иконы, благодеяниях Богородицы, могуществе веры.

В России, где была известна подоплека такого изображения, тем не менее сложилось свое толкование, которое передавалось из уст в уста. Одному святому была оказана великая честь, Бог еще при жизни показал ему рай со всеми святыми. Лишь Богородицы там не было, Она странствовала по земле в облике простой женщины, помогала страдающим, защищала слабых, врачевала болящих травами. Богородица выровняла холмы и горы на Святой Руси, чтоб удобнее было пахать. Неустанная Труженица, Она помогает людям не двумя, а тремя руками (в славянской мифологии три означает множество). В Поволжье можно услышать и такую легенду: тонул в Волге мальчик; неожиданно над рекой показалась Богородица с Младенцем; руки Ее были заняты, но по молитве выросла третья, которой она выхватила мальчика из воды и спасла. Сравнивая иконы Троеручицы, мы заметим, что на одних изображается серебряная рука Иоанна Дамаскина, на других – самой Богородицы, Великой Труженицы, которая постоянно, многими руками помогает тем, кто трудится и кто оказался в беде. Для верующего это и действенный пример и нравственный закон. Русский рай изображается в народных духовных стихах как сад, где стоит узорчатый терем Матери, вокруг цветут цветы, которые она поливает; мирно воркуют голуби, она кормит их золотой пшеницей. Так рисует рай, следуя этой традиции, С. Есенин в стихотворении «Микола»

Кроют зори райский терем,
У окошка Божья Мать
Голубей сзывает к дверям
Рожь зернистую клевать:
«Клюйте, ангельские птицы,
Колос – жизненный полет».
Ароматней медуницы
Пахнет жней веселых пот (1,82)

Соответственно ад – отсутствие этого. Конечно, и адское пекло, и геенна огненная. Но не убоялась горячо верующая Катерина в «Грозе» А.Н.Островского этой геенны. Страшнее адского огня оказалась утрата мира, любви, материнства.

Божья Матерь Утоли Мои Печали
Перед гробом шла, светла, тиха.
А за гробом в траурной вуали
Шла невеста, провожая жениха…

(А. Блок «За гробом» —
т.1, с.288)

Божья Матерь приемлет всяческую скорбь и утоляет печаль. Икона с надписью «Утоли моя печали» была привезена в Москву казаками при царе Михаиле Федоровиче (1613—1645). Она пребывала в безвестности, пока одной женщине знатного происхождения, умирающей от изнурительной болезни, не явилась во сне Божья Матерь со словами: «Вели себя везти в Москву. Там, на Пупышеве, в храме Святого Николая, есть образ Богоматери с надписью: „Утоли моя печали“, молись пред ним и получишь исцеление». Образ был найден не в церкви, а на колокольне среди обветшавших и запыленных икон. Увидев его, больная воскликнула: «Она! Она!»

Надпись, которая дала название иконе, как полагают, взята из акафиста Пресвятой Богородице, каждая часть которого заканчивается словами: «Радуйся, Радость наша, избавь нас от всякого зла и утоли наши печали». Есть еще личная молитва, где звучит: «…Пречистая Дева Госпожа Богородица, утешение мое! Не гнушайся меня, скверного, в дерзновенном молении недостойных уст моих, и молю: угаси мой пламень греховный и ороси покаянием, иссохшее сердце мое от мрака греховного очисти, ум от лукавых помыслов, душевные и телесные язвы исцели, облегчи, Владычица, болезнь, утишь бурю злых нападений, Пречистая, отыми бремя грехов моих, Преблагая, и утоли печали мои, сокрушающие сердце…»

Богородица изображена в три четверти, подперши левой рукою голову, правой поддерживает Сына. Он в багрянице, на светлой накидке с вьющимися краями, в руках развернутый свиток завета. Кажется, что Сын читает Матери строки своего учения о царстве мира и любви, желая утолить Ее печали. А Она сосредоточенно слушает, радуясь ему и скорбя в предвиденьи того тернистого пути, каким это учение будет достигать сердец людей. Одновременно лик Богоматери обращен к молящемуся: скорблю вместе с тобой, печалюсь с тобой и даю надежду на утешение.

К непогодам хмурой дали
Бурный вал мой челн примчал.
Утоли мои печали,
В голубой введи причал.

Стихотворение Дм. Семеновского построено так, что его можно воспринимать как элегию, моление к Богоматери и обращение к самой иконе, описание настроения и чувства, которые являются перед этой иконой.

В «прескверном настроении» с головой, набитой «высшими соображениями о вырождении искусства, о растущем противоречии его с современностью и о скором конце» выезжает в село Кожухи, чтобы отыскать старинную церковь с фресками ХУ века, герой рассказа А.Н.Толстого «Утоли мои печали». Он сотрудник хорошего журнала, занимается стариной, церковной живописью: «если бы не эти остатки красоты, то хоть беги из России – страны варварской, темной и унылой». Садится в вагон очень озабоченным. Раздражен телеграфными столбами, будками, стрелочниками, толпой на маленьких станциях, похрапывающим соседом, унылой дамой с кульками и подслеповатой собачонкой. С соседями не разговаривает; входя в буфет, толкается и морщится «от фраз, от запахов, от самого вида обывательских физиономий».

«Я люблю искусство с отчаянием, как любят, должно быть, эскимосы скупое свое солнце, – думает о себе. – После зимы, насыщенной беседами, борьбой кружков, затесаться в толпу, которая не помнит ни строчки Пушкина и пожирает пирожки – тяжко!»

В таком скверном настроении он приезжает в село Кожухи. И здесь, возле облупленной шатровой церковки «Утоли моя печали» с пятью синими луковками, которая стоит за селом на лугу; нет кругом нее ни ограды, ни построек, только несколько высоких берез, могильные холмики, да лежащие пестрые коровы, да мальчишка с задранными коленками на бугре, разворачивается все действие рассказа, происходит преображение, печаль претворяется в радость, и все освещается новым светом, возникают те чувства, которые испытываешь перед иконой «Утоли моя печали».

Матерь Божия – Матерь Человеческая. Икона «Утоли моя печали», некогда принесенная донскими казаками в Москву, становится лейтмотивным образом в повести о судьбе простой русской женщины «Матерь Человеческая» (1969), написанной руским советским писателем В. А. Закруткиным (1908—1984), который жил и писал в станице Кочетовской на Дону, в творчестве которого ощутимы шолоховские традиции.

Названия икон Богоматери – чудо поэзии русской души: «Неувядаемый цвет», «Благоуханный цвет», «Сладкое лобзание», «Обрадованное небо», «Умягчение злых сердец», «Споручница грешных», «Взыскание погибших», «Всех скорбящих радость», «Живоносный источник», «Неупиваемая чаша», «Отрадо и утешение», «Спорительница хлебов», «Целительница», «Утоли моя печали»…

Над высью пламенной Синая
Любить туман Ее лучей,
Молиться Ей, Ее не зная,
Тем безнадежно горячей.
(Иннокентий Анненский, с.25)

Стихотворение И. Анненского, в «мерцающем» образе которого так явна связь: Душа – Поэзия Мария, – называется «Поэзия». Разве и сама поэзия с ее обращенностью к чувствам, переживаним, настроениям не есть моление о душе? Целью художеств – литературы, музыки, живописи… – является не только отражение мира, подражание натуре, но стремление постигнуть душу мира, тот беспокойный, мятущийся, изменчивый, но вечно единый животворящий дух, что объединяет все в мироздании, что смотрит на нас с иконы Богоматери.

«Над высью пламенной Синая» – образ Неопалимой Купины. На горе Синай, где «при наступлении утра были громы и молнии, и густое облако над горою, и трубный звук весьма сильный», она «вся дымилась» (Исход, 19, 16—18) Моисей составлял десять заповедей Ветхого завета. Еще раньше святой боговидец и пророк Моисей пас овец и провел стада далеко в пустыню к горе Хорив. Там он поражен необычным явлением – терновый куст перед ним был объят пламенем, но не сгорал. Для человека, изучающего растения пустыни, как и в дымящейся горе Синай, где современный вулканолог увидит явные признаки вулканизации, в горящем белым пламенем и не сгорающем кусте терновника нет ничего странного: терновник выделяет эфирные масла, которые при соприкосновении с воздухом загораются, но пламя слишком легкое, чтобы опалить растение.

Моисей видел такое явление впервые и был поражен. Огонь, который горит, но не опаляет! Не тот ли это огонь, которым зажжены вся жизнь и разум, тот божественный святой дух (дыхание, вдохновение), который все приводит в движение? Это было озарение и знамение. На полях иконы «Неопалимая Купина» изображен Моисей перед горящим неопалимым пламенем кустом, в котором икона Богоматери Знамения. Христианство, искавшее и находившее в Ветхом завете пророчества о Деве, родившей Мессию, принимает неопалимую купину как знак Богоматери, «огньБожества во чреве Своем неопально носившей».

На полях иконы изображаются и другие ветхозаветные прозрения и пророчества. Это видение праотцу Иессею, от корня которого произрастет Христос. А также видение пророка Иезекеиля, относящееся У1 веку до н.э., времени вавилонского пленения иудеев, настолько потрясающее и удивительное, что современные уфологи предполагают, не прилет ли космических пришельцев, не приземление ли инопланетного летательного аппарата, который он пытается описать в понятиях своего времени, стали источником его пророчества.

«И видел я, и вот, бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из середины его как бы свет пламени из средины огня». В облаке обрисовывались четыре исполинских существа; их сплетенные крылья поднимались над четырьмя ликами: человека, льва, тельца, орла, сотканными из пламени. Подобные молнии, они и на мгновение не оставались в покое, они неслись, совершая движения столь неуловимые, что пророк мог говорить о них, лишь прибегая к парадоксальным выражениям: «Когда они шли, то шли на четыре стороны».

И вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня и молния исходила из огня. Животные быстро двигались туда и сюда, как сверкает молния. Необъятные крылья трепетали, и шум их был подобен грохоту водопада. У ног вращались колеса, полные живых глаз. Над головами животных было подобие свода, как вид изумительного кристалла. И голос был со свода. А над сводом – подобие престола, по виду как бы из камня сапфира; над подобием престола – как бы подобие человека вверху на нем. (Иезекииль,1, 4—28).

Иезекииль назвал это явление «Славой Господней». Через двадцать лет оно повторилось ему уже во сне, где увидел себя вознесенным на высокую гору; «Слава Господня» через восточные ворота вошла в храм, который просматривался весь до малейшей черточки, только восточные ворота оставались закрыты; присутствие какой-то неведомой энергии ощущалось лишь в шуме, грохоте и голосе.

Может ли человеческий разум постигнуть первопричину вселенной, ее устройство, или человек вечно обречен сидеть перед закрытыми дверями этого храма, обретая видение как озарение без понимания смысла и цели его? Иезекииль изображен на иконе сидящим перед закрытыми дверями храма: «Сущий по Своей воле может приблизиться к смертному, открыть ему нечто о Себе, но за пределами этой полосы Откровения Он безмерен и непостижим для человека… Тут исчезают все антропоморфные (уподобленные человеку) лики Вечного, и рождается чувство священного ужаса, благоговения, смешанного со страхом».

Но есть еще ветхозаветное предание об Иакове, тоже изображенное на иконе: «И пришел на одно место, и остался там ночевать, потому что зашло солнце. И взял один из камней того места, и положил себе изголовьем, и лег на том месте. И увидел во сне: вот лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней.

И вот, Господь стоит на ней и говорит: Землю, на которой ты лежишь, Я дам тебе и потомству твоему. И будет потомство твое, как песок земной; и распространишься к морю, и к востоку, и к северу, и к полудню; и благословятся в тебе и в семени твоем все племена земные» (Бытие, 28, 11—14). Значит, нет непроходимой бездны между землей и небом? Значит, есть между ними связь. И человечество неустанно восходит по этой лестнице, познавая мир в откровениях, знамениях, озарениях; проверяя смутные сны, догадки, гипотезы наукой, опытом, экспериментом; передавая свой опыт от поколения к поколению, как Ветхий завет передает свои прорицания Новому завету.

Сама икона «Неопалимая Купина» представляет собою картину мироздания, как она является в свете сказанного выше. В центре – образ Богоматери Одигитрии, лествица в Ее руке символ духовного восхождения и знак связи между землей и небом, которая воплощается в Богородице. Образ находится в круге, зеленый цвет которого символизирует физический мир. За ним лазурный ромб с вытянутыми, как языки пламени, углами – ближайший к нам мир, где творятся стихийные силы природы: ветер, дождь, буря, мороз.., из-под ромба, как языки пламени, вырываются огненные треугольники – в них символы человеческого духа, знаки евангелистов, упоминаемые в «Откровении Иоанна Богослова: человек, лев, телец, орел (Матфей, Марк, Лука, Иоанн).

Все вместе образует восьмиугольную звезду, напоминает нам о «Славе Господней» по Иезекиилю и неопалимой купине: красный цвет – образ пламени; зеленый с лазоревым – таинственный куст. Ромб и треугольники наложены на округлые цветные облака, образующие овал. В них – ангелы, с атрибутами, олицетворяющими славу и силу Божию: благочестие, разум, очищение, страх, премудрость. Все силы изображены невидимыми, т.е. переданы при помощи того же цвета, что и фон, но в другой тональности.

Новый завет принимает неопалимую купину как символ Богоматери, Ее душевного горения, девственной чистоты, неустанного поиска истины, высшего знания. В такой трактовке религия не противоречит разуму, просвещению, науке. Она сама является наукой, разумом, просвещением, включая в себя плоды философии, искусства в различных его видах, всех видов деятельности человека, которые ведут к справедливости, добру, единению, духовному росту. Антонимом религии является мракобесие, фанатизм, мистика и косность (хотя она вся кажется построенной на догматах).

Религия включает в себя мистический опыт человечества: откровения, прозрения, предвиденье, интуитивное постижение, которое нередко предшествует разумному объяснению. Но на мистике религия не останавливается, также как на магии. А. Блок, размышляя о мистике и религии, пишет: «Они не имеют общего между собой. Хотя мистика может стать одним из путей к религии. Мистика – богема души, религия – стояние на страже. Религия есть то (о том), что будет, мистика – что было и есть. Мистическую тему часто склонны принимать за религиозную. Какая в этом неправда и какая богатая почва для обмеления! Ибо сильная душа пройдет насквозь и не обмелеет в ней, так как не убоится з д р а в о г о с м ы с л а. А слабая душа, вечно противящаяся «здравому смыслу» (во имя нездорового смысла), потеряет и то, что имела.

Мистика проявляется наиболее в экстазе. Религия чужда экстаза, она есть союз с людьми против мира как косности: все, что в мире откроется как не косное – сейчас же становится предметом религии. Крайний вывод религии – полнота, мистики – косность и пустота. Краеугольный камень религии – Бог, мистики – тайна.»

Это пишет поэт, первый сборник которого «Стихи о Прекрасной Даме» полон мистических туманов. Блок воспринял мистическое философское учение Вл Соловьева о Вечной Женственности как очень близкое себе, и стихи Вл. Соловьева, которые он цитирует, часто почти неотличимы от тех, которые он сам написал, еще не будучи знаком с философскими построениями Соловьева и его поэзией.. Потому и воспринял так активно, что сам для себя уже открыл это, независимо от автора. Но на мистике не остановился; едко высмеял косность мистиков в «Балаганчике».

Странных и новых ищу на страницах
Старых испытанных книг,
Грежу о белых исчезнувших птицах,
Чую оторванный миг.

4 апреля 1902 г.

За стихами о Прекрасной Даме следует названный по имени иконы сборник «Нечаянная радость». Человеку, запутавшемуся в своем пути, грехах и беззакониях, дана не чаянная радость озарения, надежды, понимания – так можно представить идею этой иконы. «Нечаянная Радость – это мой образ грядущего мира,» – пишет Блок в предисловии к сборнику в 1906 году. Здесь он определяет этапы духовного роста лирического героя своих стихов, путь души человека от «закрытой книги бытия, которая пленяет недоступностью, дразнит странным узором непонятных страниц, – к весенним маленьким мохнатым существам на лесных опушках, которые только умеют кричать зиме «прощай», кувыркаться и дразнить прохожих. Человек привязывается к ним – добродушным и бессловесным тварям – привязанностью молчаливой, ушедшей в себя души, для которой мир – балаган, позорище.

«Нечаянная Радость» – первые жгучие и горестные восторги – первые страницы книги бытия. Человек идет в мир городов, людские обители, к себе подобным. Путь этот неизбежен, хотя очень и очень непрост: с неумолимой логикой падает с глаз пелена, черты безумного уродства терзают прекрасное лицо, Единый Лик, который посещал в видениях над полями. В магическом вихре и свете являются страшные и прекрасные видения жизни. В буйном восторге душа поет славу новым чарам и новым разуверениям.

Готовая умереть, она чудесно возрождается, готовая к полету, срывается в пропасть – и плачет, и плачет на дне. Израненная – поет. Избитая – кричит. Истоптанная – возносится к прозрачной синеве. Человек проходит через страдание, через тихие песни отчаяния и покорности. И над миром, где всегда дует ветер, где ничего нельзя различить сквозь слезы, которыми он застилает глаза, – осень встает. Высокая и широкая. Раскидывается над топью болот и золотою короной лесов упирается в синее небо… Тогда понятно, как высоко небо, как широка земля, как глубоки моря и как свободна душа. Нечаянная Радость близка…

Блок записывает в дневнике 1907 года: «Светлая всегда со мною». И в августе 1914:

Разлетясь по всему небосклону,
Огнекрасная туча идет,
Я пишу в моей келье Мадонну,
Я пишу – моя дума растет…

Сложная символика «Неопалимой Купины», неисчерпаемая в своей глубине, привлекала многих художников слова. М. Волошин в 1919 году уподобил неопалимой купине Россию.

Кто ты, Россия? Мираж? Наваждение…
Была ли ты? Есть или нет?
Омут… стремнина… головокружение…
Бездна… безумие… бред…

Коктебель, 28 мая 1919г.

В быту икона «Неопалимой Купины» считается защитой от огня и оберегом в бою. Белое знамя России, белое движение ассоциируются с белым огнем купины, идеей мудрости и чистоты помыслов. Поэт Борис Бугаев берет себе псевдоним Андрей Белый, имея в виду эту символику.

Л. Н. Толстой в раннем произведении «Набег. Рассказ волонтера» пишет о капитане Хлопове: «Я только на Кавказе познакомился с капитаном, но еще в России знал его. Мать его, Марья Ивановна Хлопова, мелкопоместная помещица, живет в двух верстах от моего имения. Перед отъездом моим на Кавказ я был у нее: старушка очень обрадовалась, что я увижу ее Пашеньку (как она называла старого, седого капитана) и – живая грамота – могу рассказать ему про ее житье-бытье и передать посылочку. Накормив меня славным пирогом и полотками, Мария Ивановна вышла в свою спальню и возвратилась оттуда с черной, довольно большой ладанкой, к которой была пришита такая же шелковая ленточка.

Poprzedni 1 ...11 121314 15 Kolejny

Сказка русского лица. Икона Богоматери в русской литературе

Osoby, które czytają tę książkę, przeczytały również