Сказка русского лица. Икона Богоматери в русской литературе
TekstВ 1672 году на юго-западной башне Богоявленского Костромского монастыря была написана икона Смоленской Богоматери. В Костроме был сильный пожар, горел и монастырь, и особенно сильно та стена, где находилась икона, несмотря на это, ни сама икона, ни деревянный киот на ней не были повреждены.
В 1812 году из Смоленска увозили две чудотворные иконы: одну – древнейшую, а другую – список с нее, выполненный по одним сведениям в 1602 году, по другим – еще в 1456. Иконой, которая была прислана из Москвы по приказу Бориса Годунова, освящали знаменитую Смоленскую крепостную стену, построенную под руководством великого зодчего по имени Федор Конь. Будучи поставлена в Надвратной церкви у Днепра, она восприняла чудотворную силу древнего образа.
Икона Смоленской Божьей Матери из Надвратной церкви была взята артиллерийской ротою полковника Глухова и с тех пор оставалась при полках третьей пехотной дивизии П. Коновницына, которая во всех делах против неприятеля сохраняла ее в своих рядах.
С молитвой провожая древнейшую икону, священник Смоленского собора читал то место из евангелия от Луки, где Мария покидает свой дом и отправляется к Елизавете. Закончил он словами: «Пребыла же Мария с нею около трех месяцев и возвратилась в дом свой». Н. Рыленков описывает эту сцену в повести «На старой Смоленской дороге».
Какие клятвы давали себе воины при этой молитве, нам неизвестно. Какие клятвы давал главнокомандующий русских войск М. И. Кутузов при богослужении перед иконой накануне Бородинского сражения? У каждого человека в душе своя вера, свое понимание любви, добра и справедливости. Жизнь – муравейник человеческих воль, желаний, поступков. Но если воли, желания и поступки людей в какой-то момент направляются к одному, святому для всех, возникает чувство соборности, огромная сила, которую называют Божьей волей.
Эпизод моления русских войск накануне Бородинского сражения перед иконой Смоленской Божьей Матери, запечатленный Л. Н. Толстым в романе «Война и мир», очень небольшой по объему, воспринимается как ключевой и определяющий смысл всей эпопеи. Мы видим эту сцену глазами Пьера Безухова.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из-под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!..Иверскую!..
– Смоленскую Матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчими. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переместились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен.
Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом». Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Пьер, находившийся в толпе мужиков, замечает там знакомых и генерала с Георгием на шее, который стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, немец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения русского народа. Другой – стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя.
Пьер замечает, как устали дьячки, певшие сегодня уже двадцатый молебен. Но все внимание его поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и ополченцев, однообразно жадно смотревших на икону. И когда дьячки начинали петь: «Спаси от бед рабы твоя, Богородице», а священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по Бози к Тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Появляется Кутузов, объезжавший позиции, за ним Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться, Перед лицом неба никакие земные чины не властны и все могут быть выслушаны. И Кутузов сейчас часть народа, объединенного общей опасностью, верой и решимостью. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. Когда кончился молебен, подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю. Наконец, встал и с детски-наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли.
Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.
Через три месяца икона была возвращена в освобожденный Смоленск и поставлена на прежнее место. В сопроводительном письме генерал Коновницын писал: «…да водворится она на прежнем месте и прославляется в ней Русский Бог, чудесно карающий кичливого врага, нарушающего спокойствие народов».
Через год газета «Московские ведомости» сообщала: «Гробница Кутузова Смоленского в Санкт-Петербургском Казанском соборе осенена св. иконой Одигитрии – Смоленской Божией Матери, сопутствовавшей ему в великой войне против двадесяти язык. Эта святая путеводительница напоминает нам чудесное сближение евангельских слов с отечественными событиями и даже с самыми числами времени. Августа 6, когда русские войска уступили Смоленск напору неприятеля, чудотворная икона Одигитрии Смоленской Божией Матери была вынесена из собора; при этом священник заключил молебен словами евангелия от Луки: „Пребысть же Мариам с нею яко три месяцы и возвратися в дом свой“. Ровно через три месяца, 6 ноября того же года, лик Богоматери взят был из 3-ей пехотной дивизии и возвращен в ее смоленский дом» – «Московские ведомости», 1813, №26.
Воительница Одигитрия!
Ты воинство ведешь на бой,
И ратные – сильны Тобой,
На смерть готов из них любой,
Воительница Одигитрия!
Стихи М. Кузьмина в честь Одигитрии, а именно ему принадлежат эти строчки, не лишены патриотизма, но они риторичны, холодны и помпезны, похожи на барабанный бой, в который не вплетается пение никаких других инструментов. Воительница Одигитрия – может быть символ Византийской империи, но как далеко это от русской веры. Для русских – матушка, заступница, которую любят, жалеют, стремятся понять, оберегают в опасности, к которой возвращаются, идя в свой последний путь. 10 августа (28 июля ст. ст.) 1921 года на смоленском кладбище в Петрограде хоронили Александра Блока. Вл. Солоухин описывает: «Хоронили его в день Смоленской Божией Матери. Смоленское кладбище находится на Васильевском острове. Здесь церковь Смоленской Божией Матери. Кладбище зеленое, похожее на парк. Там любят гулять матери с детьми. На этом кладбище похоронена Блаженная Ксения, высокочтимая петербургская святая. На этом кладбище «групповая» могила петербургских священнослужителей, заживо закопанных большевиками в 1918- (или 19-м) году.– В. Солоухин «Похоронят, зароют глубоко». Некоторые соображения в связи с необъяснимой смертью Ал. Блока: Литературная Россия, 1992, 24 января, с.15. Стихотворение Анны Ахматовой называется «Памяти Блока. 28 июля 1921 г.»
А Смоленская нынче именинница,
Синий ладан над травою стелется,
И струится пенье панихидное,
Не печальное ныне, а светлое,
И приводят румяные вдовушки
На кладбище мальчиков и девочек
Поглядеть на могилы отцовские.
1921г.
Похороны не были ни пышными, ни многолюдными. Не слышалось ни громких речей, ни пламенных воззваний. Ничто не заглушало похоронного пения. Но отчего-то у нас ощущение, что вся Россия: север, Москва, Смоленск, Кострома, Святогорск, Новгородская Устюжня, Шуя… сошлись у этого гроба на именины Пресвятой Богородицы, встречающей своего сына.
Александра Блока по праву можно назвать Романом Сладкопевцем нашей литературы, сложившим самые нежные и глубокие песнопения в честь Великой Матери, Вечной женственности, Мировой души, Прекрасной Дамы. Дева из далекой стороны, Ее прибытие возвещают корабли, вернувшиеся на рейд. Заря, Купина, Вечно- Юная, Светлая. Искал и находил следы Ее присутствия во всем: в голосе девушки, поющей в церковном хоре о тех, « кто уже не придет назад»; в падшей женщине, которая за руку ведет ребенка, – свято материнство, в каком бы состоянии оно ни находилось.
Не странно ли. Что знали мы его?
Был скуп на похвалы, но чужд хулы и гнева,
И Пресвятая охраняла Дева
Прекрасного поэта своего, —
написала Анна Ахматова на экземпляре «Стихотворений» А. Блока в 1921 году. (Т 1,М.,1986г., с.318).
Икон созданных по типу Одигитрии, в России очень много. Ее по праву можно назвать страной Владычицы Одигитрии, как это сделал Н. Клюев в применении к горней России. Помимо списков с Божьей Матери Смоленской, есть Одигитрии, пришедшие совсем другими путями. У них другая, своя история, есть и отличия в деталях изображения.
На Иерусалимской иконе Божьей Матери, 400 лет пребывавшей в Софийском соборе Новгорода, перевезенной Иваном Грозным в Успенский собор Московского Кремля и во время нашествия французов похищенной, но сохранившейся во множестве списков, Младенец Иисус изображается справа, и жест Матери, положившей раскрытую руку на грудь, как бы говоря молящемуся: все, что я приношу тебе, приношу от души – приобретает новый смысл: не только от души – от сердца.
Из Персии, куда попали похищенные и выставленные на продажу национальные святыни Грузии при покорении страны персидским шахом Аббасом, привезена русским купцом Грузинская икона Богоматери; через Архангельскую епархию (Черногорский монастырь), прославившись там многими чудесами, попадает она в Москву для спасения города от моровой язвы. И становится чтимой, и с нее пишутся и распространяются иконы. В отличие от Смоленской, на Грузинской иконе Богоматери Христос изображен в свободной позе не благословляющего, а ведущего беседу Отрока. Вспоминаются сцены евангелия, где Отрок Христос, отстав от Иосифа и Марии, вел беседу с мудрецами в Иерусалимском храме.
На Тихвинской иконе, чудесно явившейся изумленным рыбакам Ладожского озера, когда она, окруженная сиянием, пролетала, покинув Византию, как сказал Византийский патриарх, «за гордость, братоненавидение и неправду народа» и избрав местом своего пребывания мирную обитель на реке Тихвинке, Богоматерь, не утрачивая черт кротости, милосердия и величия, изображается с какой-то необыкновенной решимостью и энергией во взоре. Все списки с иконы, а их не перечесть, Тихвинская очень почитаема, воспроизводят это, равно как и трогательную подробность в облике светлого Отрока Христа – повернутую к нам его босую пяточку.
Разные иконы Богоматери. В каждой из них есть своя тайна, открывающаяся взыскующему уму и наполненному сердцу. В каждую вложено иконописцем свое и национальное понимание мира, людей, религии, проступающее сквозь общий канон изображения. Но есть именно общее – идеал иконы: высокое достоинство, величие Женщины, Матери, отдающей свое Дитя миру, людям с заветом добра, любви, справедливости и оберегающей Его не железом, не мечами или танками, но иным мощным оружием, какое имеет только Мать – нежным, почти невесомым прикосновением рук с удлиненными трепетными пальцами; взором, матерински строгим и одновременно кротким, который в пламени лампад и свечей становится то печальным, задумчивым, то укоряющим, то скорбным, то чуть тронутым улыбкой и сквозь нее при всей строгости светят доброта и всепрощение. Идеал поклонения, в котором каждый мог видеть свою мать, жену, невесту. Если мы до сих пор говорили о том, что Москва по праву столицы, часто и по праву сильного забирала из других мест их святыни, как Владимирскую – из Владимира, Иерусалимскую – из Новгорода, Грузинскую – из Черногорского монастыря, Смоленскую – из Смоленска и т. д., то икона Иверской Божьей Матери по-настоящему московская святыня. Коренная москвичка Марина Цветаева в цикле «Стихи о Москве» неоднократно возвращается к ее образу, «золотому ларчику» Москвы, ее «червонному Иверскому сердцу». Поставленная в часовне со звездным куполом у входа на Красную площадь возле Неглинных (Воскресенских) ворот Китай-города, она открывала Пятисоборный круг, площадь в Кремле с пятью соборами, где пребывали иконы – национальные святыни России. В Кремле находилась и церковь в честь иконы «Нечаянная Радость», которая после долгого покаянного плача даровала юноше, погрязшему в грехах, нечаянную радость прощения и оставления грехов, раскрыв ему бездну его падения. Зимой 1915—1916 г. юная Цветаева «от лица Москвы» читала Петербургу на литературном вечере свои стихи.
Из рук моих – нерукотворный град
Прими, мой странный, мой прекрасный брат.
По церковке – все сорок сороков
И реющих над ними голубков.
Марина Цветаева Избранные сочинения
Том 1 – М-Спб, 1999, с.84.
«Часовню звездную – приют от зол – где вытертый от поцелуев – пол» посещали не только москвичи, но все приезжающие в столицу. Здесь всегда находился народ. Приходили просить об излечении телесных недугов перед иконой Пантелеймона Целителя; об излечении души с благодарностью и покаянием – перед Иверской. Странники, богомольцы, нищие, бездомные, скорбящие и радующиеся со всей страны. В руках Пантелеймона Целителя – золотой ларчик с целебными снадобьями; как золотой целительный ларчик горит Иверская.
М. К. Морозова (1873—1958) из семьи знаменитых московских меценатов в своих мемуарах пишет: «Мама, хотя и была католичкой, тяготела к православию. Но менять веру считала недостойным. Особенно почитала она чудотворную икону Иверской Богоматери. Она часто ездила в Иверскую часовню и брала нас с собой помолиться. Это было удивительное место – эта часовня! Крошечная, совсем простенькая, даже невзрачная, она как-то прижалась в простенке между двух ворот, грязноватая, с ярко-синей крышей, с золочеными ангелами и крестом на ней. Сюда целые дни и ночи стекался народ со всех концов Москвы и России. Кого-кого там не было: и странники в лаптях, с котомками на спине, и крестьяне, и нищие, и дамы, и простые женщины, военные и штатские, богатые и бедно одетые – все шли сюда. Стоя там, можно было видеть умиленные лица и глаза, полные слез. Столько горя, мольбы и надежды было в этих глазах, устремленных на темный лик иконы! Мне тогда казалось, что икона, мерцающая в полумраке и освещенная сотнями восковых свечей, сама смотрела с умилением и жалостью на эту бесконечную вереницу людей, склоняющихся перед нею» (М. К. Морозова «Мои воспоминания» – «Наше наследие», 1991, У1, с. 91—92).
За неделю до Пасхи в Вербную субботу и воскресенье на Красной площади возле Иверской около стен Кремля устраивался вербный базар. Вся площадь покрывалась палатками с массой живописных кустарных игрушек. Ярких бумажных цветов, красных шаров, вербы Разных сластей, леденцов и пряников. Кругом стоял невообразимый шум огромной толпы, писк разных свистулек и дудочек. Детям всегда давали немного денег, чтобы они могли купить себе, что хотели.
Иван Шмелев, как и Цветаева, коренной москвич, житель купеческого Замоскворечья, в рассказе «Весенний ветер» описывает вербу у Иверской глазами влюбленного гимназиста, пятиклассника Феди. Весенний ветер, тугой, сыровато-теплый; весна засматривает в глаза разрумяненными «жаворонками» и белыми колпачками пасох, в бумажных розанах, кивает с телеги веселой вербой – красноватыми прутьями и серенькими вербешками, золотится крестами в небе, кричит в голосах разносчиков. Все уже полно предощущением Светлого Христова Воскресения. Федя идет мимо Иверской в ворота. Его оглушает и гоготом, и писком, и щелканьем, и треском, и свистом, и ревом, – всем миллионным гулом – народной Вербы. А под самой стеной Кремля – вербы. Они в возках. Держатся под стеною неслышно, не путаются в торге. Красноватые заросли в серых мушках, тянутся, что кусты на пойме. Сидят мужики в кустах. Лошадиные головы кротко дремлют. Стена за ними, под нею снег… Несет холодком с полей. Сколько веков – над ними, за ними, – дремлют! Мужики в охабнях – в полушубках, с широкими откидными воротами, в дремучих шапках, – исконная Россия.
И здесь, у вербы, ровно в четыре часа по Спасской башне ждет он встречи с девочкой, в которую влюблен. И они гуляют, и покупают друг другу всякие милые пустяки. и уславливаются о новой встрече. Ловят глаза друг друга и говорят глазами: какое счастье! Верба у Иверской. (Начало века Москва начала ХХ столетия в произведениях русских писателей – М., Московский рабочий, 1988,с. 470—482).
Замечательно, что Московская Иверская икона, быть может, единственная в мире святыня, которая никогда не бывала заперта, никогда не оставалась без присутствия людей. Казалось бы ночью, особенно в зимнее время, народа могло не быть у Иверской часовни. А между тем на чугунном помосте лестницы и вокруг стоял и ходил народ. В Москве сохранялся обычай, что люди, ищущие особого предстательства Богоматери, дают обет – известное количество раз, например, 3, 7, 12, сходить ночью на богомолье к Иверской.
Иверская, которая так интимно вошла в жизнь и быт Москвы, оберегала от соблазнов большого города, нечистоты, разврата, мгновенно вспыхнувшей похоти, за которой могла стоять сломанная жизнь и годы раскаяния. Чистота девичества охранялась свечой Иверской, горящей днем и ночью.
Мимо ночных башен
Площади нас мчат.
Ох, как в ночи страшен
Рев молодых солдат!
Не было – как хочу.
31 марта 1916 (Т.1, с. 85)
В стихотворении Цветаевой речь идет не о ханжестве («мой рот разгарчив, даром, что свят – вид»), напротив, оно все открыто и дерзко в своей откровенности. Речь идет о естественном человеческом желании любить, но и сохранить чистоту своей любви от вожделения и озорства.
На улицах Москвы днем и ночью часто можно было встретить огромную карету, везущую икону Иверской Божьей Матери по домам. Карету везли шесть лошадей с мальчиком-форейтором, сидящим верхом на одной из первых лошадей. Кучер и форейтор были в темно-синих кафтанах, без шапок, зимой голова и уши их были повязаны платком от мороза. Записываться о дне и часе приезда надо было заранее. Готовились к приезду Матушки Заступницы очень тщательно. Убирался и дом, и двор, затилались белые скатерти, готовили место для иконы, украшая его. Приносили из близлежащей церкви иконы Спасителя и Николая Угодника для сопровождения Иверской. Собирался народ из соседних домов. Подъезжала карета. Тяжелую икону принимали на руки, на чистое полотенце, и с молитвой несли в дом, где начинался молебен.
Иван Шмелев в книге «Лето Господне» (глава «Царица Небесная») рассказывает о всех этих приготовлениях, о том, как Царицу Небесную привезли в их дом в четыре или в пять утра, на зорьке, как шла Она в дом над всеми, склоненная над Младенцем: «Под ней пылают пуки свечей, голубоватыми облачками клубится ладан, и кажется мне, что Она вся – на воздухе. Никнут над Нею березы золотыми сердечками, голубое за ними небо… Вся Она – свет, и все изменилось с Нею, и стало храмом» (И.С.Шмелев Лето Господне Богомолье Статьи о Москве – М., Московский рабочий, 1990, с.88). Мир божий – храм, и как же надо любить и украшать его своими делами. Свят дом, свята семья, свят труд. И двор, и постройки, и домашняя живность – все освящено присутствием Владычицы, и от этого хочется чистоты, добра всему на земле. Так можно понять смысл этого обряда.
«Она наклоняется к народу… Она идет… и тихо обходит Она весь двор, все его закоулки и уголки, все переходы и навесы, лесные склады… Идет к конюшням… За решеткой денников постукивают копыты, смотрят из темноты пугливо лошади, поблескивая глазом… Она вошла. Ей поклонились лошади, и Она освятила их… Корова склонила голову… Несут по рабочим спальням… Вносят и в наши комнаты…» (с.89).
Ревнитель старого благочестия, Иван Шмелев в статье «Душа Москвы» говорит о том, какое влияние на русское купечество оказывало это благочестие, не понятое поверхностно, но принятое как основа жизни. Свидетельство этого Третьяковская галерея, множество московских клиник, богадельни на многие десятки тысяч престарелых, многие детские приюты, убежища для вдов, сиротские дома, дома дешевых квартир для неимущих, ночлежные дома на 3—4 тысячи бездомных, родильные приюты, училища для глухонемых, множество школ и училищ разных направлений… Безвозмездно, во имя Бога, часто даже без называния имени по Слову: «пусть твоя левая рука не знает, что творит правая» (с.538—542)
Марина Цветаева с присущей ей экспрессией пишет об этой Москве:
Москва! – Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси – бездомный.
Мы все к тебе придем.
8 июля 1916. Казанская(1, с.87—88).
Иверская икона Богоматери прибыла в Россию благодаря радению патриарха Никона со святой горы Афон, где находились православные мужские монастыри. Над вратами одного из них, называемого Иверским (древнее название Грузии – Иверия), помещалась икона Богоматери, которую называли еще Вратарница. О появлении ее в монастыре существовало удивительное предание. Некогда она приплыла к Афону по морю, вся освещенная солнцем и сиянием и отдалась в руки старому монаху-грузину Гавриилу, который с молитвой пошел по воде навстречу ей. Через некоторое время на Афоне постригся в монахи человек, узнавший во Вратарнице икону своей матери, которая, спасаясь от иконоборцев, отдала святой образ морским волнам, сыну велела бежать, а сама погибла возле града Никеи.
Никона, который был родом с Волги, всегда необычайно волновало это предание. Став митрополитом Новгородским, он задумывает на Валдае, на одном из островов, устроить мужской монастырь, подобный афонскому. Будучи уже архимандритом московского Новоспасского монастыря, он отправил на афонскую гору искусных живописцев снять новую копию с древней Иверской иконы Богоматери и самый верный план Иверского афонского монастыря. С этой иконы, прибывшей в Москву в 1646 году, сделаны другие списки.
Став патриархом, Никон осуществляет свою мечту о строительстве монастыря на Валдае. «Я когда на Волге жил, – вспомнилось Никону, – глядя на большую волжскую воду, особенно на закате – там солнце огненным столбом через всю реку пылает, – много раз думал про Иверскую, как она, стоя на волнах, плыла по морю из Никей на Афон. Бескрайнее море, икона и столп света над ней. И как Гавриил-грузин идет по воде, чтобы принять икону. Много я о том думал. И вот, слава Богу, монастырь Иверский строим,» – так описан этот момент в романе Вл. Бахревского «Никон».
Тип Одигитрии представляет собой Казанская икона Божьей Матери, история которой сама по себе – грандиозная эпопея жизни русского народа. Отличительная особенность этой иконы – погрудное, а не поясное изображение Богоматери. Благословляющий Отрок Христос слева изображен прямостоящим, правой рукой Он благословляет, левая скрыта покровом..
Рассказ о Казанской иконе начинается с того, с чего обычно начинаются истории чудотворных икон – с чудесного ее обретения, необыкновенного нерукотворного явления перед людьми.
В конце июня 1579 года в Казани случился пожар, уничтоживший большую часть города. Шел 27-й год со времени покорения Казани русскими войсками, и татары относились к русским по-прежнему враждебно. Поскольку пожар истребил многие дома государевых стрельцов, церкви и первый в городе мужской монастырь, среди татар пошла молва о небесной каре на пришельцев-христиан. С терпением и покаянием жители начали отстраиваться заново.
В эти дни дочери стрельца десятилетней Матроне трижды снится сон об иконе Богоматери, скрытой на пожарище в земле возле дома Онучиных, откуда начался пожар. Вместе с матерью они начинают копать в этом месте и на глубине чуть больше двух локтей находят икону, завернутую в полуистлевшую тряпицу.
К месту находки собрался народ, пришел священник местной церкви, в приходе которого она явилась. Он же внес икону в городской Благовещенский собор как знак покровительства Богоматери христианам во враждебно настроенной к ним Казани. Икона оказалась столь почитаемой, число чудесных исцелений от нее было столь велико, что повелением Ивана Грозного на месте явления ее выстроен девичий монастырь, среди первых пострижениц которого была Матрона. Широко распространились списки с иконы.
Священник же, в приходе которого явился образ, во всю свою жизнь отличался проповедничеством и упорными трудами по укреплению православия. Ему как очевидцу события принадлежит «Повесть о честном и славном явлении образа Пречистой Богородицы в Казани». Духовный писатель и книжник, обличитель пороков, строгий и деятельный человек, он подобен был великим епископам первых веков христовой церкви и прошел путь от приходского священника до игумена Спасо-Преображенского мужского монастыря, затем казанского митрополита, а в годы смуты избран патриархом. Первосвятитель Руси Гермоген становится главным защитником православной веры от наступающего латинства, а самой державы русской – от всех сил, ищущих ее сокрушения. Из захваченной поляками Москвы патриарх шлет во все концы страны свои пасторские послания, поднимая народ на освободительную войну.
Узнав о том, что на нижегородской земле собираются для похода на Москву ополчения Минина и Пожарского, патриарх благословляет им взять в поход Путеводительницу – чудотворную Казанскую икону. Враги, озлобленные и устрашенные тем, что проповеди, послания и молитвы старца поднимают народ на восстание, заточили его в темницу, а затем умертвили голодом.
Но уже через полгода после его смерти подступают к Москве полки освободителей, неся с собою Казанский образ Заступницы Русской державы. Это был список чудотворной иконы. После победы воевода князь Дмитрий Пожарский строит в Москве большой Казанский собор, куда почитаемая икона, сопутствовавшая победе, была торжественно перенесена.
Особую роль Казанская сыграла в истории Санкт-Петербурга. Есть крепко утвердившееся предание о том, что ею благословил Петра Первого святитель Митрофан Воронежский еще до основания Петербурга: «Возьми икону Казанской Божией Матери – и она поможет тебе победить злого врага. Потом перенесешь эту икону в новую столицу… Казанская икона станет покровом города и всего народа твоего». Накануне Полтавской битвы царю сказали, что в селении Каплуновка находится чудотворный список Казанской. По государеву указу он был доставлен в стан русской армии. Ожидая сражения, Петр долго молился перед иконой, потом повелел обнести образ перед полками. Во время битвы икона стояла на поле боя.
С Казанской иконой связана «Повесть о Савве Грудцыне» (1666—1668), которую называют первой попыткой русского романа, как он мог сложиться на национальной почве. Сюжет повести изображает события, относящиеся к первой трети ХУ11 века. Герой ее, Савва Грудцын, юноша из купеческой семьи, родом их Казани, заключает договор с дьяволом, который представляется ему «названным братом» и неустанно помогает во всех предприятиях. Место действия неоднократно менется: здесь и Великий Устюг, и Казань, и Орел Соликамский, и Космодемьянск, и Павлов перевоз, и Шуя, и Москва, и военный лагерь под Смоленском. Множество действующих лиц, широкая панорама русской жизни, многоплановая проблематика.
Ввергнутый в водоворот событий, Савва вначале с упоением отдается впечатлениям жизни, но постепенно бесовское начало все более тяготит его. Он тяжело заболевает и во сне видит, что к его ложу подходит «жена светозарная, вся сияющая в лучах, в ризе багряной». Она велит ему: «Слышишь, Савва: как придет праздник явления образа моего, что в Казани, явись во храм мой…» В праздник Богородицы Казанской в Москве умирающего Савву по его просьбе приносят к храму. Здесь он получает прощение от Богородицы, исцеление, потом, исполняя обещание, данное Царице Небесной, уходит в Чудов монастырь и постригается там в монашеский чин.
В рассказе А.П.Чехова «Встреча» перед нами крестьянин Ефрем Денисов. «Ехал Ефрем из своего родного села Курской губернии собирать на погоревший храм. В телеге стоял образ Казанской Божией Матери, пожухлый и полупившийся от дождей и жара, перед ним большая жестяная кружка с вдавленными боками и с такой щелью на крышке, в какую смело мог пролезть добрый ржаной пряник, на белой вывеске, прибитой к задку телеги, крупными печатными буквами было написано, что такого-то числа и года в селе Малиновцах „по произволу Господа пламенем пожара истребило храм“ и что мирской сход с разрешения и благословения надлежащих властей постановил послать „доброхотных желателей“ за сбором подаяния на построение храма. Сбоку телеги на перекладинке висел двадцатифунтовый колокол».
В лесу к утомленному дорогой Ефрему присоединяется вор, пьяница и болтун Кузьма. Кузьма стал одной ногой на колесо, вытянул губы и приложился к образу.
– А далече едешь? – спросил он.
– Далече, православный! Был и в Курском, и в самой Москве был, а теперь поспешаю в Нижний на ярманку.
– На храм собираешь?
– На храм, парень,..Царице Небесной Казанской… Погорел храм-то!
– Отчего погорел?
Лениво ворочая языком (уже не один раз излагал он эту историю), Ефрем стал рассказывать, как у них в Малиновцах под самый Ильин день молния ударила в церковь. Мужики и причт, как нарочно, были в поле.
– Ребята, которые остались. Завидели дым, хотели было в набат ударить, да, знать, прогневался Илья —пророк, церковь была заперши, и колокольню всю как есть полымем охватило, так что и не достанешь того набата… Приходим с поля, а церковь, боже мой, так и пышет – подступиться страшно!
– Ну, а ты как? На жалованье, что ли?
– Какое наше жалованье! За спасение души ездим, мир послал…
– Так задаром и ездишь?
– А кто же будет платить? Не по своей охоте еду, мир послал, да ведь мир за меня и хлеб уберет, и рожь косит, и повинности правит… Стало быть, не задаром!
– А живешь чем?
– Христа ради.
Изумленный Кузьма уже не бескорыстно продолжает свои вопросы.