Сказка русского лица. Икона Богоматери в русской литературе

В разное время с нее сделано много списков. В годы революции она ушла из России. Была в Харбине, Бразилии, Сан-Франциско, посетила Европу, затем Австралию.

В романтической повести Н. А. Полевого «Живописец» (1833г.) с образом Ахтырской Богоматери связаны размышления о назначении искусства, личности художника, путях ее формирования. Герой повести Аркадий (имя, может быть, «говорящее»; Аркадия в мифологии – блаженная страна муз и высоких вдохновений) – сын бедного малообразованного чиновника, который верхом благополучия для отпрыска считает сидение в канцелярии и переписывание бумаг. Мальчик с детства болел и потому был особенно любим и опекаем матерью по сравнению с другими сыновьями, которые ему завидовали, дрались за игрушки, и которых ему ставили в пример как благополучных и добропорядочных, когда немного подрос и поздоровел. А он охотно забрасывал игрушки, отдавал их ради занятия странного и непонятного семье. Ни за что на свете он не расставался с подаренными ему суздальскими лубочными картинками, которые постоянно рассматривал и срисовывал, добиваясь полного сходства, равно как и с книжкой «Начальное руководство» – небольшой энциклопедией с картинками, где было смешано все без разбора: «священная история, мифология, естествознание, технология, басни, сказки». Книжку выучил наизусть, а картинки копировал беспрестанно, вызывая удивление окружающих.

Почитая себя великим мастером, Аркадий решает списать образ Ахтырской Богоматери, находившийся в его комнате. Мать, которая застала его за этим занятием, не бранилась, а подошла тихонько, обняла и заплакала, рассказав при этом, что когда он был болен, дала странное обещание: если выздоровеет, научить сына иконописанию, чтобы он мог сам списать образ Ахтырской Богоматери. Объяснение матери необычайно взволновало юного художника: «Да, если я не чувствовал никогда тайного отзыва гения изящного, то это событие вдруг заменило мне все его отзывы. Боже! Как наполнилась жаром каким-то моя голова, как забилось мое сердце! Благочестие было всегда первым правилом в нашем доме. Мать моя была чрезвычайно набожна. «Я обречен при самом рождении списать образ твой, Владычица!» – думал я, смотря на икону Ахтырския Богоматери. Вы знаете этот образ: на нем изображена Богоматерь в простой одежде; умиленно сложила она руки пред распятием. «Я должен снять обещание с души матери моей!» Мне показалось, что Богоматерь улыбается мне…«Слово «предназначение» открывает герою повести свой тайный смысл.

В тот же вечер, уйдя в сад, он делает другие важнейшие для себя открытия: он видит мир по-новому, одухотворяет его, начинает мыслить образами, творит мир в его гармонии цвета, красок, звуков, это творчество доставляет ему огромное наслаждение, перед которым ничтожным кажется его прежнее добросовестное копирование: «Вечер был прелестный. Солнце тонуло в разодранных, фигурных, фантастических облаках, облегавших запад после сильного дождя; оно расцвечало их радужными цветами; все остальное небо было голубое, синее и переливалось по краям золотом и пурпуром. В первый раз в жизни природа, дотоле мертвая, механическая, заговорила со мною. Стоя на коленях, я молился, глядел на небо, на эти цветные облака, и мне казались они сонмами святых, образами Богоматери, исполинскими украшениями храма предвечного! Ветерок зашелестил листами, соловей защелкал в ближней роще, иволга, милая моя иволга вторила мне своим унылым голосом… Счастливое мгновение! Тогда решился мой жребий!».

Жизнь как творение и творчество, в котором человек приближается к самому творцу вселенной. Этот миг озарения художник не забывал уже никогда. «Неправда, будто изящные художества составились механическим подражанием природе… Какое-то религиозное чувство стало наполнять меня после того всякий раз, когда я смотрел на образа. Мне казалось, что они Богом поставлены в жилище человека, чтобы напоминать ему о небе, о том чувстве, какое испытал я, молясь в саду. Люди, создающие эти святые образа, казались мне людьми, отличенными Богом от всех смертных. В первый раз узнал я наслаждение переживать себя в создании своем».

С новым чувством озарения и открытия Аркадий посещает теперь свою приходскую церковь. Там старинный высокий иконостас с темными его образами видится ему «миром, который создало искусство человека, напоминая ему о высоком назначении художника как изобразителя божественного». До того казавшиеся неподвижными, иконы оживают; мальчик, который и раньше приходил сюда, смиренно склоняя колени перед темными образами, сейчас ощущает себя участником великого космического действа, которое называется Жизнь: «Когда, за всенощною, растворялись царские двери и среди куренья фимиама, в сумраке ночи, тускло озаряемом мелькавшим перед образами огнем свеч, при звоне колоколов, наносимом откуда-то издалека, извне, сверху, являлись священник и диакон в своих блестящих ризах, и когда согласный клир громко начинал петь: „Хвалите имя господне, аллилу-ия!..“ О, мне тогда казалось, что иконостас, алтарь, весь храм и сам я – все превращалось в картину! И эта картина шевелилась, оживлялась – казалась мне безмерною; лики святых являлись чем-то оживленным, не человеческим, алтарь – престолом Бога и весь мир – его рамою!»

Аркадий идет учиться иконописанию с согласия матери и тайком от отца, который почитал это занятие неприличным для сына чиновника. Вместе с ним мы попадаем в мастерскую иконописца начала девятнадцатого века, «очарованный мир», «патриархальный век искусства». Он посвящается в тайны цеха иконописцев: «Знаете ли вы, что такое иконописцы русские? Они введены в цех и составляют в России многочисленное сословие. У них есть своя теория живописи, свои манеры писать, составлять краски, покрывать картины лаком. У них есть свои предания, поверья, условия, есть целая письменная книга, где изложены тайны их искусства У них есть свои школы – корсунская, строгановская, вологодская. Как литье колоколов почитается у нас доныне чем-то таинственным, с чем соединяется молитва, к чему не должно касаться с злою мыслью, так у иконописцев их занятие. Они не допускают в свой цех человека дурной нравственности и не сделают его настоящим мастером. Они знают, что живописцем был евангелист Лука, что первый образ создал сам Спаситель, утершись белым полотном и послав свой нерукотворный лик царю Авгарю.»

Здесь сетуют об упадке и забвении чистой иконописи, о развращении нравов между людьми, которые ею занимаются: «Суета овладевает миром!.. Что теперь делают с искусством, занимавшим некогда св. евангелиста Луку и великого чудотворца Петра, митрополита всероссийского!»

С именем митрополита Петра связана икона Богоматери Петровская, которая вселяет людям надежду на торжество справедливости. Он создал этот образ, когда еще был игуменом на Волыни. Русь не имела тогда своей патриархии, а русский митрополит, которому преподнесена икона при посещении Волыни, находился во Владимире. Умирает митрополит Максим, на какое-то время его высокая должность остается свободной. Некий игумен Геронтий, пользуясь моментом, забирает святительскую утварь, пастырский жезл и Петровскую икону Богоматери. Он спешно отправляется в Константинополь за посвящением в митрополиты.

Когда Геронтий пересел на корабль, то поднялась сильная буря, и суровый шторм задерживал движение корабля. Между тем во Владимире, в Москве и других городах многие люди выразили крайнее недовольство поступком Геронтия. Большинство отдали предпочтение игумену Петру. Князь Юрий Галицкий уговорил Петра ехать в Константинополь на принятие святительского сана. Его путешествие оказалось удивительно скорым, спокойным и счастливым. Патриарх Афанасий с радостью встретил Петра и посвятил в митрополиты всея Руси.

Корабль же Геронтия долго еще болтало в открытом море. В одну из грозных ночей явилась к нему Богоматерь. Была Она точь-в-точь как на образе иконы Петровской, будто сошла с нее, чтобы высказать свое порицание: «Знай, на тебя не возложится святительский сан, который ты хотел восхитить». Лик Ее в этот момент был очень суров. Геронтий со своей свитой едва добрался до константинопольской гавани, явился к патриарху и в страхе рассказал о сонном видении. Патриарх Афанасий тотчас отобрал у него святительские ризы, жезл и, конечно, икону Петровскую. Передавая ее новому митрополиту, патриарх сказал: «Прими святой Богородичный образ, который ты написал своими руками, ибо сего ради воздала тебе дар Сама Владычица, предсказав о тебе».

В 1325 году центр русской митрополии из Владимира переезжает в Москву, митрополит Петр помещает икону в Успенском соборе. В 1613 году Петровская, икона типа «Умиление», принесенная из Москвы, вместе с Владимирской и Феодоровской присутствовала в Костроме при призвании Михаила Романова на царство.

Учась иконописи, Аркадий начинает размышлять об идеальном образе, возникающем в воображении художника, и воплощении его в земных красках. Мы слышим его разговоры с иконописцем. «Неужели, – говорил я, – ты думаешь, что изображения твои выполняют всю мысль величия и святости, какие может человек понимать и хочет изобразить?.. Неужели так груба была белизна одежды преображенного на Фаворе Бога, как ты ее изображаешь?» – «Неизобразимое тщетно будем стараться изобразить! – возражает изограф. Задача иконописца – пробудить мысль о Боге: «Посмотри: этот треугольник с сиянием изображает тебе мысль твою о Боге! Так и мои изображения представляют Его: это нижняя ступень лестницы, виденной святым Иаковом, ступень, лежащая на земле, а конец лестницы скрыт в небе… Видал я немецкие и итальянские картинки, которые католики называют образами. Но это грубые портреты мужей и жен красивых – человеческие, а не божественные изображения.»

Мы знакомимся с хозяином иконописной мастерской, которая представляет собой чистую, светлую комнату с множеством образов. Здесь видят в искусстве великое, святое занятие, не ничтожную забаву. Его начинают молитвою; образ Богоматери составляет предмет труда. За большим столом сидит старик – истинное изображение древних последователей Алимпия Печерского и благочестивого Андрея Рублева. Перед ним на столе огромная доска; он пишет на ней образ Богоматери Всех СкобящихРадости. «Вы, сударыня, скорбите о неисполненном вашем обещании, – сказал иконописец, когда мать Аркадия рассказала ему о своем обете, – а Пречистая приемлет всякую скорбь, и я, изображая теперь Ее образ, могу ли отказать вам? Будь благословенно ваше благочестивое желание!» Он подошел к Аркадию и поцеловал в голову, седая длинная борода его упала на лицо мальчика.

Глава VI.
Всех скорбящих радости и ХVIII век

Обретение этой иконы падает на ХVIII век, хотя создана, видимо, гораздо раньше. Она не связана с великими историческими событиями – войнами, бунтами, катастрофами. Эта икона очень домашняя. Благость и человечность раскрываются в самом ее имени. Здесь Богородица предстает как величайшая покровительница, о чем говорят слова молитвы к Ней: «Помощница еси обидимых, не надеющихся на деяние, убогих заступница, печальных утешение, алчущих кормительница, нагих одеяние, больных исцеление, грешных спасение, христиан всех поможение и заступление». На самой этой иконе убогие люди в ногах Богоматери; они окружены ангелами, призванными помогать униженным и оскорбленным. Богоматерь в обычном земном одеянии, понятная и доступная всем, или в одежде царицы с венцом на голове с Младенцем на руках или без Него. Над Нею благословляющие Бог-отец и Бог-сын. Над нею солнце и луна – и днем и ночью – во всякое время совершается благодеяние.

«Вот стоит в воздухе над сонмом бедствующих, разослав ангелов одеть нагих, напитать голодных, поднять больных – Всех Скорбящих Радость», говорится в одном из описаний. И чудотворность этой иконы самая сущная, необходимая – исцеление от недугов, спасение от бедности, обретение силы, уверенности, обычной земной радости.

В светской поэзии ХУ111 века, резко отделенной от церковной, отсутствует образ Богоматери. Стихотворные переложения псалмов и духовные оды обращены к Создателю, «Зиждителю мира». «Парадные» иконы Богоматери, где Она изображена как Всецарица мира – на троне или в облаках, со скипетром и державой в руках, с венцом на голове и в царских одеждах, украшенных дорогими каменьями, как символ укрепляющейся российской империи, – оказывают влияние на русских поэтов в их изображении земных цариц, которым посвящаются торжественные похвальные оды. Это влияние ощутимо в оде М. В. Ломоносова 1747 года в образе «Возлюбленной Тишины» -царицы мира: отрада царей и царств, блаженство сел, ограда городов, покровительница земледельцев и мореходов, благодеяния которой щедры и неисчислимы – ей уподобляется Елизавета, имя которой переводится как «Тишина», у которой душа «зефира тише и зрак прекраснее рая».

В изображении Великой Матери-России («Разговор с Анакреонтом») сквозит тот же образ:

 
Одень, одень ее в порфиру,
Дай скипетр, возложи венец.
Как должно ей, законы миру
И распрям положить конец
 

.Для сравнения обратимся к иконе восемнадцатого века «Богоматерь Азовская» (находится в Государственном Историческом музее). Ее, собственно, можно именовать словами Ломоносова «Возлюбленная Тишина» В поэтической «Повести об азовском сидении» (ХУ11 век) рассказывается: «А во время своего сидения осадного держали мы, грешные, пост. Совершали молитвы многие, соблюдали чистоту телесную и духовную. В осаде многие из нас люди искусные видели во сне – одни жену прекрасную и светозарную, на воздухе стоящую посреди града Азова, иные же- мужа древнего, с власами длинными, в светлых ризах, взирающего на полки басурманские. И не предала нас Богородица в руки басурманские, подавала нам против них помощь явную, возглашая умиленно: «Мужайтесь, казаки, а не ужасайтесь…» («Русская повесть ХУ11 века»: М.,1954, с.231). Исторической основой повести послужила многодневная осада Азова турецкими войсками (24 июня-26 сентября 1641 года; донских казаков 5000 против турок 300 000). Казаки Азов не сдали. Московский царь позже «подарил» его турецкому султану по политическим соображениям, и Петру1 пришлось вновь, пробиваясь к Черному морю, совершать Азовские походы.

На иконе «Богоматерь Азовская» ратникам, возвращающимся с победой, которым так сладостен и желанен сейчас мир, предстает чудесное видение: в небе – многоцветная радуга, знамение мира; над нею среди ангелов Бог – Отец с масличной ветвью в руке из райского сада, символизирующей мир, и Дух Святой в виде голубя. С небес от радуги спускается Божья Матерь-Оранта на крыльях двуглавого орла, несущего символы власти – скипетр и державу, тоже увитые оливковыми ветками мира. И орлиные головы, и голова Богоматери увенчаны коронами, представляющими царство мира: согласие державности и православия, объединенных церковью в лице Богородицы. Христос на Ее груди, на складке омофора, благословляет мир. Апостол Петр с ключами от рая и Алексей, человек божий, (небесные покровители царя Петра Алексеевича) свидетельствуют перед Богоматерью о мире. Миротворцев представляют святые пещерники, среди них Антоний и Феодосий. Внизу – юноша на белом коне в алом плаще, поборающий дракона войны, – Георгий Победоносец. Поверженный лев- намек на шведские притязания. Вирши, записанные на иконе, объясняют ее символы и эмблемы. Силлабические вирши предназначены для церковного речитативного чтения, основой ритма в них служит явно улавливаемое при такой манере равносложие:

 
Царь неба царя земна миром ограждает
И знамение мирное ему представляет
Знамение же сие: ветвь райского сада
Радуга небесна знак мирный и ограда.
 

Ломоносов декламировал свои оды в дворцовых залах. Изменилась манера чтения, изменился и способ стихосложения:

 
Царей и царств земных отрада
Возлюбленная тишина
Блаженство сел, градов ограда,
Коль ты полезна и красна.
 

В размышлении о мире появляются образы ратников. «Великой похвалы достоин» тот, у кого число побед равно числу сражений, «но ратники, ему подвластны, всегда хвале его причастны, и шум в полках со всех сторон гремящу славу заглушает, и грому труб ее мешает плачевный побежденных стон». Мир сладостен, желанен. Но война? Церковь освящает воинство. На большой иконе времен Ивана Грозного «Благословенно воинство Христово» многочисленные души воинов, погибших при взятии Казани, летят прямо в рай, где их встречает Богоматерь. Но Богородица плачет. Сложное чувство испытываешь перед экраном телевизора, где показывают служителя церкви, освящающего ракетный комплекс. Учение Христа – о царстве мира, согласия и любви. Во имя проповеди мира разосланы его апостолы, шли на костер, были раздираемы дикими зверями на аренах цирков древнего Рима, распинаемы на крестах, им дано было СЛОВО, как и всем людям, для того, чтобы договариваться и понимать друг друга без войны.

Г. Р. Державин, который во многом подражал Ломоносову и учился у него, создавая образ Екатерины 11 в своей оде «Фелица», не счел однако возможным уподобить иноземную принцессу Русской Богородице. Лукавый поэт обрядил ее в восточные одежды, сделал «богоподобной царевной киргиз-кайсацкия орды». Ее вельможи – мурзы, наместники орды.. Намек в России восемнадцатого века, помнившей, что такое наместники орды, более, чем прозрачный. Императрице, не особенно вникавшей в эти русские тонкости, ода понравилась. Ей, представительнице просвещенной Европы, приходится управлять этой дикой, буйной ордой.

Она переписывалась с Вольтером и Дидро, создавая для Европы свой образ просвещенной правительницы, и одновременно своими указами подсекала корни народного просвещения в России, связанного с сельским духовенством.

Пушкин справедливо писал: «Екатерина явно гнала духовенство, жертвуя тем своему неограниченному властолюбию и угождая духу времени. Но лишив его независимого состояния и ограничив монастырские доходы, она нанесла сильный удар просвещению народному. Семинарии пришли в совершенный упадок. Многие деревни нуждаются в священниках. Бедность и невежество этих людей, необходимых в государстве, их унижает и отнимает у них самую возможность заниматься важною своею должностью».

От сего происходит в нашем народе презрение к попам и равнодушие к отечественной религии; ибо напрасно почитают русских суеверными: может быть, нигде более, как между нашим простым народом, не слышно насмешек насчет всего церковного. Жаль! Ибо греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер

В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколь пагубно в землях римско-католических. Там оно, признавая главою своего папу, составляло особое общество, независимое от гражданских законов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив того, завися, как и все прочие состояния, от единой власти, но огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и государем, как между человеком и божеством.

Мы обязаны монахам нашей историею, следственно и просвещением. Екатерина знала все это и имела свои виды. (А.С.Пушкин «Заметки по русской истории ХУ111 века»: У111, с.130)

Активно вводившийся Петром Первым «политес» предполагал скорее культ Венеры, чем аскетический культ Богоматери; богобоязненный благочестивый юноша древнерусской литературы заменяется галантным кавалером. Дм. Мережковский в романе «Петр и Алексей» рисует сцену установки в Летнем саду мраморной статуи Венеры, танцы, фейерверк по этому поводу, веселый обряд поклонения, при котором «кавалеры целовали Венус, смотря по возрасту, молодые в ручку, старые в ножку; а дамы, кланяясь ей, приседали чинно с „церемониальным куплементом“. Все это, до последней мелочи заранее обдуманное и назначенное самим государем, исполнялось с точностью, под угрозой „жестокого штрафа“ и даже плетей».

В конце торжества Петр тут же, у подножия статуи, проводит «сеанс разоблачения чудес». В одной бедной церкви на Петербургской стороне объявилась икона Божией Матери, которая источала слезы, предрекая, будто бы, великие бедствия и даже конечное разорение новому городу. Образ доставили царю для обследования, и сейчас он объяснял нехитрую механику этого чуда. Теснясь вокруг, все с любопытством наблюдали, в том числе и царевич Алексей. «Икона была древняя. Лик темный, почти черный; только большие, скорбные, будто немного припухшие от слез глаза, смотрели как живые. Царевич с детства любил и чтил этот образ – Божией Матери Всех Скорбящих Радости… В..оцепенении стоял он и смотрел, как по дереву иконы проворно копошатся, шевелятся ловкие руки Петра, как слезы текут по скорбному лику, а над всем белеет голое страшное и соблазнительное тело Венус». Петр энергичен, деятелен, до фанатизма предан идее европеизации страны, не считаясь ни с какими потерями. Алексей слаб, безволен, подавлен отцом, которого страшится и любит. В отличие от Петра он предан благочестию, мечтает «…потом, как землю устрою и народ облегчу – с великим войском и флотом пойду на Царьград. Турок повыбью, славян из-под ига неверных освобожу, на св. Софии крест водружу. И соберу вселенский собор для воссоединения церквей. И дарую мир всему миру, да притекут народы с четырех концов земли под сень Софии Премудрости Божией, в царство священное, вечное, во сретение Христу Грядущему!… (2, с.557) Всегда с собою он возит икону Всех Скорбящих Радости. Его дом в Петербурге выстроен возле церкви Всех скорбящих радости. Вокруг него группируются сторонники, недовольные Петром. Столкновение неизбежно.

Решаясь на казнь сына, Петр вспоминает, «как однажды, во время стрелецких казней, когда он ехал верхом на Красную площадь, где в тот же день должно было пасть более трехсот голов, – вышел к нему навстречу патриарх с чудотворной иконой Божией Матери просить о пощаде стрельцов. Царь поклонился иконе, но патриарха отстранил рукою гневно и сказал: «Зачем пришел сюда? Я Матерь Божию чту не меньше твоего. Но долг велит мне добрых миловать, а злых казнить. Ступай же прочь, старик! Я знаю, что делаю» (2, с.615).

«Добрых миловать, а злых казнить». Но раз преступив, присвоив себе право Бога владеть жизнью человеческой, уже не останавливался, казни следовали беспрерывно, с человеческими жизнями не считались, якобы, во благо государства. Икона Всех Скорбящих Радости проходит через всю трилогию Мережковского «Царство зверя» как лейтмотивный образ.