Комната Франсуа оказалась незапертой, и Анри свободно вошел, освещая путь маленькой свечкой. Здесь никого не было. Во мраке юноша заметил некоторый беспорядок в комнате.

Он направился к плотнику. Франсуа предпочитал его общество, когда Анри был занят.

– Добрый вечер, Мишель, – поздоровался, заходя, молодой человек. – Мой приятель у тебя?

– Был. Утром. Но потом как пошел к Фантине, больше не забегал.

– Спасибо.

«Где его носит?» – размышлял юноша, подходя к подвалу кухарки. Там была маленькая комнатка, где и жила тетушка Фантина со своим немолодым супругом-сапожником.

Постучавшись несколько раз, Анри уже собирался уходить, как вдруг ему открыли.

– Мне нужна кухарка, – сообщил он сапожнику.

– Сейчас, – ответил тот и шагнул куда-то в темноту.

Послышалось ворчание. Кто-то ругался, вспоминая бога и черта. И наконец на пороге показалась полуодетая Фантина.

– Добрый вечер, – приветствовал ее Анри.

– Да ты уж пожелай спокойной ночи, – сказала недовольная кухарка. – Мы спать легли, а тут ты по ночам разгуливаешь!

– Вообще-то, до ночи еще далеко, – попробовал возразить молодой человек, но женщина его перебила:

– Для кого далеко, а для кого – она уже в самом разгаре. Говори скорее, за чем пришел, мне рано подниматься.

– Друга моего не видели?

– А как же! Видела! В обед приходил. А вечером его не было. Не знаю, почему не пришел.

– Где же мне его искать? – спросил Анри самого себя.

– Да где ему быть-то! Тоже, небось, спит.

– Нет, в комнате его нет.

– Надо же! Спроси, может, кто знает… Подожди! – вдруг вспомнила Фантина. – Слышала, разговаривал он с этим, скользким таким, в черном всегда ходит… Как его зовут?

– С Жаном?

– Как, говоришь?

– Жан.

– Вот-вот! С ним! Да громко так! А где говорили, не пойму. Голоса слышно, а самих не видать. Ругались они. Вернее, Жан кричал, а тот, наш, изредка что-то в ответ.

– Понятно. Когда это было?

– Еще засветло.

– Спасибо, тетушка Фантина.

– А что случилось?

– Да его отец у меня. Живой и здоровый.

– Как?! Он же в тюрьме! Сбежал, что ли?

– Нет, законно выпущен на свободу. Деньги за него уплачены. Приехал сына навестить.

– Вот радость-то будет парнишке!

– Конечно! Спокойной ночи, я пойду.

– Удачи тебе! И передай Франсуа, что я очень за него рада! – крикнула Фантина вслед юноше.

Решив не беспокоит отца друга, Анри расспросил еще нескольких людей, но ничего так и не прояснилось. Кто-то из них слышал небольшой грохот под вечер, словно где-то что-то проломилось.

Тревога усиливалась, и Анри, чтобы скорее ее развеять, полез на крышу. Конечно, это было опасное предприятие, ведь покатая скользкая и коварная даже днем, впотьмах она могла стать убийцей.

Молодой человек, осторожно передвигаясь, обследовал каждый ее участок, но вокруг стелилась темнота, мешавшая поискам. Только Анри собрался поворачивать назад, как вдруг ему показалось, что в одном месте крыша как-то странно чернеет. Он приблизился и остановился, пораженный.

Здесь зияло отверстие из разобранной черепицы. Дыра была достаточной, чтобы туда мог провалиться человек.

Анри подобрался к краю и позвал:

– Франсуа!

Ни звука не послышалось в ответ. Тогда юноша, держа свечку зажатой между носками туфель, цепляясь за выступы и подтягиваясь на руках, опустился вниз. Пришлось хвататься за какие-то перекрытия и рейки, а затем прыгать в темноту.

Пол оказался довольно близко. Свеча после головокружительного спуска горела неохотно, и Анри почти ничего не видел вокруг себя. Он наощупь двинулся по чердаку. Внезапно его левая нога уткнулась во что-то мягкое.

Остановившись, он осветил лежащий предмет и невольно вскрикнул от ужаса, отпрянув назад.

Тут на чердаке среди опилок и обломков черепицы лежало тело человека с разбитой головой. Череп лопнул, не выдержав удара о кирпичный пол, и что-то тошнотворно-беловатое, смешанное с густой кровью, выступало через ужасную рану.

Анри не решался прикоснуться к мертвому. Он боялся поверить, удостовериться в том, что остывший человек – это Франсуа.

В голове метались совершенно глупые мысли: «Может, Франсуа сейчас вернулся к себе, ищет меня, а я тут торчу… Господи, если ЭТО правда, что я скажу его отцу?!» Но последней из них была одна, кричащая, дикая в своей ярости и раздирающая сердце: «Кто?!»

И он уже знал, кто.

Непонятно, непостижимо было лишь одно: почему это случилось тогда, когда забрезжило Счастье? Какая подлая сила заставила всё повернуться в сторону Немыслимого Горя?

Он стоял, забыв о времени, стоял и неотрывно смотрел на лежащее в нелепой позе то, что только недавно, только днем еще, называлось человеком, и у этого человека было имя – Франсуа. И этот Франсуа был замечательным другом, который не продаст, не сподличает! Хороший человек. Он теперь лежал здесь, в таком ужасном месте, а его совсем недавно белокурые волосы плавали в страшной кровавой луже, разлитой по полу.

Анри стоял. Он ничего не понимал, да и не мог понять. А как можно заставить себя постичь непостижимое? Смерть не открывает своих секретов. Она всё делает, как хороший фокусник, и уследить за ее манипуляциями нет никакой возможности. Она стояла здесь же, рядом с Анри, спокойно посматривая на деяние собственных мерзких рук и, вероятно, была вполне довольна собой. Гнать ее уже не имело смысла. Она уверенно вступила в свои права.

Анри смотрел не тело, не в силах отвернуться или уйти. Оцепеневший, он закостенел в мысли, что всё это – ужасный сон. И мечтал скорее проснуться. Ведь так бывает, мы просыпаемся, и те, кто в наших снах умер, оказывались наяву живы! Но сон Анри продолжался до бесконечности.

Слезы сами собой быстро стекали по щекам, капая с подбородка во мрак.

Откуда-то, может, через отверстие в крыше, ветер донес до юноши обрывки бессмысленных фраз: «Я пою сквозь рыдания, когда я теряю друзей…»

Анри присел на пол и, взяв в свою руку одеревеневшую руку друга, молча зарыдал, не сумев разжать стиснутые зубы.

Он не слышал, что внизу Антуан расспрашивает людей о своем сыне и о нем, об Анри. Он не замечал, как лаяли собаки, почуяв чужого. Он не видел, как гаснут немногочисленные звезды в бездарном осеннем небе, и тусклая заря несмело вскарабкивается ввысь.

Их нашли на рассвете, проискав всю ночь.

Когда люди пытались увести Анри, им никак не удавалось вернуть его в чувство, заставить ощущать себя в настоящем. Он смотрел прямо перед собой какими-то полубезумными-полумертвыми глазами, не реагировал на пощечины и окрики. Он словно лишился души и уподобился мраморной статуе. Его буквально волоком унесли в его комнату, где с ним осталась как-то сразу постаревшая за одну ночь Фантина.

Антуан ушел сразу же, как только похоронил сына на кладбище де Лонгвилей среди могил преданных герцогских слуг. Он ушел, убитый судьбой, которая отняла у него все, даже последнее, даровав никому теперь не нужную свободу. И, наверное, несчастный отец решил бы свести счеты с жизнью, но иногда случается такое: когда вы уже не можете существовать на этой ненавистной земле, вдруг понимаете, что одна тоненькая, подобная волоску, нить еще удерживает вас в мире. Эта ниточка – Долг. Долг перед теми, кому вы нужны, для кого ваша смерть явится гибелью. Вспомните о Долге и забудьте о себе!

Антуан тоже вспомнил о нем и ушел от могилы единственного сына к осиротевшим детям, своим племянницам, чтобы облегчить их земную участь. Анри не видел его больше никогда.

Глава 21

Наступил день, обыкновенный предноябрьский серый день в бесцветной облачной завесе, через которую бессильное солнце не сумело пробиться и теперь смотрело на землю сквозь тучи, как заключенный смотрит на волю через зарешеченное окно темницы.

Ничего не происходило вокруг. Всё точно закостенело, а время позабыло о своих обязанностях.

Тоска. Мука. Безысходность.

Анри лежал, уставившись неподвижным взглядом в равнодушный камень потолка и не ощущал ничего, кроме нестерпимой давящей боли, терзающей истекающую кровью душу. Внутри накапливалась энергия ненависти. Она обретала смысл, размах, направленность. Она вытекала из груди, заполняя все тесное помещение каморки. Единственная искра могла взорвать всё.

И взрыв прогремел!

В глухоте коридора негромко отозвался голос человека, которого Анри в тот момент хотел убить. Этот еле слышный звук заставил юношу вскочить на месте и кинуться на своего врага.

Жан стоял к нему спиной и никак не ожидал нападения. Он разговаривал с одной из молоденьких девушек, которые обстирывали господина де Лонгвиля.

В мгновение девушка вскрикнула, а Жан оказался припертым к холодной стене коридора.

– Поговорим, негодяй?! – спросил бешеный от горя Анри.

– О чем? – сохраняя хладнокровие, осведомился Жан.

– Расскажи, как ты убил Франсуа?!

– Что ты несешь? Никто его не убивал.

– Так ты скажешь, что он жив?

– Ты болен, тебе нужно пустить кровь…

– Нет, это тебе необходимо ее пустить, что я сейчас и сделаю! – и молодой человек потащил упирающегося и вопящего лакея, с которого в тот момент вся бравада слетела, как шелуха с луковицы.

– Ну, ты будешь говорить? – спросил Анри, когда они оказались в каморке.

– Чего тебе от меня надо?

– Что ты хотел от Франсуа? Зачем ты его убил?

– Кто его убил? Он сам виноват, лазил по крыше, с его-то глазами!

– Так ты, выходит, знал, что у Франсуа зрение ухудшалось, когда он волновался. И ты воспользовался этим, погнал на дырявую крышу, чтобы заставить его навечно замолчать? О чем он должен был молчать?

– Ты бредишь, кретин! – Жан пытался взять контроль за ситуацией, и потому старался вернуть самообладание.

– Я добиваюсь правды, и ты ее мне скажешь! – юноша схватил стул и поднял в воздух. – Если ты и дальше будешь отмалчиваться, я разобью эту вещь о твою башку! – и он собрался исполнить свое намерение.

Жан побледнел:

– Остановись, дрянной мальчишка! Я скажу… – злость промелькнула в кошачьих глазах. – Я если и виноват в этой истории, то только тем, что расстроил Франсуа накануне его гибели.

– Чем?! – стул всё еще висел над головой лакея.

– Я спрашивал у него кое-что…

– Ты вымогал деньги?

– Он сам их предложил…

– Подлец! Лжец!

– Кто мог предположить, что ему вздумается лезть туда, где даже кошки не гуляют?

– Да он хотел спрятаться от тебя! Ты ему проходу не давал!

– Я за его глупые поступки не в ответе!

– Иди! – Анри распахнул настежь дверь в коридор. – Хотя я тебе не верю. Говорю перед лицом Бога – это ты убил моего друга! Это ты разобрал черепицу!

Жан тихо выскользнул из комнаты и уже издалека крикнул:

– Погоди, щенок! Ты меня еще попомнишь!

И беспристрастное эхо отдалось в узком каменном помещении.

На следующий день замок Лонгвиль принимал гостей. Прибыл друг господина графа до Лозена с печальным известием о внезапной болезни жениха.

Но вопреки ожиданиям, невеста ничуть не расстроилась и, подавив в себе радостные чувства, осталась невозмутимо-спокойной, с интересом рассматривая своего гостя.

Это был молодой человек лет тридцати, светловолосый шатен с зелеными глазами и тонкими чертами лица. Он привлекал к себе внимание благородной осанкой и ослепительной улыбкой (что считалось довольно большой редкостью). Темные усы и брови, словно подкрашенные (а, может, и на самом деле так оно и было), очень шли молодому человеку. Звали его маркиз де Шатильон, и он являлся одним из соседей господина до Лозена, а также его хорошим знакомым, почти приятелем.

В разговоре выяснилось, что незадачливый граф накануне травил лисиц на охоте и, будучи разгоряченным, попал под дождь, промокнув до костей. Немолодой возраст давал о себе знать, здоровье подводило, и теперь он лежал с простудой у себя дома и просил прощения за то, что его визит по этой досадной причине переносится на неопределенное время. Впрочем, так же, как и свадьба. Маркиз передал всё, о чем просил граф и хотел уже вежливо откланяться, но госпожа де Жанлис попросила гостя задержаться отобедать, пообщаться, познакомиться. Маркиз поломался недолго и согласился. Герцог весьма непродолжительное время составлял им компанию и вскоре удалился к себе, сославшись на неожиданную мигрень. Баронесса, пользуясь случаем, на правах хозяйки увела господина де Шатильона в свой кабинет.

О чем говорить с человеком, которого видишь впервые в жизни? О, это маленький женский секрет! У них был общий друг, граф до Лозен. Но он являлся прекрасным мостиком для близкого знакомства с тем, кто внезапно заинтересовал женское любопытство.

– Вы давно дружите с графом? – спросила баронесса.

– Нет, всего около месяца, – признался маркиз.

– А я его совсем не знаю. Расскажите мне о нем, – попросила Генриетта, и в ее тоне де Шатильон прочел: «Вы-то понимаете, что мне он не интересен!»

– Что я могу о нем поведать? – задумался маркиз. – Возможно, он смел и благороден…

– Говорят, даже когда-то был молод, – заметила баронесса.

– Госпожа изволит шутить?

– Госпоже хочется знать о будущем муже как можно больше.

– Хорошо, – и маркиз вновь задумался. – Он честен, любит охоту, но также любит всегда настаивать на своем, поэтому спорить с ним бессмысленно. Вот, впрочем, и всё, что я о нем знаю.

– Благодарю, любезный маркиз. Я теперь имею о графе самое ясное представление. Даже, возможно, вы разбудили во мне и любовь, – баронесса хитро взглянула на гостя. – И любовь настоящую.

– О, граф достоин любви красивой и богатой девушки.

– А вы?

– Что я? Разве речь обо мне? – деланно удивляясь, спросил де Шатильон.

– А, маркиз, вы еще не знаете моей манеры мгновенно переключать свое внимание с одной темы на другую. Пусть это вас не тревожит, привыкайте.

– К чему привыкать? Разве это я женюсь на вас?

– Ну конечно, не вы, милый маркиз! – Генриетта рассмеялась почти натурально. – Но я надеюсь, иногда, когда я уже стану госпожой до Лозен, вы будете посещать нашу семью. Тогда и пригодятся вам ваше умение общаться с женой вашего друга.

– Госпожа де Жанлис… – де Шатильон был в растерянности. – Я вижу в вас пример добродетели.

– Да, я воспитывалась в монастыре, где мне привили эти качества, – невозмутимо отвечала баронесса. – И я рада, что вы их заметили.

– Их трудно не заметить, если они есть, – глаза маркиза неотступно следили за каждым движением глаз госпожи де Жанлис.

– Любезный де Шатильон, – Генриетта заставила себя заняться рассматриванием веера. – Скажите по чести, почему именно вы приехали к нам в замок с поручением от графа до Лозена?

– Я оказался рядом, – маркиз невольно замялся.

– Пусть это не покажется вам оскорбительным, но, признайтесь, ведь вас влекло сюда обыкновенное любопытство.

– Как можно?

– Я знаю мужчин. Вы стремились увидеть меня?

– Не знаю, госпожа баронесса, – гость был смущен бесцеремонностью хозяйки. – Вы так прямолинейны в своих высказываниях.

– Вы принимаете меня за наивную дурочку, мой дорогой маркиз? – холодно осведомилась баронесса. – Но вскоре вы сможете убедиться в обратном.

– Хорошо, я буду откровенен с вами. Точно так же, как вы со мной, – быстро сказал де Шатильон. – Да, меня влекло любопытство увидеть собственными глазами безмозглую даму, согласившуюся на брак с этим грязным невежественным кабаном, свалившимся сейчас в лихорадке!

– Господин маркиз! – покачала головой Генриетта. – Вы так мило говорите со мной о моем женихе, заодно рассыпаясь в любезностях и ко мне.

– Простите, баронесса, но ваша красота придает мне силы!

– Она не для вас, дорогой де Шатильон!

– Да! И от этой мысли мне страшно.

– Любезный маркиз, вы женаты?

– Нет, потому что не люблю женских слез.

– О! Как мы с вами совпадаем во вкусах! – воскликнула Генриетта. – Ненавижу, когда плачут. Да и сама плачу очень редко.

– Теперь вам придется это делать регулярно, дорогая баронесса. Уверяю вас, это животное выпьет из вас все соки.

– Не говорите глупостей, маркиз.

– Возможно, что я болтаю, возводя напраслину на вашего жениха, но неужели вы выходите замуж, рассчитывая обрести любовь?

– Откуда мне знать! Ведь я еще не видела своего жениха, – небрежно бросила Генриетта.

– Как?! – маркиз был сражен наповал.

– А так!

– Но разве вы не давали согласие на этот брак?

– Кому было нужно мое согласие, раз в тот момент, когда заключалась сделка, мне было неполных десять лет?

– Кто принуждает вас к этому? Отец?

– Наверное, жизнь, – сказала баронесса, и тут, вопреки ее желанию, на глазах выступили слезы.

– Вы плачете? – вскричал де Шатильон.

– Не, дорогой маркиз! Не смотрите, отвернитесь! Это сейчас пройдет, – бормотала Генриетта, высушивая влагу обмахиванием веера.

– Я не могу это видеть!

– Вы свободны, маркиз, можете ехать.

– Ну нет! – вероятно, молодой господин тоже был наделен даром упрямства. – Я не оставлю вас в беде!

– Благодарю, любезный маркиз. Но боюсь, вы не сумеете ничего исправить. Да и зачем вам это?

– Вы достойны сострадания, дорогая баронесса. Я все сделаю для вашего спасения!

– О, только не говорите ничего графу! – взмолилась Генриетта. – Я слышала, он обожает поединки и может запросто вас убить. А мне бы этого не хотелось.

– Но баронесса…

– У меня так мало друзей, что я должна беречь каждого из них, – и лицо де Шатильона обдало теплым светом темно-серых глаз. – Вы позволите считать вас моим другом?

Это напоминало сказку.

– Да, – как сомнамбула, ответил маркиз. – Распоряжайтесь мною.

– Возможно, вы мне понравились.

– А вы…

– Вы – мой идеал. Загубленная судьба… Плачьте вместе со мной…

– Баронесса…

– Мое имя – Генриетта.

– Волшебный звук!

– Откройте мою тайну своего имени.

– От вас у меня нет тайн. При рождении Господь дал мне имя Альбер.

– Я счастлива быть знакомой с вами.

– Моя жизнь в ваших руках! Вы не достанетесь этой мерзкой жабе, клянусь вам!

– Не лукавьте, дорогой маркиз, – ласково прошептала Генриетта. – А лучше признайтесь, что вы намерены сделать?

– Чтобы лишить его возможности назвать вас его супругой?

– Можете говорить.

– Он не всегда приходит к тем, кто ее жаждет.

– Но я буду рядом с графом и надеюсь, судьба не оставит нас.

– Вы хотите умертвить графа?

– Я буду писать вам о течении его болезни.

– Я стану ждать ваших посланий, дорогой маркиз. Но главное, чтобы вас не заподозрили в злоумышлении.

– О, баронесса! – де Шатильон не мог оторваться от чарующего облика чужой невесты.

– Спасибо, спасибо вам, любезный маркиз! Вы совершаете подвиг во имя спасения беззащитности невинной девушки.

– Прекрасной девушки.

– Вы льстите мне!

– Я не в силах переоценить то, что божественно!

– Хорошо! – внезапно Генриетта изменилась в лице, и ее черты сразу же очерствели: атака была выиграна с блеском. – А теперь, Альбер, поговорим о вас.

– Обо мне?

– Да. У вас не будет тайн от меня, вы только что мне в этом клялись.

– О каких тайнах вы говорите? – не понял маркиз, смутившись неожиданной переменой в баронессе.

– Вы действительно хотите освободить меня из плена или желаете завладеть мною из самолюбия? Или?..

– О, баронесса! Как вы можете так обо мне думать!

– Вы – мужчина, господин де Шатильон. И этим все сказано. Вы дуэлянт, игрок, искатель легких побед. Скажите, в чем ваша сила, если вы собираетесь убить безобидного больного, страдающего от беспощадной лихорадки?

– Вы рассуждаете, Генриетта…

– Ответьте, не кривите душой! – потребовал суровый женский голосок.

– Я покорен вами…

– Ложь!

– Вы мне верите?

– А разве я похожа на тех сентиментальных дам, которые от умиления падают в обморок?

– Нет, не похожи.

– И я рада, что вы в этом убедились. Ну так – я жду ответа.

– Я не хочу, чтобы такой ценный алмаз попадал в грязные руки.

– Понятно, чувство соперничества взяло верх над вами. Это уже что-то. Ибо оно может сохраняться довольно долго в отличие от кажущейся любви. Я надеюсь, вы не обманите моих надежд.

– Верьте мне, баронесса.

– Хорошо, это будет наша маленькая тайна. – неожиданно Генриетта рассмеялась и, видя, что маркиз изумлен, пояснила. – Дорогой де Шатильон, я вспомнила одно забавное выражение: «У секретов есть ответы, а у тайны нету их»,

– Что за чушь?

– Так считает один молодой человек, кстати, очень занятный. Он говорит, что тайна потому и тайна, что не имеет разгадки.

– Он сумасшедший?

– Нет, он мой шут. Его нашел господин де Лонгвиль, чтобы сделать мне маленький подарок. С ним не скучно.

– Ваше высокое положение дает вам право держать кого угодно, – де Шатильон склонился в поклоне.

– Если хотите, я могу позвать его, – предложила баронесса.

– Я счел бы за услугу, – заготовленная фраза сорвалась с губ маркиза, хотя в этот момент он подумал: «Хвастаться уродцем? Мне они неинтересны и вызывают омерзение».

Генриетта позвонила, дернув за шнурок, и приказала вошедшему слуге позвать Анри. Слуга поклонился и вышел.

– А кто он, ваш шут? – без любопытства спросил де Шатильон.

– Да так, обыкновенный юноша, – ответила в тон ему баронесса. – В его внешности нет ничего необычного, но зато он порой может удивить, наговорив такого…

– Он дерзок с вами?

– Скорее откровенен. И мыслит довольно своеобразно.

– Это свойственно многим шутам, – кивнул маркиз. – К сему обязывает сама должность.

– Не думаю. Вы так рассуждаете потому что не знаете его. Поверьте, он достоин внимания. Он предан мне.

– Слуга обязан хранить преданность своей госпоже.

– Вы находите это утверждение здравым? А что вы скажете, если я приоткрою вам маленький секрет?

– Какой же?

– Он любит меня.

– Вы смеётесь надо мной? – улыбнулся маркиз.

– Нисколько.

– И он вам об этом говорил?

– Ну… То есть… он писал…

– Как? Он даже умеет писать?

– Конечно, разве может мой шут позволить себе быть неграмотным?

– И о чем же он писал вам? Это, конечно, были любовные записки? – голос де Шатильона опустился до шепота.

– Не угадали, мой дорогой Альбер! – засмеялась баронесса. – Он не посылает мне записок, даже любовных. Он пишет стихи вот в эту тетрадь, – она положила руку на дорогой ей предмет. – Он поэт, мой шут.

– Смешно, честное слово! – воскликнул маркиз. – Вы меня принимаете за легковерного глупца?

– Прочтите сами, – ответила Генриетта, протягивая гостю заветную тетрадь, раскрытую на нужной странице.

Де Шатильон принял из ее рук предмет и пробежал глазами страницу быстрого мелковатого почерка:

«Любовь – как облако

Из дыма и огня.

Любовь – безлюдная

И жаркая пустыня.

На неги высоту

Забросила меня.

И ветер по земле

ТВОЕ разносит имя!

Любовь – река,

В которой я – челнок,

Беспомощный,

Без весел и без цели.

Суровости ее

Противиться не мог.

И волны той реки

ТВОЕ мне имя пели.

Любовь – жестокий рок,

Несчастье и неволя,

Любовь – источник зла,

Насилье и разбой.

Влюбленным, как в аду,

Нет на земле покоя.

Но ты, моя любовь,

ЕЕ мне имя спой!»

– Вы не верите своим глазам? – усмехнулась баронесса.

– Никогда не поверю, что такое мог написать какой-то мальчишка! – воскликнул маркиз.

– Ну, Анри не совсем мальчишка. Я бы не рисковала так его называть. Впрочем, сейчас вы сами сможете его увидеть.

И словно в ответ на слова Генриетты открылась дверь, и вошел молодой человек с темными густыми волосами и пронзительными черными глазами на осунувшемся бледном лице. Маркизу показалось, что вошедшему лет двадцать-двадцать пять. Смущали резкие обострившиеся черты лица и суровая серьёзность, написанная среди этих черт. Молодой человек склонился в поклоне, приветствуя присутствующих.

– Здравствуй, Анри, – сказала Генриетта. – Мой гость, маркиз де Шатильон, очень захотел с тобой познакомиться.

– Это правда, – подтвердил маркиз.

– Я счастлив вашим вниманием к такой ничтожной персоне, как я, – бесцветным голосом ответил Анри, повторно кланяясь.

– Я бы хотела, чтобы ты что-нибудь прочел нам.

– В ваших руках моя тетрадь, – произнес молодой человек. – Я записал туда все свои мысли и чувства.

– Но я хочу услышать что-нибудь новое, – потребовала баронесса.

– Дорогая госпожа, я, с вашего позволения, больше не сочиняю.

– И давно?

– Со вчерашнего дня.

– А ты попытайся!

– Сейчас я ничего не могу сделать.

– Но как же так?! – Генриетта начинала сердиться. – Я тебя так нахваливала своему гостю, а ты! Нет, ты не отвертишься! Если ты не можешь сочинить сходу, тогда прочти что-нибудь из последних стихов.

– Я попытаюсь. Только еще раз прошу вас простить меня за мой выбор. – сказал Анри и вспомнил строки, пришедшие в его мозг тогда, когда он стоял там, на чердаке, один, и ему казалось, что это не Франсуа, а он сам лежит на холодном и грязном полу, без движения, без живительного тепла, без людской помощи.

В тот самый момент заплыли в голову чужие, но невероятно милые слова, которые кто-то очень близкий мог сказать своей возлюбленной.

И Анри прочитал их сейчас, впервые произнеся вслух:

– Когда погаснет последний луч

И веки ты сомкнешь,

Когда из низких свинцовых туч

А землю прольется дождь,

Когда в промозглой осенней тьме

Тебя охватит страх,

Когда пронесется призрак в окне,

Надежды ввергая в прах,

Когда забудешь про утро ты,

Не вспомнишь, что есть весна,

Когда ты оставишь свои мечты

И будешь совсем одна,

Когда ты поймешь, что незачем жить,

Что смерть – искупленье всему,

Когда будет нечем тебе дорожить,

Я к дому приду твоему.

Тогда на небе вспыхнет заря,

И высохнут слезы твои,

Тогда ты поймешь, что плакала зря,

И вспомнишь ты о любви,

Тогда, минуя оживший сад,

В котором гуляешь ты,

Оставлю тебя, улечу назад,

Туда, где растут цветы.

Тогда распростишься навек со мной,

Споет тебе песню рассвет,

Но мне уже видеть его не дано,

Мы больше не встретимся, нет.

– Этого мне ты еще не читал! – воскликнула Генриетта – Запиши немедленно в тетрадку, ведь ты же всё моментально забываешь.

Анри машинально открыл тетрадку, забыв, что она исписана до конца. И, пролистав до последней страницы, с ужасом уставился в текст.

– Что ты вылупил глаза? – бесцеремонно спросила баронесса и обратилась к де Шатильону. – Ну, теперь вы убедились в талантах моего слуги?

– О, да! – только и смог пробормотать маркиз.

А Анри всё еще смотрел на последнюю страницу тетради.

Там, как приговор, как черта, подведенная под всей его жизнью, четко и твердо занимало все пространство листа стихотворение, которое он только что читал.

– Когда я это успел? – воскликнул молодой человек.

И тут же вспомнил белый контур-фигуру со сферой в руках и странное пробуждение.

– Ты бредишь? – осведомилась Генриетта. – Что ты кричишь?

– Госпожа баронесса, – еще не придя в себя, ответил Анри. – Я не буду больше ничего сочинять. Всё уже написано. Вот здесь, – он ткнул пальцем в тетрадку.

– Бредишь, – подтвердила Генриетта и, чтобы доказать это, полистала тетрадь.

Но, чем дальше она листала, тем больше становились ее глаза, тем быстрее были ее движения. И, наконец, она захлопнула тетрадь с маской недоумения и страха на лице.

– Ты прав… – выдавила она из себя. – Я не пойму лишь одного, когда ты смог всё исписать?

– Не знаю. Это произошло как-то неожиданно. Может, даже во сне…

Маркиз с недоумением наблюдал со стороны диалог, казалось, помешанных существ, пребывающих в некоем особом состоянии, говоривших на своем собственном наречии, и никак не мог отделаться от желания выскочить за дверь и крепко запереть ее с той стороны. Но он был мужчиной, и к тому же довольно любопытным. Это качество он унаследовал от матери. Одним словом, он крепился, как мог! Но и его золотое терпение истощалось.

– Значит, ты уже написал все свои стихи? – продолжала странный разговор Генриетта.

– Думаю, да, моя госпожа.

– Ты уверен в этом?

– Каждый человек приходит в творчество, думая, что он неисчерпаем. Но увы, всему есть конец. И даже великий талант, гений творит именно столько, сколько ему отведено. А потом случается нечто. Нечто неожиданное для окружающих. Он умирает от внезапной болезни или превращается в умалишенного беднягу. И никто не может догадаться, что послужило причиной такому несчастью. А это просто: у него кончился отведенный на его долю запас творческой мысли. Он сделал всё, что мог. Для него закрылась заветная калитка в Тайну. Некоторые от бессилия кончают с собой. Но это не выход. Просто нужно рассчитывать свой запас на всю жизнь. Ведь один пишет быстро и много и живет долгую жизнь, умирая с убеждением незавершенности своих трудов. А другой не может закончить начатое. Загадка жизни и загадка творчества. Запас моего поэтического таланта, судя по всему, иссяк, и теперь я могу лишь читать уже созданное, мое или чье-то.

– Опять Тайна? Опять твоя умопомрачительная теория! – воскликнула Генриетта.

– Не волнуйтесь, госпожа, – спокойно ответил Анри. – Я исчерпал всё, и к уже созданному мне нечего добавить.

– Просто ты сегодня не в духе.

– Нет, причина в другом. Во мне как будто что-то обломилось. То, без чего, наверное, поэт не может оставаться поэтом! Тонкая хрустальная паутинка, светоч вдохновения.

– Ты мне объясняешь-объясняешь, твердишь, втолковываешь, а постичь не можешь, что я этого НЕ ПОНИМАЮ! – заявила баронесса.

– Это очень просто. – расстроился Анри. – Родник иссяк и больше не воскреснет.

– Ну вот, ты и назвал первую строчку будущего стихотворения, – обрадовалась Генриетта.

– Я боюсь, моя госпожа, вам возражать, – сказал молодой человек. – Но попытайтесь полистать тетрадь. Я уверен, что там оно уже есть.

– Ты меня принимаешь за сумасшедшую? – возмутилась госпожа де Жанлис и протянула тетрадь де Шатильону. – Поищите, маркиз, если вы верите подобной чепухе.

Тот наугад открыл первое попавшееся стихотворение и, сам себе не веря, прочел:

– «Родник иссяк и больше не воскреснет.

И не надейся, чудо не придет.

С самим собою будь хотя бы честен,

Всё поглотил земной водоворот…»

– Что?! – воскликнула Генриетта, выхватывая из рук маркиза тетрадь и впиваясь в текст. – Да… Ошибки нет! И дальше здесь:

«Померкло солнце, и луна пропала.

Заснули чувства, мысли и слова.

И полилась, в пути сметая скалы,

Пустая бесполезная молва».

– Изумительно и страшно! – тихо промолвил де Шатильон.

– Вы находите? – живо осведомилась баронесса.

– Я ничего не могу сказать… Я на своем веку не видел воочию людей, творящих подобные вещи, сочинителей стихов.

– Слыхал, Анри? Господин маркиз в восторге от твоих стихов. – Генриетта даже неприятно раскраснелась от волнения и гордости. – Можешь идти, Анри. Если понадобишься, я позову тебя.

– Одну минуточку! – воскликнул де Шатильон в тот момент, когда молодой человек уже собирался выполнить распоряжение госпожи. – Вы мыслите очень зрело. Я хотел бы знать, сколько вам лет? Я надеюсь, это не секрет?