Карнавал. Исторический роман

– Как Ваше самочувствие? Как проводите время? – спросил дож, глядя невидящими, но удивительно красивыми голубыми глазами на нее. Если бы собеседник не знал о слепоте дожа, то понять, что он незрячий было совершенно невозможно. Кто-то говорил, что Энрико потерял зрение во время досадного недоразумения, вечерней драки в Константинополе, оказавшись случайно на неблагополучной улочке, он ввязался в драку и неудачно упал, повредив голову, после чего и потерял зрение. Энрико Дондоло был привлекательным и крепким мужчиной, несмотря на свой возраст, и его можно было любить крепко и страстно, но Мари не смогла преодолеть уважение и трепет перед ним, так и оставалась его подданной и не более. Об их семейной жизни никому не было известно, поскольку приходя в ее покои, он сразу же отправлял слуг в приемные палаты, оставляя у дверей перед гостиной комнатой одного драбанта. В случае непредвиденных обстоятельств, он мог звонить в специальный колокольчик, закрепленный над дверью. Мари любила беседовать с ним обо всем. Он был очень умным и интересным собеседником. Рассказывая о своих приключениях и миссии в Константинополе, он приводил яркие примеры своей дипломатической жизни, но никогда не рассказывал о политике. Ее пленяли рассказы о сказочной красоте дворцов и соборов, богатстве жителей, красоте женщин, храбрости мужчин. Она даже не мечтала когда-либо увидеть все это своими глазами, а представляла себе, как красочный мираж, описываемый в старых сказаниях. Их редкие вечера в ее покоях, становились для Мари чем-то волшебным, ведь Энрико умел своими рассказами ввести ее в незнакомый мир, словно художник, рисуя фрески в ее сознании. Она была очень благодарна ему за такое трепетное и нежное к ней отношение, словно к маленькой дочери, готовой впитывать в себя все, о чем рассказывал ее мудрый отец. И вот теперь, когда она встретила «принца» из детских сказок, ей было невозможно стыдно, словно она обманула своего отца, тайком срывая запретные плоды в его любимом саду. И вот теперь, когда возможно он нуждается в ее любви и поддержке перед очень серьезным испытанием, она покидает его и предается любви с молодым красавцем, старательно убеждая себя в том, что любовь это дар божий и пренебречь им, значит остаться без шансов на счастливое будущее. Она думала, что если упустит эту малую возможность испытать настоящие, сильные чувства к мужчине, то всегда будет сожалеть и оглядываться назад с тоской о несбывшихся мечтах.

В своих размышлениях, Мари не заметила, как подошла к Собору. Поднимая голову к белым куполам, она вновь восхищалась красотой и богатством убранства этого необыкновенного храма господнего, сверкающего разноцветными огнями золота, опалов и перламутра. Все портики его были выложены дивной мозаикой и украшены алебастровой скульптурой, прозрачной как янтарь, изящной как слоновая кость. Пальмовые листья и лилии, виноградные гроздья и гранаты, птицы, то порхающие, то цепляющиеся за ветви, – все сплеталось в бесконечную сеть бутонов и перьев, а среди них – торжественные фигуры ангелов со скипетрами, в белых одеяниях до пят. Силуэты их расплывались в сиянии позолоты. Она смотрела на колонны из камней редких расцветок: яшмы, порфира, темно-зеленого в звездочках снежинок серпентина и разных сортов мрамора. Их капители красовались переплетающимися ажурными узорами, пучками трав, листьями винограда и аканта, мистическими знаками. Все начиналось и кончалось крестом, заставляя замереть в благоговейном страхе. Мари стала испытывать некоторое волнение от осознания значимости всех орнаментов и изображений, украшающих собор. Все несло в себе тайный смысл. На верхних портиках непрерывная цепь письмен и картин жизни: ангелы, небесные знаки, дела человеческие, а над всем этим еще один ряд сверкающих росписей с белыми арками, увенчанными алыми цветами – восхитительная вакханалия, над которой сверкает лев святого Марка, вознесенный на усыпанное звездами голубое поле. Она и раньше восхищалась Собором, но сейчас, впитывая всей душой красоту и величие этого строения, она видела весь мир как-то по-другому. Всплывали в памяти рассказы дожа о византийских храмах, где каждый рисунок, каждый ангел и каждая картина доносили до прихожан тайный смысл Завета. Девицы рядом с ней нетерпеливо суетились, не понимая, что остановило догарессу перед входом в Собор, и она словно опомнившись, сделала шаг к главным воротам. Входя внутрь, она немного замешкалась, давая глазам привыкнуть к сумраку внутри огромного сводчатого зала. Свет, проникающий через узкие отверстия вокруг куполов, освещал золотой зал, словно выдолбленный в нефритовой горе в форме креста. На стенах были прикреплены факелы и серебряные лампы, горящие в нишах капелл. Позолоченный потолок, отражая свет, словно возвращал лучи обратно, переливаясь по всему Собору. Как же она раньше не замечала всей это красоты? Мари стояла в недоумении. За один день все в ее сознании поменялось, мир стал другим, жизнь наполнялась смыслом и многое прояснялось. Она никогда не задумывалась о том смысле, что вложен мастерами в каждое изображение мозаики, в каждую надпись на стенах и потолках, не видела перед собой всего буйства красок, бегущих по полу и стенам, не видела как луч из окошка-звезды освещает нимбы над головами изваяний святых, которые озарив прихожан, возвращаются обратно во мрак. Под ногами и над головой она видела множество образов, непрерывный ряд картин, как во сне переходящих одна в другую, смешение форм прекрасных и ужасных немного смущало Мари, и она рассмотрела драконов, змей, кровожадных хищных зверей, среди которых появлялись дивные птицы, пьющие из каменных фонтанов. Другие кормились из хрустальных ваз. Все это показывало страсти и наслаждения человеческой жизни, символически представленные разом. А дальше тайны их искупления, поскольку все переплетенные линии и сменяющиеся картины, в конце концов, неизменно приходили к Кресту, воздвигнутому или высеченному в каждом уголке, на каждом камне, либо обвитом змеем вечности, либо с голубками, примостившимися под перекладиной. Проследив взглядом все лабиринты картин и изображений, Мари смотрела на большой крест над алтарем, возвышающийся на огромной поперечной перегородке, ярко сияя на фоне затененной апсиды. Над этим крестом, постоянно горящим в центре храма, на самом верху, в каждом куполе, в каждом углублении потолка была изображена фигура Христа. В одном месте восставшего, в другом возвращающегося вершить суд. На последнем взгляд Мари остановился, и она долго еще стояла в оцепенении, разглядывая затянутую пеленой курящегося ладана, вершителя. Хор запел молитву. Шум в соборе прекратился, все склонили головы в усмирении и вторили протяжную мелодию молитвы. Мари оглянулась назад, к боковым нефам и капеллам и увидела вычерченный на мраморе нечеткими линиями, силуэт женщины, стоящей возведя глаза к небесам, с надписью «Богоматерь». Не поворачивая головы, Мари стала читать молитву о прощении, обращаясь именно к ней. Никто из ее свиты не обратил внимания, как из ее глаз одна за другой катились слезы. В неистовстве внутренних терзаний, она молила мать всевышнего просить господа о прощении. Затем снова повернулась к алтарю и так стояла уже всю мессу, до конца, ни разу не подняв глаз и не произнеся ни звука. Она даже не пошла к своей скамье, отгороженной бортиком и скрытой от остальных горожан бархатным балдахином, где обычно слушала мессу, так и оставалась стоять напротив алтаря, привлекая внимание знатных дам, обожающих всякого рода сплетни. Когда вся свита во главе с ней покидала Собор, она все еще находилась в трансе от молитвенных слов, произнесенных внутренне, но особенно страстно. Оглянувшись назад, она снова посмотрела на фасад Собора, воскрешая в памяти рассказ мужа о том, как он строился, и как его украшали, приглашенные из Константинополя художники. Они создавали эскизы мозаики сводов Собора и подбирали цветовые сочетания в его порталах. Дож заставлял своих мастеров перенимать систему работы греков, чтобы после самостоятельно украшать как сам Собор Святого Марка, так и другие церкви города. И венецианские мастера старательно учились у греков, чтобы еще более усовершенствовать их искусство и добавить больше цвета и богатства своим фасадам. Ее отвлекли от мыслей выкрики драбантов, отгораживающих Мари со свитой от толпы патрициев, пытающихся рассмотреть догарессу как можно ближе. Все знали о ее красоте и обаянии, и именно любопытство толкало людей убедиться в этом. Мари улыбнулась своим подданным и, чтобы не обижать их помахала рукой приветственным жестом. Из толпы послышалось восторженное: «О-о-о-о-х!». Она вернулась в суетный мир и только теперь заметила, как прекрасна Венеция в предзакатном сиянии светила и как хороша жизнь, когда в ней есть любовь. Мечтательно глядя вдаль, она мысленно возвращалась в домик Андре, обнимая его упругое и желанное тело. Ее окликнули. Мари остановилась.

– Ваша Светлость! – обратился к ней какой-то знатный господин, – Позвольте передать Вам письмо от некоего господина, пожелавшего остаться неизвестным!

– Что за письмо? – удивленно вскинув брови, спросила Мари.

– Он сказал, что это очень важно и срочно! И больше ничего. Сел в гондолу и исчез в одном из каналов! – склонив голову и протягивая свиток из желтой грубой бумаги, перевязанный жесткой веревкой, ответил патриций.

Немного помедлив, Мари кивнула девице из своей свиты и та взяла письмо. Дальше вся свита двинулась ко дворцу, сопровождаемая драбантами из дворцовой охраны. Мари не брала письмо из рук девушки, приказав отнести его в гостиную, в ее покоях. Она боялась читать его в присутствии других людей, чтобы ее реакция не вызвала ни у кого вопросов. На миг ей показалось, что это какая-то нехорошая весть от Андре, но вспомнив, что он перевязывал свои письма шелковыми лентами, она успокоилась. Хотя некоторое волнение все же испытывала. Почему письмо передали через посредника? Может, автор постеснялся своего облика? А, возможно, просто испугался ареста за то, что там написано. Мари думала о письме не больше трех минут, затем ее мысли, снова прервал гомон народа на Пьяцетте. Все последние дни люди пребывали в возбужденном состоянии и беспрерывно обсуждали Крестовый поход, который представлялся им весьма туманно, поскольку четкой цели его, кроме обогащения, никто не понимал. Многие не верили французам, понимая, что такой дорогостоящий поход не мог организовываться лишь за тем, чтобы отомстить за унижения Христа. Некоторые твердили о том, что их правитель явно имеет собственные планы на укрепление влияния самой Венеции и его самого в том числе, что как раз было недалеко от истины. А некоторые считали поход сделкой, чтобы разбогатеть и постараться взимать дань с захваченных территорий еще многие годы. Но во всех разговорах основой было личное обогащение каждого воина. Мари слышала лишь части фраз, по которым вполне можно было сложить целостное суждение. Ей было жаль свой народ, в неистовой жажде обогащения, принимающий риск умереть за призрачные блага, но вернуть их мысли к своим домам и семьям, которые могут остаться без кормильцев, она не смогла бы, даже если захотела. Она сама была одной из тех женщин, которым предстоит долгое и томительное ожидание завершения похода и возвращения мужа назад, в Венецию. Однако о своем любовнике она думала отнюдь не меньше, а даже больше, чем о муже. Вот именно его дальнейшая судьба могла быть более непредсказуемой в этой ситуации. В Венецию возвращаться ему ни к чему, ведь его родиной является Франция и именно туда он должен вернуться в колонне победителей. И что касается ее лично, то представить себя рядом с ним в этом победном марше она уже никак не могла. И не хотела. При всем своем влечении к Андре она глубоко уважала своего мужа и любила свою неповторимую Венецию, подарившую ей сказку наяву. Став догарессой, неожиданно для всей ее семьи и даже всех приближенных к правящей семье, она уже тогда поверила в чудо. И вот теперь, когда судьба подарила ей еще и счастье полюбить, она боялась за расплату, неизбежно ожидающую ее впереди. И мысли об этом не придавали ей теперь ни радости, ни веры в счастливые моменты будущих лет. На площади перед дворцом царила суета и веселое безумство. «Венеция – веселый город с добродушными людьми, не знающими ни ненависти, ни страданий; они тонко чувствуют музыку, ибо самому языку их присуще веселье» – писал в своих заметках Андре, а Мари однажды заглянула в журнал одним глазком и прочитала эти поэтичные строки о своем городе. Он писал: «Горожане поют на улицах, площадях и каналах, торговцы поют, продавая свои товары, рабочие поют, возвращаясь с работы, гондольеры поют в ожидании своих господ. Основой венецианского характера является веселость, а основой венецианского говора – шутливость». Именно в данный момент, вспомнив эти строки, Мари обратила, наконец, внимание, на этот привычный для нее и исключительно интересный признак города. Действительно, на площади царило веселье и легкость, все говорили с улыбками на лицах, шутили, кто-то дурачился и разыгрывал приятеля, кто-то увлеченно призывал покупателей к своему товару, девушки хихикали, поглядывая на французских военных, молодые парни передразнивали их и кидали какие-то скомканные шарики цветной ткани в их сторону. Гондольеры распевали протяжные песни, а знатные дамы, просто прогуливались мимо дворца к набережной, под руку с кавалерами, разглядывая прилавки с разноцветными украшениями и бросая короткие взгляды на свиту Мари и на нее саму. Никогда ранее, Мари не рассматривала так внимательно горожан и не задумывалась о смысле жизни, возможно потому, что в ее жизни и не было много смысла.

Вернувшись во дворец, Мари первым делом решила выяснить планы мужа на предстоящий вечер. Ей важно было знать, когда она сможет покинуть дворец незаметно, чтобы все были заняты чем-то интересным для них и не обращали ни на кого внимания. Пройдя в его покои, она застала в приемной палате французского аристократа Жоффруа де Виллардуэна. Именно он был одним из организаторов Четвертого Крестового похода и должен был возглавить его вместе с Дандоло и Бонифацием Монфератским. Мари поняла, что в этот вечер ей нечего опасаться и, увидев выходящего из внутренней двери дожа, тут же кинулась к нему и попросила не присутствовать сегодня на ужине, по причине своей крайней усталости и головокружения. Дож предложил вызвать лекаря, но Мари отказалась, попросив его разрешения отправиться в свою спальню и уснуть для скорейшего выздоровления. Он, немного помолчав, согласился и просил ее утром не выходить из спальни, а провести в постели как можно больше времени. Близился выход армии в море, и он хотел видеть ее на проводах в добром здравии, чтобы поднять дух не только воинов, но и их семей, остающихся в ожидании на долгое время. Мари поклонившись, поцеловала его руку и вышла из гостиной. Возвращаясь в свою половину, она вспомнила о письме и попросила его принести. Девушка, что несла письмо, отправилась в свою комнату, и за ней тут же послали. Письмо принесли, когда Мари была в своей спальне. Она взяла свиток и попросила не беспокоить ее до завтрашнего дня, пока она сама не вызовет кого-то из слуг. Отпустив девиц на вечерние игры в Малом зале, она присела на софу, стоящую у окна и, развязав веревку, открыла письмо.

Дорогая наша госпожа! Во спасение реликвии нашей, священного храма господнего, Собора Сан-Марко, обращаемся к Вашей Светлости за помощью. Утром сего дня, подслушали мы, рабочие судоверфи, странный разговор двух мастеровых. Хотят они, этой ночью устроить пожар вокруг Собора, чтобы захватил он сие величественное здание, нашу гордость и сокровище Венеции. А посему, весь народ кинется спасать его и многие погибнут, а кто останется, начнет строить его заново. И очевидно, что поход в Палестину не состоится. Помешать хотят они войне предстоящей, уничтожить Собор прежде, чем войско двинется в путь! Просим Вашей помощи! Преградить надобно им дорогу к святыне!

Отложив письмо, Мари сидела с широко открытыми глазами и молча смотрела в окно, на лиловую линию горизонта. Ужас охватывал все ее тело, не давая сделать ни одного движения. Она не знала, что надо предпринять, чтобы предотвратить поджог. А вдруг это письмо, простая шутка или попытка внести раздор в дела дворца? Почему письмо передали ей, а не дожу? Она не знала, как ей поступить. Однако страх перед возможной потерей великолепного произведения архитектуры и искусства, становился все сильнее. Надо было усилить охрану Собора, но сделать это мог только сам дож. Мари выскочила из спальни и побежала через свою часть покоев на сторону мужа. Зацепив по дороге вазу с цветами, она даже не заметила этого и не слышала звон разбивающегося стекла. Не успевая объяснить ничего опешившим слугам, она ворвалась в покои мужа и сразу же крикнула: Ваша Светлость! Готовится заговор! У меня письмо!

Дож резко повернул голову в ее сторону и сделал шаг навстречу, жестом указывая слугам покинуть помещение. Мари подошла к нему вложила в руку свиток, чтобы он понял серьезность ее слов.

– Что там написано? Читайте! – тихо сказал он.

Мари развернула письмо и прочитала текст. Дож молчал. После недолгой паузы, он прошептал:

– Это провокация! Вокруг Собора полно военных и разного народа, беспрерывно снующего через площадь к лодкам! Кто рискнет прорваться с факелом сквозь колонны дворца, где полно военных и придворных драбантов? Этого не может быть! И почему письмо передали Вам? – более громко спросил дож и взял Мари за руку.

– Мне неизвестно, Ваша Светлость! Я лишь прочитала текст и Вам решать, как поступать далее! – склонив голову, ответила Мари и ждала распоряжений мужа.

– Идите в свои покои! – только и ответил он. Потом подошел к столу, взяв колокольчик и резко взмахнув им, вызвал непрерывную трель молоточка.

Вошли слуги. Мари молча повернулась и, шурша длинной юбкой из тафты, быстрым шагом пошла в свою часть покоев. Ее мысли были сейчас у Собора Сан-Марко. Не дать вандалам уничтожить сокровище Венеции волновало ее куда больше, чем гнев дожа. Она боялась, что дож не станет предпринимать каких-то действий, полагая, что письмо написано сумасшедшим интриганом, и все это не более чем провокация. А что если это правда? И тот же сумасброд, в самом деле, плеснет горючую смесь сквозь решетку главных ворот. Загорятся деревянные ворота, за ними вспыхнут масляные фитили в лампах, огонь перекинется на бархатные занавеси и картины. От одних мыслей об этом Мари холодела от ужаса. Она вернулась в спальню и села в кресло у окна. Мысли путались, но одно было ясно, она должна помешать заговорщикам, кем бы они ни были. Отдавать самостоятельно распоряжения драбантам дожа она не могла, но просить своих стражей проверить территорию вокруг дворца, канал, опоясывающий заднюю часть здания и галереи Собора, было вполне допустимо. Она вызвала одного из них и отдала распоряжение незаметно, не привлекая внимания, исследовать двор и прилегающие территории. Тот поклонился и вышел исполнять приказ. Мари встала и подошла к своему тайнику. Осторожно вынула завернутую в ткань Маску и положила на стол. Необходимо было найти платье, не слишком широкое и длинное, чтобы не запутаться в нем в случае опасности или бегства. Открыв гардероб, она увидела свое девичье платье, в котором ходила на уроки танцев и сразу же извлекла его из вороха расшитых жестких юбок своих нынешних туалетов. Перехваченная под лифом нежно-голубой широкой атласной летной, его легкая шелковая ткань струилась небольшими складками и лишь прикрывала ноги до щиколоток, чтобы движения в танце не сковывались, а обилие ткани не мешало разучиванию пируэтов. Вырез на груди был не слишком широким и рукава плавно облегали руки, сжимаясь у самой кисти вдернутым шнурком. Мари смотрела на платье и вспоминала свои юные годы, когда мечтой ее родителей было лишь выгодное замужество дочери, и к этому прилагались все усилия, а она мечтала о сказочном принце и большой любви. Вместо принца она получила короля, но платой за это было полное отсутствие любви в ее жизни. И вот теперь, надев свое девичье платье, она почувствовала себя юной девушкой, не скованной еще узами брака, лишившего ее всего, о чем она мечтала, но сделав знатной богатой дамой. Та девушка в ней проснулась от тяжелого сна реальности и вновь стала свободной и желающей любить. Улыбка осветила ее лицо, и она подумала об Андре, который ждал ее на острове, не подозревал о том, что творится сейчас во дворце и что ждет Мари в ближайшие часы. Он надеялся в скором времени увидеть ее у себя в доме и готовился к этой встрече, украшая спальню цветами и расставляя свечи в канделябры. Незамысловатый ужин: жареные морские языки, каракатица в кислом соусе, приготовленный монахинями монастыря суп из риса к жареной свинине, затем шампиньоны, слегка обжаренные в ароматном масле, оливки и на десерт fritolo, нежные пирожные, приготовленные молоденькой служкой из козьего молока, сливочного масла, яиц и розовой воды. Giulebbe, фруктовый напиток, он сделал сам, под руководством монахини, что приготовила для него суп. Проведя часть вечера в хлопотах по организации ужина, который ему удалось собрать благодаря соседке, работавшей по вечерам в монастыре, он все больше воодушевлялся предстоящим свиданием с Мари и находился в весьма приподнятом настроении. Он хотел найти еще вина к трапезе и отправился к бакалейщику, живущему недалеко от монастыря, как объяснила женщина-соседка. Вина он купил немного, понимая, что Мари не станет пить больше одного бокала, а сам он хотел быть с чистым разумом, чтобы ничем не омрачить свидание. Возвращаясь к дому, он решил зайти в церковь и воздать хвалу господу за приобретенное счастье.

Тем временем Мари, облачившись в свое девичье платье кремового цвета, обула мягкие туфли, чтобы скрыть шаги по мраморному полу, покрыла голову тонкой вуалью и сверху надела Маску, чтобы она крепче держалась на голове. Подойдя к зеркалу, она увидела в нем отражение противоположной стены и, не мешкая, выбежала из спальни. Для того, чтобы убедиться, отправил ли дож драбантов к собору, Мари решила сначала пройти на половину мужа и послушать о чем там говорят и что происходит. Проходя по длинному переходу, украшенному византийскими колоннами и скульптурными группами, Мари не замечала всей этой красоты, она думала лишь о том, как быстрее оказаться в покоях дожа и понимать обстановку. Миновав приемную гостиную, она осторожно подошла к двери в личный покой и прислушалась. Похоже, в комнате никого не было. Она тихо приоткрыла массивную дверь и заглянула внутрь. Никого, не увидев, Мари проскользнула внутрь помещения и остановилась, оглядывая внутреннее пространство. Потрескивающие свечи были единственным источником звука. Она поняла, что дож все же не оставил ее просьбу без внимания и отправил к собору вооруженных стражников дворца, а сам видимо пошел в зал Совета, чтобы находиться ближе к собравшимся вельможам и рыцарям. Собираясь покинуть покои мужа, Мари пошла в сторону двери, но вдруг услышала за спиной шум. Кто-то тихо открывал окно спальни дожа. Скрип рамы был слышен отчетливо. Она замерла и остановилась. Шум прекратился. Мари потихоньку перешла к стене, разделяющей приемную со спальней, и остановилась у проема двери, отгороженного тяжелыми шторами. Через пару минут она снова услышала шорох и поняла, что кто-то пробрался в покои и обследует помещение. Затем, она услышала голоса. Шепот был достаточно хорошо слышен, чтобы разобрать, о чем говорят мужчины.

– Никого нет, влезай! – прошептал один.

– Понял! – ответил другой.

– Ты иди в следующую комнату, а я останусь здесь и разолью смесь! – продолжал диалог один из них.

Когда темный силуэт, закутанный в черный плащ, появился в проеме двери, Мари сделала два шага назад и остановилась. Она оглядывалась в поисках какого-либо тяжелого предмета, чтобы применить его как оружие в случае необходимости. Человек под плащом осматривал помещение и, поняв, что находится там один, скинул плащ и выудил из карманов две бутыли с неизвестной жидкостью. Он стал разливать ее по полу и на стены, на шторы и ковры. Мари поняла, что поджечь они решили не только Собор, но и сам дворец, или ту часть, где находился дож. Через пять минут из спальни вышел второй человек и, обращаясь к подельнику, достал большой, клинообразный нож.

– Когда войдет дож, быстро выбегай из укрытия и бросайся в окно, отвлечешь на себя внимание, а я накинусь на Дандоло и убью его! – говорил он, постоянно озираясь, – Затем, подожгу смесь и постараюсь выбраться, а если не смогу – уходи сам! Покинешь Венецию сегодня же! Никого не бери с собой и не кому ничего не говори, понял?

– Да, я все понял! Но может, позовем еще людей, чтобы мы могли справиться со стражниками? – спрашивал второй, несимпатичный, косоглазый мужчина с всклокоченными волосами и небольшой, редкой бородой.

– Не надо! Вызовем большой переполох и все погибнем! Если будем действовать быстро, паника от пожара будет нам на руку! – ответил главный и усмехнулся, – Эти тупоголовые поверили нашей сказке и помчались спасать Собор, не подозревая, что нам нужен Дандоло! Что проку поджигать храм, когда остановить поход можно только убив военачальника!?

Закончив свой монолог, он хрипло загоготал, но осекся, понимая, что может быть обнаружен и замолчал, испуганно глядя на дверь. Мари не знала, как ей поступить дальше. Сама она вряд и справится с двумя сильными мужчинами, но вызвать помощь она должна как можно быстрее, пока не вернулся дож. Любое промедление сейчас было на руку убийцам. Мари понимала, что, скорее всего, они пришли не одни и где-то есть еще люди, поджидающие дожа на случай, если эти двое будут обнаружены. Тут мужчины решили обследовать сундуки и ящики в комнате, и у нее появился шанс выскользнуть из комнаты. Она сразу же воспользовалась временной заминкой воришек и быстро выскочила за дверь. Она бежала в сторону галереи, решив найти командира драбантов и потихоньку, чтобы не вызвать паники, сообщить о том, что сейчас услышала. Сняв по дороге Маску, она увидела скучающего у колонны драбанта и велела срочно отвести ее к своему командиру. Тот, словно очнувшись ото сна, выпрямился и поспешил выполнять приказ. Они спустились в нижнюю галерею и там, в небольшом помещении под лестницей, нашли командира. Мари быстро объяснила ему ситуацию, попросила очень тихо и спокойно собрать отряд драбантов и отправить их в покои дожа, чтобы бесшумно схватить лазутчиков и обнаружить остальных, которые возможно прячутся во дворце или в лодке, на канале Рио дель Палаццо. Капитан обомлел от услышанного рассказа и несколько замешкался, обдумывая план действий. Действительно, спугнуть бандитов было никак нельзя, тем более вызвать шум и суматоху во дворце. Надо было усилить охрану дожа, который находился сейчас в правой верхней галерее дворца, что выходила на южную сторону Собора Сан-Марко. Он отправился туда в сопровождении военных и наблюдал, как они исследуют всю территорию вокруг Собора. Одного из драбантов послали привести к дожу епископа. Что происходило, никто не понял в тот момент, но теперь командиру все больше открывался смысл происходящего. В Венеции определенно готовился заговор против дожа с целью остановить Крестовый поход. Поняв всю серьезность ситуации, командир отправил драбанта, что привел догарессу, проводить ее в свои покои и оставаться у ее дверей до утра. Сам быстро собрал отряд из пятнадцати военных и, распределив всех по периметру покоев дожа, отправил выполнять задание по задержанию всех подозрительных личностей во дворце. Главное было не допустить возгорания покоев правителя. Мог загореться весь дворец и вновь огонь бы уничтожил его, как в 1106 году. Командир вместе с пятью драбантами побежал в покои дожа, и стремглав ворвавшись в помещение, махнул им, чтобы те быстро схватили бандитов, и кинулся на того, что рылся в большом комоде у задней стены комнаты. Второй не успел опомниться от неожиданного появления военных и только обреченно ожидал своей участи. Резко скрутив его, двое драбант связали его руки и сразу же вывели из спальни, где он находился, в приемные покои. Затем, их обоих быстро увели наверх, скорее всего в Канцелярию, а затем в тюремные камеры. Быстро окружив фасад дворца, драбанты схватили еще десять человек, которые вызвали подозрение, и в гондоле, курсирующей по каналу Рио дель Палаццо, действительно обнаружили троих мужчин с ножами и бутылями с зажигательной смесью под плащами. Тем самым, все участники заговора были обезврежены, и капитан мог спокойно вернуться в галерею дворца, чтобы доложить об этом дожу. Пока во дворце стояла суматоха по поводу задержания неизвестных, проникнувших во дворец, Мари решилась на поездку к Андре. Она знала, что ее не станут беспокоить в столь поздний час, тем более командиру драбантов известно, что она в своих покоях под охраной. Так что до утра можно было сбежать из дворца. Дож был искренне удивлен всем тем, что произошло, и велел усилить охрану дворца и Собора, а так же организовать круглосуточное дежурство военных по городу. Нельзя было допустить никаких провокаций с целью срыва подготовки к походу. Он собирался поговорить с Мари утром и выяснить, как она оказалась в его покоях и почему бандиты ее не заметили. Она не имела права так рисковать собой, но, тем не менее, он был благодарен жене за столь мужественный поступок. По сути, она спасла ему жизнь.

Улучшив момент, пока драбант задремал у двери гостиной, Мари бесшумно выскользнула из своих покоев и побежала к выходу из дворца. Дверь была уже закрыта, и ей пришлось ждать очередной смены караула, чтобы покинуть дворец. Очутившись на набережной Рива дей Скьявоне, она искала гондолу, что повезет кого-нибудь на остров Мурано. Гондольеры выкрикивали призывы отправиться в сторону, где живут они сами, в том числе и на острова. Один из них, заметно уставший, что было видно по его лицу и тихим выкрикам: «Мурано! Мурано!», очевидно потерял надежду найти пассажира и присел на причал, рядом со своей гондолой. Мари подошла ближе к его лодке и стала вместе с ним ждать пассажира. Только через полчаса к нему подошел мужчина, очевидно рабочий из дворцовых хозяйственных мастерских, и устало махнув в сторону гондолы, стал устраиваться в удобной кабинке-карете, только вместо колес, она была установлена на лодке. Мари опрометью кинулась к гондоле и потихоньку пробралась назад, спрятавшись от ветра под растянутым тентом. Пока лодка шла к острову, она успела сильно замерзнуть в своем легком платьице и еле двигаясь, покинула гондолу последней, уже после того, как гондольер привязал ее к столбу у причала. До дома Андре она шла медленно, боясь не найти его в темноте, но он давно уже ждал ее появления- стоял на дорожке у дома. Мари сняла Маску и подошла к нему, сразу же очутившись в его крепких объятиях. Только теперь, когда расслабилась рядом с ним, она почувствовала, что от напряжения последних часов совершенно не имеет сил даже пройти оставшиеся три метра до двери. Андре сразу почувствовал это и, подняв ее на руки, внес в дом и посадил в глубокое удобное кресло рядом с украшенным белой скатертью, цветами и свечами столу с давно остывшим ужином. Мари смотрела на Андре широко открытыми глазами, почти не моргая. Он понял, что с ней произошло что-то неординарное, иначе она бы не выглядела такой опустошенной. Ее глаза не выражали какие-либо эмоции, но все же в них застыл то ли ужас, то ли страх. Он не мог понять, что с ней, но и расспрашивать не стал, пока она сама не скажет хоть слово. Просидев десять минут в полном молчании и глядя невидящим взглядом сквозь Андре, Мари, наконец, сказала: «Мне холодно!»