Возвращение. Повесть

Глава 4. ВОСПОМИНАНИЯ

Люблю степи спокойствие весеннее,

Когда она так жадно синий воздух пьет,

На вспаханной груди в взволнованном веселье

Рожденье жизни бережно несет.

Когда она, босая, обнаженная,

Натягивает робко полотно дождя.

Когда тяжелым колосом, завороженная,

До горизонта разбегается волна.

– В кафе, Женя, в субботу и в воскресенье свадьбы играют. Приглашаю к себе в гости. В меню: вчерашний борщ, жареная картошка, салат из помидоров, арбуз. И еще, мне нужно перетащить во двор мешки с картошкой.

– Какую картошку? Много? – не понял Женя.

– Да я с плантации шла. Весь день картошку копала.

– Одна? – Женя повернулся, покачал удивленно головой. – Плантация – это прихоть или необходимость?

Саша рассмеялась, скинула куртку:

– Вот мешки потаскаешь – узнаешь. Необходимость, конечно, но и удовольствие: все лето загорала, купалась, плавала, ныряла на просторе за селом. Там такое течение, глубина и, главное, – чистая вода. А необходимость – два мешка картошки – матери с отцом, они в дедушкину квартиру перебрались, в двухэтажный дом, теперь без огорода. Два мешка – в Волгоград свекрови и дочери, один мешок – мне.

– А купить нельзя, чтобы не надрываться? Где ты живешь? Куда рулить?

Саша назвала адрес, пояснила:

– Через полгода после смерти мужа поменяла свою двухкомнатную квартиру на уютный старый домик с садом и огородом. Родители денег добавили.

Саше хотелось одного – снять влажное белье, стать под душ, надеть легкую ночную рубашку, залезть под мягкий плед и заснуть А утром заколоть волосы, выпить чая и побежать без опоздания на августовский педсовет..

Она смотрела, как легко без напряжения Женя внес мешки во двор, сложил их под навес гаража, прислонил аккуратно к деревянному забору лопату, присел на невысокое крыльцо, с интересом рассматривая цветник, сад, виноградник. Саша вошла в дом:

– Чем его угощать? Вином собственного изготовления? Жареной картошкой? – она увидела в зеркале свое обожженное, обветренное на солнцепеке лицо, прилизанные, не расчесанные волосы, схваченные заколкой:

– Боже, на кого я похожа? – и остановилась в растерянности – себя приводить в порядок или на стол накрывать?

– Саша, иди сюда скорее! Посмотри!

Прямо из-за крыши соседнего дома на востоке в еще нетемных сумерках медленно, неторопливо поднимался нереально огромный диск Луны со всеми его морями, горами, кратерами.

– Сашенька, я такой огромной Луны в жизни не видел! – он притянул Сашу к себе, обнял за плечи:

– Давай посидим и посмотрим, какие у вас здесь в Старой Полтавке чудеса бывают!

Они сидели на теплых ступеньках деревянного крыльца, касаясь друг друга плечами, обнаженными руками, боясь, шевельнутся и спугнуть то невероятное, невозможное, внезапно возникшее чувство теплоты, родства душ двух совершенно чужих людей. Они, словно привыкали друг к другу, связанные этим призрачным видением огромной Луны на постепенно темнеющем небосводе.

А диск, затаившись за крышей, через какое-то время, словно крадучись, вылез весь, целиком и покатился вверх, постепенно удаляясь от горизонта, становясь все меньше и меньше, пока не превратился в обычную Луну.

Женя встал:

– Уже поздно. Ты сегодня устала. Я поеду. Мне очень не хочется от тебя уходить. Мы с тобой еще увидимся. Спокойной ночи! – и он ушел, закрыв за собой старую калитку.

Не включая свет, Саша переоделась, упала на диван. Сил и слез не было; ушли, словно заглохли все чувства, осталась только усталость от такого долгого августовского дня.

Глава 5. КОСТЯ

Когда разбился на машине Костя, тоже был такой бесконечно суматошный день в начале августа. Она сбегала в магазин за молоком, встретила сестру с племянником на автобусной остановке. Потом чаевничала с родителями и гостями, и она запомнила, как шумно хлопнув входной дверью, Костя возник в проеме кухонной двери:

– Всем привет! Мы сегодня с ребятами ремонт в кабинете закончили. Отпускные, наконец, пришли, под вечер шашлычок на речке организуем в честь приезда родственников. А обои в зале я тебе, Саша, завтра помогу поклеить. До вечера! – и прошел через минуту под окнами кухни, помахав рукой на прощанье.

Через два дня собирался в Волгоград к матери отдохнуть и позагорать на Волге с Аннушкой.

Нужно было обдирать в зале старые обои, но в комнатах стояла несусветная жара, вода перестала идти, даже не капала из открытого крана, а тут еще зацепилась на дворе за гвоздь на заборе и выдрала клок сарафана.

Села в тени на общей лавочке, зажав в зубах длинную нитку, чтобы не зашить память, и прямо на себе стала заштопывать дырку.

Соседка не вошла, а скорее протиснулась в калитку у лавочки:

– Тебе, Саша, не звонили из больницы?

– Не знаю, я здесь на улице сижу, на свежем воздухе.

– Сашенька, там твоего мужа привезли в больницу, всего переломанного, – авария на дороге.

Не шла, а пролетела бегом километр до больницы после звонка:

– Ваш муж в тяжелом состоянии, – и положили трубку.

В больнице было душно, хотя все окна, затянутые марлей, были открыты. Остаток дня и всю ночь она обмахивала Костю каким-то журналом, отгоняла этим же журналом мух, которые назойливо садились на марлевые повязки со следами крови, на запекшиеся губы, на закрытые веки.

А под вечер Костя пришел в себя, открыл глаза, попытался улыбнуться:

– Без меня ремонт не делай, я сам полы покрашу, – и снова ушел в себя.

Он постепенно съезжал с подушек вниз и упирался ногой в спинку кровати.

Под вечер пришли мужчины – учителя, взявшись за углы простыни, подтянули Костю повыше. Но за ночь он снова съехал вниз, и опять его ступни упирались в спинку кровати, словно он инстинктивно хотел найти точку опоры и поднять свое большое тело от жаркого потного матраса, от этих бесконечных уколов, от не проходящей боли.

Сестры меняли системы, кололи обезболивающие, заходили хирурги, терапевт, заплаканная мама, отец, в дверь заглядывали любопытные…

Умер Костя рано утром, не приходя в сознание. Дернулся, будто что-то хотел сказать на прощание, и вдруг вытянулся

Прибежали медсестры, дежурный хирург. Все было кончено. И в ее жизни наступил разлом, – в тридцать лет стала вдовой.

Линия жизни на левой ладони раздвоилась – оборвалась, дальше пошла параллельно.

Глава 6. РАЗДУМЬЕ

Я так живу, как будто завтра – вечер,

И ночь, густая, вечная, корабль мой захлестнет,

И унесет мою любовь, мечты, надежды песни,

Покоем опушит ресницы, брови гордые вразлет.

Как много было прожито пустых бесплодных весен,

Когда стремилось сердце за гусями ввысь,

Но цепи долга, беспросветность быта, зажав в тиски,

Хватали за руки:– Пора, угомонись!

Я их рвала, я в путах билась постоянно,

Шагнула к людям, истину поняв.

К дорогам прикипев, друзьям не изменяла,

На жертвенный алтарь работе все отдав.

Женя приехал через неделю, первого сентября, в пятницу на линейку у школы. Все было привычно торжественно: выпускники, первоклассники, букеты, шары. И вдруг сзади:

– С праздником, Сашенька! – и он протянул ей огромный букет белых роз. Ее семиклассники, их мамы мгновенно отреагировали —одновременно повернулись и беззастенчиво уставились на незнакомца.

– Ты завтра, в субботу свободна от уроков? – Женя слегка сжал у локтя ее руку с букетом. Саша кивнула. Было очень шумно от музыки, голосов многолюдной толпы, дважды в год собиравшейся у школы в начале и конце года на торжественные линейки.

Женя наклонился к ее лицу, и Саша испугалась, – вдруг при всех он обнимет ее.

– Когда ты освободишься? – его волосы защекотали лоб, ухо. Сердце, точно его толкнули нечаянно, подпрыгнуло и стало неуправляемо биться болезненно часто.

– Хочешь ко мне на урок мира пойти? – Саша прижала к раскрасневшемуся лицу холодные влажные бутоны.

Женя покачал головой, улыбнулся:

– Я тебя подожду в машине. Там, – он махнул рукой в сторону школьного стадиона.

Саша растерялась, Она с кем-то здоровалась, ее обнимали бывшие выпускники, какие-то комплименты по поводу нового платья говорили коллеги-учителя, а потом вся толпа учеников хлынула по лестнице к широко распахнутой двери, радуясь пустым пока ранцам и одному единственному уроку, без домашних заданий.

И все это время Женя стоял рядом – в светлом дорогом костюме, высокий, симпатичный, но такой незнакомый и чужой.

Она немного пришла в себя только, когда после урока закрылась дверь за последним учеником.

В голове вертелись слова Ваенги: – Давай же на этот раз мы друг друга не потеряем.

Саша подошла к окну: у входа на стадион стояло несколько машин, и среди них – его, Женина.

– Чего ты стоишь? Беги к нему! Ты – молодая еще женщина. У тебя был только один мужчина – твой Костя. Но его нет вот уже пять лет. Пять лет одиночества вдвоем с дочерью, рядом с родителями, которые любят, жалеют, помогают. Но ты живешь как монашка, и гордишься собой, словно дала обет безбрачия, – Саша, вздохнув, посмотрела на шикарные розы в пластиковом ведре рядом со скромными букетами учеников.

– Тебя обожгли при встрече лучи заходящего солнца, необычность ситуации или память о детской любви? А, может быть, неожиданный поцелуй? Ты ведь рада, что он не обиделся на тебя за холод первой встречи, что он пришел сегодня именно к тебе. Ты думаешь, – а вдруг я ему совсем не нужна? Ведь у него семья – жена, дочь, – и, что ты останешься лишь одним из приятных воспоминаний на бывшей Родине, спустя столько лет…

Саша решительно подошла к BMW Жени. Он сидел, уткнувшись подбородком о скрещенные на руле руки, кивнул на место рядом с собой:

Саша послушно села, положив сжатые кулачки на колени, как примерная ученица на экзамене.

– У тебя очень красивое платье. Тебе говорили, что ты похожа на « Незнакомку» Крамского? Но ты не такая, как эта высокомерная гордячка. Да, у тебя такие же чувственные губы, нос, брови вразлет, такой же упрямый подбородок. Но глаза другие – серьезные, зеленые, как у кошки. И умный лоб с копной роскошных волос, а овал лица у тебя тоньше, нежнее, Ты – живая, без позы, без желания кого-то удивить, поразить. Я тебя такой запомнил и очень рад, что ты не изменилась!

Он накрыл своей ладонью ее напряженные кулачки:

– Ты была на Эльтоне?

– Да, с учениками на экскурсии, – Саше захотелось вдруг, чтобы он сжал ее вздрагивающие коленки, плечи, все тело. Желание было таким сильным, что она испугалась, что сама бросится на шею.

– Предлагаю поехать на озеро Эльтон. Да, просто на три дня уехать в другой район, в другую эпоху, где нас никто не знает. На самое дно бывшего древнего моря. И ты познакомишь с историей родного края еще одного послушного ученика – меня. Согласна?

Саша молчала.

– Я хочу, чтобы ты привыкла ко мне. Поедем! Ты – мой аленький цветочек, выросший на земле моих предков в этом забытом богом краю! – он поцеловал по очереди, обе ладошки. – Поехали!

Глава 7. ПОДЗЕМНЫЙ ХОД

– Кто подвигнет тебя к небесам? – Только сам!

– Кто низвергнет тебя с высоты? – Только ты!

– Где куются ключи к твоей горькой судьбе? – Лишь в тебе!

– Чем расплатишься ты за проигранный бой? – Лишь собой.

(Неизвестный автор)

Как это было давно, в другой жизни, но почему так зримо, осязаемо она помнила каждую минуту того незабываемого существования? Наверное, это особенность юности – впитывать новизну перемен каждой частичкой души, словно камерой на память, записывая каждый жест, каждое слово, каждое мгновение.

Саша помнила….

В почтовом ящике на другой день лежала записка:

– Вечером на танцплощадке в восемь часов. Есть разговор. Женя

На секунду она представила вдруг, как они с Женькой танцуют медленный танец, и, покраснев, запела:

– Женя, Женечка, какое ласковое имя.

Танцплощадка была единственным местом, где по вечерам у старинной деревянной эстрады топтались на бетонном полу влюбленные пары, а остальные с нескрываемым интересом обсуждали последние новости села.

Свет фонаря освещал только танцующих, а вокруг были спасительная тьма, независимость, свобода передвижения и обычные деревянные скамейки без спинок

Женя с Колькой сидели на самой дальней лавочке:

– Там, в колодце точно дверца, но спускаться по канату очень трудно. Сейчас пойдем ко мне и сделаем веревочную лестницу – трап, как на корабле. Время еще есть.

– Разрешите вас пригласить, – белобрысый высокий солдат в выгоревшей на беспощадном солнце форме с какими-то нагрудными значками жестко схватил Сашу за руку, – нас к вам на уборку прислали с армейскими самосвалами.

От неожиданности Саша, растерявшись, покорно пошла за солдатом на освещенный пятачок.

Был медленный танец, и парень по-хозяйски, не отпуская ладонь, прижал Сашу плотно к себе. Она любила танцевать, с первого класса ходила в Дом школьников на занятия хореографического кружка, но сейчас она, прижав локти к груди, просто переступала в жарком объятии незнакомца.

– Какая у вас шикарная река! Мы до вас были в Астраханской области, так там, не то, чтобы искупаться, – пить нечего, вода привозная, – он еще что-то рассказывал, щекоча словами ухо, а она молила, чтобы скорее кончилась музыка.

Через вечность танец закончился, но парень крепко держал за руку, не собираясь расставаться. И тут Саша бесцеремонно вырвалась и скрылась в спасительной темноте. Ребят нигде не было.

Она видела, как солдат расспрашивал девчонок, пропустил быстрый танец, сделал несколько кругов по танцплощадке. Саша рванула домой.

Утром пришла к колодцу раньше всех привязала к тополю веревку с фонарем и стала ждать.

Первым появился Колька:

– Чего это ты вчера рысью за солдатиком побежала? Он тебя тоже в Белоруссию увезет? – Коля присел на пригорке.

– С ума сошел что ли? Какая Белоруссия? Вы лестницу сделали?

Колька обиженно засопел:

– Всю ночь лестницу делали и в колодце без тебя как-нибудь обойдемся. Женька вчера здорово разозлился.

И тут появился Женя, молча, размотал на пыльной дороге лестницу из веревок.

– Зажигайте фонарь, – приказал он, пробуя упругость веревок, – светите, – и полез вниз.

– Топор опускайте, – удары топором по предполагаемой дверце были глухими.

– Женька! Руби, не жалей! Давай я залезу – помогу, – Колька лег на землю, заглядывая вниз.

– Ребята! Дыру проломил ногой! Гнилые доски рассыпались на куски.

– Ура! – заорал Колька. – Подземный ход нашли!

– Я в дыру полезу с фонарем. Если веревка натянется, отвяжите от дерева.

Расчистив проем, он боком протиснулся, держа фонарь перед собой, и внизу стало полутемно.

– Я полезу, – вдруг сказала Саша, – а ты, в случае чего, беги к моему отцу в военкомат, он сегодня дежурит.

Колька не успел удивиться, когда Саша перемахнула ногу через остов колодца и начала медленно спускаться по лестнице в полной темноте. Было жутковато. Ладонью попробовала осклизлое холодное дерево стенки колодца.

– Женя, ты где? – голос звучал глухо в то же время беспокойно громко. – Женя, подожди меня. Она судорожно шарила ладонью по стенке, стоя на последней ступеньке лестницы.

Дыра оказалась на уровне груди, пришлось подняться вверх на две ступени. Ноги дрожали с непривычки. С трудом встала на одно колено, не отпуская спасительной лестницы, потом легла медленно на живот, отпустила лестницу, поползла на коленях вперед.

– Женя! – она закричала таким отчаянным голосом, что впереди засветился фонарь.

– Зачем полезла? И говори тише. Видишь, какие здесь крепления гнилые.

Он держал фонарь на уровне груди, согнувшись почти пополам. Вместо потолка сверху лежали древние дряхлые доски где-то на уровне двух метров с такими же гнилыми подпорками. Шириной проход был метра полтора, стены – потемневшая глина, под ногами – песок. Воздух – тяжелый, влажный, без всякой вентиляции.

– Пойдем обратно, Женечка! Если рухнет, то будет братская могила, – Саша схватила его за рукав. – Ну, пожалуйста!

– Сиди здесь с края, а я определю по компасу направление хода и пройду несколько метров. Жди, – и он, с трудом развернувшись в узком туннеле, унес лампу, и сразу стало темно.

Потом глаза пригляделись, – слабый свет теперь попадал из колодца, – сверху рассветало.

– Сашка! Вы там живые?

И в этот момент в темноте, куда ушел Женя, послышался треск не выдержавших тяжесть земли подпорок. До Саши долетела пыльная волна.

Она высунула голову в дыру и закричала не своим голосом:

– Колька, беги за моим отцом! Обвал! – сорвав теплую куртку, полезла вперед, вытянув руки, ничего не видя, словно слепая, повторяя: – Женя, Женечка.

Оставшийся воздух был забит пылью, Дышать становилось все труднее. Шагов через пять она услышала Женькин шепот: – Саша, я здесь. Меня слегка присыпало.

– Сейчас, Женечка, сейчас, – она стала разгребать руками жесткую с комками землю, задыхаясь и плача невидимыми слезами

– Саша, протяни руку вперед, – Женькина рука оказалась рядом. В жутком мраке этого подземного коридора она наткнулась другой рукой до потухшей лампы, потом сдвинула в сторону кусок доски и нащупала Женькин кроссовок

– Ты можешь двигаться? – она стала отгребать землю с ноги, постоянно чихая от поднявшейся пыли

– Саша, давай к выходу! Меня по голове доской ударило – отверстие впереди было светлым пятном, вдруг пятно погасло.

_ Саша! Вы где? – в лицо ей резко брызнул слепящий свет большого электрического фонарика, и Саша услышала голос отца.

– Папа! Папочка! Свети, пожалуйста, мы здесь! – и она, поднявшись с колен, ослепленная, рванулась навстречу родному голосу.

– Папа, там Женя! Его присыпало.

Отец, стоя на их же лестнице, перевязал Сашу широкими ремнями на поясе и подмышками, крикнул вверх: – Ребята, тяните потихонечку, – и через несколько секунд Сашу извлекли из колодца два огромных дядьки в брезентовых пожарных робах.

Вскоре подняли из колодца Женю. Он был бледен, на голове запеклась присыпанная землей кровь. Вскоре приехала « Скорая» и увезла Женю с сотрясением мозга.

Вокруг колодца собралась небольшая толпа любопытных. Подоспевшие милиционер и председатель сельсовета начали уговаривать всех разойтись.

– Пойдем домой. Идти можешь? – отец отвел ее к бабушке и дедушке и заторопился на прерванное дежурство в военкомат, отряхивая пыль с черных форменных брюк.

Саша, сидя на диване, вспомнив все происшедшее, обрадовалась и ужаснулась, – им крупно повезло. Пройди Женя еще один или два метра, его засыпало бы насмерть.

Коля был главным героем – спасателем и досмотрел все действия до конца.

Через час председатель сельсовета пригнал машину с землей, рабочие со стройки сдернули гнилые бревна вниз, аккуратно засыпали колодец землей. Сверху для перестраховки положили большую бетонную плиту.

Сашу посадили под домашний арест: никаких рыбалок, шалашей, купаться на речку – только с родителями, и. вообще, ни шагу со двора. И она оказалась наедине с книгами. Это было время книжного запоя.

Библиотека располагалась в старинном особняке, бывшем поповском доме. Построенное больше ста лет назад, из-за нехватки денег или просто руки не дошли, оно так и осталось стоять без изменений и внутри и снаружи: огромный деревянный пятистенок, как говорили раньше. На почти двухметровом беленном фундаменте из красного кирпича, с множеством окон, двумя выходами, – парадным, где сделанные из выдержанных сосновых досок ступени только слегка стерлись, и задним, из пристройки, где когда-то была кухня.

В здании сохранились голландки, отапливаемые углем и дровами. И только кровельное железо на крыше заменили шифером.

В семье любили читать все: бабушка – русскую классику, дедушка с папой – исторические и приключенческие романы, мама – Драйзера, Голсуорси, Стендаля, новинки журналов «Юность», «Нева», «Огонек».

Саша уже давно украдкой читала книжки из взрослой библиотеки, правда, было два громких разоблачения, когда застали за чтением «Алой буквы» и «Синего шихана», но потом мама смирилась. Наиболее « опасные», на ее взгляд книги, она просто забирала на работу, хотя в должности старшей операционной сестры в больнице ей было не до книг.

Саша запоем стала читать Джека Лондона, Вальтера Скотта, Жюля Верна.

Записки в почтовом ящике больше не появлялись.

В августе Сашу отправили в ссылку – в областной лагерь актива.

Глава 8. ДОРОГА

Степь. Утро. Август. И я жду машину,

Стою у истока рожденья дорог.

Светлеет небо сквозь тенистую вершину —

Безжалостное солнце вышло на порог.

Там, за чертою, где-то – боль, обиды, люди,

А здесь – полынный, горький, незнакомый дух.

Тепло песка и пыли, и дорога – мне не судьи,

Ловлю лишь говор проводов на слух.

Столбы, столбы, мы землю застолбили.

Изрезали дорогами, тропинками, шоссе —

Дороги, словно из корзинки обронили,

Поспешно раскатав на солнечном ковре.

Какой-то час, и побегут машины,

Повиснет пыль, как осенью туман,

И прочно станет мир, забыв вчерашние ушибы,

И разлетится ночи таинственный дурман.

Засуетится жизнь, забьется, заторопит,

Закрутит новый день из разговоров и бумаг,

Когда ты вечно нужен всем или кому-то,

Доказываешь, споришь и, устав, – не признаешься,

Газету ешь глазами, на бегу,

Детей не видишь, телефон не отключаешь….

И вдруг – твой ранний час в степи, в лесу…

Не веришь. И молчишь. И слушаешь.

С утра – такая неземная тишина.

…Решено! Через час я за тобой заеду. Успеешь собраться?

Саша кивнула, вылезла из машины и пошла, не оглядываясь, со своими роскошными букетами через футбольное поле.

Пятиклашки в нарядных белых рубашках самозабвенно гоняли мяч, сбросив ранцы, пиджачки, куртки в большую живописную кучу возле футбольных ворот.

Сборы у Саши заняли мало времени. На три дня, значит: ночную рубашку, халат, белье, купальник, теплую куртку, кроссовки, – и так по мелочи набралась полная спортивная сумка. Оделась в дорогу по погоде: открытый сарафан, широкополая шляпа, очки. Да, деньги. Саша достала из кошелька и пересчитала купюры. Не густо. Хорошо, что дали зарплату без задержки в канун нового учебного года. Деньги – это независимость, чувство уверенности и спокойствия. Самое главное – на гостиницу и столовую хватит.

Сложила в пакет, на всякий случай, кое-что из продуктов: конфеты, печенье, яблоки.

Она срезала гроздья винограда, когда вошел Женя:

– Собралась? – он по-хозяйски забрал сумку, пакет. – Поехали.

– А мои ученики просились завтра в поход, на речку, – Саша в нерешительности остановилась у калитки.

– Никуда твои ученики не денутся. У них впереди годы, – обняв за плечи свободной рукой, Женя буквально вытащил ее со двора, тщательно закрыв калитку на железную щеколду.

Машину Женя вел классно, вовремя тормозил на побитом асфальте, объезжая опасные трещины и ямы, резко сбавлял скорость на поворотах.

Солнце слепило глаза по-летнему зло и непримиримо, пришлось надеть очки.

– Почему Эльтон? – не выдержала Саша.

– Ага, заговорила первая! – засмеялся Женя. – Вот, посмотри, пока будем ехать до Палласовки. Мой личный дневник, – и он достал из сумки общую тетрадь в черной кожаной обложке.

– Не надо, – Саша отодвинула тетрадь, та упала на коврик.

Женя, молча, протянул книжечку Муравьева «Дорогами российских провинций», положил Саше на колени. – Прочитаешь потом.

Женя иногда, отвлекаясь от дороги, смотрел на Сашу мельком, словно хотел что-то сказать, но молчал, и каждый раз от его взгляда она хотела приказать холодно: – Останови машину, но лишь независимо поворачивала голову к боковому стеклу, бездумно глядя на мелькающие столбы электропередач вдали по ровной линии горизонта, сменяющиеся картины выжженной степи и убранных прямоугольников полей, редких или наоборот заросших лесополос.

Параллельно шоссе по высокой насыпи железнодорожного полотна иногда проносились небольшие, словно игрушечные, вагоны редких пассажирских поездов, тянулись, застывая на запасных путях разъездов, длиннющие товарники.

По дороге навстречу пылили на больших скоростях груженные арбузами, томатами, дынями самосвалы с прицепами, добивая и без того изношенный асфальт.

– Ни одна машина нас пока не обогнала, – Саша подняла с коврика тетрадь, положила рядом:

– А ты шлепки или тапочки резиновые взял?

Женя посмотрел вопросительно

– Там, на озере – совершенно марсианский пейзаж: выжженная степь с небольшой возвышенностью, где-то на шестьдесят восемь метров выше уровня моря, а само озеро на пятнадцать метров ниже уровня моря. Так, называемая гора Улаган, соляной купол, покрытый песком, щебнем, вперемежку с солью. И постоянно дующий горячий ветер. И колючее от кристаллов соли скользкое дно озера. Без шлепок нельзя.

Саша рассмеялась:

– Мы были в июне. Уровень воды кое-где был сантиметров тридцать, а сейчас после засушливого лета будем бродить по щиколотку. Эльтон – начало или окончание твоего путешествия?

– Все будет зависеть от тебя, – Женя свернул на обочину. Притормозил на развилке дорог. – В Палласовку будем заезжать?

– Конечно! Давай прямо к вокзалу. Там памятник Палласу. Здесь почти все улицы идут параллельно железной дороге. Нужно еще воды купить чистой, а то после купания в озере все тело коркой соли покроется.

Напротив старинного здания вокзала, с толпившимися возле автобусов пассажирами, среди незамысловатых клумб возвышалась на высоком постаменте скульптура Палласа возле вьючной лошади с надписью: «Географическая экспедиция во главе с П. С. Палласом – академиком Российской императорской Академии в 1773 году исследовала район озер Эльтон, Баскунчак. Станция Палласовка названа именем П.С.Палласа в 1907 году».

По мосту пересекли широкий обмелевший Торгун, свернули с шоссе возле поста ГАИ на узкую асфальтированную полоску.

Дорога пошла под уклон, вскоре закончились пахотные земли с лесополосами, зной усилился, хотя в машине с кондиционером было комфортно.

Все чаще дорогу стали перебегать суслики и хомяки в пятнистых шубках, застывали на обочине, присев на задних лапках и поворачивая потешные мордочки вслед машине.

 
По пыльной выбитой дороге
Обоз чумацкий медленно плывет,
Озер соленых сатанинское снадобье
Чувалы полные везет
 
 
Дорога (чтобы ей издохнуть)
До края света скоро доведет,
И от жары вдруг начинаешь глохнуть,
И город сказочный у озера встает.
 
 
Танцуют девушки в причудливой одежде,
Звенит цепями верблюдов караван…
Протрешь глаза – лишь степь, как прежде,
Минута – и вновь призрачного облака обман.
 
 
И так весь день. Люди устали,
Молят:– Ну, хоть бы ветерка чуток!
Но, распластав концы горячей шали,
В полнеба машет солнца огненный платок…
Это было как наваждение.
 

Вдруг в голове прокручивалась строчка слов, потом другая, и начинался поиск рифмы, такой волнующий, заманчивый, тревожный и обманчиво-легкий, на первый взгляд. Она хватала ручку, листок, записывала свои стихотворные выбросы. Это случалось все чаще. Саше нравилось все, что она записывала на бумаге, пока в руки не попал томик стихотворений Фета. Эти стихи звучали музыкой: каждая строчка была объемной, посвященной именно ей, Саше, близким современным человеком. Она хотела порвать свои тетрадки, но пожалела.

Строчки приходили, напоминали о себе, особенно, когда было одиноко, безнадежно грустно, когда думала о Жене.

Женя не пришел на линейку первого сентября тогда, двадцать один год назад.

Девятиклассников из нескольких классов, целую толпу загоревших, отдохнувших за время каникул, пытались расставить на определенные места классные руководители, но все незаметно перемещались, делились новостями, откровенно игнорируя расписанный ритуал линейки. Но Жени среди них не было.

На перемене Саша сама подошла к Николаю:

– А где твой друг? Проспал, что ли?

Коля торопился в столовую:

– Здравствуйте! С Луны свалилась! Это ты у нас – спящая красавица! Женькин отец получил большой дом в совхозе, и Женька теперь будет учиться в Верхнем Еруслане. Школа у них маленькая, еще до революции построенная, бывший дом пастора. У них в девятом классе всего семь человек. Мы с парнями к Женьке на велосипедах ездили, с девчонками верхнеерусланскими познакомились.

Представляешь, у них каждый вечер на мосту, ну, этот старинный железный мост через Еруслан, так вот там танцы. Мы сегодня вечером поедем. Помчались в столовую, а то все остынет, – и Колька побежал по лестнице догонять одноклассников

Саша ушла с уроков, закрылась в доме, разделась, легла на диван. Щеки горели, наверное, кто-то ругал или вспоминал. Вскочила, оделась, выскочила за калитку:

– Ну и пожалуйста, – она вдруг поняла, что этим летом что-то изменилось в ее жизни, изменилась она сама потому, что появился Женя.

И все время она ждала встречи с ним. Ждала днем, когда все были на работе, стука в окно. Шла в центр, в магазин за хлебом, оглядывалась, – вдруг выехал из переулка на их улицу и ставит свой велосипед у Колькиного забора. Вечером, на лавочке с книгой, смотрела вдаль пустынной улицы, не перевернув ни одной страницы.

Саша натянула купальник, сарафан, хотя в сентябре лезли в речку с бреднем только подвыпившие мужики.

Это объятье там, в сыром полумраке возле колодца, ужас потери в пыльном обвале подземелья, крепкие Женькины руки, шершавые губы – неужели больше ничего не будет? Все начинается в детстве, – сказал поэт, но как обидно, когда детство заканчивается так быстро.

На речке было пустынно, даже как-то отчужденно. Проломились через кустарник две отставшие от стада коровы, тяжело дыша и обмахиваясь длинными метелками хвостов, шумно пили воду в тине у берега и ушли неторопливо по тропинке вверх, важные и довольные.

Шалаш был разрушен, колья от костра валялись у самой воды.

– Лето кончилось, – Саша шла по теплому песку, злясь на себя, на сломанный шалаш, на этот такой обидно неприкаянный и одинокий день.

Дома взяла чистую тетрадь, написала «Счастье»:

 
Заголубело небо по-весеннему,
И высветилась вдруг вершина
Несуществующей горы…
 

Дальше рифма не шла. Оставила страницу, написала дальше:

 
Любовь – разбег, полет, стремленье,
Как с кручи летом над рекой,
Туда, где убаюкивающий заговор воды и теней,
И ты, отмеченный судьбой.
 

Пришли с работы папа с мамой, обсуждая громко какие-то проблемы, ответила им что-то невпопад и ушла в свою комнату делать уроки. Продолжать жить без Жени.