Три Л Том 1. Големы

>*<

– Просыпайся, третий час уже, ночью не уснёшь. – Лёшку осторожно потрясли за плечо. Он открыл глаза и непонимающе огляделся, потом вспомнил всё произошедшее и облегчённо вздохнул: он пока в безопасности. Мишка сидел на краешке кровати и улыбался ему:

– Проснулся? Пойдём обедать. Ты у меня весь суп слопал, так что на обед картошка с колбасой.

По квартире на самом деле плыли запахи жареных картошки, лука и колбасы.

Лёшка медленно встал, разминая ноющие мышцы; ему казалось, что за ночь он находился больше, чем за весь прошлый год, к тому же не по ровной беговой дорожке, а по холмистому городу, что ещё больше вымотало непривычное, хотя вроде бы и постоянно тренировавшееся в спортзале тело. Так же ныло и где-то внутри, но не от физической усталости, а от пришедшего во сне понимания: он не знает, как себя вести, как говорить и как понимать людей. Как привычное только к спортзалу тело не знает, что такое ходьба по улицам, так и разум, вроде бы хорошо изучивший мир по фильмам, информации в сети, общению сначала с отцом, Леной и сотрудниками центра, а потом – с Кэт и завсегдатаями «Баялига», – спотыкался на каждом слове, жесте, выражении эмоций. Это вызывало ощущение отстранённости, инакости, хотелось привычно спрятаться за маской равнодушного «болванчика»-охранника. Но закрываться нельзя, как нельзя всю жизнь провести в стерильных бездушных условиях центра – научного или торгового, не имеет значения, потому что и там, и там главной была выгода, а не человеческая жизнь.

Всё это осознавалось Лёшкой не словами, мыслями, а ощущалось тёмной тяжёлой растерянностью и прорывалось в странно-неуклюжих движениях и мимике. А ведь ещё неделю назад он гордился своим тренированным телом и умением контролировать выражение лица. Всё оказалось миражом, обманом, ничего общего не имеющим с настоящей человеческой жизнью.

– Пойдём. – Мишка шутливо пихнул его в бок. Странно это. Он взрослый, а ведёт себя совсем не так, как те люди, которых привык видеть Лёшка: не серьёзно-скучный, не развязный и не инфантильный, а одновременно собранный и дружески-озорной.

– Поедим, тогда говорить будем. – Мишка поставил перед ним большую тарелку с картошкой и колбасой, придвинул миску со свежим помидорным салатом. – Ешь, домашние. Не знаем уже, куда девать, урожай в этом году небывалый.

Салат тоже оказался невероятно вкусным, наверное, потому, что до этого Лёшка никогда не ел домашних овощей, только магазинные, долгого хранения – глянцевые, без вкуса и запаха. А эти пахли солнцем, свежестью, сладко-кислым соком, да ещё и зеленью и чесноком, которого все знакомые Лёшке женщины терпеть не могли. Нет, Лена, кажется, его ела, и Жаклин любила, но они не в счёт.

– Поел? А теперь поговорим. – Мишка опёрся локтями о стол. – Спрятать тебя в этом городе нереально, значит, придётся переехать. Защитить тебя могут милиция и контора…

– Контора! – Лёшка сказал это сразу, потому что за последние дни поверил в неё как в единственную надёжную точку во всём безумном мире. И в неё верил отец.

– Спасибо за доверие. – Мишка качнул головой в шутливом поклоне. – Значит, этот вопрос отчасти решён. Второй вопрос: как быть с Леной? Ты что-нибудь о её прошлом знаешь? О родных, друзьях?

– У неё бабушка в Дебрянске. – Лёшка вспомнил улыбку девушки, когда она говорила о бабушке. – Ей Ленину зарплату перечисляли, кажется.

– Тогда можно выяснить, что бабушка о Лене знает и получает ли деньги. С третьим вопросом хуже всего. У нас, насколько знаю, центр никогда ни в чём не подозревался. Нет зацепок.

– Отец говорил, что архив в фотографии Жени. – Лёшка снова вспомнил ночь первого бегства, в груди зажгло.

– Посиди. – Мишка на мгновенье сжал его плечо, потом отошёл к окну.

– Всё нормально. – Лёшка вздохнул. – Где эта фотография, я не знаю, знаю только, что Женя – его жена.

– Тогда она может быть только в одном месте, – Мишка обернулся, – на кладбище.

– Что? – Лёшка ничего не понимал, ведь никогда не видел могил.

– Фотография на памятнике. Главное, чтобы люди из центра нас не опередили. Ну что, звонить в контору? Предупреждаю: если согласишься, тебе придётся пройти полное обследование. Моей веры в тебя недостаточно, да и доказательства против центра…

– Звони! – Лёшка резко встал. – Я всё решил, когда шёл к тебе.

>*<

За закрытой дверью шёл разговор. О нём, о Лёшке. Не секретный, обычный деловой. Все говорившие отлично знали, что он их слышит, и говорили и для него тоже. Просто так было удобнее, что парень в нём не участвует, потому что разговаривали специалисты, обсуждая результаты его обследования. Если он будет в комнате, им придётся прерываться, объяснять ему непонятные моменты, и разговор станет слишком сложным и долгим, а если Лёшка сидит в соседней комнате, то и тайн нет, и отвлекаться на него не нужно.

Он откинулся головой на высокую жестковатую спинку старого дивана, прикрыл глаза. Он живёт здесь, в конторе уже вторую неделю, ни на минуту не оставаясь один, снова в четырёх стенах, но, как это ни удивительно, впервые чувствует себя по-настоящему свободным. С его мнением считаются, ему всё объясняют, и скажи он хоть один раз «нет», обследований бы не было. И это требует от него ответственности, обдуманного выбора, уважения к тем, кто уважает его. Лёшка ни разу не сказал «нет». Именно потому, что мог.

В тот день Мишка при нём позвонил по древнему телефону с кнопками (невероятное в конце двадцать первого века дело) и с крохотным экранчиком, на котором высвечивались одни лишь цифры. Говорил он недолго, только сказал, что дело срочное, сложное, может повлиять на ситуацию если не в мире, то в стране. Нужно выслушать и спрятать человека. Да, этот человек у него, он, Михаил, будет сопровождающим. Хорошо, они подождут.

– Ну вот и всё. – Мишка отключил телефон. – Часа через два будут. Пойду вещи собирать.

– Зачем? – Лёшка не понял, снова пришёл страх, что его будут контролировать, руководить им.

– Боюсь оставить тебя одного. – Мишка сказал это очень серьёзно и ласково. – Тебе защита нужна. И от себя самого – тоже, может, даже больше, чем от других.

Лёшка, не очень понимая, всё-таки кивнул, соглашаясь скорее с тоном, чем со словами. И заметил на шкафу фотографию: несколько смеющихся подростков на фоне летнего, заросшего старыми деревьями двора. Этот двор, ещё больше заросший, Лёшка видел утром, когда шёл сюда. Мишка проследил его взгляд, взял фотографию в руки.

– Моя компания. Как говорится, ребята с нашего двора. Фотке уже больше двадцати лет. Вот это Жаклин, а это я.

На фотографии смеялась худая девчонка-подросток, обнимающая за плечи мальчишку на несколько лет моложе себя. Мишка ласково улыбнулся, и Лёшка, не знавший тонкостей человеческого общения, с любопытством спросил:

– Ты её любишь?

– Да. – Мишка ответил очень серьёзным и ласковым голосом. – Она – мой лучший друг.

– Друг? – Лёшка не понимал.

– Друг. – Мишка поставил фотографию на место, взглянул на парня. – Любовь бывает разная. И дружба – тоже любовь, очень сильная, за неё тоже отдают жизнь. А то, чему учили тебя эти продажные шлюхи, – противоположно любви.

– Они не продажные, это я… – вырвалось у Лёшки.

– Не-е-ет. – Мишка говорил с ласковой грустью и в то же время зло, презрительно. – Жизнь очень сложна, и проститутки подчас честнее и… целомудреннее «образцов морали». А это – продажные шлюхи! Они продаются не для того, чтобы выжить, не для того, чтобы кому-то помочь, а за толстый слой чёрной икры на бутерброде, за новую побрякушку, за модные шмотки. И покупают других. Продают и покупают себя и весь мир. Именно они – шлюхи! А ты – ты ничего не знал и не понимал. Они продавали тебя, но ты – ты не продавался. Но теперь, зная, что к чему, ты должен будешь сам делать выбор. То, чему учили тебя, что они привыкли называть «любовью», – не любовь. Сношаются даже амёбы, но разве это любовь? Когда такие, как Кэт, будут тебе говорить, что любовь – это инстинкты, голое желание, и всё сводится к одному, что дружбы нет – это ложь, осознанная ложь, попытка принизить человека, втоптать его в грязь, забрать у него последнее, чтобы нажраться самим. И когда ханжи и проповедники станут кричать, что физическая любовь – грех, – это тоже осознанная ложь, тоже стремление сломать человека. Любовь разная, и ты научишься видеть её… А Жаклин сейчас плохо… Она… Вряд ли она была бы рада тому, что произошло, даже будь ты взрослым, но так… Она наверняка места себе не находит… Тихо!

Из коридора донёсся щелчок дверного замка, послышался шум и весёлый мужской голос:

– Мишка, ты где? Принимай сумки! О, у нас гости!

Мишка поспешил в прихожую.

– Потише! Закройте дверь! Ма, привет. Опять сумки тащила?! Да, у нас гость, но мы скоро уезжаем. Я – с ним, очень надолго.

– Мы думали, ты с дачей поможешь, – раздался мягкий женский голос.

– Не могу, простите. Нужно помочь человеку, это очень важно. Очень хорошему человеку. Не удивляйтесь, он не совсем обычно себя ведёт, жизнь у него тяжёлая была. Лёш, познакомься, это мои родители.

В зал зашли пожилые мужчина и женщина. Мужчина был высок, худощав и черноволос, как Мишка, а женщина – кругленькая, маленькая, в старом джинсовом костюмчике, какие бывшие Лёшкины пассии даже на половые тряпки не пустили бы, с добрым улыбчивым лицом почти без косметики – тоже недопустимая глупость и нищета по мнению приятельниц Кэт. Она подкатилась к Лёшке, протянула небольшую мягкую ладонь с каёмочками свежей земли под короткими ногтями и обратилась как к малышу:

– Здравствуй. Зови меня тётя Аня.

– Виктор. – Мужчина тоже протянул руку – сильную, в мелких ссадинках от недавней работы; такие же были у отца, когда он учил Лёшку рубить дрова для костра. – Не люблю по отчеству, а «дядя» – тем более. Вы сейчас уезжаете?

– Нет, за нами через полтора часа мобиль приедет. – Мишка выглянул из кухни, куда оттаскивал здоровенные баулы с торчавшими из них перьями лука, жёлтыми зонтиками укропа и белыми, остро пахшими корнями хрена.

– Тогда есть время на этого красавца. – Виктор выкатил из тряпичной сумки огромный арбуз. – Миш, работай, а мы умоемся. Так, у тебя опять кофе убежал?

– Откуда узнал, плитка же чистая?! – обиженно взвыл Мишка.

– Потому и узнал, что слишком чистая. Лёш, за стол! Мы сейчас подойдём.

Через несколько минут на кухонном столе красовался огромный зелёно-полосатый шар с поблёскивающими на боках прозрачными каплями воды. Мишка ловко срезал макушку со смешным хвостиком-завитком и стал нарезать толстые красные ломти, передавая их родителям и Лёшке. По кухне, смешиваясь с пряным запахом торчащей из сумок зелени, поплыл свежий аромат арбуза. Лёшка до этого ел его раза два – маленькие ломтики, аккуратно выложенные на красивую тарелку, жалкие и безвкусные. И ещё пробовал жвачку «со вкусом арбуза» – её любили многие его пассии. Но по-настоящему увидел эту ягоду впервые. Тётя Аня ела арбуз с белой булкой, и он тоже попробовал, но ему не понравилось. Гораздо лучше вгрызаться в сочную сладкую мякоть, чувствуя, как на языке лопаются сахарные крупинки, в горло проскакивают скользкие семечки, а сок течёт по подбородку, щекам, рукам, брызжет даже на лоб. Лёшке казалось, что его умывает прохладной ароматной водой чья-то ласковая рука, смывая всё плохое, всю грязь последних месяцев, возвращая в детство – не его, лабораторное, а настоящее светлое детство, какое и должно быть у каждого человека.

Мишка с усмешкой взглянул на него:

–Хватит, а то до конторы не доедешь, в кустики попросишься. Иди умываться, я пока сумку соберу.

Когда Лёшка выходил из ванной, до него донёсся обрывок разговора:

– …никому, даже Жаклин, если она вдруг появится. О нём никто не должен знать! Я звонить буду, сообщать, как у нас дела. Ну всё, вещи собрал.

– А у него есть вещи? – спросила тётя Аня.

– Только то, что на нём было, но то я уничтожу. Ищут его.

– Я сейчас. – По деревянному полу прошлёпали босые женские ноги.

Лёшка зашёл в зал, вопросительно взглянул на Мишку, тот улыбнулся:

– Сейчас мобиль приедет. Обувь свою надень, у нас размеры разные, ты в моих ботинках утонешь.

– Вот! – В зал вернулась тётя Аня. – Я тебе в подарок покупала, но ему нужнее. Наденешь потом.

В голосе женщины звучало столько доброты и заботы, сколько бывало у Лены, когда она говорила о своих уродах. Нет, не уродах, а таких же, как он, искалеченных хозяевами центра детях! С ним девушка никогда не говорила таким голосом. Лёшка заставил себя переключиться на настоящее, взял в руки новый, с бирочками, костюм из плотной тонкой ткани цвета выгоревшей травы – брюки и ветровку. Ему давали одежду, но впервые в жизни это был именно подарок, а не плата за что-то.

– Спасибо! – Он очень осторожно принял костюм, сложил его слегка дрожащими руками и повторил: – Спасибо!

– Приехали! – Мишка выглянул в окно. – Пора.

В прихожей пришлось толкаться, чтобы добраться до мокасин. Когда парни уже стояли у двери, тётя Аня протиснулась вперёд, обняла сына, затем, совершенно неожиданно для Лёшки, и его:

– Удачи вам, ребята!

Виктор просто пожал ему руку, но и в этом жесте было пожелание добра. Как много он узнал всего за один день. За такое можно отдать и полжизни.

>*<

Лёшка, улыбнувшись, провёл ладонью по рукаву ветровки и прислушался к тому, о чём говорили за дверью.

– Геном не совсем такой, как мы ожидали, – слышался низкий глуховатый голос одного из врачей. – На девяносто пять процентов его данные соответствуют тому, что нам известно о Лефорте и Лепонте, но есть пять процентов местных генов. Видимо, его ДНК создавалась с использованием генома кого-то из добровольцев.

– Не совсем так. – Это уже сильный, с металлическими нотками, голос кого-то из руководства. – Вероятнее всего эти пять процентов взяты из образцов тканей сына Лефорта. У обоих параллельщиков была одна особенность – слишком большая восприимчивость к транквилизаторам. У Алексея её нет, но это не искусственная замена одного участка ДНК – такую грубую вставку выявить легко. У него по всему ДНК разбросаны естественные замены генов. Вероятно, его создатели решили использовать материалы всех трёх родственников – Лефорта, его сына и брата. Так что парень фактически потомок трёх людей. Что с психикой, умственными способностями?

– Умственные способности очень высокие. – Это женский голос: говорит та, кого он знает как нейрофизиолога и психолога. Именно она проводила психологические тесты; Мишка тогда отказался, сказав, что хочет поддерживать Лёшку, а не копаться в его мозгах и душе. Женщина негромко объясняла:

– Парень очень одарённый, что отчасти объясняется его происхождением. Но врождённые способности необходимо развивать, иначе из гения можно дебила сделать, как сейчас со многими и происходит, к сожалению. Алексей в первые полтора года получил всё, что только было возможно в тех условиях, и даже год в том… борделе не повлиял на его способности, только немного задержал их развитие. Он восстановится очень быстро и, думаю, сможет применить свои таланты во многих науках.

– Психика?

– С этим сложнее, вы сами знаете причину. Он считает свой возраст с момента, когда его достали из родильной камеры. Фактически он примерно на полгода старше, его наиболее ранние воспоминания относятся ко времени, когда он только начал осознавать своё существование. То, что он пережил – аналог закалки металла: резкие смены тепла любви и холода равнодушия, а то и злобы. Психика пострадала, но не настолько, как можно было ожидать. Он великолепно контролирует себя, умеет оценивать свои и чужие действия и желания, учится у всех и всего, что его окружает, но у него нет социального опыта, если не считать того, что он получил в том притоне. Этих тварей я бы собственными руками придушила! Они – нелюди, которых надо уничтожать как смертельную заразу, как раковую опухоль! Из-за них гибнут миллионы. Простите, отвлеклась. Алексей имеет сразу несколько психологических возрастов, что для обычного человека – большая редкость. В некоторых сферах он слишком взрослый, и придётся очень постараться, чтобы он забыл полученный опыт, вернулся к нормальной жизни. При этом он во многом ещё подросток. Хорошо себя контролирующий, да, но подросток, нуждающийся в тепле, семье, дружбе. Намного больше нуждающийся, чем даже дети из детских домов или в своё время дети-параллельщики. Он был полностью лишён этого, а то, что ему пыталась дать та девушка, он отвергал из-за неприязни к ней. Странная неприязнь, к слову. Важно вот что. Он одновременно нуждается в отношении к себе как к взрослому, ему требуется очень большая умственная нагрузка, чувство ответственности за порученное дело – внутренней ответственности, а не внешней обязаловки. С другой – нужно научиться просто жить. Думаю, Михаил прав: Алексею нужна искренняя дружба, а не психологические тренинги. И серьёзные научные занятия. Вы, Дмитрий, кажется, хотели рекомендовать Алексея в отряд быстрого реагирования? Да, у него хорошие физические данные, но я бы не советовала этого. Парню намного полезнее идти по научной дороге. Не потому что это престижнее, а потому что у него есть и умственные способности, и внутренняя потребность понять мир. Пользу он принесёт в любом случае: характер у него очень хороший, он уже сейчас настоящий человек, в отличие от многих обывателей.

– Значит вы, Галина, думаете, что его лучше оставить работать в конторе?

– Да. У него аналитический ум, стремление к справедливости, пусть пока и не проявившаяся в деле, но искренняя любовь к людям, железная воля. К тому же куда ещё деваться человеку с таким происхождением? Одновременно параллельщик и искусственно созданный человек – он вряд ли сработается с кем-то вне конторы, у нас же столетний опыт работы и дружбы с параллельщиками. Так что теперь нужно решать, где его прятать.

– Думаю, его прятать не надо, – заговорил Мишка. – Не в обычном смысле прятать. Сменить причёску, одежду, переехать в другой город, подальше отсюда, некоторое время не бывать в особо многолюдных местах. Лучше всего просить помощи вот у этого филиала. У них давние традиции и огромный опыт работы с нестандартными параллельщиками.

– Слишком близко к исследовательскому центру, – возразил руководитель филиала. – Его могут узнать.

– Нет. Оттуда до Смоленска несколько сот километров. Я изучил материалы: нигде представительства центра не соседствуют с филиалами конторы! Товары продаются, да, но в небольших магазинах других компаний и не отличаются особым разнообразием. Сотрудников центра там не бывает вообще. По пути из Смоленска нужно проехать через Дебрянск, в котором у нас до сих пор сильный филиал. Ехать из Москвы? А зачем? Что им там делать? Конечно, случайности не исключены, но они и в Африке – случайности. Зато плюсов, если он переедет туда, очень много. Там отличные специалисты по нескольким научным направлениям, он сможет учиться. Ему пока не стоит поступать в вуз, лучше заниматься по индивидуальной программе – слишком много у него особенностей. Там и хороший отдел быстрого реагирования. Чтобы вы, Галина, ни говорили, парню необходимо уметь действовать в любой ситуации, а там его этому смогут научить. И ещё одно: с центром надо что-то решать, и когда подойдёт время, Лёшка должен будет в этом участвовать.

– Но…

– Должен! Это его право! Если сам не захочет – тогда да. Но наверняка захочет. Слишком тяжело ему пришлось, и он должен закончить эту историю. Мы узнали обо всём несколько дней назад, он же с рождения ведёт с ними войну. И он должен идти до конца.

– Ребячество. – Голос Галины был очень недовольным.

– Можете считать и так. Но любое настоящее дело – ребячество для обывателей. А он – личность, человек.

– Хорошо, мы вас поняли. – Руководитель громко вздохнул. – Свяжусь с тем филиалом, обговорю подробности. Иван наверняка согласится. Алексей, знаю, что хорошо всё слышите. Заходите, нужно ваше решение.

Лёшка вошёл в просторный светлый кабинет, сел к столу.

– Вы всё слышали, и теперь решайте: согласны переехать в другой филиал? Это три тысячи километров отсюда, предупреждаю.

– Согласен. – Лёшка на самом деле хотел этого. Только одно было плохо – придётся попрощаться с Мишкой, который за эти дни стал ему другом.

– Отлично! – Мишка улыбнулся. – Я тогда беру отпуск без содержания?

– Нет, мы вас в тот филиал официально переведём, там как раз психолога ищут, – улыбнулся руководитель. – Собирайтесь, парни, с Иваном я договорюсь.

>*<

Самолёт был небольшим и не новым, но где полузабытая организация могла достать другой? Хорошо хоть этим при необходимости можно было пользоваться: друзья-спасатели, к чьему имуществу и принадлежал самолёт, иногда помогали коллегам.

– На обстановку не смотри, – предупредил Мишка. – Машина эта не для важных персон, а для важных дел. Безопасна, довольно удобна, но роскоши не жди.

Он оказался прав. Салон выглядел обшарпанным, двойные сиденья – вытертыми, но всё работало как атомные часы и вполне подходило для перевозки двух десятков людей. Незачем гонять технику из-за троих, нужно воспользоваться случаем и хотя бы командировочных и отпускников поближе к центру доставить. Так что, кроме Лёшки с Мишкой и руководителя филиала конторы – он хотел лично сдать на руки старому другу обоих парней, – в салоне находилось ещё человек пятнадцать.

Мишка устроился в кресле и сразу включил ком. Эти браслеты, разработанные в научном центре и, как теперь стало понятно, изначально придуманные для контроля над сотрудниками и «образцами», становились всё более популярными, так что не брезговали ими и в конторе, правда, предпочитали другого производителя. Как объяснил Мишка, любая вещь сама по себе не хороша и не плоха, вопрос в том, кто и для чего ею пользуется. А комы – одновременно личный медицинский диагност, дневник, хранилище информации, замена паспорта, средство связи и маячок на случай ЧП. Хорошая разработка, пусть приносит пользу людям.

– Мам, привет. Мы уже сели, сейчас связь отключу. Всё хорошо, как приедем, отзвонюсь. Передам, передам! Лёш, тебе от родителей привет. И вам от него! Всё, отключаюсь! Целую!

Лёшка улыбнулся. Его друг, взрослый, почти под сорок, парень, не боялся выглядеть ни жёстким и требовательным, ни смешным или слишком ребячливым, не стеснялся открыто проявлять ни свою ненависть к сторонникам «альтернативной морали», как он называл подобных Кэт или владельцам центра людей, ни искреннюю дружбу, ни любовь к родителям. И объяснил Лёшке, что теперь, когда люди живут в среднем лет до ста, граница юности и молодости сдвинулась годам к тридцати, а средний возраст начинается лет с пятидесяти. Не у всех, конечно, но чем больше интеллектуально и эмоционально развит человек, тем дольше он остаётся молодым, не становясь при этом инфантильным. Ответственность, жёсткость и умение радоваться жизни – вполне сочетаемые вещи. Так что и он, Мишка, и тем более Лена психически очень молоды, а вот Кэт и её подруги-клиентки, так заботящиеся о своей красоте и молодости, постареют намного быстрее, никакая пластика не поможет.

Лёшка запомнил и это объяснение, и ещё одну вещь: нужно уметь думать о других, научиться желать им добра. В первые дни Мишка, созваниваясь с родителями, передавал от них привет и сразу же, хотя Лёшка ничего не говорил, привет им от парня. На третий день Лёшка сам, первым, передал им привет и благодарность за одежду. И понял, насколько это хорошо – думать о других. В такие минуты на душе становилось тепло, казалось, что его самого кто-то ласково и успокаивающе обнимает.

– Ну всё, взлетаем. Ты не летал ещё?

– Один раз, с Кэт, – ответил Лёшка и, неожиданно смутившись, добавил: – Только тогда я в окна не смотрел.

– Тогда смотри, это интересно. – Мишка кивнул на иллюминатор.

– А ты?

– Я и отсюда хорошо вижу, да и летал уже много раз. Держи карамель, а то уши заложит.

Когда самолёт поднялся над белым бескрайним полем облаков, Мишка достал из сумки папку с бумагами:

– Почитай, тебе это надо знать. Вся информация о Лепонте. Коллеги из Канады прислали. Не морщись! Он твой… твой предок. И здесь есть кое-что важное для тебя.

Лёшка стал читать. Первые листы ничего нового для него не содержали. Семилетний мальчик Леонид, как было вышито на его курточке, появился в Квебеке в две тысячи двадцать первом году в результате включения установки исконников. Усыновлён русскоязычной семьёй, учился в частной школе при небольшой научно-исследовательской лаборатории. Лаборатория эта оказалась номинально независимой, но фактически подчинявшейся научному центру, который тогда уже начал набирать всё бо́льшую силу. И Лепонт с первых своих дней в этом мире, по сути, работал на центр. Конечно, его приёмные родители, а потом и он сам, получали неплохие деньги, но эта связь настораживала.

Перед окончанием средней школы Лепонт, уже несколько лет как снимавшийся в рекламе, взбрыкнул и вместо научной карьеры, которую ему все прочили, ушёл в модный бизнес, правда, учёбу не бросил. Пик его славы пришёлся на двадцать шесть лет, а вскоре он появился в канадском аналоге конторы. Это не укладывалось в привычный образ капризного «нарцисса». Что произошло, он не сказал, только говорил, что то, что он узнал, слишком даже для такого эгоиста, как он, и «это дело нужно остановить». Обещал привезти какие-то документы. Через несколько дней он погиб в аварии. По официальной версии Лепонт решил отключить автопилот и вести мобиль сам, но не справился с управлением. Настораживало одно: в крови Лепонта нашли слабые следы транквилизатора.

– Прочитал? Вот такая история. Сейчас его дело заново изучают, пока неофициально, и обмолвились, что там, скорее всего, было убийство. Тело по договору принадлежало той лаборатории, потом его якобы выкупил исследовательский центр в России. Но фактически этот центр, под разными названиями, конечно, действует в нескольких странах; кроме России и Канады это Индия, Япония, ЮАР и Франция. Заметь – охвачены все расы мира, хотя европейцы несколько больше. Ну а Лепонт не был таким подлецом, как думают, несмотря на то, что приятного в нём было мало. Но если бы он не погиб, кто знает, кем бы стал.

– Странно. – Лёшка машинально постукивал листами по коленям, выравнивая стопочку. – Получается, я повторил сначала судьбу того Лёши, потом – Лепонта.

– Но не совершил его ошибок! – Мишка понял, что он хотел сказать. – И, надеюсь, не повторишь.

– И ошибок отца, – согласно кивнул Лёшка.

– Да. Ты получился сильнее их, всех троих. И не надо искать их грабли – тебе своих хватит. Держи лучше завтрак. Спасибо вам! – Мишка поблагодарил единственную в этом рейсе стюардессу, по совместительству летевшую в отпуск сотрудницу спасательной службы, взял подносы с разогретыми готовыми завтраками и чаем и поставил один на откидной столик перед Лёшкой. – Ешь.

Лёшка благодарно улыбнулся. Мишка опекал его – ненавязчиво, ласково и по-мужски. И ещё в первые дни ответил на удивлённый вопрос Лёшки, почему так с ним возится: «Я всегда брата хотел, младшего. Не вышло у родителей. А ты, дурень, как раз таким братом и стал».