>*<
Лёшка сидел у двери в реанимационное отделение. Сколько прошло времени и что происходит в мире, он не знал, да и не хотел знать. Перед глазами до сих пор стояла та лаборатория с мозгом, залитая светом, белая, словно операционная. И прикрытые белыми простынями тела на полу – восемь детских и три взрослых. Выжили только трое мальчишек, зато медсестра, как и двое големов-охранников, уже понемногу приходили в себя. Им было плохо, они пока почти не реагировали на окружающее, но реанимация им не требовалась.
Лёшка, скорее поняв по жестам, чем осознав сказанные Мишкой слова, снял противогаз, вдохнул запомнившийся с рождения, пропитанный знакомыми химическими запахами воздух, едва не закашлявшись с непривычки.
– Помогите с носилками. – Врач-реаниматолог был бледен от потрясения и то и дело оглядывался на живой, думающий и существующий вне тела мозг в прозрачной камере. – Надо доставить пострадавших в вертолёт.
Парни молча взяли ближайшие к ним носилки. Худое детское тело, синюшное лицо под кислородной маской, непропорционально большая, выбритая, с красными кружочками и полосами от почти никогда не снимаемой сетки энцефалографа голова, слабые ладони, до сих пор сжимавшие самодельную куклу из завязанных узелками бинтов. Освободившиеся бойцы из штурмовых групп несли другие носилки – с детьми, големами (они были и на первом уровне лаборатории), потерявшими сознание или вырубленными парализаторами сотрудниками центра – эти все в наручниках. Охранников в здании уже не оставалось.
Двор центра встретил Лёшку ароматом летней ночи, ярким светом прожекторов, шумом мобилей, вертолётов, криками людей. От центрального здания как раз вели нескольких полуодетых мужчин, и один из них громко кричал:
– Вы знаете, кто я?! Утром вас всех с работы вышвырнут, в тюрьме сгниёте! Я Председателю Совета Министров позвоню! Я руководитель института мирового уровня, а не какое-то быдло!
К нему резко шагнула фигура в бронекостюме, ударила зло, точно, почти без замаха, и мужчина упал, скрючившись и хватая ртом воздух. Ударивший негромко и очень чётко сказал:
– Ты – не быдло, ты – мразь! Кто по всем корпусам газ пустил?! Начхать на твоего Председателя. Мы служим не ему, а людям!
Лёшка слышал его последние слова, уже сидя в вертолёте. Их с Мишкой врачи не гнали, как остальных бойцов, и молча уступили место у стены: «не путайтесь под ногами». Вертолёт поднялся над зданием центра, пошёл к городу.
– Мужчина, – один из врачей потряс Лёшку за плечо, – вы знаете пострадавших?
Лёшка, ненадолго выходя из навалившегося после боя ступора, назвал имена Лены и медсестры.
– Остальные – големы. Имён детей не знаю, видел их очень давно. Они… очень талантливы. Мужчины – тоже големы, мои клоны, но их, наверное, недавно… сделали. Я вижу их впервые. Что с Леной и детьми?
– Сильное отравление угарным газом. К счастью, ни у кого нет отёка мозга. В остальном – пока ничего не могу сказать.
Во дворе госпиталя носилки выгрузили и повезли в реанимацию, где уже ждали лучшие врачи страны, удивляясь про себя, как всё неожиданно совпало с их конференцией. Лёшку с Мишкой не задерживали и сейчас, кто-то из медперсонала дал им халаты, показал, где можно сесть. Лёшка сел в традиционно жёсткое больничное кресло и застыл, отключившись от мира. Ему оставалось лишь ждать. Мишка снова взял всё на себя, выясняя, куда направили раненых бойцов, где разместили големов, и к чему вообще готовиться. Потом принёс другу поднос с едой:
– Ешь!
Лёшка качнул головой.
– А ну ешь! Это приказ!
Парень взял пластиковую вилку, подхватил кусок чего-то съестного, стал жевать, не чувствуя вкуса. Мишка, пристроившись рядом и расправляясь со своей порцией, негромко заговорил:
– Центр взят, все документы, договоры, контакты с представителями власти и бизнесменами – у нас. То же самое и в других странах. Задержка лишь в Канаде – там пока вечер, штурм начали только что. Но скоро всё закончится и там. Утром люди проснутся в другом мире. Хотят они этого или не хотят, мир будет меняться! Нас всюду поддержали спасатели, врачи, спецназ, милиция и полиция, отчасти армия. Это не бунт, не захват власти, это наведение порядка. Операция по удалению раковой опухоли. Выгода должна быть для всего человечества, а не для этих… «хозяев жизни». Ты ешь, ешь. И не бойся – они выживут!
Лёшка не боялся, у него сейчас вообще не было эмоций. Он думал о том, как в той лаборатории стояли кресла. Тогда, в первое мгновенье, ему показалось, что они похожи на цыплят, ищущих защиты под крылом наседки, но это было не так. Все кресла были повёрнуты в сторону двери: мальчишки не искали защиты, а пытались защитить Лену. Маленькие, слабые, они делали то, чего никогда не делал он. Отец учил его, что нужно защищать слабых, но Лёшка пропустил эти слова мимо себя. Их не учил никто – они поняли это сами.
Но почему Лена сидела в том кресле? Что с ней произошло? И когда?
Он сжимал в ладонях зайца – он так и не выпустил эту игрушку из рук. Весёлый косоглазый Митька улыбался знакомой улыбкой и молчал. А Лёшка вспоминал. Давно устаревшую модель медицинского экзоскелета на полу бокса – это был её экзоскелет. Спускавшиеся с потолка над каждой из детских кроватей экраны на гибких держателях, висевшие рядом с ними сетки энцефалографов: центр уже много десятилетий пытался разработать методику обмена мыслями с помощью интерфейса и без вживления имплантов в мозг, но всё никак не получалось, только простейшие сигналы «да-нет, внимание». Маленькие перчатки, заменявшие мальчишкам обычные клавиатуры. Лена за эти годы сотворила чудо, превратив беспомощных уродцев в обычных, пусть и слабых детей. А он чуда сделать не смог. Не смог спасти их.
– Прекрати! – Лицо обожгла пощёчина. Лёшка поднял взгляд. Мишка стоял над ним, глядя полными злости и сострадания глазами. – Прекрати! Ты сделал больше, чем мог!
– Вот вы где! – К ним быстрым шагом подошёл измотанный, но всё ещё довольно живой Курьяныч. – Родионыч передал приказ: сдать бронекостюмы, привести себя в порядок, охранять детей и девушку. Ваша одежда. Алексей, марш в душ! Он вон там.
Лёшка послушно встал и, уходя, успел уловить негромкие слова Мишки:
– Охранять, пока этот дурак в себя не придёт?
– Да, – хмыкнул тренер. – Об остальном мы позаботимся.
После душа Лёшка немного пришёл в себя и, отдав Курьянычу костюм, спросил:
– Что сейчас там?
– Ад! – устало усмехнулся Курьяныч. – Аналитики из Москвы и Ленинграда разбирают документы, учёные пытаются понять, как работает техника, к тому же нужно поддерживать процессы в родильных камерах. Кое-кто из учёных сотрудничает с нами – поняли, что так есть шанс хоть немного себе срок скостить. Големов – тех, что в родильных камерах, – хотели делать «муравьями» и «секс-куклами», но на мозги ещё не воздействовали. Наши спецы думают воспитать их по твоему образцу. Тяжело им придётся, но вырастут нормальными людьми, не дебилами, как…
Курьяныч запнулся, потом перешёл на другую тему:
– С тем мозгом плохо. Помочь ему нельзя, убить – ни у кого сил не хватает. Учёный тот в себя пришёл, о своей гениальности кричит, о развитии науки. Его омоновцы охраняют, кто лаборатории не видел: наши его порвут, если доберутся.
– Сколько всего произошло… – Лёшка снова проваливался в отрешённость от мира. – За два часа…
– Какие два часа?! Десять утра уже! В мире буча начинается. Наши первую партию документов в сеть выложили, на нескольких ресурсах сразу. И фотографии из лабораторий – и этой, и в других странах.
– Так быстро… – Лёшка уставился в светлую больничную стену.
– Мы же полгода к этому готовились! Тебе, парень, спать надо, иначе сам в реанимацию попадёшь.
– Я должен их дождаться…
– Смотри сам.
Курьяныч, на секунду сжав его плечо, ушёл. Лёшка остался один. Спать не хотелось – слишком много всего произошло, нужно обдумать. И дождаться детей и Лену.
Лена. Кем она была для него? Для отца – то ли дочерью, то ли внучкой, но в любом случае родным человеком. А для него? Та, кто была с ним ещё до рождения, кому он отчасти обязан своей внешностью; это знание раньше бесило его, особенно в детстве, когда он понял, что не совсем похож на Лепонта. Или подруга, спутница в редких, но всё же весёлых играх, прогулках по парку, партнёрша по танцам? Или… Он не мог понять этого, а должен был. Ему требовалось разобраться во всём, пока её здесь нет, пока её вытягивают оттуда врачи.
Лёшка пытался разобраться в себе. Кого он хотел в ней видеть? Мать, сестру, друга? Каждое из этих слов вызывало в нём отторжение, но… Чувство всегда оказывалось двойственным, направленным не на неё, а на него самого. Одна его часть, когда-то главная, теперь же почти исчезнувшая, – капризный и одинокий Лёшка-ребёнок – хотела, чтобы рядом была мама. Не Лена – просто мама. А она оказалась единственной из окружения, кто подходил на эту роль, и в то же время всегда давала понять, что она – не мать Лёшке. И отсюда его ненависть к её работе, к её рассказам о мальчишках – это была обычная детская ревность и обида на мир. Другая часть Лёшки, то его сознание, что возникло ещё до рождения, в темноте родильной камеры, и слышало её разговоры с «манекеном», наоборот, отвергало любой намёк на признание её матерью. Этот Лёшка не знал, но догадывался – записанные в мозг чужие знания подсказывали, – что Лена не может быть его матерью, что она – девушка, которую можно полюбить. Об этом кричало и взрослое, чужое тело. И эта часть Лёшкиного сознания постоянно боролась с Лёшкой-ребёнком. Это, наверное, похоже на раздвоение личности, но всё же совсем иное. Личность одна – возрасты разные, разный опыт, взгляд на мир. И теперь Лёшка-ребёнок, тот, кому требовалась лишь мама, ушёл. Как и Лёшка, получивший чужой опыт, но не имевший своего – он тоже теперь исчез. Лёшка стал наконец целым, единым, вобравшим в себя все осколки прошлого, но не опиравшимся на рефлексы или чужой опыт и знания. И пришло понимание: кем бы Лена для него ни стала, он не бросит её одну. И должен научиться принимать её такой, какая она есть, а не такой, какой её видел ребёнок в теле взрослого. Кем она для него будет – он не знал. Возможно, чужим человеком. Возможно, их, кроме памяти об отце, ничего не объединяет. Но у него есть ответственность за неё.
Негромко хлопнула дверь реанимационного отделения. Лёшка дёрнулся, открыл глаза – всё-таки успел задремать. На каталках везли мальчишек – без сознания, но с порозовевшими, а не мертвенно-синюшными лицами. Лёшка кинулся к врачам:
– Что?
– Живы, и будут здоровы. Лечиться им ещё очень долго, тела слишком ослаблены. Но придёт время, и бегать смогут.
– А Лена?
– Девушка? Операция ещё не закончилась. Ждите.
Мишка, давно уже вымывшийся и даже успевший подремать в кресле, кивнул Лёшке:
– Я схожу, посмотрю, как их устроят.
Лёшка опять сел ждать.
Дверь снова хлопнула. Усталый врач сопровождал каталку с бледной, всё ещё не пришедшей в себя девушкой. Лёшка рванулся к нему:
– Что с ней?
– Отравление угарным газом, но обойдётся без последствий. Хуже с ногами. Вы знаете, кто повредил ей спинной мозг?
– Что?! – Лёшка не понимал. – Я видел её два года назад, она тогда была абсолютно здорова.
– Значит, вскоре после этого её и искалечили. Небольшая операция – повреждение спинного мозга, из-за которого возник частичный паралич ног. К счастью, не полный. Этой ночью её, видимо, сильно толкнули или ударили, возник полный паралич. Мы успели вовремя, так что в будущем она сможет ходить сама, без экзоскелета. Бегать – нет, но ходить – да. Она пока под наркозом, очнётся ночью или утром. Вы её родственник? Вам лучше поспать.
– Я не могу оставить её… – Лёшка понимал, что врач прав, что нужно отдохнуть, да и в палату к девушке его не пустят. Но уйти не мог.
Врач устало посмотрел на него, вздохнул:
– Хорошо. Думаю, так даже лучше. Вы поспите в её палате. Больше негде: из-за ночных событий больница забита пострадавшими. Идёмте, мы поставим вам кушетку за ширмой.
Лёшка пошёл за каталкой, не совсем ещё понимая, что ему сказали, что разрешили. И свалился на узкую больничную кушетку, зная, что Лена в безопасности.
>*<
Лена просыпалась. Хотелось повернуться на бок, но почему-то не получалось. Вокруг слышались незнакомые голоса, воздух пах совсем иначе, чем в лаборатории. Может, она заболела и её забрали в госпиталь?
Она открыла глаза, привычно сощурилась, чтобы разглядеть окружающее. Всё расплывалось, но свет был иной, незнакомый. Значит, это на самом деле госпиталь.
– Лена…
Знакомый голос, родной, живой, но нереальный. Этого голоса не может быть в центре – хоть в лаборатории, хоть в госпитале.
На фоне светлого потолка появился тёмный силуэт, приблизился. Она пыталась рассмотреть его… и наконец увидела.
– Лёшка…
– Да, всё хорошо. – Её щеки коснулась твёрдая шершавая ладонь. – Это я. Всё закончилось.
Она всматривалась в его лицо – настоящее, живое, а не уродливо-правильное лицо бездумного клона. Перебитый нос, шрам на правой брови, морщинки у глаз, горькие складки у губ.
– У тебя волосы короткие совсем, – она попыталась улыбнуться, – и виски седые. Ты всё же пришёл.
– Да. – Он осторожно провёл по её волосам – снежно-белым от седины. – Я пришёл. Помнишь, что говорил папа? Что нам принадлежит Вселенная, что нужно видеть небо и звёзды. И ты снова увидишь их, я обещаю! Ты снова увидишь весь мир!
ЧАСТЬ 2
В больнице
В ту ночь Лена пришла в себя очень ненадолго и почти сразу снова уснула. Уснул и Лёшка, который сорвался к ней со своей кушетки, едва пискнул сигнал медицинского датчика, и теперь наконец успокоился: с девушкой всё в порядке, ни отравление, ни операция не повлияли на её сознание.
Утром Лена проснулась уже по-настоящему и сразу спросила, что с мальчишками. Врач сел на стул рядом с кроватью, взял девушку за руку:
– Мы смогли спасти только троих.
Лёшка, отошедший на время к окну, резко обернулся, ожидая всего – от новой потери сознания до нервного припадка. Но Лена только закрыла глаза и некоторое время молчала. Потом попыталась приподнять голову:
– Я должна быть с ними. – Голос у девушки был со сдерживаемой болью, но спокойный: она хорошо понимала, что говорит. – Они привыкли ко мне, когда меня нет, им становится плохо, а сейчас…
– Сейчас плохо вам. – Врач очень осторожно коснулся её лба, заставляя откинуть голову на ортопедическую подушку. – Вы же видите, где находитесь. Вчера мы по ниточкам собирали ваш спинной мозг. Вам нельзя даже голову поднимать. Или вы осознаёте это и даёте себя лечить, или ваши мальчишки вообще потеряют вас. Вы ведь моя коллега, пусть пока и не дипломированный, но уже состоявшийся врач, а врач должен думать о себе, иначе не сможет помочь другим.
Девушка снова ненадолго закрыла глаза: пробивавшийся сквозь шторы яркий солнечный свет, от которого она отвыкла за годы в сумраке подвальной лаборатории, причинял ей боль. Потом повторила:
– Без меня им плохо, они не выдержат. Им нужно знать, что я не бросила их.
– Хорошо. – Врач встал. – Кое-что сделать можно, но не сейчас, а к вечеру. Мне нужно всё подготовить. Сейчас вы завтракаете, приводите себя в порядок и спите. Это не просьба, а назначение лечащего врача. Молодой человек, пойдёмте, мне нужна ваша помощь.
Он мог и не пользоваться таким предлогом, потому что Лёшка, отлично помня медицинские процедуры в первые месяцы своего существования, понимал, что его присутствие, пусть даже и за ширмой, будет неприятно Лене. Поэтому он, на секунду обернувшись у двери, чтобы поймать взгляд девушки, пропустил в палату медсестру и вышел в коридор.
Врач прикрыл дверь и обернулся к нему:
– Дети пока спят. Мы поддерживаем их в таком состоянии, им не нужно пока знать о смерти братьев. Но потом им потребуется забота не только врачей, но и близких людей, а наш персонал, очень хороший, уверяю вас, сейчас загружен работой. Ваш друг помогает нам, и я бы хотел, чтобы, когда дети проснутся, вы хотя бы по часу занимали их разговором – им это так же необходимо, как и лекарства.
– Я понял. Где их палата? И где Мишка… Михаил?
– Их палата за углом, в соседнем коридоре, я покажу. Ваш друг сейчас у… тех, кого вы называете големами. Странное слово. Мне кажется, что называть так людей, пусть и психически неполноценных, оскорбительно.
– Я – тоже голем, искусственно созданный, вылепленный. – Лёшка усмехнулся, наблюдая за выражением лица врача. – И дети – големы. Если бы не Лена, нас бы не было – ни их, ни меня. А те големы… Их я не знаю. Можно мне их увидеть? И… если я уйду, то как с Леной? Я…
– Боитесь оставить её одну? – Врач понимающе кивнул. – У вас есть ком? Я подключу к нему кнопку вызова и объясню ей; она сможет позвать вас в любой момент. На это, конечно, потребуется некоторое время. Но пока с ней будут наши медсёстры, вы можете не волноваться.
>*<
Следующие часы Лёшка провёл, ходя по палатам новых големов и подменяя работавшего с шести утра и вконец замотанного Мишку. Требовалось объяснять врачам и санитарам, кто это вообще такие – искусственно созданные люди. Големов оказалось много, особенно учитывая небольшие «производственные мощности» центра. Семь выживших клонов Лёшки – двое со второго уровня и пятеро с первого. Все – с ущербным разумом, спокойные, послушные, словно роботы, ничего не боящиеся, ничему не радующиеся, ничего не хотящие. И почти четыре десятка из других «партий»: грубоватые крепкие «муравьи» и среднего роста, сухощавые и темноволосые парни и девушки, предназначавшиеся для использования в качестве «секс-кукол». Они почти не пострадали от газа (на первом уровне его концентрация была очень мала) и сидели в своих палатах, бессмысленно глядя в стены и реагируя только на чёткие приказы: «Встань, ешь, иди сюда».
– Их нужно в психиатрическую больницу, здесь им не место, но на них требуется оформить хоть какие-то документы, – негромко объяснял дежурный врач. – Вы знаете, как с ними общаться? Мы за вчерашний день намаялись. У них очень странная реакция на окружающее, психиатры сталкиваются с подобным впервые.
– Нет, не знаю. – Лёшка смотрел на красивых бездумных девушек в одинаковых больничных пижамах – словно посадили в комнату семь кукол. – С такими я не сталкивался, их сделали позже. Сколько им, не знаете?
– Ваши коллеги вчера нам звонили, сказали, что нашли какие-то документы, и что их всех… сделали месяца два назад и как раз готовили к продаже. Дикость какая-то!
– Тогда им сейчас психологически должно быть около двух лет, если их делали по той же методике, что и меня. Умеют сами есть, ходить, одеваться, и всё.
– Ещё они умеют говорить, в основном отвечать на простые вопросы. Но не только это. – Врач побледнел, потом так же быстро покраснел и под конец пошёл пятнами. – Их учили сексу, всех – и девушек, и парней. Приходится прикасаться к ним очень аккуратно, иначе они сразу… готовы. Их что – эти два месяца?..
– Скорее всего их учили дистанционно, ещё до рождения. – Лёшка вспомнил свои тренировки через спарринг-манекен. Врач слушал, не до конца ещё веря всему этому.
– Да, я знаю методику восстановления утраченных двигательных функций через подключение к такому «аватару», но чтобы этот способ предназначался для подобного?! Как нам теперь быть?
– Думаю, если некоторое время их не провоцировать, рефлексы забудутся. Советую быть осторожнее не с этими, а с охранниками – их наверняка тренировали, как и меня, но более жёстко, на прикосновение они могут отреагировать ударом. Я плохо разбираюсь в медицине, знаю лишь то, что пережил сам.
Лёшка ещё раз взглянул на девушек, невольно вспомнив подслушанный разговор Кэт с её компаньоном. Они бы без сомнений поставили клейма на лица «секс-кукол».
– Скажите, их можно нормально воспитать, сделать людьми?
– К сожалению, нет. – Врач прикрыл дверь в палату. – Их всех ждут десятилетия в психбольнице. Возможно, они смогут освоить какую-нибудь простую работу – помогать садовникам в парке или уборщикам, санитарам. Но и только, полноценного разума у них нет.
В палате мальчишек было тихо и сумеречно, в свежем воздухе едва заметно чувствовался аромат полевых цветов – букет стоял на тумбочке у окна.
– Мы специально его поставили, – тихо объяснила медсестра. – У детей аллергии на пыльцу нет, и они ведь никогда не видели цветов, не знают их запаха. Пусть порадуются.
Лёшка, стоя у полуоткрытой двери, смотрел на детей – бледных, никогда не видевших дневного света, даже во сне не доверявших миру, хмурившихся и сжимавших прижатые к груди кулаки. На подоконнике лежали единственные их вещи – горстка крохотных игрушек, пластиковых и самодельных, – всё, что бойцы штурмовой группы смогли найти в лаборатории. Парни тогда обшарили все углы, сами, без чьей-либо просьбы.
– Когда они проснутся? – Лёшка обернулся к врачу.
– Пусть ещё сутки поспят. Им это не повредит. Мы за это время сможем подготовиться к тому, что им сказать. Ваш друг ночевал здесь, обещал, что и дальше будет смотреть за ними. Он ведь психолог?
– Да. – Лёшка прикрыл дверь. – Очень хороший психолог.
– Но здесь особый случай. – Мишка подошёл так тихо, что никто его не заметил. – Таких ситуаций раньше не было и, очень надеюсь, не будет больше никогда! Как и тебе, им нужны не тренинги, а любовь и дружба людей. Я вызвал сюда родителей. Ты не против? Лене нужен женский уход, медсёстры – это не то. Мы с отцом займёмся мальчишками. Руководство конторы это одобрило. Пойдём обедать?