>*<
Вскоре после того, как Лёшку приняли на работу, произошла поразившая его история, совершенно невероятная для «Баялига» и сильнее всего показавшая, насколько этот мир отличается от прежней жизни парня.
Здания конторы находились на краю холма, под которым протекала неширокая речка, а за ней шли кварталы с небольшими частными домами, многие из которых насчитывали больше ста лет, другие, особенно вдоль реки, были построены совсем недавно. Речка эта, вроде бы небольшая и спокойная, имела капризный нрав и иногда во время ливней моментально выходила из берегов, а вскоре так же быстро успокаивалась.
Во второй половине дня на город налетел неожиданный для конца сентября почти что тропический ливень.
– Ребята, соседей топит! – ворвался к аналитикам промокший насквозь парень-механик.
Лёшка не понял и в первые несколько мгновений сидел, наблюдая, как вскакивают с мест его коллеги – и молодые парни, и люди в возрасте.
– Чего сидишь? – крикнул Лёшке один из коллег и тут же обернулся к поднявшемуся было пожилому мужчине: – А вы куда? Свалитесь там! Сами справимся. Лёшка!
Лёшка, плохо понимая, что происходит, вместе со всеми бежал под ледяным ливнем вниз, по крутому, скользкому из-за воды спуску, и дальше – по гудящему от топота десятков ног пешеходному мостику, раскисшей глине размытого берега. Кто-то – он из-за ливня не мог разобрать, кто, – сунул ему в руки лопату. Кто-то, матерясь на городских чиновников, всё откладывавших восстановление берега и разрешивших при этом строить дома у самой реки, указал на забитую грязью канаву, по которой вода должна была отводиться от участков. Мишка, в тонкой, облепившей плечи рубашке и летних брюках – из-за долгого «бабьего лета» не успел ещё распаковать тёплую одежду – швырял наверх пласты глиняно-травяной грязи, углубляя канаву и одновременно сооружая временную дамбу, которую тут же укрепляли досками другие – Лёшка вообще не знал, кто это, возможно, они были жильцами домов, которые они спасали от воды. Мишка обернулся и заорал на замешкавшегося Лёшку. Лёшка, вроде бы целый год провёдший среди не следивших за своим языком охранников «Баялига», впервые слышал такие слова. И впервые понимал, что они необходимы вот здесь и сейчас! Он спрыгнул в бурлящую грязью канаву и стал неумело помогать Мишке, даже не зная толком, как держать эту самую лопату.
Через полчаса его ладони горели от саднящей боли, мышцы ломило от непривычной работы, одежда казалась горячей, будто он не под ледяным дождём, а в жаркой парилке, и даже всё усиливавшийся ливень не мог остудить этот жар. Жар авральной работы.
Прибрежные новенькие домики они отстояли, прочистив старые канавы и сделав невысокую, но остановившую воду дамбу. И только когда вода спала – так же неожиданно, как поднялась – все, уже под мелким моросящим дождиком, вернулись в контору. Мокрые, грязные, в изодранной одежде, с растянутыми мышцами и стёртыми в кровь ладонями. И, не вспоминая о ставших в этот момент фальшивыми приличиях, забились в небольшую душевую спортзала, рассчитанную на в три раза меньшее число людей. А потом, отогревшиеся, сидели в раздевалке, прикрываясь полотенцами и простынями, и хлебали из привезённой Ришей большой кастрюли горячий ароматный борщ. Без сервировки – какая она может быть в раздевалке? – даже без тарелок. Три десятка человек, усталые, в синяках и ссадинах, соблюдали очередь, зачёрпывая обжигающий борщ и сразу уступая место следующим. И повалились спать тут же, на полу спортзала. А Риша и уборщица тётя Маша, собрав их одежду, отстирывали её в двух крохотных стиралках, сушили и приводили в порядок.
После этого аврала Лёшка подсознательно ожидал, что начнутся разговоры о деньгах – премиях или чём-то подобном. В «Баялиге» любая помощь имела свою цену. Но никто не вспоминал об этом, только, иногда морщась от боли в ноющих мышцах и заклеенных жидким пластырем ладонях, шутили, вспоминая казавшиеся теперь забавными моменты борьбы с водой. Правда, через неделю от городской администрации пришла официальная благодарность, но была она вынужденная – жители спасённых домов настояли. Чиновники же были злы на контору, потому что Родионыч воспользовался своим положением и подал жалобу на бездействие ответственных лиц, в результате кому-то здорово надавали по шапке.
Общая работа сблизила сотрудников с новыми коллегами, и Лёшка стал в конторе своим, его признали равным, перестали коситься на его странное поведение и на сохранявшийся лощёный вид «манекенщика», как Лёшку прозвали в первые дни. Правда, вида к тому времени оставалось не так уж и много, а после истории с кладбищем с Лёшки сошли последние, едва уловимые следы былой холёности.
>*<
Но даже став своим в конторе, весело болтая во флигеле с бойцами отдела быстрого реагирования или яростно споря с коллегами-аналитиками в кабинете второго этажа центрального корпуса – централки, как здесь говорили, – Лёшка оставался растерянным и плохо понимающим обычную жизнь полуподростком. Особенно если приходилось выходить в город, отклоняясь от привычного маршрута «дом–работа–продуктовый магазин», покупать одежду, общаться с горожанами. Любой разговор с людьми вне конторы вызывал страх обоюдного непонимания, страх возможной ошибки. Нужно было учиться быть обычным человеком.
В центре Лёшка привык к мягкой, обволакивающей речи штатных психологов; они никогда не говорили «надо» или «должен», вместо этого вроде бы ненавязчиво и при этом беспрекословно убеждали, что хороший мальчик не станет расстраивать окружающих. Тогда Лёшке казалось, что они правы, что никто не смеет ни от кого ничего требовать. За год жизни в «Баялиге» такой взгляд на мир стал казаться ему единственно верным: не надо навязывать другим людям своё мнение, даже упоминать о нём, потому что это может оскорбить окружающих. Будь мягким, не говори о своих взглядах, разумеется, если это не затрагивает интересов бизнеса, но и тут желательно отказывать, не отказывая – и тогда ты будешь образцовым членом общества.
А Мишка был другим – резким, нервным, не боящимся ни жёстко припечатать словом, ни потребовать выполнения приказа. Многие назвали бы такое поведение подростковым максимализмом, неуместным для культурного человека конца двадцать первого века. Но они ошибались. Мишка был одним из лучших психологов конторы – не своего филиала, а всей организации. В его основные обязанности входило то, что доступно далеко не каждому профессионалу. Не убеждать людей стать неконфликтными и удобными для окружающих, а, наоборот, учить их отстаивать своё мнение, свои идеалы, не бояться требовать выполнения приказов, а то и применять силу, и в то же время отвечать за свои поступки – то, о чём так не любили вспоминать привыкшие к необязательности в отношениях обыватели. За мягкостью и неконфликтностью обычных, работающих «на пользу обществу» психологов скрывалось жестокое подавление личности, мысли, чувства людей, превращение их даже не в винтики, а в стандартные кубики с идеально пригнанными друг к другу сторонами, так что человек незаметно для себя становился совершенно безликим, веря при этом, что он индивидуальность. За жёстким тоном Мишки стояло умение поддержать человека, помочь найти себя в мире, сформировать характер. Так опытный садовник поддерживает и в то же время закаляет саженец дерева, чтобы оно простояло сотни лет, противясь непогоде и давая жизнь целому лесу, а не погибло в уюте теплички. Теперь Лёшка осознал, что Жаклин, сама великолепный психолог, отлично поняла, что он к моменту того откровенного разговора подспудно нашёл ответы на мучившие его вопросы, и нуждался в том, чтобы кто-то более опытный сказал: «Да, прав ты, а не они, но тебе нужно многому научиться, чтобы противостоять им». Мишка и был тем, кто мог дать Лёшке такую поддержку. И показать своим примером, что отстаивание себя – это не властность и не неуважение к окружающим, а возможность говорить открыто и честно и о любви, и о ненависти. Потому что то, чему он учил людей, было не только его профессией, но и самой его сутью – оставаться человеком, как бы тебя ни пытались сломать.
Мишка всегда был рядом. Не как профессионал-психолог – как друг, как старший брат. Подсказывал, объяснял, что к чему, учил верить себе и людям. И подкидывал сложные задачки: описывал какую-нибудь ситуацию и просил Лёшку объяснить, как бы он поступил на месте того или другого человека из этого случая, почему, что чувствовал бы. Отчасти это был психологический тренинг, но больше – помощь старшего брата, не отстранённого, а переживающего за Лёшку, подсказывающего, почему это правильно, а это – нет. Случаи бывали разные, от застрявшего на дереве котёнка до преступлений, но чаще обычные «мелочи», из которых и состоит жизнь. Лёшка пытался понять, что и как делать, на чью сторону встать. Это давалось с трудом: у него не было опыта, а имевшийся скорее мешал, искажая мир, словно кривое зеркало. И выправлялось это искажение очень тяжело. Но всё-таки выправлялось.
Иногда, когда выдавалась свободная минутка, он читал. И как-то спросил Мишку: почему тот не советует ему книги? Ведь они учат быть человеком – так говорят все. И почему против того, чтобы Лёшка смотрел даже очень хорошие фильмы?
– Если ты с самого начала не человек, тебя не научит ни одна книга. Вспомни историю: одни, прочитав Евангелие, спасали людей, но столько же было и тех, кто убивал за веру. И так во всех религиях. Чего же ты хочешь от обычной книги? Тебе чтение принесёт пользу, но у тебя сейчас нет времени. Обычный человек читает не очень много, но лет с пяти, и за годы успевает прочесть сотни, а то и тысячи книг. Тебе нет и трёх лет, ты не успел ещё освоить то, что знают даже первоклашки, ты уникален и вынужден учиться иначе, чем большинство. Надеюсь, когда всё закончится, ты сможешь читать и смотреть фильмы. Пока что фильмы тебе вредны: они задают штампы поведения, мимики, движений, тебе это опасно. Ты и так слишком много чужого перенял за свою жизнь, поэтому сначала себя пойми, потом уже будешь учиться по фильмам.
– Значит, мне пока нельзя читать?
– Можно, если есть время. Могу посоветовать что-нибудь. Что интересно?
– Я помню несколько названий, слышал от отца и Лены. Может…
– Говори. – Мишка заинтересовался. – Наверняка книги хорошие, но подойдут ли они тебе прямо сейчас?
Лёшка перечислил несколько названий, и друг улыбнулся:
– Все книги очень хорошие, но полгодика подожди, у тебя пока маловато опыта, чтобы понять их, только время потратишь. А вот «Белый пух» очень советую. Книга небольшая, написана лет сорок назад, как раз отца лучше поймёшь. И заканчивается она хорошо. Ну и детские книги читай – они все хороши, и взрослым бы их почаще перечитывать, может, умнее стали бы. Заумь всякую читают, а про нормальные человеческие отношения забывают, хотя бы что такое дружба. Видишь, список и сложился. Тебе на год точно хватит, с нашей-то работой. Пойдём ужин готовить, мы ведь свободные люди, не рабовладельцы, и сами себя обслужить можем. Картошку чистишь ты.
>*<
За такими беседами, редкими, но ставшими жизненно необходимыми звонками родителей Мишки, которые всё сильнее привязывались к странному другу сына, за работой, учёбой и тренировками незаметно подошёл Новый год – первый настоящий праздник в Лёшкиной жизни. В центре его не отмечали: зачем «образцу» такое развлечение? А отец и Лена, наверное, не рисковали привлекать к себе внимание. Лёшка смутно помнил, что что-то всё же было – небольшие застолья и мелкие подарки друг другу, но и только. В торговом комплексе праздник номинально был: всё украшалось ещё в ноябре, повсюду стояли искусственные ёлки, звучала особая музыка. Но всё украшательство и суета – Лёшка понимал это и тогда, – предназначались лишь для того, чтобы продать побольше залежалых товаров. Психующие, с безумными глазами, покупатели, рёв не получивших того, о чём мечтали, детей, пустые комедии и голоаттракционы никак не вязались с настоящим праздником.
Теперь он увидел совсем другой Новый год. Первым напоминанием о приближающемся празднике стали самодельные украшения в конторе. Их с удовольствием мастерили все, устроив даже небольшой конкурс, в котором победила уборщица тётя Маша, сделавшая великолепные ватные игрушки в старинном стиле. Ещё был праздничный ужин, карнавал для молодёжи (обоим парням та же тётя Маша и повариха Ирина сшили мушкетёрские плащи – просто, но приятно), разные конкурсы. И никто не требовал дорогих подарков, наоборот, радовались самодельным, простым. Контора, вопреки массовой моде, сохраняла старинные традиции и, наверное, поэтому сохранялась сама: люди работали не ради престижа и высоких зарплат, которые в полузабытой организации стали нереальной мечтой, а ради того, чтобы видеть – они, их дело, их дружба нужны. Та дружба, которая восемьдесят лет назад смогла остановить исконников. Этот праздник тоже стал для Лёшки учёбой, показал, что общение и искренний интерес друг к другу во много раз дороже любых денег и роскошных подарков, которые он ещё недавно считал признаком любви своих пассий.
А ещё была просто зима, первая настоящая зима для Лёшки. С пусть и довольно тёплой, сырой, но всё же снежной погодой, с игрой в снежки (парни из отряда быстрого реагирования превратили её в полноценную тренировку), с катанием на лыжах (великолепная вещь для развития ловкости и выносливости) и с ежедневной чисткой снега во дворе – Мишка настоял, чтобы этим занимались исключительно они с Лёшкой, и дворник с наигранным вздохом выдавал им по утрам лопаты. Эти незатейливые развлечения и вроде бы простая, но видимая и ценимая всеми работа тоже приносили парню незнакомую раньше, но огромную радость.
>*<
Лёшка улыбнулся, вспомнив новогодние праздники: скоро уже два месяца, как они закончились, а он всё возвращался мыслями к тем чудесным дням, – взглянул на серое, сыплющее сырым снегом небо и вошёл в небольшой холл старинного дома-«свечки». Их квартира находилась на пятнадцатом этаже.
В ней почему-то оказалось темно, хотя Мишка был дома – его рабочий экран светился. Но сам он сидел, не двигаясь, и даже не услышал возвращения друга.
– Миш, что случилось?
– Машу убили… – Парень сам был почти неживой от горя.
– Кого?
– Жаклин. – Мишка всё-таки повернул голову, взглянул на Лёшку пустыми глазами. – Её на самом деле Машей звали. Она как-то в спектакле играла, вот и приклеилось «Жаклин».
Лёшка тяжело сел рядом – ноги отчего-то стали ватными, сказанные другом слова казались выдумкой, ошибкой.
– Как убили?!
– Милиция брала торговый центр. – Мишка говорил ровно, словно бы даже спокойно. – Жаклин там работала не просто так. Она лейтенант милиции, собирала сведения о наркотрафике. Комплекс был одной из опорных точек торговцев наркотой, а потом, с твоей помощью, выяснилось, что и секс-куклами, и многим другим. Айша – ну, Кэт – не только владела элитным борделем, но и руководила всей торговлей в нашем регионе, почти всю Западную Сибирь контролировала. Её хотели взять по-тихому. Это почти получилось – никто не успел её предупредить. Но она умная, сволочь, почти всё предусмотрела, только вовремя уйти не смогла. Они взяли заложников – детей в кинозале. Жаклин пошла на обмен, смогла вытащить двоих, самых маленьких. Когда эту мразь взяли штурмом, отбили детей – к счастью, они все живы – нашли Жаклин. Её забили ногами. Вот официальное заключение, её муж мне прислал.
Лёшка, даже не успев осознать, что у Жаклин был муж, взял выпавший из руки друга лист бумаги, стал читать. Список несовместимых с жизнью травм, описания отпечатков мужской обуви на теле.
– Денис!
– Что? – Мишка спросил всё так же ровно.
– Только он умеет так бить! Я видел его тренировку. Тогда как раз привезли новые спарринг-манекены, он хвастался ударом. Такой же список травм, но там стояла программа взрослого мужчины, спортсмена… И он выполнял все приказы Кэт, на самом деле был её цепным псом. Она его из-за этого особо ценила. И дала приказ. Это Денис!
Лёшка уронил бумагу и впервые в жизни, если не считать раннего детства, захотел плакать. Но лишь вздохнул, восстанавливая дыхание:
– Я принесу выпить. Она… была первым моим другом.
– У неё дочка осталась, пять лет всего, маму ждала… – Мишка всё также сидел, уставившись в экран и снова ничего не видя. – Маша с мужем развелась, из-за работы. Женька с ним. Маша хотела после этой операции перейти на бумажную работу, к Сашке вернуться, дочку воспитывать.
Лёшка встал, ушёл на кухню. Где-то была водка, ещё с Нового года осталась. И, кажется, нужен хлеб. Вдруг ему вспомнился косоглазый улыбчивый Митька, потом – облезший от времени Мяв. Надо купить девочке игрушку. Она не спасёт от боли, но всё же поможет. Надо купить игрушку. И вернуть Мяву его хозяйку.
>*<
После смерти Жаклин всё изменилось. Первой и самой заметной стала «смена ролей»: до этого главным был Мишка, поддерживавший и учивший Лёшку, служивший «мостиком» между ним и остальными людьми и спасавший его от серости одиночества. Теперь ему самому требовалась поддержка. Психологи – тоже люди и горе переживают так же тяжело, как и все. Мишка хорошо работал, вроде бы вполне нормально общался с людьми, не замыкался в себе и не срывался, но Лёшка знал – друг на пределе. И видел по утрам не собранного, спокойного специалиста, каким его знали в конторе, и не серьёзно-озорного парня, открывшего ему дверь в первый день знакомства, а измученного бессонными ночами и душевной болью друга, которого нужно было спасать от того же одиночества и пустоты, какие мучили Лёшку. Тогда он впервые доверился не советам, не логике, а интуиции и потащил Мишку на тренировку к бойцам. Парни знали о смерти Жаклин и всё поняли сразу, нагрузив Мишку так, что к вечеру он еле шевелился от усталости, но смог выплеснуть в спортзале хотя бы часть копившихся в нём боли и ненависти.
На второй день таких тренировок обоих парней вызвал Родионыч.
– Значит, так, дорогие вы мои. Мне дохлые мухи вместо специалистов и недоучки вместо бойцов не нужны. Работать в своих отделах вы не в состоянии, поэтому я освобождаю вас от всех прежних обязанностей и перевожу в свой отдел. Сейчас первое марта. Даю задание: к июню сдать экзамен на бойцов штурмовой группы! Никаких выходных, праздников, отгулов. Поступаете в распоряжение Курьяныча. Приказ поняли?
– Да! – Оба, не совсем ещё веря услышанному, сразу подтянулись, готовые сделать все, что скажут, – это давало надежду заполнить пустые бессмысленные дни.
– Вот и молодцы. Повторяю: никакой работы, только тренировки! В будние дни ночуете дома, с пятницы по понедельник – здесь! Или как скажет Курьяныч. Идите!
Парни, едва не слетая с узкой старинной лестницы и рискуя расшибить лбы о низкие своды служебных коридоров, выскочили из централки и понеслись во флигель, к тренеру – крепкому сухопарому мужчине, узколицему, с залысинами и пепельно-седыми короткими волосами. Говорили, что в молодости он служил на границе с Афганистаном, теперь мирным, а лет за тридцать до этого ещё не очень спокойным государством, вот уже сто лет как центром наркопроизводства. Хорошо, сейчас это удалось остановить. Курьяныч, как шёпотом рассказывали бойцы, был тогда командиром отряда спецназа, а потом перешёл в контору на должность обычного тренера: «Не хочу гнуться перед начальством». Что там произошло в действительности, никто не знал, но боевые награды у Курьяныча имелись, и он на самом деле не боялся ни бога, ни чёрта, ни даже высшего начальства. И бойцов учил тому же. Учил жёстко, подчас с рукоприкладством: «Лучше я тебе сейчас зуб выбью, чем потом пуля – мозги». И за Мишку с Лёшкой он взялся всерьёз.
– Так, щенки, будем делать из вас капитанов! Хоть один писк – вылетите из конторы. И чтоб не думать – сейчас это моя забота. Ваша – выполнять приказы!
Парни добрались до дома только к десяти вечера, чуть живые от усталости, но впервые за эти дни не чувствовали пустоты и душевной боли.
– Ты понял, что будет? – Мишка, еле поднимая налитые даже не свинцом, а, казалось, веществом из нейтронных звёзд руки, готовил яичницу. Лёшка, чувствуя себя не лучше друга, нареза́л толстенными ломтями серый хлеб и голодными глазами поглядывал на миску с солёными огурцами. Жрать обоим хотелось смертельно.
– Нет.
Он смахнул с доски крошки и взялся за чеснок – к яичнице с ветчиной в самый раз.
– Начинают готовиться к штурму центра, и мы – участники. – Мишка поддел красивую глазунью, плюхнул половину на тарелку друга, остальное смахнул к себе. – Давай чеснок. И порежь, в конце концов, огурцы!
– Так сойдёт. – Лёшка засунул в рот целый огурец, не очень большой, хрусткий, пахнущий рассолом, укропом и хреном, и неразборчиво спросил: – Думаешь, скоро?
– Летом. Нам три месяца на подготовку дали.
– Не успеем выучиться. – Лёшка глотал яичницу не жуя, притормаживая только на крупных кусочках ветчины – она была жестковата.
– У Курьяныча успеем, если не сдохнем. – Мишка уже опустошил свою тарелку. – Тебе, салага, посуду мыть. Я – спать.
– Иди.
Лёшка хотел было возмутиться «эксплуатацией», но, вспомнив, что все эти дни друг даже со снотворным засыпал лишь под утро, промолчал, обрадовавшись про себя, что тот наконец сможет выспаться. И, быстро прибрав на кухне, ушёл в свою комнату – он тоже с ног валился.
Следующие месяцы стали для парней то ли адом – Курьяныч гонял их похлеще, чем рабов на серебряных рудниках, чередуя рукопашный бой, стрельбу, бег по пересечённой местности (все выходные и праздники они проводили за городом, ночуя в мобиле и питаясь сухпайками) и оказание неотложной помощи; то ли раем – за всё это время они не имели ни секунды на себя, что уж тут говорить о самокопании и грустных воспоминаниях. Тренировки, а главное, внутренняя потребность парней давали результат, и к маю они оба сносно освоили обязанности второго бойца и замыкающего группы. Конечно, пока это были всего лишь тренировки, но всё-таки парни научились работать «на автомате», вполне свободно чувствовали себя в полном бронекостюме – современном аналоге кольчуги, гибком, как ткань, и довольно лёгком защитном комплекте, закрывавшем всё тело от травматики и пистолетных выстрелов, – привыкли часами носить противогазы и, что оказалось, наверное, самым сложным, пользоваться вмонтированной в шлем дополнительной аппаратурой. Научиться всему этому за два месяца – подвиг. Но у обоих была осознанная цель, и отступать они не хотели.