Секреты ледяных широт
Нет слова, которое приходилось бы на Севере слышать чаще, чем это – мерзлота. Да ещё с эпитетом, устрашающе действующим на воображение, – вечная…
В самом сердце якутской тундры, в нескольких десятках вёрст от Ледовитого океана, в посёлке Полярном, старый охотник Прокопий Семёнович Варякин, очертив рукой широченный круг, который захватил и крутой берег Индигирки, где лепились домики, и белую равнину окрест, сказал: «Вот так и живём на ней, на матушке, вековой-вековалой».
Уж где она, мерзлота, казалась действительно вечной, – так это там, за семидесятой параллелью, в закостеневшей на пятидесятиградусном морозе тундре. Нелегко было представить себе, что короткое северное лето всё же заставляет её немного отступать, позволяя земле оттаять на несколько сантиметров. А снимешь тонкий слой мха – и обнажится ледяное тело тундры. Однако это очень опасно – по незнанию или по небрежности дать летнему теплу проникнуть в промёрзшую землю глубже, чем допускает это сама природа по мудрым, веками установившимся своим законам.
Строили в тундре приисковый посёлок, рыли шахту, ставили промприборы – специальные приспособления для промывки золота. Тракторами, бульдозерами повредили верхний моховой покров на большой площади – и мерзлота «поплыла».
Сказать, что тундра при этом превратилась в болото, было бы не совсем точно, хотя с жадностью настоящей болотной трясины заглатывала она доски, днища бочонков, старые автомобильные покрышки – всё, чем пытались люди мостить себе тропинки через эти разверзшиеся земные хляби. Где-то в глубине сохранилась промёрзшая ледяная порода, и верхний, подтаявший слой колыхался, плыл, скользил по ней, как кусок масла по раскалённой сковороде.
Оседая, уходили в землю углы домов, корёжа полы и крыши. Угрожающе кренились набок промприборы – их удерживали десятки спешно поставленных подпорок. Хорошо, что не за горами были холода, и это давало надежду на сей раз продержаться.
Ощущения человека, ступившего на поплывшую мерзлоту, можно сравнить, очевидно, лишь с теми, которые испытывают люди, попавшие в землетрясение, когда кажется, что кто-то могучими рывками выдёргивает землю из-под ног. Во всяком случае, охватывает то же чувство недоумённой растерянности, ибо теряет надёжность самая надёжная вещь в мире – сама земля.
Но там же, в тундре, я видела, как мерзлота становилась не врагом человека, а его помощником, облегчая труд горняков, добывающих россыпное золото. Золотоносная рыхлая, сцементированная льдом порода залегает не узкими пластами, как уголь, а огромным массивом. Выбирая её, оставляют лишь кое-где столбы, на которые, как на колонны, опираются своды остающихся под землёй причудливых гигантских залов. Здесь не надо крепить ни стены, ни кровлю: опасности обвалов нет – все сцементировала мерзлота.
Столетиями жили люди на мерзлоте, ничего о ней, в сущности, не зная. Да этого в общем-то и не требовалось. Веками ставили в тундре лишь юрты да тордохи – древние якутские жилища из оленьих шкур, натянутых на деревянный каркас.
Сравнительно недавно человек впервые пришёл в тундру с намерением многое здесь изменить: проложить дороги, построить посёлки и аэродромы, добыть веками спрятанные в недрах полезные ископаемые.
Как отнесётся мерзлота к такому вторжению человека в её владения, никто не знал. Ответ на этот вопрос могли дать только учёные. Мерзлоту надо было изучать.
Первые работы по исследованию вечной мерзлоты начались в Якутии более тридцати лет назад. В 1939 году в Якутске была создана научно-исследовательская мерзлотная станция. Практическое применение научных выводов, делавшихся учёными, было в то время весьма ограниченным: тогда на Севере не строили ещё ни гидростанций, ни железных дорог, ни газопроводов, ни многоэтажных каменных домов. Да и сами исследования не отличались большим размахом: научный персонал станции был сравнительно небольшим.
Шли годы. Всё разностороннее становилась хозяйственная деятельность человека на северных землях, усложнялись технические задачи, с решением которых ему приходилось сталкиваться. Всё больше вопросов вставало и перед учёными-мерзлотоведами. В 1960 году был создан Институт мерзлотоведения Сибирского отделения АН СССР. Возглавил его член-корреспондент Академии наук СССР, доктор геолого-минералогических наук Павел Иванович Мельников. Он был в числе первых энтузиастов, приехавших в Якутск в 1939 году. Тогда он руководил научно-исследовательской станцией, ныне возглавляет институт, который за эти годы превратился в крупное научное учреждение. В лабораториях его трудится немало молодёжи.
Моим гидом и по институту, и по мерзлоте вызвался быть младший научный сотрудник, член комитета комсомола института Виктор Куницкий. Ещё только поступая на географический факультет Московского университета, Виктор знал, что большую часть своей жизни он проведёт на Крайнем Севере. В его дипломе, в графе, где пишут, какая квалификация присвоена, значится – географ полярных стран. Первый раз на Север – в Хибины – Виктор попал, будучи студентом второго курса. За годы учёбы побывал в Большеземельской тундре – под Воркутой и Нарьян-Маром – на практике. В Якутск приехал по распределению и угодил сразу «на выезд», на одну из институтских станций – в Игарку. Работал на трассе газопровода Мессояха – Норильск. Уже восемь лет посвятил Виктор изучению вечной мерзлоты.
Свой рассказ о мерзлоте Куницкий начал с цифры. И эта цифра меня, признаться, ошеломила: 10 миллионов квадратных километров, 47 процентов территории нашей страны, то есть почти половина, – площадь, которую занимает мерзлота.
В зимней заледеневшей тундре, притихшей от мороза, словно от испуга, или в тундре летней, когда мерзлота покушалась на извечное право земли именоваться «твердью», она казалась действительно вечной и пугающе всемогущей. И слова модной песенки о девчонках, которые идут по этой самой мерзлоте в модельных туфельках, воспринимались как неумная и даже оскорбительная шутка. А теперь получалось, что в песенке всё правильно, потому что десятки городов Сибири, расположенных примерно на параллели Саратова, Варшавы и Берлина, стоят на вечной мерзлоте. Однако вовсе не везде имеет мерзлота такой «законченно ледяной» вид, как за семидесятой параллелью. И вообще, если подходить строго, никакой вечной мерзлоты нет. Есть слой земли, состоящий из мёрзлых пород, которые никак нельзя назвать вечной мерзлотой хотя бы потому, что они обладают способностью оттаивать и замерзать вновь. При этом вовсе не всегда образуются мощные ледяные пласты.
Мерзлота – это и острова промерзших пород среди обычных, «немёрзлых» грунтов, и подземные воды, насыщенные минеральными солями и имеющие отрицательную температуру, и так называемые клинья и линзы чистого льда размером в десятки метров… Иначе говоря, то, что принято называть одним общим словом «мерзлота», имеет десятки разновидностей, и на большей части тех самых 10 миллионов квадратных километров наблюдается, как выражаются учёные, «пёстрая мерзлотная обстановка».
Изучением этой самой «обстановки» занимаются сотрудники лаборатории криолитологии (русского эквивалента это слово не имеет; могу дать лишь составляющие, как дали их мне: «криос» – холод, мороз;«литос» – камень;«логос» – учение). В лаборатории с этим «непереводимым» названием и работает Виктор Куницкий. Цель его работ – воссоздать историю развития мерзлотных грунтов, описать, в каких отложениях (какого состава и возраста) какие льды залегают, проследить закономерности. Часто понятие «учёный» связывается в нашем представлении с тишиной кабинетов и библиотек, с раздумьями над листками бумаги, испещрёнными сложной вязью формул. Нельзя сказать, что у ученых, изучающих вечную мерзлоту, всё иначе. И всё же работа теоретика-мерзлотоведа сильно отличается, например, от работы теоретика-физика.
По шесть, а то и семь месяцев в поле. Вместо «в поле» правильнее было бы сказать «в тундре». Начиная с марта, когда весной там ещё и не пахнет, и порой до октября, когда уже вовсю пахнет зимой. Палатка на снегу. Редкие визиты вертолёта. Холод. Ветер. Тучи комаров летом. Ежедневные многокилометровые пешие переходы. Обрывистые берега рек и речушек, которые надо облазить вдоль и поперёк. Чёрные ледяные шурфы шести-семиметровой глубины, где приходится болтаться часами на верёвке, рассматривая стенки в колеблющемся свете ручного фонарика.
Это – одна из особенностей работы учёных-мерзлотоведов. Только длительное изучение грунтов в природных условиях, что называется «живьём», позволяет сделать какие-то общие выводы, составить картину залегания мерзлоты.
«Человек, вторгаясь в малоизученные природные зоны, должен знать, что его там ждёт. Возможно, не все наши теоретические выводы нужны людям уже сегодня. Значит, они понадобятся завтра. Всякое познание рано или поздно приобретает практическое значение», – говорит Виктор, и почти афористическая чёткость его фраз выдаёт привычку к точным формулировкам.
Хорошо, когда познание приобретает практическое значение не рано или поздно, а немедленно. Наверное, это и имеют в виду, когда говорят о единстве теории и практики.
Вторжение человека на Север неизбежно ломает, изменяет привычные, сложившиеся веками в природе порядки, и нужно хорошо знать их, чтобы не причинить природе ущерба: так или иначе это потом обязательно обернётся против человека. Например, разрушение мохового покрова на сопках по берегам рек может вызвать их обмеление. Весной, когда тает снег, талые воды просачиваются под мох на склонах сопок и замерзают там, образуя ледяной слой толщиной до 15 сантиметров. Летом, когда температура поднимается, слой этот постепенно тает и питает реки водой. Если моховой слой нарушен, талые воды уйдут сразу, лёд образовываться не будет и реки, протекающие в тундре, обмелеют.
Нужно хорошо представлять себе картину залегания мерзлоты, чтобы знать, как обращаться с тундрой; чтобы не дать мерзлоте возможности поплыть; чтобы правильно выбирать места для строительства поселков, дорог, аэродромов.
Содержание льда в природе необходимо знать геологам для правильного подсчета запасов полезных ископаемых.
Одним из ценнейших полезных ископаемых является, как ни странно это звучит, обыкновенная пресная вода. Её давно уже не хватает на земном шаре, и учёные многих стран ведут подробнейший учёт её запасов. Якутия тоже испытывает недостаток в пресной воде.
По сути дела, Якутия – это северная пустыня. Осадков здесь выпадает меньше, чем, например, в Казахстане; годовое их количество не превышает 250—300 мм. Однако запасы воды, скапливающейся под мерзлой породой, здесь велики. А общий объём подземного льда составляет 19 кубических километров. Работники лаборатории подземных вод ведут также разведку и оценку запасов воды в гигантских наледях, которые образуются в долинах, расположенных по верхнему течению рек Яны, Индигирки и др. Работникам этой же лаборатории обязаны жители села Маган, что находится неподалеку от Якутска, тем, что получают с недавних пор пресную воду из скважины, пробитой в самом посёлке: учёные обнаружили большие запасы воды в межмерзлотном талике. Проблема воды для Магана решена. А прежде воду возили сюда на автомашинах из Якутска за 30 километров.
Иногда скапливающиеся грунтовые воды вырываются на поверхность, образуя наледи. Особенно серьёзную угрозу представляют они для дорог, выводя из строя на длительный срок большие участки. При строительстве дорог нужно хорошо знать, где находятся так называемые ослабленные места – участки, где мерзлота может не удержать напора грунтовых вод. Сейчас учёные-мерзлотоведы ведут изыскания на трассе будущей железной дороги.
Есть в Институте мерзлотоведения лаборатория, которая именуется так: лаборатория механического взаимодействия инженерных сооружений с вечной мерзлотой, или, как её здесь все сокращённо называют, лаборатория инженерного мерзлотоведения. Само название говорит о том, что ведущаяся здесь научная работа тесно связана с решением насущных задач промышленного и сельского строительства.
Именно изыскания учёных-мерзлотоведов помогли строителям найти самую эффективную для Севера конструкцию многоэтажных каменных домов – домов на свайном фундаменте. Сваи, поддерживающие дом над землёй, помогают сохранить мерзлоту, не дать ей оттаять, поплыть, и мерзлота крепко держит вбитые в неё сваи. В результате дома, построенные таким образом, очень устойчивы. За последние годы их много появилось в Якутии.
В лаборатории решаются десятки инженерных проблем, продиктованных сегодняшними насущными нуждами развивающегося народного хозяйства северных районов страны. Такие, например, как строительство подземных хранилищ для продовольствия или сооружение плотин. В центральных и южных районах Якутии, где развито животноводство, лето очень засушливое. Пастбища нуждаются в орошении, и для этого строят десятки мелиоративных плотин, которые должны удерживать воды в период весеннего паводка. Построенные без учёта капризов вечной мерзлоты, они быстро выходят из строя. Если даже при строительстве этих небольших сооружений требуются рекомендации учёных, то что же говорить о таком гиганте, как плотина Вилюйской ГЭС!
Учёные-мерзлотоведы участвовали в разведке места для будущей гидроэлектростанции, вели наблюдения за тепловыми процессами в плотине и водохранилище во время строительства и продолжают их сейчас.
Вода и мерзлота – враги. Если плотина гидроэлектростанции спроектирована, как говорят учёные, по мерзлому варианту, как Вилюйская ГЭС, нельзя допустить сильного оттаивания грунта, появления так называемых таликов. Учёные ведут непрерывное наблюдение в потерне ГЭС – специальной галерее, оставленной в теле плотины. Здесь по мере оттаивания грунта непрерывно ведутся бетонные работы.
Вилюйская ГЭС – первое гидротехническое сооружение на вечной мерзлоте. Теперь все рекомендации учёных-мерзлотоведов, проверенные при её сооружении, все научные выводы, к которым пришли, наблюдая плотину в период её строительства и последующей эксплуатации, помогут тем, кому предстоит возводить новые гидротехнические сооружения в зоне вечной мерзлоты. Уже строится электростанция на северной реке Хантайке. Начинаются работы на том месте, где в ближайшие годы поднимется плотина Колымской ГЭС. Их строителям помогут исследования, которые продолжают сотрудники Вилюйской научно-исследовательской лаборатории мерзлотоведения, «дочернего», как принято говорить, научного учреждения Якутского института. Она начинала своё существование в качестве одной из его лабораторий, уже впоследствии приобретя автономию.
В завтрашний день нацелены многие работы, которые ведут учёные- мерзлотоведы. Есть среди них и такие, почти фантастические, о которых учёные говорят с большой осторожностью. А завтрашний день наверняка поставит перед учёными новые задачи, и мерзлота загадает им новые загадки, которых у неё осталось ещё немало.
Правы учёные, когда говорят, что человек ещё недостаточно хорошо знает свой дом – землю, на которой он живёт. Ведь, как каждый дом, она имеет и «подвалы», и «чердаки». И если в Институте мерзлотоведения я познакомилась с тем, как изучаются «подвалы» нашего дома, то несколько месяцев спустя, в Тикси, мне довелось встретиться с людьми, которые занимаются исследованием явлений, происходящих на «чердаке» нашего дома – в околоземном пространстве и верхних слоях атмосферы.
…Когда возвращаешься с Севера, тебя засыпают десятками вопросов. Люди разные – вопросы тоже разные. Быстро ли бежит оленья упряжка? В полярную ночь совсем темно или всё-таки чуть-чуть светлеет – как в сумерки? Какова на вкус строганина из сырой рыбы – любимое блюдо северян? Можно ли привезти с Севера щенка ездовой собаки лайки или они и вправду, как говорят, нигде, кроме тундры, жить не могут?
Но один вопрос задают абсолютно все: северное сияние – какое оно? Наверное, есть в этом необыкновенном явлении природы что-то волнующее воображение всех людей.
…Я прилетела в Тикси в середине февраля. Полярная ночь только-только начала отступать. Была самая пора сияний. Несколько дней назад прекратилась сильнейшая пурга. По узким траншеям, прорытым на месте бывших улиц, рыча и разбрасывая снег, изредка проходили вездеходы – единственный в такую погоду вид транспорта. Даже «вседорожные» газики были не в силах бороться с глубоким снегом.
Двухэтажные каменные дома с наветренной стороны были засыпаны по самые крыши, и с этих гор с визгом и хохотом неслись на санках ребятишки. К магазинчику «Овощи-фрукты» вёл узкий коридорчик, наклонно прорытый в снегу: двери магазина оказались значительно ниже уровня улицы.
Под таким снегом невозможно было разглядеть, где кончается суша, и море угадывалось лишь по неподвижно чернеющим, вмёрзшим в лёд судам, которые остались зимовать в бухте. На ледовый аэродром торопливо один за другим садились самолёты: много дней не было лётной погоды, метеорологи грозились новый пургой, и лётчики спешили доставить в посёлок продукты, почту, пассажиров и разные срочные грузы.
Я и не собиралась задерживаться в Тикси надолго, мой путь лежал в тундру, на маленькую геофизическую станцию, где занимаются изучением полярного сияния. Трудно задавать вопросы о том, что знаешь плохо, и уж совсем невозможно расспрашивать о вещах, которые себе совсем не представляешь, и которых никогда даже не видел. Сияние… Какое оно?..
Весь вечер я бродила по посёлку, нетерпеливо поглядывая на небо. Однако сияния не было. Кое-где в сугробах фантастично светились очищенные от снега окна. В одном месте виднелась ярко освещённая открытая форточка. Из неё доносилась музыка. Там, в сугробе, был ресторан.
Ночью, как и предсказывали синоптики, опять задуло, и к утру снова вовсю разыгралась пурга. Стало ясно, что я застряла в Тикси надолго.
Маленькая гостиница была переполнена, и меня поместили в райкоме, выпросив у администратора гостиницы раскладушку. Днём здесь было шумно и многолюдно: на втором этаже помещался райком партии, внизу – райком комсомола и редакция районной газеты «Маяк Арктики». А вечером, заложив на большой железный крюк входную дверь, я оставалась одна во всём доме и могла сколько угодно бродить по длинному коридору, слушая, как сотрясаются стёкла над напором вьюги, и поражаясь лишний раз точности пушкинской фразы: «Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевлённым».
Секретарем райкома комсомола в Тикси был тогда Артур Чилингаров, приехавший сюда после окончания Ленинградского высшего инженерного морского училища. Помню, что именно тогда, в Тикси, поделился он со мной своей мечтой – организовать комсомольско-молодёжную дрейфующую станцию СП. Многие отнеслись к этой идее скептически, но, забегая вперёд, надо сказать, что Артур оказался человеком упорным, и теперь все знают об экспедиции СП-19, которая вся состояла из комсомольцев и руководителем которой был сам Артур Чилингаров.
Чем сильнее мела пурга, чем меньше надежды оставалось у меня увидеть сияние, тем больше мне этого хотелось. Артур, страстно влюблённый в Север и, как каждый влюблённый, мечтающий о том, чтобы все разделили с ним восхищение предметом его любви, переживал так, будто это он никак не мог «организовать» сияние, чтобы продемонстрировать его мне.
Однажды поздно вечером, когда я уже собиралась ложиться спать, кто-то загрохотал у двери, словно собирался её высадить.
– Скорее! – кричал Артур. – Выходи! Сияние!
«Надо же, не поленился прибежать через весь посёлок», – мелькнуло у меня в голове, пока я неслась по коридору, на ходу натягивая шубу.
Я вылетела на пустую площадь перед райкомом и поняла, что можно было действительно пойти на край света, чтобы показать кому-то это впервые…
Прозрачные складки гигантского занавеса, голубовато-серые, блестящие, как ртуть, лились откуда-то сверху. Они струились, как тонкая ткань под лёгкими порывами ветра, невесомо и беззвучно, то вспыхивая ярким, почти синим цветом, словно выхваченные из черноты неба невидимыми прожекторами, то тускнея и делаясь серо-прозрачными, как дым.
Это было невероятно красивое и… немного жуткое зрелище. От того, что пожар этот разливался по небу совершенно беззвучно, что было необычным для нас, жителей средней полосы, привыкших к тому, что знакомая нам мятежная красота грозового неба сопровождается всегда раскатами грома, шумом ветра, плеском дождя. А главным образом потому, что складки, возносясь куда-то ввысь, разрезая близкий и привычный купол неба над головой, открывали взору такую бездонную космическую глубину, что начинала кружиться голова и слабеть ноги, как у человека, подошедшего к краю пропасти.
Неужели можно не просто любоваться этой красотой, испытывая чувство почти мистического восторга, а вести наблюдения?! Кто они – люди, поверяющие алгеброй такую гармонию?..
…Всё началось в 1956 году. Учёные всего мира готовились к проведению Международного геофизического года. Было принято решение организовать под Тикси специальную научную геофизическую станцию. В тундре, в нескольких километрах от посёлка, чтобы свет его электрических фонарей не мешал наблюдать небо, поставили склад, баню и дом, в котором оборудовали три лаборатории. Здесь же жили шесть первых сотрудников, приехавших из Москвы, Ленинграда, Киева и Якутска. Для удобства станцию стали именовать кратко: МГГ, что означало «Международный геофизический год», однако сами работающие здесь расшифровали это по-своему: «Маленькое государство геофизиков»!
«Государство» это и вправду небольшое. Сейчас здесь четыре домика: в двух расположены лаборатории, а в двух живут сотрудники станции. Самый первый дом не сохранился. В январе 1962 года из-за неполадок в электросети начался пожар, а пожар на Севере – страшное бедствие, потому что заливать огонь нечем. Воды нет, есть только снег и лёд. Оборудование удалось вытащить, а дом сгорел дотла. Пришлось начинать всё почти сначала. Лаборатории разместили в фургоне от грузовой машины. Было холодно, неудобно и тесно. Выключатели пришлось поставить на потолке – другого места для них не нашлось, и кто-нибудь постоянно стукался о них головой. Потом своими силами переоборудовали под лабораторию баню, которая именовалась теперь «павильон 2 «б», что означало «бывшая баня».
Название сохранилось и по сей день. В «павильоне 2 «б» находится теперь пульт дистанционного автоматического управления специальными камерами. Сами камеры – а их здесь две – расположены на платформе, метрах в пятидесяти от домиков, чтобы даже слабый свет из окон не мешал им на протяжении всей ночи делать снимки неба. На каждом метре плёнки такая камера делает 52 снимка. Для получения «фотопортрета» неба она расходует за год полтора километра плёнки. Возле пульта этой камеры еженощно несут по очереди вахту сотрудники лаборатории, изучающие полярные сияния.
Кроме этой лаборатории, здесь ещё четыре. В одной изучают магнитное поле Земли, во второй – энергию космических частиц, сотрудники третьей, так называемой ионосферы, заняты исследованием результатов радиозондирования верхних слоёв атмосферы. Есть ещё лаборатория земных токов, про которые поётся в сложенной на станции шутливой песенке:
Земные токи,
Земные муки,
Держись подальше
От этой штуки.
Число «подданных» маленького государства геофизиков едва превышает полсотни, считая самих сотрудников, их жён и детишек (исключительно дошкольного возраста, школьники «сданы на материк» родственникам), поварихи и главного механика Алексея Тимофеевича Каткова, который является также водителем вездехода. В 1968 году Алексей Тимофеевич отметил 20-летие своей работы в Арктике.
Живут «подданные», надо сказать, довольно тесно: объём работ постоянно расширяется, приезжают новые сотрудники, а жилищного строительства пока не ведётся. Здесь вся жизнь на виду, секретов друг от друга быть не может, поэтому нисколько не будет преувеличением применить к жителям станции МГГ привычное определение: «живут одной семьёй». За детишками всегда присмотрит тот, кто свободен. Если опоздал в столовую, можешь идти в любую комнату. Праздники отмечают все вместе, в столовой. Хозяйственные обязанности выполняются по очереди, без различия служебного положения и учёного звания – на стенке вывешен список дежурных: кто заготавливает воду (читай – лёд) для кухни, кто разгружает уголь, который привозят из Тикси.
Кроме постоянно живущих на станции, здесь по нескольку месяцев в году находятся экспедиции из разных городов, в основном, конечно, из Якутска и почему-то из Киева.
Я застала на МГГ большую группу киевлян. Постоянные жители «уплотнились» насколько могли, но места всё равно не хватало. Уставили раскладушками самую большую комнату, которая в обычное время служит чем-то средним между клубом, читальней и бильярдной. Кино пока смотрели в коридоре, поставив стулья по два у стен и оставив узкий проход посередине, отчего коридор стал напоминать длинный автобус. Ночами из бильярдной – общежития доносились смех и звон гитары: жители станции, давно «перелицевавшие» сутки – работа ведь здесь в основном ночная, – были рады новым людям.
Изолированнее от мира, чем здесь, живут, пожалуй, только на зимовках.
Приехал как-то к одному из лаборантов отец с Брянщины погостить. Глянул окрест: «Господи, – говорит, – сколько земли-то непаханой!»
А она вовсе и не земля. Она – тундра. Словами о ней не расскажешь и сравнить её не с чем. И расстилается она на все четыре стороны, взбегая кое-где на низенькие сопочки. С ближайшей из них в ясную погоду видно, как дрожат вдалеке огоньки посёлка.
С ноября до конца января – полярная ночь. C сентября по май – пурга. Срывается внезапно, дует, как говорят опытные люди, четыре дня. Если на пятый не прекратилась, значит, будет дуть восемь. А если и через восемь не ослабеет – жди ещё четыре. И так иногда по многу дней, с короткими перерывами, да такая, что брезентовый чехол на камерах для фотографирования неба рвёт в клочья за какие-нибудь полчаса. В такую погоду вести наблюдения за небом невозможно, сотрудники лаборатории полярных сияний ходят злые. С Тикси всякая связь прервана. В столовой доедают консервы. И Алексей Тимофеевич Катков упрашивает начальника станции отпустить его в посёлок за продуктами. Хотя все знают, что Катков на своём вездеходе пройдёт всегда и везде, начальник всё же не разрешает, потому что в такую пургу можно уйти и мимо посёлка в тундру или, что ещё хуже, в море. Такие случаи бывали, правда, не с Катковым. Но всё же разрешение даётся только в крайнем случае, как было однажды, когда нужно было везти женщину в больницу. И Катков привёз, хотя видимость была меньше метра.
А на дежурство к приборам, или «на вахту», как здесь называют на морской манер, идти всё равно нужно каждый день. И идут, задыхаясь от ветра, не видя ничего перед собой, перехватывая руками леер – канат, протянутый между домами. Не героические первопроходцы. Люди самой тихой, самой «кабинетной» профессии – учёные. Идут, чтобы открыть тайны одного из красивейших в мире явлений – северного сияния.
Их очень немного на земле – людей, занятых отгадыванием загадок этого феномена, которому так не идёт прозаическое название «атмосферное явление».
Северное сияние есть свечение верхних слоёв атмосферы. Это почти единственное утверждение, которое несомненно и не вызывает разногласий среди учёных. О причинах, вызывающих это свечение, долгое время существовали различные предположения. В конце концов столкнулись две гипотезы. Сторонники первой утверждали, что это свечение вызывают особые токи, возникающие в атмосфере. Учёные, поддерживающие вторую гипотезу, считали, что причина кроется в непосредственном возбуждении атомов атмосферы частицами, летящими от солнца.
Несколько лет назад в Канаде запустили «в сияние» специальную ракету и доказали справедливость второй теории.
Однако загадочность сияния заключается не только в его происхождении. Первый руководитель тиксинской станции МГГ Юрий Аркадьевич Надубович в 1966 году защитил диссертацию на тему «Береговой эффект полярных сияний». Он проследил связь явлений в верхних слоях атмосферы с явлениями, происходящими на поверхности Земли, – ведь геофизика, как большинство современных наук, лежит на стыке многих: астрономии, космофизики, физики плазмы, земного магнетизма… Работа Надубовича пролила некоторый свет на совершенно невероятную, на первый взгляд, закономерность: полярные сияния имеют тенденцию повторять своими очертаниями линию побережья.
Тема, которую разрабатывает сейчас молодой научный сотрудник Валентина Дмитренко, связана с гипотезой о происхождении сияния и называется так: «Пространственное распределение полярных сияний в разных эмиссиях». Можно сказать: в разных спектральных линиях. Или ещё проще и понятнее: для каждого цвета. Сияние ведь бывает не только серо-голубым, но и зелёным, и красным… Для того, чтобы проследить какие-то закономерности и сделать научно обоснованные выводы, надо собрать сотни характеристик параметров частиц солнечных потоков, которые вызывают сияние. Валентина занимается этим уже несколько лет, потому что, как она объяснила, «должен быть полностью исключён элемент случайности».
Дмитренко закончила в 1965 году физический факультет Киевского университета по специальности астрономия. Она твердо решила, что будет изучать северное сияние, которого до этого ни разу в жизни не видела и о котором только читала в книжках. Её направили в Якутск, в расположение института космофизики.
Пролетев едва не десять тысяч километров, Валя ступила на якутскую землю с чемоданчиком, к ручке которого был привязан большой плюшевый медведь. В институте посмотрели на Валины косички и стали уговаривать её остаться в городе. Но Валентина твёрдо стояла на своём. Так появился на МГГ новый младший научный сотрудник, который и на самом деле был среди сотрудников самым младшим.
…Семь лет в тундре. Не оленевод или охотник, получивший в наследство от предков своих привычку и любовь к этому суровому краю. Хрупкая молодая девушка, привыкшая к городскому шуму, к толпам людей и потокам автомобилей, к буйству киевской весны и белым свечам цветущих на Крещатике каштанов.
Семь лет уже прошло. А сколько ещё впереди? Ведь никогда не отразится северное сияние в днепровских водах. Вечно ему полыхать здесь, заливая дрожащим светом бесконечные снега.
Многие думали сначала, что Валин приезд в тундру просто-напросто каприз романтически настроенной девочки, что это ненадолго. Был в её жизни случай, когда многие решили, что она уедет немедленно…
Они дежурили в ту ночь в лаборатории вдвоём с Верой – назовём так вторую сотрудницу. Вечером пурга только начиналась, но к утру (впрочем, утро было только по часам, на дворе стояла полярная ночь) творилось что-то невообразимое. Сменщик, пришедший заменить их у приборов, советовал переждать. Но у Веры дома остался маленький ребёнок, и она решила идти. Валя не захотела отпустить её одну.