Довольно частый мотив разводов – измена. Ах, нет, совсем непохоже это на ту обжигающую душу драму… Просто если жена отличается от других женщин только прической, как много может их найтись, тех, у кого прическа получше…
Перед загсом на лавочке беседую с молодой женщиной. Она уже разведена, пришла поставить штамп в паспорте. Рассказывает мне историю своего брака.
– Я с Виктором встречалась. Ну, в кино ходили, на танцы. А один раз ждала Витю у кинотеатра с билетами, а вместо него товарищ пришел. Не сможет, говорит, Виктор прийти, на работе задерживается, сменщик не вышел. Просил сказать, чтоб не ждала.
Ну и пошли мы с ним в кино. Вообще-то он мне больше Виктора понравился – ростом выше и глаза красивые. После кино проводил, ну… и полез с поцелуями. А я ему говорю: не такая, мол. А он: выходи за меня замуж, мне Витя про тебя рассказывал, ты мне нравишься. Ну и вышла, – вздыхает она. – Надо было, наверное, за Виктора выходить. Да он не звал. Месяца два уж встречались, а все не звал. Собирался жениться или нет – неизвестно. Вообще-то женился бы, наверное, он через полгода на моей соседке женился. И ничего, живут. А я вот разведенка. А еще и года не прошло
– А куда же муж девался? – интересуюсь я.
– Куда мужики деваются? – усмехается она. – Другую нашел. Получше, наверное.
А я думаю о том, что не надо быть пророчицей, чтобы по тому, как был заключен брак, предсказать очень вероятный его финал.
Пока я говорила о случаях, когда в самый тесный, самый близкий союз из всех союзов, что только могут быть между людьми, не связанными узами кровными, вступали люди в общем совершенно чужие.
Но бывает и иначе.
…Пара постарше, обоим за тридцать.
– Разведите, товарищ судья, сил больше нет. Не муж – постоялец. Только ночевать и приходит. Да нет, пить не пьет. Только дома его никогда нет. Не мил ему дом, не нужен. На праздник тут вместе ехали, он в автобусе товарищей встретил, с ними и вышел. А меня даже не позвал.
– Послушайте, – стараясь говорить помягче, спрашивает судья, – почему вам не хочется провести вечер дома, поговорить с женой?
– Мы не понимаем друг друга, – говорит муж тусклым голосом. – Все разное: вкусы, интересы…
– Вы прожили 12 лет. Так всегда было?
– Да нет, – говорит муж и словно сам удивляется тому, что когда-то было иначе. – А потом все переменилось…
– Верно, – вздыхает жена. – И не поймешь, почему…
Оглянитесь назад… Особенно если вам за тридцать. Отличаетесь ли вы от себя самого – такого, каким вы были 10—12 лет назад? Наверняка. Изменились некоторые взгляды, пристрастия, вкусы, оценки. Произошло некое развитие вас как личности. Это естественно. Человек меняется на протяжении всей своей жизни. Но, предположим, вы рано женились. И все эти годы рядом с вами существует, развиваясь и изменяясь так же, как и вы, еще один человеческий характер – вашей жены. И вопрос в том, одним ли, что называется, курсом шло это развитие. Или каждый менялся сам по себе и вдруг через несколько лет с удивлением и грустью обнаружил, что оба отошли друг от друга слишком далеко. Это частая беда в семьях, где каждый очень занят собой, своими делами и проблемами, общается со своим кругом друзей, а дома – по занятости ли, по душевной ли лени – разговоры чаще всего вертятся вокруг вопросов, что купить и что сварить. Исчезает желание поделиться мыслями о прочитанной книге, обсудить конфликт на работе или спор с друзьями, просто потолковать о жизни. И постепенно вырастает такая стена отчуждения и непонимания, что через нее уже и не пробиться. Ведь супружеские отношения – это не только общие дети, общая постель и общее хозяйство. Это еще и обязательное, непременное живое человеческое, дружеское общение. Это непрестанная согласованная совместная работа двух душ.
А если этого нет, то наступает взаимное непонимание, отчуждение и очень часто развод. Потому что в лабиринтах человеческих встреч хотя бы один из супругов обязательно встретит человека, которому он станет близок, понятен и нужен – он, такой, каким стал сегодня. Но не повторится ли снова эта грустная история?
Почему же получается так, что человек, вступая в брак, совершая один из самых ответственных поступков в своей жизни, относится к нему зачастую так безответственно? Почему иногда люди, серьезно и требовательно относящиеся к своей работе, много сил и стараний тратящие на то, чтобы правильно строить свои отношения с сослуживцами и друзьями, не проявляют такой же заботы о своих семейных отношениях?
Причин тут, конечно, много, но я уже оговорилась выше, что претендую лишь на субъективные заметки…
Каждый человек в обществе выполняет несколько социальных ролей. Самые главные из них: человек-работник и человек в роли мужа и отца (жены и матери). О том, какое внимание уделяет общественное мнение тому, как человек выполняет свою первую функцию, говорить не надо. А вот с отношением к тому, как человек справляется со второй своей ролью, обстоит совсем не так благополучно.
Человек самоотверженно трудится. Совершенно ясно, каким почетом и уважением будет он за это окружен. А если он проявил самоотверженность в личной жизни? Всегда ли это встречает – нет, даже не одобрение и поддержку, а просто понимание?
В одном московском институте работал молодой, способный, подающий надежды аспирант. Тема его диссертации была очень интересной, работа над ней вступила в самую ответственную стадию. Ежедневно пропадал он на заводе, где начинался эксперимент, в основу которого были положены выдвинутые им идеи. Парню многие откровенно завидовали, говорили о том, что, если эксперимент пройдет удачно, откроются блестящие возможности для применения новой установки.
И вдруг этот парень приходит с заявлением об уходе. Все сотрудники кафедры в недоумении, научный руководитель рвет и мечет. Действительно, это кажется безумием. А парень объясняет, что у него тяжело и неизлечимо заболела жена, единственный шанс спасти ее немедленно уехать из Москвы. Врачи назвали один район страны, где она сможет жить. Там нет ни заводов, ни институтов, поэтому научную работу ему придется оставить и пойти работать в школу преподавателем.
Что тут поднялось! Что ему говорили умные и вроде бы интеллигентные люди! Что жертвы ради любви – это безнадежный архаизм. Что это нелепо и смешно. Что уж если выбирать между женой и работой, тем более такой работой…
Он выслушал это спокойно и сказал:
– Мне жаль ваших жен. Впрочем, и вас самих тоже.
И ушел.
И только старый профессор, заведующий кафедрой, встретив его в коридоре, пожал ему руку и, будучи человеком старомодным, сказал: «Я снимаю перед вами шляпу».
Часто ли мы «снимаем шляпу» перед людьми, показавшими в личной жизни образцы верности, преданности, чувства долга? Не бывает ли чаще так, что мы сами ставим людей в положение, когда они вынуждены пренебрегать семьей, своими обязанностями по отношению к ней?
– Приходит парень в комитет комсомола, просит освободить его от участия в рейде «прожектористов»: у него жена недавно родила, не очень хорошо себя чувствует. Надо пойти кое-что отнести, подбодрить, поговорить с врачом.
– Да брось ты, – отмахивается задерганный секретарь. – Завтра сходишь.
Парень настаивает, секретарь начинает повышать голос, напирать на общественные интересы. Получается, что парень что-то мелкое, личное противопоставляет общественному. А мелкое – это всего-навсего здоровье и покой жены.
Кто-то пытается уйти пораньше с какого-то коллективного празднования: завтра у жены день рождения, он обещал прийти пораньше, помочь. Все возмущаются: здесь коллектив, товарищи по работе, а там что-то личное, ерунда какая-то…
Не из этих ли маленьких, но ядовитых семян прорастает в некоторых душах уверенность в том, что семья – это нечто второстепенное, не главное. Что-то такое, перед чем и чувство ответственности совсем другое, мельче, что ли.
В самом деле, каков человек в семье, принято говорить лишь в тех случаях, когда приходит «сигнал» о каком-то явном неблагополучии.
Поймите меня правильно, я вовсе не за то, чтобы общественные организации взяли на себя миссию проверять, поучать и наставлять граждан в их личной жизни.
Но на далекой сибирской стройке я регулярно видела в президиумах различных собраний одного инженера. Слов нет, он был прекрасный работник. Но поселок был маленький, и все отлично знали, что жена его частенько появляется с синяками. А на собраниях муж принимал переходящее Красное знамя и говорил с трибуны высокие слова. И никто не задумался над тем, какое развращающее влияние оказывает это на молодежь. Работай хорошо – будет тебе и почет и уважение. Главное, каков человек на работе, а каков он в семье – это никого не касается. А значит, и сама семья – это что-то так, сбоку.
А с каким упоением льем воду на эту же мельницу порой и мы, грешные, живописуя в статьях и очерках, как горят на работе передовики, принося в жертву производственным показателям покой и благополучие своих семей, а зачастую и сами семьи! Оглянитесь – и вы увидите сотни примеров того, как мы легкомысленно, но старательно подрываем корни дерева, имя которому – семья.
Почему, рассказывая в печати, по радио и телевидению о лучших наших людях, о тех, кто по праву составляет гордость нашей страны, мы так редко говорим об их семейной жизни, о том, какие они мужья и отцы? Ведь наверняка личная жизнь многих из них могла бы послужить неплохим примером для молодежи. Однако, словно срабатывает некий внутренний запрет: нельзя, неудобно. О таких «пустяках» не принято говорить вслух.
Почему мы бываем иногда так неуместно стыдливы? Разве мало историй прекрасной, самоотверженной любви можем мы поведать и на страницах печати, и с экранов телевизоров?
Взгляд на семью закладывается в человеке с самого раннего возраста и формируется в первую очередь отношением общества к этой стороне жизни. Мы разводим руками в недоумении перед печальной статистикой разводов, а не пожинаем ли мы сегодня горькие плоды того, что долгое время, готовя юношей и девушек к тому, что они будут трудиться, учиться, заниматься общественной работой, совсем мало говорили с ними о супружеской жизни, о том, что им предстоит стать мужем и отцом, женой и матерью?
Пожалуй, ни одна профессия не устремлена так в будущее, как профессия строителя. И не только потому, что домам, заводам, дорогам отмерен век более долгий, чем многим другим творениям рабочих рук. Строят всегда, думая о будущем, стремясь сделать его лучше и веря в то, что так обязательно будет.
Строитель – одна из самых древних профессий. Ведь всё, что стоит или стояло когда-либо на земле – от египетских пирамид до современных зданий из бетона и стекла – построил человек.
Строитель – профессия особая. Строители везде идут первыми, всегда начиная «с нуля». Сталевары и ткачи, врачи и учителя, продавцы и портные – все приходят уже следом за ними. И новосёлы тоже.
Но есть и среди строителей первые из первых. Те, что закладывают фундамент нового дома там, где до этого никогда ни одного дома не стояло, для которых построить – значит освоить; на пустом месте, где веками была тайга, или голая степь, или пустыня, построить город.
Есть города – они стоят веками,
Но ведь в любом из них когда-то жил
Тот человек, который первый камень
На безымянном месте положил.
Это о тех, кто закладывал города, которые стоят на земле так давно, что кажется, будто они были всегда. Но это и о тех, кто пришёл на «безымянное место» всего лет 10—15 назад, – о строителях Братска и Рудного, Сумгаита и Дивногорска.
А может быть, в этой песне поётся и о тебе? Ведь в стране десятки новых городов и посёлков каждый год начинают свою историю.
Приятно держать в руках вещь, которую сделал сам. Радостно жить в доме, построенном своими руками. И как не позавидовать тем, кто познал великое счастье – ходить по улицам города, который сам начинал «с ничего», с первого колышка, первой палатки.
Но у многих строителей, например, у тех, кто строит гидроэлектростанции, жизнь складывается иначе. Едва отзвучат торжественные речи и упадёт перерезанная красная ленточка, идут строители укладывать чемоданы. Их ждёт новая стройка, а на смену им приходят эксплуатационники. У каждого гидростроителя обязательно есть три-четыре «своих» электростанции.
А есть и такие строители, которые всё время в пути. Вместе со своими объектами – шоссейными и железными дорогами, газо- и нефтепроводами – они проходят сотни и тысячи километров.
Так что она очень разная – жизнь у этих людей, объединённых одним общим именем – строитель.
И работа у них тоже очень разная. Строитель – это профессия, соединяющая в себе десятки других. Это и каменщики, и монтажники, и маляры, и плотники, и механизаторы самого широкого профиля – ведь на стройках заняты десятки самых разных механизмов.
Управляют всем этим сложным хозяйством инженеры. Инженер – мозг каждой стройки, её командир. За день он должен решить сотни задач, ответить на десятки вопросов – и технических, и организационных.
Строитель – одна из самых трудных профессий, но и одна из самых благодарных. Ты заканчиваешь свою работу и уходишь, а труд твой, перелитый в бетон и камень, остаётся. И через много лет ты можешь прийти к дому и, дотронувшись до стены, тёплой от весеннего солнца, с законной гордостью подумать: «Это сделал я». И даже когда тебя уже не будет на свете, то, что ты построил, будет стоять на земле и служить людям.
Прочность – десять
Когда говоришь о Сибири, чаще всего приходится употреблять эпитет «огромный». Огромна её территория. Огромны просторы, занятые тундрой и тайгой; в Восточной Сибири тайга протянулась на две тысячи километров – от границы с Монгольской Народной Республикой почти до самого полярного круга. Огромны реки. Когда смотришь на карту, сибирские гиганты Обь, Лена, Енисей, Индигирка, Колыма кажутся диковинными синими деревьями, чьи могучие стволы поднимаются из Ледовитого океана, а раскидистые кроны образованы сотнями крупных и мелких притоков.
Огромны богатства, которые таит в себе эта земля. Однако большинство из них стало известно людям всего 20—25 лет назад. Совсем ещё недавно Сибирь была синонимом страны загадочной, далёкой, малоизученной. Сегодня, говоря «Сибирь», вспоминаешь в первую очередь о Тюменской нефти и Братской ГЭС, о Дивногорске и Норильске, а уж потом о белых медведях, оленях и прочей северной экзотике.
Сибирь настолько изменилась и продолжает с такой быстротой менять своё лицо, что географические карты «стареют» буквально за 3—4 года: вырастают города и посёлки, строятся железные и автомобильные дороги, всё больше появляется на картах значков, отмечающих новые месторождения полезных ископаемых, найденные геологами.
Огромную часть Сибири – больше трёх миллионов квадратных километров – занимает Якутия, самая труднодоступная и при этом, пожалуй, самая богатая часть этой земли. Золото, олово, слюда, уголь, природный газ, сурьма, нефть, киноварь, каменная соль, редкие металлы – не перечислить всех богатств, которые хранит она в своих недрах. С давних пор люди знали только о золоте – и то лишь о тех его месторождениях, которые находятся в южной части Якутии, по течению Витима и верховьям Лены. Далёкая суровая земля ревниво оберегала свои сокровища от человека. Авиация, вертолёты, новые мощные машины дали возможность заглянуть в такие уголки этого края, где веками кочевали лишь оленеводы со своими стадами да бродили одинокие охотники.
В одном из самых глухих мест Якутии, в Вилюйской тайге, геологи нашли первое в Советском Союзе коренное месторождение алмазов.
…Алмаз. Король драгоценных камней. Вместе с золотом составляют алмазы основу золотого запаса любой страны. Издревле бриллианты – огранённые и отшлифованные алмазы – радовали взор и тешили тщеславие богатых модниц. Но сравнительно недавно стремительно развивающаяся техника предложила алмазам настоящую работу: резать и шлифовать металл, бурить породу… Многие современные отрасли промышленности не могут обойтись без алмазов, особенно предприятия точного машиностроения.
Всего 15 лет назад у нас своих алмазов не было. Три четверти мировой добычи технических алмазов скупали Соединённые Штаты Америки. Алмазы были внесены в список товаров, которые большинству западных государств запрещалось ввозить в СССР и другие страны социалистического содружества как стратегическое сырьё. Нам приходилось приобретать алмазы с очень большими трудностями и по баснословно высокой цене. А развивающаяся промышленность требовала их с каждым годом всё больше и больше…
Многие учёные считали, что у нас в стране алмазов вообще нет и быть не может: слишком отличны наши природные условия от природных условий Индии или Африки, где находятся богатые месторождения. Однако в 30-е годы ленинградский геолог В. С. Соболев, сравнивая геологические карты разных частей света и некоторых районов Сибири, пришёл к выводу, что Средне-Сибирское плоскогорье геологически во многом повторяет те места Южной Африки, где залегают алмазы. Так родилась гипотеза о якутских алмазах. Многим она в то время казалась недостаточно обоснованной. Действительно, никаких фактических подтверждений этого смелого предположения привести тогда никто не мог: до тех пор ни одному геологу не приходилось бывать в местах, где, как предполагалось, могли залегать коренные месторождения алмазов.
Приступить к изысканиям помешала война.
Первые «охотники за алмазами» появились в Сибири лишь в 1947 году. Поиски велись по долинам нескольких сибирских рек бассейна Енисея и Лены. Труд геолога всегда нелегок и небезопасен. Но трудности и опасности, подстерегавшие на каждом шагу группу, которая вела разведку в Западной Якутии, превзошли все самые мрачные предсказания. Лошади и олени теряли силы, пробиваясь через заболоченную тайгу, неся тяжёлые инструменты и провиант. Во многих местах пройти можно было только на лодках по рекам, но там за каждым поворотом ждала смертельная опасность – коварные пороги, где вода бурлила, как в кипящем котле. Подробных карт этих мест не было. Случись что – помощи ждать неоткуда, вертолётов на вооружении у геологов в те годы ещё не было.
Именно эта группа в 1949 году была вознаграждена за все нечеловеческие трудности, лишения и разочарования, которые пришлось ей пережить: в одной из излучин Вилюя среди гальки, принесенной сюда горными реками, был найден первый якутский алмаз. Догадка ленинградского геолога подтверждалась. Отныне поиски сосредоточили в западной части Якутии. Здесь, в посёлке Нюрба, была создана столь прославившаяся вскоре Амакинская геологическая экспедиция.
Несколько лет геологи «прочёсывали» тайгу. Было найдено немало россыпей алмазов. Но никому не удавалось найти коренного месторождения – кимберлитовых трубок. (Синяя порода, несущая в себе алмазы, называется кимберлитом – по имени города Кимберли, возле которого в Африке находятся алмазные копи. А трубкой месторождение названо потому, что алмазоносная руда вклинивается в землю на большую глубину и клин этот по форме напоминает трубку).
Летом 1953 года ленинградский геолог Лариса Попугаева нашла в Вилюйской тайге пиропы – красные камушки, спутники алмазов. Такие же пиропы находили в Африке в районах коренных алмазных месторождений. Находка Попугаевой вновь вселила надежду. Как зверь оставляет за собой след, так и коренные месторождения алмазов «метят» путь к ним пиропами. Геологи шли по этим следам. Счастье улыбнулось самой Попугаевой: она нашла первую трубку, которую назвала «Зарницей». Трубка была небольшая, не очень богатая, но это была настоящая кимберлитовая трубка!
История о том, как была найдена знаменитая трубка «Мир» обросла за многие годы таким количеством легенд, что только сам ленинградский геолог Юрий Хабардин, на долю которого выпало это открытие, может отличить правду от вымысла. Рассказывают, что, ведя поиски в районе реки Ирелях, на склоне оврага, который получил впоследствии название «лог Хабардина», Юрий набрёл на лисью нору, возле которой лежала кучка сине-зелёной земли…
13 июня 1955 года Хабардин послал в Москву шифрованное донесение. Он, конечно, не подозревал о том, что этой телеграмме суждено стать исторической и скоро вЯкутии не будет ни одного человека, который не знал бы её наизусть: «Закурили трубку мира. Табак отличный».
Кимберлитовую трубку так и назвали – «Мир». Трубка по своим запасам превзошла все ожидания. За свою бесценную находку Юрий Хабардин вместе с группой геологов Амакинской экспедиции, занимавшихся поисками алмазов в Якутии, был удостоен Ленинской премии.
Весть об этой находке разошлась по всему свету.
В капиталистических странах на биржах началась паника. Резко упали акции «Дайамонд Корпорейшн» – монополии, которая полвека суверенно владела 45 процентами мировой добычи алмазов.
«Якутские алмазы залегают в совершенно недоступных местах, – успокаивала в те дни расходившуюся биржу буржуазная пресса. – Ни зверь, ни птица не могут добраться до кимберлитовых трубок ни зимой, ни летом».
К сожалению, это была правда. Летом путь к этим местам надёжно закрывали сотни километров болотистой непроходимой тайги. Словно со страниц страшных сказок встали эти непреодолимые препятствия, преграждая людям дорогу к сокровищам.
Оставалась зима, когда болото и реки на многие месяцы были прочно скованы льдом. Хотя и трудно было представить себе путь через безлюдную тайгу при морозе 60 градусов, другого выхода не находилось. Десять лет нелёгкую дань алмазам платили геологи – мужеством, стойкостью, упорством. Теперь настал черёд строителей.
Шли от берегов Лены. Там, где сейчас город Ленск и огромный речной порт, лепилось в те годы небольшое село Мухтуя. Отсюда и начала свой героический многодневный путь первая колонна строителей Мирного. Бульдозерами проламывали тайгу. Тяжело гружёные машины несли чуть не на руках. Нужно было доставить к месту будущего посёлка всё необходимое для того, чтобы люди смогли жить и работать: палатки, продовольствие, тёплую одежду, железные печки, механизмы и горючее для них. Трудно было сказать, когда сможет пробиться следом через тайгу вторая колонна машин.
Зима выдалась суровая. Мороз, как говорят на севере, «жал» за пятьдесят. Палатки промерзали насквозь. В камень превратились продукты. В числе самых первых строителей народ подобрался бывалый, к сибирским морозам привычный, у каждого за плечами был не один год работы на Севере. Однако скоро стали прибывать добровольцы из разных городов страны. Большинство из них знало о якутских морозах только понаслышке. А тут их ждало сразу «боевое крещение». Дело в том, что будущих строителей Мирного из Иркутска доставляли самолётом в Мухтую, оттуда – вертолётом на небольшую посадочную площадку геологического отряда в двадцати километрах от Мирного, а оттуда через тайгу приходилось добираться пешком. Другого способа попасть сюда не существовало. Этим путём прибыла в конце февраля 1957 года группа ленинградцев, приехавших в Якутию по комсомольским путевкам.
К этому времени Мирный состоял из пяти палаток. Над входом в одну из них приколочена написанная от руки табличка: «Управление треста Якуталмаз». Контраст этого названия, наводящего на мысли о сказочных богатствах, и засыпанной снегом палатки с неказистой вывеской над подобием двери был столь разителен, что все дружно расхохотались. С шутками и смехом окружили начальника отдела кадров. Он брал у каждого трудовую книжку, внимательно изучал записи в ней, потом так же внимательно и изучающе вглядывался в лицо её хозяина, словно взвешивал, какое впечатление произведёт на него то, что он, начальник отдела кадров, будет вынужден сейчас им сказать.
– Ну вот что! По специальности вы все слесари-монтажники. А монтировать у нас пока, как видите, нечего. Так что придётся вам браться за топоры и пилы…
Так на строительстве Мирного появилась бригада лесорубов, состоящая из слесарей-монтажников. Бригадиром выбрали Михаила Орлова. Ещё когда группа формировалась в Ленинграде, этот огромный широкоплечий парень завоевал всеобщую симпатию своим постоянным ровным спокойствием и выражением добродушия, которое ни при каких ситуациях не сходило с его крупного лица. Такие лица бывают обычно у очень сильных людей.
Бригаде предстояло прорубить в тайге просеку для первой улицы будущего посёлка, расчистить место для обогатительной фабрики – одним словом, освободить от тайги землю, на которой должен был вырасти новый посёлок.
И он рос с каждым днём. Несмотря на морозы. На оторванность от всего мира. На страшные трудности со снабжением: дорогу на Мухтую только начинали прокладывать, и каждый рейс на машинах был подвигом. С самолётов сбрасывали в мешках сушёный картофель и хлеб, смёрзшийся в камень, который можно было разрубить только топором. Иногда пурга или туман прерывали и эту ненадежную связь, и тогда, случалось, по нескольку дней сидели без продуктов, без хлеба, без курева.
С морозом старались не считаться. Работали даже в те дни, когда ртутный столбик опускался ниже отметки 55. По северным порядкам эти дни полагается «актировать», то есть прекращать всяческие работы. Такой температуры не выдерживают механизмы, ломаются зубья у экскаватора, с гулом трескаются автомобильные покрышки.
– Ничего, – сказал Михаил товарищам, когда через несколько дней после их приезда ударил мороз. – На качестве наших работ это не отразится, дереву безразлично, при какой температуре падать…
И падали деревья, освобождая место для будущих улиц.
К весне начали монтировать на реке Ирелях насос и трубопровод, чтобы снабжать Мирный водой. С тревогой ожидали паводка, хотя и подняли на всякий случай насос над водой на два метра. Но никто не знал бешеного нрава северных рек. Знакомство обошлось дорого: насос едва удалось спасти – два метра для Иреляха оказались сущим пустяком. Такие сюрпризы чужая, непривычная природа готовила на каждом шагу. Лишь лето вознаградило за все трудности, пережитые зимой и весной. Даже жаль стало валить деревья – до того хороша была тайга. Бригада Орлова прорубала дорогу к кимберлитовой трубке. Так уж случилось, что им довелось прокладывать самые главные просеки. Ещё зимой, когда валили первые деревья, кто-то из членов бригады написал на дощечке химическим карандашом «Ленинградский проспект». Табличку прибили к стволу. Тогда это была скорее шутка. А ещё, может быть, немножко грусть и воспоминание о доме. Однако название прижилось, и летом 1957 года плотники ставили здесь дома. Их немного сохранилось сейчас, этих деревянных домов, – постепенно вытесняют их современные, каменные, белостенные, четырёхэтажные. Но тот, самый первый, будет стоять всегда, как напоминание о том, с чего начинался город. И сейчас всех приезжих обязательно ведут к этому маленькому деревянному дому с мемориальной доской: «Первый жилой дом, выстроенный по генеральному плану строительства города Мирного». Теперь здесь музей…
А тогда, летом 57-го, все жили ещё в палатках, и первые, самые храбрые жёны ехали к мужьям в эти брезентовые «хоромы». Приехала и Клава Орлова с маленьким Валеркой.
Вскоре за посёлком уже оборудовали маленький аэродром, и, наконец, настал день, когда здесь приземлился первый самолёт с оборудованием для обогатительной фабрики. С этого момента орловцы перестали быть лесорубами и смогли вернуться к основной своей профессии. Бригаду увеличили до 30 человек. Михаил Орлов остался бригадиром.
Кончилось короткое лето. Снова наступили холода. Любые работы нелегки на сибирском морозе, а монтажные – особенно. Ледяной ветер завывает между металлическими балками, укрыться от него негде, металл липнет к рукам; схватишься неосторожно голой ладонью – оставишь на металле лоскут кожи. Спустишься погреться вниз, к костру, сунешь руки чуть ли не в самый огонь – и не чувствуешь тепла.
За монтажом первой фабрики следили с одинаковым напряжением и в Мирном, и в Якутске, и в Москве. Весной фабрика должна была во что бы то ни стало дать первые алмазы.
И этот день настал. К нему готовились, как к началу великой битвы. Всё было готово: смонтировано оборудование, проложена дорога к трубке. И первый КРАЗ, развернувшись, подставил свой кузов под ковш мощного экскаватора. А на фабрике уже тарахтели транспортёры, готовясь принять первые глыба кимберлита, стучали насосы, плескалась вода укрощенного Иреляха.
С того момента, когда Юрий Хабардин нашёл эту алмазоносную трубку, до начала промышленной добычи алмазов не прошло и четырёх лет. Работала фабрика. Вдоль улиц, пусть не с асфальтовыми, а с деревянными тротуарами, стояли дома. Дети бежали в школу. На аэродроме взлетали и садились самолёты. Работали магазины.
В 1866 году, когда были открыты алмазы в Африке, на реке Оранжевой, вспыхнула «алмазная лихорадка».
Вот как писали об этом газеты в то время: «Матросы покидали корабли, солдаты дезертировали из армии. Полицейские бросали оружие и выпускали заключённых. Торговцы оставляли свои процветающие торговые предприятия, а чиновники – канцелярии. Фермеры убегали, обрекая свои стада на голодную смерть. И все, обгоняя друг друга, мчались к берегам рек Вааль и Оранжевой».
Кое-кто на западе предрекал такую судьбу Мирному. И снова просчитались горе-пророки. Нет, не получились из Мирного ни Клондайк, ни Кимберли. Начинал свою жизнь новый посёлок, которому суждено было в очень короткий срок стать современным социалистическим городом.
Таким я и застала Мирный, когда приехала туда впервые летом 1967 года. Настроенная на несколько приподнято-романтический лад – алмазы всё-таки! – я была с первых же шагов сражена деловитой обыденностью всей обстановки на длинном пути кимберлитовой руды от трубки через дробилки и мельницы обогатительных фабрик до отсадочных машин.
Молодой парень – экскаваторщик, насвистывая что-то, деловито орудовал рычагами, и экскаватор «откусывал» синеватую руду и нёс её, сомкнув гигантские свои челюсти, к кузову огромного КРАЗа. И в каждом таком «укусе» наверняка таились алмазы. А водитель КРАЗа дымил «Беломором», расспрашивал, что нового в Москве, жаловался на сына, который принёс из школы двойку. Вдоль дороги, по которой мы ехали от карьера к обогатительной фабрике, стояли щиты с призывами «Дадим Родине больше алмазов!» И это воспринималось так же, как «Дадим больше угля» – в Донбассе или «Больше железной руды» – под Курском. Просто такова была специфика местной продукции…
Механик из дробильного цеха приехал в Мирный совсем недавно, кажется, из Куйбышева. Я спросила его, какое впечатление произвели на него алмазы. Он ужасно смутился и признался, что алмазов ещё не видел – всё некогда, первые дни работы, трудновато, вот попривыкнет немного, освоится, тогда выкроит время, обязательно посмотрит.