Затерянные в России, или Записки маленькой беженки

***

Куда девалась прежняя дедушкина воинственность? Жизнь в Рязани превратила его в бессловесное существо. Эти безграмотные деревенские обрубки считают его старым дураком, смеются над ним и ненавидят нас, а он боится им возразить хотя бы словом. Я знаю, он не трус. Он опасается за нас. Говорит: «Я не вечный. Кто будет защищать вас, когда я умру? Они же сразу заклюют вас!». Но нельзя же прощать оскорбление.

Когда после субботника соседи обругали бабулю, дедушка был на дежурстве, и мы никак не могли решиться рассказать ему об этом. В Баку в таком случае он мог бы вполне схватиться за топор и ринуться в бой. Бабушка, конечно, не утерпела. И… ничего. Он проглотил это, как будто ничего и не было. Дедушка смирился со своим униженным положением. Десять лет, которые он прожил в Рязани без нас, согнули его, он стал жить по местным законам.

***

Окончена моя школьная жизнь. Сегодня утром я встала свободная и счастливая. Вчера у меня был выпускной бал. Говорят, выпускной – это событие на всю жизнь, но у меня всё не как у людей. Не знаю, что именно мне следует запомнить. То, что чинное поднимание бокалов с шампанским в спортзале плавно перетекло в бурную пьянку-гулянку повышенного градуса с участием учителей и родительского комитета или убогую попсовую дискотеку, откуда, влекомые желанием «поблевать» постоянно выбегали мои пьяные одноклассницы? Я снова не попала в струю. У меня, наверное, было самое строгое платье в школе. За весь вечер я выпила только два бокала шампанского и не могла смотреть без омерзения на то, что происходило вокруг. Естественно, что на медленные танцы меня никто не приглашал, а быстрые мы танцевали в тесном кругу. Даже после стольких лет учебы одноклассники меня так и не приняли. Что ж, теперь уже все равно. Под утро нас погрузили в автобус и повезли к Рязанскому кремлю. Было невыносимо холодно, а мы все с голыми плечами, в тоненьких колготках. Правда, почти все девочки выпросили у мальчишек пиджаки. Нам с Аней, разумеется, никто ничего не дал. Хорошо, у девочки из параллельного класса был плащ. Мы влезли под него втроем и так шли до самого Успенского собора. Нас то и дело шатало в разные стороны, и голоса наших добрых одноклассников весело подтрунивали над нами, мол, весь вечер строили из себя недотрог, а сами напились в хлам. Я не чаяла, когда вернусь домой. Это было такое счастье, когда я вышла из автобуса. Было часов 7 утра, наверное. Я натерла себе ноги, но тогда я этого не чувствовала. Я летела домой, как ненормальная. Пришла и упала в кровать. Проснулась только недавно и решила все записать, пока впечатления не поблекли. Впрочем, какие там впечатления.

***

Странно, но я не помню почти ничего из того, что видела в последнее утро перед отъездом. Мы ехали в небольшом автобусе через весь город, по знакомым местам. Я болтала о чем-то бестолковом и крутила головой. Переезд казался мне увеселительным путешествием. Я, конечно, знала, что еще очень долго не увижу родной город, и старалась запомнить улицы и дома. Но больше меня занимала фантазия о другой стране и новой жизни. А потом, когда сказочная страна Россия впервые и многообещающе хлестнула меня своим радушием, я отчаянно попыталась восстановить в памяти этот роковой день. Скамейки, остановки, клумбы – все слилось в одно яркое расплывчатое пятно. Единственное, что по-настоящему и, видимо, навсегда врезалось в мое сознание, это трагический пейзаж в нашем поселке Монтино. На фоне зеленого цветущего района полуразрушенный пятиэтажный дом. За неделю до нашего отъезда там взорвался целый подъезд. Взрыв произошел ночью, когда почти все жильцы спали. Наутро мы увидели, что часть дома как будто ножом срезали. Квартиры с первого по пятый этаж лишились внешней стены. Кое-где уцелела мебель и видны на стенах обои. Похоже на архитектурный проект в разрезе. Только вот жить там уже некому. Немногим посчастливилось выжить. Обгоревшая мебель, обломки стены и как символ былого благополучия и семейного уюта – газовая плита. Как сейчас помню, она висела почти на волоске, зацепившись за кусок перекрытия. Теперь вся эта картина напомнила мне нашу разбитую жизнь, взорванное спокойствие. Мы не погибли, но голые и босые были отброшены в чужую землю. И нет уже пути назад.

***

Мы совершили предательство. Все эти годы, что мы прожили здесь, никто из нас старался не вспоминать об этом. Людям почему-то кажется, что если думать о своем предательстве про себя, незаметно для других, вина будет не такой очевидной. Уезжая из Баку, мы бросили нашу кошку. В Баку у нас была большая квартира, у нас жили попугаи, черепаха, собака и кошка. С попугаями и черепахой все утряслось, их взяли добрые люди. А нашу несчастную Мурочку не захотел брать никто. Перевозить в самолете и кошку и собаку нам бы никто не разрешил. Мы тогда не знали, что с трудом сумеем уговорить бортпроводников не выгонять нас из самолета с собакой. Мурка не шла к чужим людям, дичилась. Зачем надо было 6 лет держать кошку в доме, кормить ее и ласкать, чтобы потом взять и выбросить на улицу? Я помню, как она спряталась под шкафом, когда ее собрались навсегда унести из дома. Она предчувствовала свою горькую судьбу, мяукала и вырывалась. Мне тогда сказали, что ее отдали знакомым, но в то последнее утро я видела ее. Она, одичавшая и совершенно обезумевшая от неожиданной воли, забилась в дыру под нашим домом. Я никогда не забуду ее огромные испуганные глаза, смотрящие из мрака холодного подвала. Нет, она больше не узнавала меня, когда я звала ее по имени. А может, она просто не захотела простить нас. Она погибла, я это чувствую. Слишком долго она лакомилась из собственной миски, чтобы вдруг начать ловить мышей или собирать объедки. Я думаю, этот грех лежит на нашей семье и нам еще предстоит за него расплатиться.

***

Умер наш дедушка. Два дня назад, утром, мама подошла к постели, а он не дышит. И весь холодный уже. Господи, как ты позволил такую несправедливость. Он был самым замечательным, добрым и справедливым человеком. Почему все эти алкаши, которые марают своим присутствием землю, живы и здравствуют, и продолжают пить, а мой дедушка умер? За что?

Обмывать покойника – ужасно. Только недавно он держал тебя за руку и говорил, а теперь ты поднимаешь его одеревеневшие руки и ноги, а они как колоды, не шевелятся. Глаза запали, нос заострился. Нет, лучше не вспоминать. По ночам, если ему было что-то нужно, он стучал нам с мамой в стенку. Я не перестаю слышать этот стук. Только ложусь в кровать, и наступает тишина, я слышу этот зов. Мне кажется, я схожу с ума. Мама тоже слышит.