Чисто деревенское убийство

– Не говори, – прокричала вторая женщина, – как клетки чистить начнет, так и сбежит.

– С такой-то красотой, ей в конторе сидеть надо, – покачала головой первая, – чего ее на свинарник понесло?

– Ну, уж не из-за Ротани! – засмеялась первая.

Вторая тоже засмеялась нехорошим смехом.

Девушка и бригадир вышли в тамбур, где было гораздо тише и не так резко воняло аммиаком.

– Ну, так что? – строго спросил Воробей. – Не побоишься такой работы? Тут вон как воняет.

– Не побоюсь, – девушка тряхнула кудрявыми волосами.

– Завтра выходи, – Воробей еле сдерживал торжество.

«Главное – согласилась работать. Дальше все по разработанному плану. Чай, не впервой.»

Иринка шла по дороге, обремененная не слишком веселыми мыслями. Свинарника она не боялась. Выросла среди свиней, помогая матери. Ведь мать всю жизнь работала на ферме. Она привыкла к неприятному запаху, который чувствовался еще на подходе, не боялась крыс, которые шныряли всюду по корпусам. Было обидно, что не поступила и теперь целый год придется жить в деревне. Совсем недавно она рассталась с парнем, поняв, что он не нравится ей. Теперь он постоянно преследовал Иру, настойчиво предлагая продолжения отношений и заверяя в своей искренней любви.

Ей же хотелось жить в городе, ходить в театр, в магазины, на танцы, наконец.

Ирина вздохнула.

Там не надо большую часть года носить резиновые сапоги. В деревне вечная грязь, стоит только побрызгать дождичку.

Ира раздумала идти домой и повернула к подружке. Та была дома.

– На сви-нар-ник!? – удивилась подруга.

– Предложи работку почище, – оборвала Иринка ее удивление, – что-то никто никуда не приглашает.

– Пошла бы в столовую, – предложила Настя, – там хоть кормежка бесплатная.

– И мужики за ноги хватают, когда посуду убираешь, – передернула плечом Иринка, – работала я прошлый год на каникулах.

– Ой, – воскликнула Настя, – а на свинарнике говорят: без Ротаниного «благословения» никто шагу не ступает.

Иринка поняла, куда клонит подруга. Про шашни Воробья она была наслышана.

– Глупости, – сказала она. – Там же и замужние бабы работают. Что он ко всем пристает?

Настя усмехнулась.

– Да мужья ему покажут, где раки зимуют. – не поверила Иринка. – Он же дядька старый, у него дети чуть младше меня.

– Дерзай, – сказала Настя, переведя разговор на другую тему. – А ты слышала, Димка на Вальке женится? Пока ты в городе экзамены сдавала, они заявление в ЗАГС подали.

– Правда? – удивилась Иринка. – Здорово! Может от меня отвяжется.

– На танцы идешь сегодня? – подмигнула ей Настя.

– Конечно, – улыбнулась Иринка.

2015-й

Макаров, проходя по улицам, испытывал некоторую неуверенность. Ему казалось, что он видел одного и того же мужика несколько раз. Ну, по крайней мере, раза три. При этом казалось, что тот успевает переодеваться перед каждой встречей в другую одежду. Он усмехнулся и ущипнул себя за руку повыше локтя. Больно, значит сознание не подводит. В очередной раз, приехав в деревню, он оставил машину у дверей администрации и медленно шел по улице, присматриваясь к жителям. Вдруг удастся завязать с кем разговор по душам, появятся еще какие— нибудь факты для расследования. Как ни крути, дело само не раскроется.

Около калитки стоял пожилой мужчина и с удовольствием затягивался сигаретой.

Макаров решил, что факты сами лезут в руки.

У мужика было добродушное выражение лица, он бросил на следователя взгляд и кивнул головой, приветствуя его.

Макаров не замедлил приблизиться.

– Добрый день, – протянул он руку.

– Доброе утро, – мужик пожал протянутую ладонь и вопросительно поглядел на следователя.

– Узнать чего хотели? – просто спросил он.

Макаров закашлялся.

Впрочем, понятно, что все знают о цели его приездов.

– Да вот хожу, расспрашиваю, – так же просто ответил он.

– Заходи, – предложил хозяин, – может, что припомню. У меня память о Воробье на всю жизнь осталась. Он отворил калитку, пропуская впереди себя Макарова.

– Меня Ванькой зовут, – представился мужчина.

В голове у Макарова промелькнула мысль-подсказка, но он не обратил на нее внимания.

– Садись, – предложил мужик, указывая на лавочку. – Может чаю, кофе? У вас в городе любят чаи гонять, делать-то нечего.

Макаров отказался:

– Жарко и без чая.

Ванька пожал плечами:

– Как хошь, могу и пол-литру… для разговора поддержания.

– Я на службе, – отказался Макаров. – Может просто водички, жарко сегодня.

– Всемирное потепление, – пожал плечами Ванька, словно осуждая следователя за незнание прописных истин.

– А по отчеству, как вас? – вскинулся Макаров.

Мужик был раза в два, если не больше, старше следователя, хотя, по его виду, определить это сразу было невозможно. На вид он – добрый и равнодушный, располагающий к разговору дедок.

– Тайка, – крикнул хозяин в раскрытую дверь, – компоту из холодильника принеси.

– Горло пересохло, что ли? – отозвалась, видимо, жена.

Ванька, не удостоив ее вниманием, ответил на вопрос следователя:

– Иваныч я. Иван Иваныч, а по-деревенскому, так Ванька-хохол. Привык уже.

Следователь понял, что перед ним никто иной, как муж той самой Тайки – хохлушки, о которой он был наслышан. Макаров, исподтишка, оглядел мужчину.

Но тот перехватил его взгляд.

– Оцениваешь, мог я убить или нет? – усмехнулся Ванька.

– Не без того, – не стал скрывать и притворяться Макаров. Ванька ему нравился своей непосредственностью.

В это время из дома вышел еще один мужчина, средних лет.

Макаров подавил в себе возглас удивления. Он сегодня уже три раза видел этого человека. Тот поздоровался, словно забыл, что делал это уже несколько раз за последние полчаса.

– Сын мой. – представил его Ванька.

Макаров недоверчиво посмотрел на обоих.

Сын совершенно ничем не напоминал отца.

«Может на мать похож», – озадаченно подумал Макаров.

Сын протянул запотевший кувшин и два стакана.

Ванька налил компот и протянул полный стакан следователю.

Макаров с удовольствием отхлебнул холодный напиток, ощутив приятную вишневую кислинку и аромат летних яблок.

– Вкусно, – похвалил он.

– А то! – согласился довольный хозяин. – Все из своего сада.

Некоторое время они, молча, смаковали напиток.

– А сын-то – не родной мне, – бросил на следователя взгляд из-под бровей Ванька, решив не скрывать очевидности факта.

Макаров поперхнулся компотом.

Уж очень непосредственен оказался собеседник. Устал бояться или не виновен? Можно ли сразу вычеркнуть его из длиннющего списка подозреваемых?

– Не родной. – повторил Ванька. – Жена моя по молодости дура была.

– Так уж и «дура»?! – не согласилась невидимая супруга.

– Дура, дура, – равнодушно повторил Ванька.

Видимо, для него этот факт давно ничего не значил.

– Вбила себе в голову, что Ротаня в нее влюбился…, – продолжал Иван. – Я-то целыми днями да ночами на тракторе пахал, а они по балкам… Ну, понимаешь, чем занимались. Потом она заявляет мне: «Ванька, беременная я!» Поначалу, не поверил. Все лето то пахал, то сеял, сено косил, не до того было. Потом мужики глаза открыли.

– «Мужики ему глаза открыли», – перебила его супруга из – за занавески в дверном проеме. – Я тебе сама призналась.

– Сама, сама, – усмехнулся Ванька. – Угрожать стала, что из дома уйдет, что любит его! Тьфу! – плюнул он на дорожку.

– Влюбилась она! Он – слюнявый вечно! А у нас: пятеро по лавкам…

– И вы решили… – подсказал ему Макаров после долгого молчания.

– Переживал я, конечно, – было видно, что Ваньке с трудом даются воспоминания, – а потом подумал:

«Малец – не причем. Своих вон сколько, без куска хлеба не сидят, одеты-обуты. И этому хватит. Как говорится: до кучи».

– Живет с нами, теперь он нас кормит. Не могу плохого сказать. Свои-то в город подались.

– Ну а… – протянул Макаров.

Ванька понял его.

– Не я один на Ротаню зуб имел, – поднял он глаза на следователя. – У него каждый год дети рождались в деревне. Много было желающих добраться до его глотки да придушить гниду.

– Спасибо за беседу, – поднялся Макаров. – И компот у вас отличный. Спасибо!

– Заходи компоту попить, – пригласил на прощание Ванька.

Тайка-хохлушка так и не показалась из-за занавески.

Ванька понравился Макарову.

Рассудительный, добрый, спокойный. И взгляд у него умный.

Макаров мгновение подумал и поставил жирный прочерк в своем длиннющем списке в рабочем блокноте.

Ефимовна смотрела телевизор. Она внимательно всматривалась в экран, где показывали очередные новости. Звук в аппарате давно отсутствовал, поэтому Ефимовна научилась понимать по губам все, что происходило в мире интересного. Она любила быть в курсе всех событий. Витёк иногда спрашивал, зачем ей, восьмидесятилетней старухе, знать, где метеорит упасть должен, какие очередные козни затевает Америка против мировой экономики? Бабка сразу окрысивалась против политически неподкованного бомжа.

– Ты, Витёк, недальновидный! – вскипала Ефимовна, стоило только тому высказать скептическое мнение по поводу ввода американских солдат во все мелкие европейские страны.

– А вдруг войну затеют? – кричала она.

– Ефимовна! – удивлялся Витёк. – Тебе ли войны бояться?

– Как жа не бояться, – съеживалась Ефимовна. – Вдруг не успею простыню достать да на кладбище дойтить, ежели не предупредят в новостях.

– Ну, ты даешь, – удивлялся Витёк. – Не будет никакой войны.

– Хорошо бы, – успокаивалась бабка.

Новости, тем не менее, смотреть не переставала.

Сегодня по телевизору сообщались незначительные события. Бабка успокоено выключила его. Кто-то стучал в дверь.

– Заходи! – крикнула она, думая, что пришла соседка.

В комнату вошел Витёк.

– Здорово, – приветствовал он от порога. – Спокойно сегодня? – кивнул он на телевизор.

– Явился, фулюган, – ворчливо поздоровалась Ефимовна. – Спокойно все, – перекрестилась она. – У тебя опять «трубы горят»?

– Ефимовна, радость ты моя, – попытался приобнять ее Витёк, – ведь кроме тебя никто меня не понимает.

– Опять Давыдовна в долг не дала? – догадалась Ефимовна.

– Не дала. – сокрушенно покачал головой Витёк и тут же обхватил ее обеими руками. – Видишь, как болею, – пожаловался он, преклоняя голову на плечо хозяйки.

Старуха оттолкнула «гостя» и полезла доставать кошелек из-под подушки:

– Возьми, – протянула она тысячу рублей.

– Спасительница! – чуть не заплакал бомж – Верну я!

– Вернешь, куды ты денешься? – миролюбиво произнесла Ефимовна. – Чё там, не нашли еще убийцу? – поинтересовалась она.

– Не знаю, – ответил Витёк, – мне ни к чему.

– Мне вот интересно, – посмотрела на него бабка, – хто решился?

– Откуда у тебя такой интерес? – подозрительно посмотрел на нее бомж.

– Чего еще делать? – вздохнула Ефимовна и отвела глаза.

Витёк смотрел на нее недоуменно: ему показалось, что старуха знает гораздо больше, чем говорит. Возможно, не знает кто убийца, но догадывается о причинах.

Распрощавшись с Ефимовной, бомж поспешил к магазину.

Около двери его встретили собутыльники.

– Заняла? – поинтересовался мужик с подбитым глазом.

– А-то! – показал Витёк купюру. – Она – классная бабка. Надо ей дров нарубить на зиму.

– Не вопрос, – согласился другой, молодой, но грязный, до безобразия, парень.

80-е

Стояла снежная, морозная зима.

Под старыми подшитыми валенками деда Саньки хрустко поскрипывал свежевыпавший снежок. Дед, согнувшись пополам, тащил на спине охапку срезанных прутьев ракиты. Любил он коротать длинные вечера, сидя у теплой печки и плести корзины.

Вот и теперь дед Санька предвкушал вечернее удовольствие. Он уже видел сплетенные корзины, легкие и удобные, в них можно собирать овощи на огороде, дрова носить для печки.

Размечтавшись, он не заметил идущего навстречу Сидоркина.

Дед Санька и дед Костя, как звали их в деревне, не любили друг друга. Никто не знал, отчего деды враждуют, но подмечали, что не здороваются они при встрече. Шутили в деревне, что бабку Фиру не поделили старики. Истинной причины раздора не знал никто. Сблизившись, деды отвернулись друг от друга и прошли мимо. Было, ох было у них в прошлом много такого, чего не хотелось доставать со дна души…

В первый день войны Санька Степанов распрощался с семьей и отправился на фронт. В теплушке доехал он до города Киева, откуда и начал отступление со своей частью.

Но прежде, чем началось отступление, происходили бои за город.

В памяти Саньки на всю жизнь осталось воспоминание о том, как пригнали ополченцев. Их даже не успели переодеть, вооружив старыми винтовками. Все ли из них умели стрелять? Ополченцы неумело копали окопы, которые не спасли их. Все они остались лежать на той пригородной земле.

Впервые с начала войны Саньке стало действительно страшно.

Дома остались жена и трое детей. Вернется ли он домой? Санька понял, что очень этого хочет и сделает все, чтобы остаться в живых. Через некоторое время в обозе погиб повар. Степанов сам попросился на кухню. Дали ему пару лошадей да полевую кухню. Санька колесил по пыльным дорогам, стараясь вовремя накормить солдат неприхотливой пищей. Иногда в небе появлялись немецкие самолеты. Санька прятался под телегой, опасаясь бомбежек. Хотелось выжить.

Под Белой Калитвой был легко ранен. На всю жизнь в ноге и в голове остались мелкие осколки.

Там он попал в плен.

Немецкий самолет долго кружил над расположившими в степи на отдых красноармейцами. Самолеты часто кружили в степи, разведывая расположения противников. Красноармейцы знали, что теперь на помощь этому прилетят еще два-три и начнется бомбежка. Командиры уже поднимали бойцов, готовясь к бомбежке.

Через несколько минут прилетел еще один самолет и началась кутерьма: рвались бомбы, метались люди, ища укрытия.

Санька, по привычке, хотел залезть под телегу, но не успел добежать до нее. Он почувствовал, как земля ушла из под ног, и его осыпало удушливой пылью…

…Очнулся от острой боли.

Открыв глаза, Санька почувствовал, как тяжелый ботинок впивается в бок. Немец равнодушно пинал его, пытаясь определить: жив или нет лежащий перед ним русский солдат. Санька застонал от боли во всем теле.

Немец жестом приказал подняться, наставив на него автомат.

«Не поднимусь – пристрелит», – понял Санька.

Он тяжело оторвался от земли и, шатаясь, пошел в сторону, где увидел стоящих и сидящих красноармейцев.

Потом их построили в колонну и погнали во временный лагерь, окруженный колючей проволокой.

Там-то он и познакомился с Сидоркиным.

Оба были маленького роста, худые, темноволосые. Наверное, потому и сблизились.

Санька как-то сразу поверил Косте, что отсюда можно выбраться.

Три дня им не давали еды.

Местные женщины приходили к лагерю, приносили хлеб, воду, но их не подпускали близко. Охранники давали автоматные очереди, пули взрывали землю у ног женщин, и те боязливо отбегали от колючей проволоки. От собственного бессилия женщины плакали. Слезы катились по их лицам.

Санька сжимал зубы от злости и обиды. Было обидно за собственное бессилие. Разве можно выжить в таких условиях, где для удовлетворения человеческих потребностей вырыли две ямы, над которыми тучами роились зеленые мухи. К вечеру третьего дня немцы выбросили на помойку картофельные очистки. Потом они наблюдали за русскими в надежде повеселиться, когда те будут драться за помои.

Голодные русские не подошли к помойке.

Сидоркин уговаривал Саньку бежать.

– Тут есть, где укрыться. – убеждал он. – Кругом – холмы да балки; завернул за бугор, и никто не заметит. А там свои близко.

Санька поверил ему.

Они уже знали в лицо всех охранников, их привычки. В ту ночь дежурил добродушный высокий немец. Он постоянно о чем-то мечтал, глядя вдаль, и над русскими не смеялся. Скорее, он им сочувствовал. Иногда даже незаметно совал кусок хлеба, проходя мимо пленных.

Сидоркин отвел Саньку в дальний угол ограждения. Под проволокой оказалась неглубокая ямка. Им, маленьким и худеньким, не составило труда пролезть незамеченными. Как только Санька очутился по другую сторону колючей проволоки, он почувствовал себя свободным. Некоторое время они ползли по дну оврага. Потом Сидоркин выпрямился и засмеялся.

– Мы ушли! – громко сказал он, не опасаясь быть услышанным.

Шли всю ночь, прячась в балках. Утром набрели на растущую в степи дикую яблоню. Наелись кислых незрелых яблок.

Немцы застали их, сидящими на корточках без штанов.

Солдаты наставили на них автоматы и ждали, пока русские сделают свои дела.

Беглецы ушли недалеко от лагеря, заблудившись ночью в балках…

…Целый день Степанов с Сидоркиным стояли под палящим солнцем. Раздетые по пояс.

– Нелюди они, что ли? – спрашивал Сидоркин. – Ни жрать, ни пить не дают. Мы же так подохнем!

– Нужны мы им? – Саньке было больно говорить: губы потрескались и саднили.

– Все равно – убегу! – Сидоркин с ненавистью смотрел в сторону охранников.

…Второй раз они ушли гораздо дальше.

Двое суток были на воле.

На заре третьих суток, когда почти поверили в свободу, послышался лай собак.

Сначала беглецы обрадовались: значит рядом жилье…

…Овчарки накинулись на них и, повалив, впились клыками в тело.

Охранники не сразу нехотя отозвали собак.

2015 -

Чермашенцев зашел в кабинет следователя.

– Как там наше дело продвигается? – подошел он к сидящему за столом Макарову.

– Да никак, – пожал тот руку в знак приветствия. – Деревня сплоченно дает показания; не скрывая, рассказывают подробности, какие помнят, но такое впечатление, что все мимо. Был у Ваньки – хохла. Милейший мужик.

– Ну а чуйка, что подсказывает? – спросил Чермашенцев.

– Чую – не виноват Ванька, – сокрушенно произнес Макаров.

– Ничего, в деревне еще много пострадавших от Воробья; есть, кого порасспросить, – успокоил его участковый.

– Зря он его раскопал, – недовольно произнес Макаров. – Глухарь, он и есть глухарь.

– Ты не прав, – уверил его Чермашенцев. – Тут надо применить нетрадиционные методы расследования.

– Например, какие? – вскинулся Макаров. – Дедуктивные? Я еще не в возрасте Шерлока Холмса. Вот наберусь опыта, тогда буду думать, как он, да преступления, как семечки щелкать.

– А пока, напоил бы кого-нибудь. Глядишь, проговорятся.

– Тоже мне, нововведение, – фыркнул Макаров. – Кто ж со мной пить-то будет?

Чермашенцев критически оглядел следователя: чисто выбрит, прическа явно не из местной парикмахерской, одежда не с здешнего рынка.

– Не будут, – согласился участковый. – Молодой ты.

Он засмеялся, а Макаров обиделся.

– Сам с ними пей, – пробурчал он.

– Мне по должности не положено, – улыбнулся Чермашенцев.

80 -

Иринка постепенно привыкала к тяжелой работе.

Тетя Лида, старшая по корпусу, велела ей почистить клетки с племенными хряками, которые находились по другую сторону от клеток свиноматок.

Девушка взяла здоровенную и тяжеленную швабру с резиновой набойкой и спокойно открыла клетку. Стала медленно грести навоз к ленте транспортера, пытаясь столкнуть с места неподвижного хряка.

– Ты чего такой упрямый? – убеждала она его. – В чистоте-то лучше сидеть.

Хряк не сдвинулся с места.

Иринка заметила, как на его клыках появилась белая пена.

Совсем неожиданно рядом оказались еще несколько животных. У них тоже все морды были в пене.

Иринке показалось, что хряки окружают ее. Она не испугалась, но на всякий случай отступила к верхнему транспортеру, подающему корм. Животные плотной толпой последовали за девушкой.

Иринка вскочила на транспортер.

Хряки, будто преследуя ее, становились на задние ноги, опираясь о доски транспортера.

– Чего вам надо? – закричала Иринка. Она не могла понять поведения животных. – Будете сидеть, как свиньи грязные!

Девушка засмеялась, поняв абсурд своей пламенной речи.

Подошла Капитолина, третья работница корпуса, и сразу накинулась на нее.

– Ты чего делаешь?! Хряки же тебя порвут, если ты к ним в клетку зайдешь! Время надо, пока они привыкнут к тебе. Их нельзя даже смешивать с соседней клеткой: друг друга порвут. Не любят они чужих.

– Как же тогда чистить у них? – удивилась Иринка.

Еще больше ее удивило то, что тетя Лида, зная нравы животных, велела ей чистить клетку.

– Сама почищу, – успокоилась Капитолина. – А ты корми их – пусть привыкают.

Иринка ничего не сказала о тете Лиде.

Та тоже молчала, когда Капитолина с возмущением рассказывала ей, как новенькая пыталась чистить клетку. Она лишь пожала плечами, мол клетки все равно чистить надо.

Иринка почти бежала домой. Она догнала деда Саньку, несшего связку хвороста.

– Здрасти, – сказала ему девушка.

Не смотря на то, что ее недавно чуть не съели свиньи, настроение у Иринки было хорошее.

– Для корзин лозы нарезали? – поинтересовалась девушка, чтобы не молчать.

Ведь им предстояло пройти вместе некоторый отрезок пути. Обгонять деда Иринке показалось неудобным. Обидится еще.

– На корзины, – неохотно отозвался дед Санька.

Они шли молча.

Иринка поняла, что деду не до нее, и, попрощавшись, свернула в сторону.

«Наверное, Сидоркина опять повстречал случайно», – улыбнулась она.

О том, что старики обходят друг друга стороной в деревне знали даже дети. Еще на тематические вечера в школе, посвященные Дню Советской армии, приходил один дед Степанов. Сидоркин всегда находил причину, чтобы не прийти. Степанов же рассказывал, как служил на войне поваром, впрочем, он рассказывал и об участии в боях, о бомбежках. Его рассказы знала наизусть вся деревенская молодежь. А кого было еще приглашать, если ветеранов войны осталось в деревне всего трое: Сидоркин, Степанов и Гусев. Гусева тоже приглашали, но он говорил не интересно, как будто рассказывал о том, что прочитал в книжке. Степанов, забывшись, мог споткнуться на таком слове, которое детям рано было слышать.

Дед бросил охапку возле печки и, усевшись на низкую табуретку, закурил папиросу. Растревоженные воспоминания не отступали.

Через месяц пребывания во временном лагере, их погрузили в вагоны и повезли на запад. Сидоркин и Степанов оказались в одном вагоне.

– Слушай, – сказал однажды Сидоркин, – давай вместе держаться. Вместе легче выжить, я выжить хочу. А ты?

Во время дороги их иногда кормили баландой. Степанов и Сидоркин сливали еду в один котелок и ели вместе, стараясь, чтобы обоим досталось одинаковое количество еды. Они хотели выжить.

Наконец, пленных выгрузили в небольшом тихом городишке. Построили в шеренги и погнали пешком до каменных бараков.

Шедшие сбоку солдаты вели на поводках собак. Потом пленных долго держали на широкой площади, зачитывали фамилии, строго соблюдая, чтобы прибывшие держали, строй.

– Это – лагерь для военнопленных, – услышали они голос позади себя.

Санькой овладело отчаяние. Слезы потекли по его грязным щекам. Вряд ли здесь можно выжить. От одной только тоски умереть можно.

Строем их повели в барак.

Тот же голос сзади обьявил, что теперь они будут так ходить до тех пор, пока не сдохнут. Степанов поглядел на Сидоркина: откуда он это знает?

Тот пожал плечами.

Пленных ввели в помещение, где располагалась, если так можно сказать, баня. На крючках висели шланги. Им выдали мыло, кусок на пятерых и бритвы. Появившийся полицай стал обьяснять, что надо делать.

– Побрейтесь, чтобы вшей не разводить! – велел он. – Я проверю.

Степанов и Сидоркин намылили другу другу спины, потом стали бриться.

Подошел полицай.

– Подними «причиндалы», – велел он Сидоркину.

Тот подчинился.

– Плохо выбрил, – резиновой палкой он ударил Сидоркина по «причиндалам».

Тот скорчился от боли и присел на корточки.

Полицай, сознавая свое превосходство, опустил дубинку на его спину.

Степанов сделал движение, пытаясь защитить друга.

Полицай усмехнулся.

– Ну-ну, вояка без штанов, тоже хошь попробовать? – пошевелил он дубинкой.

Но бить не стал, пошел дальше.

Потом их отвели в барак. Сидоркин и Степанов устроились на нарах напротив друг друга. Они стали друзьями.

Через несколько дней новенькие освоились, перезнакомились и привыкли к условиям лагеря. За это время их выводили по утрам и вечерам на построения.

Из всех офицеров выделялся один, с вечно брезгливым выражением лица. Он никогда не снимал перчаток. Заключенных он не замечал, проходил мимо, как будто на плацу был один. В бараках его никогда не видели. С другими офицерами тоже не общался. Никто не знал, в чем состоит его служба. Знали, что зовут его Гюнтер фон Чайнов. Единственным из пленных, с кем он иногда общался, был переводчик.

Среди заключенных нашелся знающий немецкий язык. Его сразу поставили переводчиком, отгородили его нары пологом, и питаться он стал отдельно от других пленных.

– Видал, выслуживается сука! – сквозь зубы произнес Санька. Они сидели на нарах в ожидании отбоя.

– Тоже выжить хочет, – равнодушно отозвался Сидоркин.

– Кто же здесь не хочет? – злобился Санька.

– Ты тише, – урезонил его Костя. – Мы и так на заметке у начальства лагеря. Два раза убегали. На нас, небось, особые дела завели.

– Опять убегу! – Санька говорил тихо, но Сидоркин резко вскочил и оглянулся.

На них никто не обращал внимания, или делали вид, что не замечают их.

Жизнь в лагере становилась все тяжелее.

Пленных привозили часто. Их рассказы не радовали.

Немцы продвигались по югу России, как по собственным «штрассе».

Пленные не всегда терпеливо переносили условия лагеря.

Однажды возник бунт. Зачинщиков нашли быстро.

Их поставили перед строем на плацу, и переводчик долго переводил монотонную речь начальника лагеря.

А тот «долдонил» о неблагодарных русских свиньях. Немецкая нация несет им освобождение от оков коммунизма, а они не оценивают забот о себе.

Санька еле сдерживал себя. Желваки так и ходили на его лице.

Сидоркин больно ущипнул его за руку.

Санька отвлекся от речи начальника и перевел взгляд на других офицеров, его окружающих. Те преданно слушали речь и озирали пленных, стараясь выявить недовольных. Один фон Чайнов отвлеченно смотрел сквозь строй солдат; его, видимо, не интересовало, что заключённые чувствуют и замышляют ли очередное восстание.

Начальник лагеря закончил свою речь, оставив пленных весь день стоять на плацу в воспитательных целях. Зачинщиков запихали в грузовые машины и увезли.

– Не хотят здесь казнить, – услышал Санька глухой голос позади себя.

– Почему казнить? – он тоже говорил, почти не открывая рта: за разговоры в строю могли отправить в карцер.

– Заткнись! – прошипел Сидоркин.

– Не бойся, – послышалось сзади, – не донесу. Думаете, баламутов оставят в живых?

Никто не отозвался на его вопрос.

2015 -

Чермашенцев вместе с семьей сидел за поздним ужином. Жена подала в сковороде жареную на топленом масле картошку, сверху залитую сметаной. На столе стояла большая миска с нарезанным салатом. Запах свежих огурцов и помидоров витал в комнате, возбуждая аппетит. Чермашенцев положил на тарелку картошку, захватил ложкой салат и с удовольствием стал есть.

– Какие успехи? – посмотрел он на сыновей.

– Мы все сделали, что ты велел, – отозвался старший. – Курей, гусей накормили, корове травы накосили.

– Не баловались, – вторил ему младший.

– Они – молодцы, – вступилась за сыновей жена.

– Смотрите у меня! – в отца голосе зазвучал металл. – Книжки почитайте. Не хочу, чтобы вы выросли бомжами.

– Чего несешь? – обиделась жена. – Своих детей с Витьком сравнил.

Она нахмурилась и стала вытирать со стола хлебные крошки.

Чермашенцев понял, что хватил через край.

«К жене теперь не подойдешь», – думал он. – «Дурацкая работа!»

Никак участковый не привыкнет оставлять все за порогом. Вот и теперь в голову лезли мысли о детях Воробья. Многих из них Чермашенцев знал в лицо. Как они живут в одной деревне? Ведь должны понимать, что приходятся друг другу братьями?

«Интересно», – подумал он, – «они в гости друг к другу не ходят?» И тут же устыдился своих мыслей. Людям и так в деревне не сладко приходится. Чермашенцев подумал, что человек девять может припомнить похожих на «Ротаню», причем разного возраста.

«Вот мужик», – рассуждал участковый, – «ни стыда, ни совести!»

«Может детишки озлобились против папашки? Да нет. Молоды они тогда были», – отогнал Чермашенцев от себя не прошеные мысли. – «Кто же тогда?»

В нем проснулся азарт. Захотелось узнать, кто же, все-таки, решился на преступление?

80-е

На улице было холодно, мела метель.

Вставать в четыре часа утра, чтобы успеть на работу Иринке было не трудно. Труднее было пробираться до свинарника через всю деревню по сугробам.

Зима стояла снежная.

За ночь наносило непроходимые сугробы.

Иринка натянула теплые пуховые носки, фуфайку, резиновые сапоги. Зимой приходилось ходить на работу в сапогах, иначе по корпусу не пройдешь.

Было темно, идти приходилось мимо кладбища.

Девушка до жути боялась там ходить. Но другого пути не было.

Бабушка убеждала ее, что бояться надо живых: не известно, от кого чего ждать. Но Иринка была молода, мало у нее, выросшей под крылом матери, бабушки и тетушек, было жизненного опыта. Родные любили ее, отговаривали идти работать на свинарник. Но Иринка решила не сидеть на шее матери.

Она ввалилась в двери корпуса вспотевшая, уставшая от преодоления высоченных сугробов.

Тети Лиды и Капитолины еще не было.

Девушка поднялась на транспортер и прошлась вдоль клеток.

Хряки, привыкшие к ней, поднимали морды в надежде кормежки.

Иринка улыбалась им:

– Проголодались? Скоро, скоро накормим вас, зверюги!

Она все еще немного боялась их, вспоминая первую встречу. Хряки беспокойно повернули морды к двери, и Иринка увидела, как на транспортер поднимается управляющий.

Воробей казался ей строгим дядькой. Вечно придирается: то в тамбуре грязно, то в клетках плохо чистили.

Тетя Лида заставляла без конца мести пол в предбаннике, говоря, что ««карточка» должна блестеть».

Иринка подметала тамбур веником, буквально выметая все углы и закоулки.

Но, сколько не мети, а когда сгружают отруби, пыль летит по всему корпусу.

Тетя Лида была неумолима, заявляя, что в такие молодые годы просто горы передвигала, так много работала.

Управляющий шел к Иринке навстречу, заглядывая в клетки.

«Сейчас начнет выражать недовольство», – поняла девушка.

Воробей подошел совсем близко, кивнул в знак приветствия.

– Как работается? – приветливо улыбаясь, начал он.

Иринка не ожидавшая такого тона, немного растерялась.

– Нормально. Вот поздороваться с хряками пришла. – Постаралась она подстроиться под тон начальника.

– Не обижают бабы наши? – уже серьезнее спросил управляющий.

– Они добрые! – воскликнула Иринка.

Она ждала, что Воробей, повернет назад, потому что стоять на одном месте не было смысла.

Пора было приступать к работе; оба понимали это.

Иринка в нетерпении потопталась.

Но начальник намека не понял; показалось, даже придвинулся ближе.

Иринке отступать было некуда. Она бросила недоуменный взгляд на Воробья.

Тот отступил.

«Ничего», – подумал он, – «приручать надо постепенно».

Дверь открылась, вошла Капитолина и остановилась у порога.

Воробей спустился с транспортера и о чем-то заговорил с ней.

Иринка издали наблюдала, как они, размахивая руками, что-то обсуждают.