Крис не ответил, отвернулся к окну и уставился на пробегающие мимо тополя. Как удобно. Когда им нужно, он ещё маленький и не должен лезть во взрослые дела! А теперь не маленький и, значит, обязан понять? Что понять? Что на старости лет у родителей крыша поехала? Какой-то бред. Нормально же всё было!

Картинка за стеклом расплылась туманными кляксами, Крис поспешно заморгал, пряча подступившие слёзы. Не хватало ещё нарваться на беседу в духе: ты же мужчина, мужчины не плачут.

Григорий Николаевич снова включил радио, поставив громкость на минимум, сказал чуть мягче.

– Так бывает. Мы с твоей мамой больше друг друга не любим. Но это не значит, что мы перестали быть вашими родителями. Ничего не изменилось.

Крис едва не вспылил. Не изменилось? Изменилось всё! Он с трудом удержался от крика, нарочно сказал медленно и размеренно:

– А почему тогда Вика и Дарина с мамой, а меня ты везёшь в какую-то глушь?

– Это мы тоже уже обсуждали.

Крис фыркнул и снова насупился.

– Я хочу остаться в Краснодаре.

– У бабушки Веры и так места нет. Куда тебя ещё в однокомнатную квартиру? Побудешь у бабы Любы недели две, может, три, а потом я тебя заберу. Считай, повезло, что покупатель нашёлся так быстро. Ещё и торговаться не стал.

– Повезло? Это ты называешь «повезло»?

– Ты опять? Всё, хватит. Случилось как случилось. На первое время я найду съёмную квартиру, и ты выберешь, с кем остаться. Дарина и Вика точно предпочтут маму. А ты думай. В Старолисовской у тебя будет полно времени на раздумья, там интернета нет, и связь плохо ловит. Бабе Любе поможешь. Вдруг свежий воздух и игры с местными ребятами подействуют лучше бесполезной акробатики.

Крис тут же вспыхнул. Отец постоянно позорил его за лишний вес и мягкие бока. Крис бесился, можно подумать, он не видел своего отражения. А папа, посмеиваясь, называл его снеговиком и щипал за рыхлый живот, видимо, думал, что от этого тот мгновенно сдуется. На деле же Крис просто злился ещё сильнее и начинал ненавидеть отца. Акробатика действительно пока не помогала, среди ловких и гибких ребят он ощущал себя ещё более неуклюжим, но упорно посещал занятия. Нет, в похудение от нагрузок он не верил, туда же ходил его единственный друг, Вадим.

Бабу Любу Крис не помнил. Видел её всего один раз в четыре года, когда мама попала в больницу перед родами. Остались смутные и неприятные воспоминания, как после фильма с плохой концовкой. То ли она его наказывала ремнём, то ли заставляла есть болгарский перец и спать в тихий час. А может, и то и другое. Когда мама вернулась из роддома с Даринкой, баба Люба уехала, и больше он её не видел. Папа пару раз в год ездил в Старолисовскую, даже уговаривал бабушку перебраться в город и продать хатку в деревне, но бабуля была непреклонна. По внукам она не скучала, город терпеть не могла и в помощи не нуждалась.

Крис никогда не был в деревне. Раньше много болел, и мама не отпускала его от себя больше чем на пару ней, а уж о том, чтобы сдать на все лето и речи не шло. Как же он без морской воды для промывания носа, капель от аллергии и капсул рыбьего жира? Помрёт в первый же день.

Дарина и Вика родились с разницей два года. Поначалу Антонина Александровна планировала выйти на работу, но после рождения младшей дочери решила, что роль домохозяйки её вполне устраивает. Своих детей она никому не доверяла, лечила с большим старанием и даже удовольствием. Правда, с каждым ребенком усердие истончалось, Вике выпало почти обычное детство. Крису же, как первому ребенку, досталась утомительная обездвиживающая опека и полный сундук запретов.

Впервые он оказался так далеко от мамы. И хотелось бы радоваться свободе, о которой он мечтал, но причина не вызывала восторга. Разводом сейчас никого не удивишь, в классе Криса мало у кого были полные семьи, но он не ожидал, что и в его семье все случится так неоригинально. Сначала родители перестали целоваться и обниматься, зато завели себе другую привычку: подолгу молчать и завтракать отдельно. Потом они развелись, но не разъехались. Несколько месяцев такое сожительство создавало иллюзию нормальной семьи. Крис верил, что всё наладится. Живут же вместе. Никто никуда не уходит. Бабушка Вера называла это «сложным периодом» и осуждающе покачивала головой. Не было ни скандалов, ни ссор. Это, пожалуй, больше всего и пугало. Трагедия должна как-то обозначаться, а тут тишина. Не взрыв, а смерть от удушья.

С продажей квартиры рухнула последняя надежда. Всё уже не будет как раньше. Никогда. В его спальне будет жить какой-нибудь придурок, за их обеденным столом будет собираться придурошная семья и пить свой придурошный чай. Он не знал покупателей, но ненавидел их всей душой, будто это они виноваты в том, что его прежний мир развалился на острые осколки. С сёстрами он частенько не ладил, но никогда не представлял, что они будут жить отдельно, и уже сейчас скучал по ним, по маме и по прежней скучно-привычной жизни.

На мост, ведущий к деревне, въехали вместе с сумерками. По обеим сторонам от него тускло светились шарообразные фонари, дорога петляла и убегала вперед, пряталась за деревьями. Разнокалиберные домики тонули в пышной зелени. Старолисовская напоминала лес, да она и была лесом, только немного окультуренным. Вскоре асфальтовая дорога сменилась грунтовкой, а дома стали попадаться реже, они боязливо выглядывали из-за деревьев, пристально всматривались в чужаков кособокими окнами с деревянными наличниками. Хатки и домики словно выплыли из прошлого вместе со скамейками и кудрявыми липами. Словно воссозданная тематическая деревня, какие порой ставят на День города, но там всё было яркое, броское, как витрина в детском магазине, а здесь всё настоящее, жилое, местами сильно потрепанное и потрескавшееся от времени и непогоды.

Крис нарочно делал вид, что ему ни капли не интересно, но мельком поглядывал в окно. Более или менее прилично выглядел только центр деревни. Правда, вместо привычного асфальта площадь была застелена серыми булыжниками в обрамлении мха. Зелень всех оттенков и фактур отвоевывала каждый миллиметр и без труда побеждала цивилизацию. Крис фыркнул: вот это глушь! Какой интернет? Тут, наверное, колесо ещё не изобрели.

Он проводил взглядом мальчишку на ржавом велосипеде, оглядел стаю деловито бредущих вдоль обочины гусей, заметив прыгающих с ветки на ветку белок, охнул от изумления. На несколько секунд забыл, что ему скучно, обидно и страшно. Отец что-то рассказывал о детстве в Старолисовской, но Крис его почти не слушал, погрузился в обиду, выцепил только пару фраз о том, что тут есть развалины дворянского поместья, семь мостов, а лес вокруг дикий и легко заблудиться.

Баба Люба не ждала их и не вышла встречать, пришла со стороны центра, когда они перенесли вещи в дом. Увидев пухлощекого внука в белой рубашке с отглаженным воротником, недовольно нахмурилась.

– Привёз мне головную боль.

Григорий Николаевич покачал головой.

– Не переживай, он у меня не бандит. Поможет тебе, да, Крис?

Крис с удивлением заметил в папе неприятную перемену, тот словно уменьшился в росте, да и голос почему-то прозвучал тоньше. От него не укрылось, что папа называет собственную маму баба Люба, а тёщу – бабушка Вера. Вроде небольшая разница, но значительная. Да и само слово не очень-то подходило этой женщине. Её можно было бы назвать худой, если бы не круглый «пивной» живот и мускулистые руки. Словно её собрали из запчастей для трех человек, и двое из них – мужчины. Цветастый халат только усиливал этот гротеск и пугал, как яркая окраска ядовитого насекомого. Крис насупился, снова пожалел, что добрая и мягкая бабушка Вера досталась его сёстрам, а ему это незнакомое недружелюбное существо с мужицкими бицепсами.

Баба Люба поставила корзину на стол, махнула рукой.

– Ужина нет. Если голодные, в холодильнике молоко, в хлебнице пусто. Терпите до завтрака.

Крис промолчал, но надо же было животу заурчать именно в тот момент, когда все затихли. Папа виновато улыбнулся, а баба Люба нахмурила брови и оглядела Криса с ног до головы.

– Тебе завтрак лучше пропустить.

Он растерялся от такой оскорбительной прямоты, но снова промолчал. Мысленно обозвал бабу Любу бабой-ягой и решил, что она ему не нравится. А эти две недели в деревне, видимо, будут худшими в его жизни.

Отведенную ему комнату он не рассматривал, даже вещи не разложил. Спрятавшись за дверью, рухнул на кровать и уставился в потолок. Есть хотелось до рези в животе, голод прогнал сон и усилил обиду. Он уже ненавидел каждую секунду в этой богом забытой Старолисовской. От жалости к самому себе едва не расплакался. Всхлипнул, сердито растер выступившие на глазах слёзы и, уткнувшись в подушку, уснул.

Разбудили его голоса. Судя по солнечным полосам на полу, он ненамеренно последовал совету бабушки и пропустил завтрак. Но не вскочил, хотя есть теперь хотелось ещё больше, нарочно остался лежать, лелея горькую злость. Говорили у его окна. При дневном свете Крис разглядел за стеклом что-то вроде навеса, поэтому солнце не ослепляло, а мягко высвечивало простенькую обстановку комнаты: кровать, древний шкаф с мутным зеркалом на дверце и стол, заваленный старыми книгами.

Под крышей навеса на длинных проволоках болтались странные треугольные конструкции, некоторые из них покрывали кожистые чулки с опушкой по краям. Что это вообще такое, Крис не понял, а потому равнодушно перевел взгляд на затылок папы и прислушался. Говорили о нём.

– …Максимум месяц.

– Вчера ты говорил, две недели.

Раздался глухой удар, будто треснули палкой по полой тыкве, а потом послышалась ритмичная дробь по жестяной поверхности, будто перестук дождевых капель по крыше, но мельче и с быстрым затуханием. Крис приподнялся на локтях и даже склонил голову, чтобы не упустить ничего из разговора.

– Он тебе не помешает. Десять лет уже. Почти. Парень взрослый, помощник.

Баба Люба саркастично хмыкнула.

– Он-то? Помощник?

– Вот и привлеки его к огороду. Окрепнет, похудеет, – он на несколько секунд замолчал и добавил с удивлением: – Разве в июне забивают? Полиняет же и пересохнет.

– Не мои проблемы, я покупателя предупредила. Но ему срочно надо.

Снова раздались непонятные звуки, похожие на царапание по натянутой ткани. Баба Люба недовольно проворчала:

– Крис… что за имя такое? Иноземное, нечеловечье. Весь в эту вертихвостку прости господи, Тоню твою. Говорила я, ничего хорошего из вашей женитьбы не выйдет.

Крис подскочил, возмущённо и шумно выдохнул. Думал, папа начнёт спорить, но тот почти спокойно согласился:

– Ну, не вышло. Но мы старались. Да и девки у нас хорошие получились.

Крис снова затих, подобрался к самому окну, ждал, что папа про него тоже сейчас добавит, но Григорий Николаевич сказал всё, что планировал.

Послышалась возня, Крис отпрянул от открытого окна и скривился. Потянуло непривычным запахом, солоноватым, насыщенным и металлическим.

Снова заговорила бабушка:

– Уже обед, а он дрыхнет. Хорош помощничек. Ладно, оставляй. Но я его обслуживать не буду. Большой уже, пусть все сам делает.

– Хорошо, заберу его, наверное, в конце июля.

– Ты же сказал месяц!

– Ну, может, немного больше. Ладно, я поехал. Зайду с ним попрощаюсь. Он, вообще-то, большой любитель поспать.

Крис отошёл от окна. Едва лёг в кровать, как послышался скрип половиц. Он нарочно накрылся покрывалом и отвернулся лицом к стене. Открылась дверь, прошуршали шаги, намеренно приглушенные. Григорий Николаевич на несколько секунд остановился.

– Кристиан? Ты спишь?

Крис не спал, из последних сил сдерживал всхлипы, в глазах щипало от обиды и злости. Отец постоял ещё немного, погладил его по плечу и по растрёпанным волосам, ещё влажным и теплым после сна. Больше не звал и даже не тормошил. Видимо, решил не будить. Снова послышались шаги, в обратную сторону. Крис не успел определиться, стоит ли вообще выходить и прощаться с папой, как раздался звук двигателя. Всё уже решили за него.

Крис вскочил, отбросив покрывало прямо на пол. Сначала ринулся к двери, но потом замер и даже оттолкнул приоткрытую створку. Кинулся к окну, но и там застыл в нерешительности. Кого звать? Зачем? Папа уже уехал, явно торопился, чтобы не пришлось объясняться или, ещё хуже, отбиваться от просьб не оставлять его в деревне. Если бы Крис и выбежал на улицу, то стоял бы на дороге, глотая клубы пыли вперемешку со слезами. Он так ярко представил себе эту картину, что едва не расплакался. Снова нахлынула жгучая обида. Хотелось реветь и топать ногами, как в детстве. Да только пожалеть его было некому.

Он снова вернулся на кровать и накрылся с головой. Лежал долго, прислушивался к шагам и шорохам. Бабушка не торопилась его будить, словно вообще забыла о его существовании. А как же завтрак? Живот снова свело голодной судорогой.

Он встал, стянул с себя помятую одежду и вынул свежую рубашку из сумки. Она тоже слегка измялась, но пахла приятно.

Приоткрыв дверь, тихо позвал:

– Бабушка… Люба? – он запнулся. Язык сопротивлялся, не хотел называть эту странную и неприятную женщину «бабушкой», но и «бабой» не позволяло воспитание.

Дом ответил тишиной. Крис уже смелее вышел из комнаты и сразу же направился в кухню. То, что его никто не будет кормить обедом из трёх блюд, он уже понял, но, видимо, и завтрак он должен добыть самостоятельно. Первым делом он нашел кран, умылся, почистил зубы, пригладил торчащие во все стороны волосы. Мама хвалила его за чистоплотность и ставила в пример безалаберным вечно взлохмаченным сестрам. Его привычку менять одежду, едва там появлялось крохотное пятнышко, и постоянно купаться папа называл пижонством. Крис не особенно понимал, что это значит, но, судя по интонации, ничего хорошего.

В холодильнике он нашёл кусок сала, целую чашку сырых яиц и алюминиевую кастрюлю с гречкой. На столе у окна обнаружилась литровая банка с пышным пучком укропа и накрытый марлей кусок жёлтого сыра. Он с тоской вспомнил румяные оладьи на завтрак и дымящуюся миску горячей овсянки с клубничным вареньем. Гречку он проигнорировал, отрезал кусок сыра и запил тёплой водой из чайника.

Шагов Крис не услышал, чуть не выронил кружку, когда за его спиной раздался голос:

– Чем они тебя кормили? Снеговик какой-то.

Крис развернулся, увидел бабу Любу и невольно отступил. Очень уж недружелюбным показался её взгляд. Да она и не скрывала, что его присутствие ей в тягость и совсем не радует.

– Доброе утро.

Она поставила на пол ведро, полное пупырчатых мелких огурцов.

– День уже. Не кусочничай, ешь гречку.

– Я не люблю гречку.

– Твои проблемы. Два дня у нас будет гречка. Если хочешь что-то другое, готовь сам. Мне некогда.

– Я не умею готовить.

Баба Люба не произнесла, но Крис словно прочитал по лицу её любимую фразу «это твои проблемы».

– Огурцы не трогай, это на закатку. Собери клубнику. Чашку возьмёшь у сарая. – Она на секунду задумалась и добавила: – Вечером в лес не лезь, заблудишься. Если увидишь Маугли, шугани как следует. Нечего у меня курей воровать!

Посчитав инструкции исчерпывающими, она снова ушла. Крис так и остался стоять со ртом, полным вопросов. Он не знал, куда направилась баба Люба, возможно, на работу. По дороге в ссылку папа рассказывал, где она работает и кем, но Крис был слишком занят своей злостью, многое пропустил мимо ушей. Кто такой Маугли и где взять чашку?

Съев ещё один кусок сыра, он вымыл огурец и вышел во двор. Обойдя дом, убедился, что забора как такового нет. Есть калитка с деревянной крышей и невысокий штакетник со стороны дороги, а дальше только хаотично разбросанные хозяйственные постройки и деревья. Много деревьев, плавно перетекающих в прореженный лес из шелковицы и акации. Вчера, когда они ехали по кривым улицам, встречались дома вообще без заборов. Это было так странно и непривычно. Местные деревенские не пытались отгородиться от соседей и не прятались. Хотя обильная растительность и без заборов прекрасно справлялась с маскировкой.

Раскидистую черешню на задней части двора опоясывала кривая сетка-рабица. Крис удивился неуместному ограждению, но быстро понял причину. В тени дерева сновали юркие мохнатые зверушки. Крис насчитал около пятнадцати взрослых кроликов и выводок разноцветной малышни. Они зарывались в норы и хрустели капустными листами. Не таились, с любопытством поглядывали в сторону Криса. Он зачарованно наблюдал за самыми мелкими крольчатами, напоминающими котят. Интересно, разрешит баба Люба их погладить? В их школе в уголке натуралиста тоже был кролик, замученный любвеобильной малышнёй, а потому вечно сонный и ленивый. Но за возможность его потискать шли нешуточные бои. А тут ничейные юркие зайчата. Тискай – не хочу!

Крис обернулся и печально вздохнул. У кроличьей загородки начинались грядки с клубникой, справа их подпирала сетка птичника. Клубничные ряды терялись в зарослях крапивы, на удивление высокой, практически древовидной. Видимо, бабушке она не мешала, или же она её нарочно разводила в таких количествах. Собирать клубнику у кусачих кустов он точно не будет, щупал их как-то в детстве, остались не самые приятные впечатления и пупырчатые последствия.

Клубника его удивила. Из-под листьев выглядывали пухлые розовые и красные ягоды, но большая часть успешно пряталась в пышной зелени. Он, конечно, знал, как она растёт, не в пустыне родился, но раньше не приходилось собирать. Обычно мама покупала аккуратные лукошки на рынке, любезно кем-то собранные. Судя по размеру плантации, он тут застрянет надолго.

Зажав огурец во рту, Крис закатал рукава белой рубашки и туже затянул ремень на брюках. Может, когда он соберёт ягоды, баба Люба подобреет и сделает вареников или пирожков с клубникой? У бабушки Веры они хорошо получались. Он направился к уличному крану и принялся перебирать стопку старых алюминиевых чашек. То и дело поглядывал на оцинкованный таз с розовой мутной водой, стоящий чуть в стороне. Над ним вились крупные мухи. Крис принюхался, из-за сарая немного тянуло мертвечиной, но он там уже бродил и ничего, что могло бы так вонять, не обнаружил. На всякий случай проговорил:

– Плюнь три раза, не моя зараза, не папина, не мамина, не всех моих родных.

Выбрав самую новую на вид чашку, нехотя поплёлся к клубничным грядкам. Рядки спутались усами и затянули междурядья молодыми побегами. Первые ягоды Крис съел, предварительно вымыв под уличным краном. Есть всё равно хотелось, и чем больше он об этом думал, тем больше урчал недовольный живот.

Клубника, к сожалению, хорошо уродилась. Через пару часов две полные чашки уже стояли на небольшом утоптанном пятачке у крана, прикрылось ягодами дно и на третьей, судя по всему, не последней. Солнце жарко покусывало затылок и шею, рубашка прилипла к спине, а воротник натёр кожу жёстким краем.

– Баба Люба тебя убьёт.

Крис на секунду замер, не сразу сообразил, откуда голос, только потом развернулся к дому.

На дорожке из жёлтого песчаника стоял худой, сутулый, до черноты загоревший мальчишка и жевал кусок хлеба. Он ткнул пальцем в сторону чашек с клубникой и повторил:

– Баба Люба тебя убьёт.

Крис выпрямился и смахнул со лба светлую чёлку.

– Почему?

Он и с первого раза расслышал угрозу, но не мог понять, за что его убивать? Он собрал почти три чашки клубники, жутко устал, разве не похвалу в итоге заслужил? Может, хотя бы нормальный горячий ужин?

– Куда её без хвостов, такую мятую? Только в варенье или компот.

– А надо куда?

Мальчишка подошел ближе, и Крис почувствовал запах свежего хлеба с маслом, а потом и заметил блестящие щёки нового знакомого. Ел он не очень аккуратно, да и выглядел как настоящий деревенщина. Растрескавшиеся шлёпанцы были ему явно велики на пару размеров, воротник футболки обтрепался от регулярных стирок и пыжился гармошкой вокруг худой шеи, придавая схожести с детенышем грифона.

Он снова с большим наслаждением куснул батон и, не прожевав, пояснил:

– На продажу. А эту не продать.

Крис тяжело сглотнул, невольно принюхиваясь к нехитрому десерту. Сливочное масло так одуряюще пахло и аппетитно желтело на хрустящей корочке хлеба.

– Я не знал. Ты кто такой вообще?

– Витёк, сосед, – он небрежно отёр руку о шорты и протянул для пожатия. – Хочешь хлеба? Мама только утром испекла.

Крис сначала хотел отказаться, очень уж неряшливо выглядел новый знакомый. Но, несмотря на съеденную клубнику, чувство голода не пропало, а время обеда давно прошло.

– Хочу, – Крис подал руку и назвал свое имя.

Витёк засмеялся, демонстрируя пережёванный хлеб.

– Кто?

– Крис, – с нажимом повторило он. – Кристиан.

– Кристинка, – снова рассмеялся Витёк. – Девчачье имя. Ты что тут делаешь?

Крис с трудом успокоил дыхание. Чувствовал, что щёки горят, но не хотел показывать, как задело его это коверканье имени.

– Я внук бабы Любы.

– Что-то я тебя тут раньше не видел.

– А я раньше и не приезжал.

– Не повезло тебе.

– Почему?

Витёк на мгновенье задумался и выпалил прямо:

– Она злая. Я её иногда боюсь даже больше, чем Зофью.

– Кого?

Сосед не услышал вопроса, развернулся и пошёл по дорожке, через пару шагов оглянулся:

– Ты идешь? Мама ещё котлеты принесла в подливе и пюреху. Правда, она холодная.

Крис пошёл следом, хотя предпочитал не есть в незнакомых домах приготовленное неизвестными людьми. В гостях неприметно протирал салфетками вилки и пил чай с середины кружки, напротив ручки. Никому не говорил о своей обострённой брезгливости, подозревая, что над ним посмеются. Ему проще было отказаться, чем объяснять, что не так. В столовой он не ел, после того как в какао попался кусок огурца, а в котлете что-то похожее на человеческий зуб. Пришлось вымаливать у педиатра справку и вместо сбалансированного школьного питания есть булочки и сок, приносимые с собой. Крис терпеть не мог популярные у одноклассников «рвотные» стишки типа: «кожу с черепа снимаем, теплым гноем запиваем». Это было совсем не круто, так ярко реагировать на отвратные рифмы, попадало в разряд «слабак и девчонка». Перестав ходить в столовую, он обезопасил себя от их специфического творчества.

Даринка единственная заметила его гадливость и порой нарочно подшучивала, а иногда ставила в неловкое положение перед родителями. Крис никогда не ел с ложки или вилки, которой кто-то уже касался. Даже если мама просто проверяла, горячий ли суп, из его тарелки, он потом наливал новую порцию. Хуже всего дело обстояло с салатом. В их семье чаще всего ели овощи из общей салатницы своими вилками, могли собрать сок со дна миски куском хлеба. В таком случае салат для Криса был потерян. Поэтому он торопился положить себе немного в тарелку, до того как все начинали лезть туда своими приборами. Но тут появлялась другая проблема. Крис не любил, когда блюда в тарелке смешивались. Особенно подлива от мяса и сок от салата. Никто в их семье больше не мучился такими пищевыми привычками, судя по всему, их всё устраивало.

Он и сейчас шёл, заранее обдумывая, сможет ли есть незнакомую «холодную пюреху», которую неизвестно откуда принесли.

Витёк обогнул загородку с курами, прошел мимо смородиновых кустов и оказался в соседском дворе. Уже на ступеньках, вытирая грязные ноги о мокрое полотенце на входе, пояснил:

– Мама в столовой работает, приносит по мелочи. Но Любовь Ильинична, баба Люба твоя, всё равно вопит и стыдит за каждый кусок масла. Хотя сама в столовке работает. Правда, не поваром, а бухгалтером, наверное, даже спички оттуда не приносила. Главе-то, конечно, это выгодно, она для него старается. В него все бабули местные втюрились. Ну, кроме Зофьи, конечно.

Крис не пытался запоминать, кто и кому тут приходится. Его бабушку, судя по всему, в деревне не очень любили, и для него не стало секретом почему. Она напоминала одновременно директора школы, папиного начальника и мрачный памятник в сквере, вечно обгаженный голубями. И кто такая эта Зофья, которая уже дважды всплыла в разговоре?

В доме у Витька приятно пахло выпечкой и цветами. Несмотря на скромные размеры кухни, она казалась ухоженной и чистой, кружки изнутри не выстилал чайный налёт, а к ногам не липли крошки. Крис успокоился и решил, что тут вполне сможет поесть. «Пюреху» подогрели на сковороде, зажарив нижний слой до коричневого блина. Крис не отказался от куска хлеба с маслом и сахаром, хотя никогда раньше не ел такого лакомства. Бутерброд он делал сам. Вынужденная диета хоть и притупила привередливость, грязным рукам Витька он не доверял.

Убрав со стола, они вышли на крыльцо. Витёк поднял с травы длинную ровную палку, у сарая нашёл черенок от лопаты и протянул Крису.

– Пойдем играть в «Пекаря». Пацаны уже у колонки собираются.

Крис сразу согласился, хотя название игры его насторожило. Что они будут делать? Готовить? Вроде выросли уже, чтобы лепить пироги из грязи. Да и какая грязь? Дождя давно не было.

– Дай я только переоденусь.

Витёк оглядел его неуместную белую рубашку и согласился.

– Да, надо.

– Только я утюг не нашёл, не знаю, как погладить. В сумке всё помялось, наверное.

– Ты, блин, как на первое сентября вырядился. Есть у тебя шорты, футболка, нормальное что-нибудь?

Крис задумался, сумку собирала мама, она больше всего любила рубашки, да и говорила, что ему не пойдут трикотажные футболки. А вот льняные рубашки – самое то. И свободно, и для кожи полезно. Футболки, скорее всего, были на дне, как запасная одежда на всякий случай.

– Ладно, я так пойду. Что за «Пекарь»?

Зря Крис переживал. Несмотря на название, ничего кулинарного в этом развлечении не было. Суть игры он понял сразу, Витёк объяснил, попутно вычерчивая линии в дорожной пыли. В тридцати метрах от колонки на кирпич поставили пустую консервную банку из-под сгущёнки. Банка – цель, которую следовало сшибать палкой. Что-то вроде городков, но с военной спецификой. Всё просто, сбивай себе и двигайся от черты к черте, повышая ранг.

С первой черты бросать было сложнее всего, и всё же получалось у всех, кроме Криса. Над следующей линией криво написали букву «О», что означало офицер, всего пять подобных ступеней, последняя находилась в трёх метрах от банки и обозначалась буквой «М» – маршал. Крис и не мечтал добраться до маршала, все ушли вперёд, а он всё сидел в солдатах. Один-единственный.

Но попасть палкой оказалось не самым сложным. Когда-то кто-то сбивал банку, нужно было бежать за своей палкой и забрать её, пока охранник, Пекарь, не поставил банку на место. Если не успевал, предстояло побороться за возможность вернуться к своей линии, а для этого – отфутболить банку как можно дальше.

Воевали палками, тыкали в кирпич и орудия соперников. Больше всех доставалось Пекарю. На него нападали всей толпой, пытались отвлечь и заставить покинуть пост. Естественно, Крис в первую же вылазку за палкой убежать не успел. Но над ним сжалились и разрешили вернуться в солдаты. Всё-таки он ещё не запомнил правила, да и играл впервые.

Витёк на ходу игры познакомил его с местными ребятами – такими же пыльными и немного лохматыми. Причём оказалось, что один из них – девчонка и Машук – это не прозвище, а урезанное имя. Машка была приезжая, как Крис, но не новенькая. Её сдавали бабушке каждое лето, начиная с трёх лет. Неудивительно, что он принял её за мальчишку. Худющая, длиннющая и короткостриженая. Её тощая шея перетекала в маленькую голову с узким лицом. Ничего в ней не выпячивалось и не имело изгибов. Больше всего она напоминала путевой костыль с единственной выступающей частью – лохматой чёлкой. Чуть позже Крис узнал, что она приходится двоюродной сестрой одному из ребят, собственно, его родителям её и сдавали до конца августа. Несмотря на бесполый облик новой знакомой, Крис проигнорировал кличку и называл девчонку Машей.

Все имена Крис запомнил сразу. Приняли его дружелюбно, но удивились, узнав, что он старше большинства в компании. Пухлощекость превращала его в ребёнка-переростка. Он уже перешел в пятый класс, они же ещё барахтались в начальной школе. Только Коля, самый рослый и проворный, оказался старше на два года и выделялся из разношерстной компании проклюнувшимся басом. По имени его никто не называл, хотя он представился именно так. Остальные называли его Джек, как объяснил Витёк, из-за изуродованного собакой левого глаза. Глаз сильно косил, а бровь испещрили полоски шрамов, веко выглядело пожёванным. Крис старался не таращиться на Джека слишком уж откровенно, хотя очень хотелось рассмотреть едва не откушенную часть лица.

По комплекции Колю догонял Миха – увалень с добродушной улыбкой и суетливо-виноватым взглядом. Крис решил, что с ним он вполне мог бы подружиться. Миха выглядел более окультуренным и воспитанным.

Ребята подшучивали над Крисом беззлобно, он даже решил, что ссылка на край света будет не такой уж и ужасной, но потом они начали перекривлять его имя. Крис, как обычно, вспыхнул и едва сумел погасить в себе горючую злость. Он терпеть не мог, когда видоизменяли его имя или фамилию, хотя сам частенько говорил, что переменит и то и другое, когда ему исполнится четырнадцать. Мама явно не понимала, на что обрекает его, давая такое непопулярное для русских широт имя.

Витёк поторопился перевести разговор на другую тему.

– А чё ты раньше к бабе Любе не приезжал?

– Не хотел, – не раздумывая солгал Крис.

– Бабке сдали на лето? – встрял Джек. – Видимо, что-то натворил.

– Ничего я не натворил. Просто… – он на секунду замялся и поторопился отвести взгляд от косого глаза, – родителям нужно было далеко уехать.

– Куда это? – Джек явно искал, к чему ещё придраться. Городских он терпеть не мог, хотя сам в этом никогда бы не признался.

– Папа у меня дипломат, а мама актриса. У неё съёмки в южной Африке.

– Фигасе! Африка! Дипломат.

Крис уверенно кивнул.

– Они заберут меня через месяц, – с нескрываемой надеждой в голосе сказал он. И правда веря, что заберут.

Снова все бросили палки, банка отлетела куда-то в заросли придорожного конского щавеля. Пока Пекарь её искал, все, даже Крис, успели вернуться к своим линиям, рядом с отметкой «солдат» встал Джек, он уже пошёл по второму кругу и снисходительно поглядывал на других неудачников.

Пекарь вернулся из кустов озадаченный. Пока шёл, всё время оглядывался на заросли бурьяна.

– Там, кажется, Маугли.

– Ещё там? – заинтересовался Миха, но при этом в его глазах промелькнул страх.

Крис прислушался. Баба Люба тоже упоминала какого-то Маугли.

Poprzedni 123 4 5 Kolejny

Босиком за ветром 1 книга

2 глава. Никудышный кроль и Маугли

Osoby, które czytają tę książkę, przeczytały również

Inne książki tego autora