Избранное. Приключения провинциальной души

Пьесы

Офелия, Гертруда, Дания и другие
Пьеса в пяти актах

Действующие лица:

Гертруда – королева Дании,

Клавдий – король,

Полоний – вельможа,

Офелия – дочь Полония,

Лаэрт – сын Полония,

Рейнальда, Корнелия – придворные дамы,

Марцелла – белошвейка,

Бернардо – садовник,

Актёры и режиссёр бродячего театра

Акт первый

Картина первая

(дом Полония)

Корнелия

(обращается к Марцелле):

Ты, милочка, не будь дурёхой больше, и если хочешь жить не с синяками, как матушка твоя, что померла от мужниного кулака в живот, как говорят, кто видел… Да, вот, кстати, давно спросить хотела, ты была там и видела: ударил как – в живот? Неужто кулаком – и вышиб дух… или ногой – так более понятно: особенно когда поддых – в сплетенье дыхания, биенья и души: под “дых” ли, “дух”, но что-то там происходит…

(кладёт руки на “солнечное сплетение”, прислушивается)

Вот здесь то место, которым понимаешь быстрей, чем головой…

Марцелла:

Вот-вот, сударыня, вы бьёте прямо в точку: так и со мной, когда он говорит, что я прелестна, словно перепёлка, и вижу, что готов он съесть меня – совсем: от клювика до пяток, …или что там – у перепёлки – есть, не важно, только… здесь, (взволнованно прижимает руки к груди) как точно вы сказали – не сойти мне с места, коли вру (истово крестится) – вот в этом самом месте (показывает)… есть силок…

Корнелия:

Как будто бы тошнит там? – это точно, но не еда причиной – не живот – иначе: “тошно”, как, когда сказали…о смерти короля (испуганно оглядывается)… в саду… под сливой – ну, во время сна: был… и не стало…

Марцелла:

Садовник сказывал, что непонятно: сроду не помирали так легко мужчины в расцвете сил, как наш король, что случай больно странный, что…

Корнелия

Ну-ну, довольно… разболталась, лишь бы без дела…

Я что сказать хотела: ты, Марцелла, иль “перепёлка” – впредь будь осторожней и избегай силка (показывает на место под грудью), а то вот здесь (показывает на живот) взбрыкнёт, тогда придётся думать этим (показывает на голову), что не всегда дано.

Беги от птицелова и займись делами: ты ведь знаешь, что свадьба в королевстве… (в сторону) мужа труп едва простыл, и блюда от поминок свежи ещё, хоть снова подавай к столу уже не к плачу – к смеху… вот перемена: блюд, и чувств, и тел…

Да, ладно, покажи накидку, ту, к королевской свадьбе: что, готова?

Марцелла:

(показывает)

Миледи, здесь я собрала, и вышло, совсем как роза, и в жемчугах, как в утренней росе…

Корнелия:

И вправду… очень мило – да, неплохо, и шёлк – белее не бывает: прелесть. Так, я Офелии сейчас скажу, готово, мол, к примерке предпоследней.

Она, бедняжка, ненавидит их, и тоже верно что за доля: стоять, как истукан, часами, снимать и надевать, вертеться так и эдак в объятиях железного корсета.

Марцелла:

Объятья Гамлета, как говорит садовник, ей впору были бы…

Корнелия:

Садовник говорит? Так прикуси язык. Что за болтун Бернардо…

Хотя мужчина видный… это он – твой, перепёлка, страстный птицелов?

Уходит с накидкой…

(Входит Бернардо с корзиной роз):

Бернардо:

Ах перепёлочка моя, вот кстати мне повезло. (пытается обнять, она отбегает) Что так? Вот эти розы смирились перед розой этих уст.

(протягивает к Марцелле руку, и она делает к нему шаг, как во сне).

Вся свежесть сада утреннего в этих нежных губках…

(Марцелла подходит совсем близко, и Бернардо обнимает её)

Марцелла:

(вырывается, Бердардо хохочет)

Вот так всегда: язык твой – помело, а руки, как у папаши моего – разбойники с большой дороги – грабить и убивать им в самый раз с благословения блудливых глаз.

Бернардо:

(примирительно)

Так я приду к тебе послушать соловья.

Серёжки… я припас, привёз один приятель – из Англии: серебряные змейки, и глазки изумрудные блестят, как у тебя, мой ангел, когда ночью…

Марцелла.:

(закрывает руками уши) И слушать я не стану… очень, мне нужно “слушать соловья”: ищи дурёху – мне же зря, Бернардо, слов твоих не нужно…

(убегает)

Бернардо:

Вот так и все они – упёрлась: иль женись, иль вон поди, хоть удавись мне без неё… Сначала попробовать дала, а как вошёл во вкус, цену набавила, да мне не по карману, так что никак не выйдет без обмана.

Вот и Гертруда: королева – выше косы, уложенной гнездом для побрякушки с именем “корона”. А та, что имя доброго не знает – та что под юбкой – без венца… так правит Данией, что грех сгущается, как воздух перед бурей, что прошлой осенью все изломала сосны столетние на берегу залива и унесла, сгубив, весь датский флот… И вот, теперь, уже войну несёт от Фортинбраса…

Сказывал Франциско, что призрак Короля покойного в доспехах видели, как будто Судный День грядёт… Ну и дела, а тут ещё Марцелла хвостом виляет так, что душу выймешь и дьяволу отдашь, того и жди… Ох, не сносить мне, видно, головы…

(уходит)

Картина вторая

(дом Полония)

Корнелия (входит с Офелией):

И вот, Марцелла, что с дурочки возьмёшь, его впустила, как нянька говорит, и он сомлел, конечно, но не так, чтобы жениться. Голову терять мужчины норовят совместно с мыслью задней: как избежать силка. Теряют на минуту, а потом находят вместе с хитростью своею – покрепче, чем была. И хитрость их растёт, как сом на дне пруда: из года в год скорей, чем ум и доблесть.

Офелия:

И что же, все мужчины таковы? И мой отец, и брат Лаэрт, чьё благородство всегда в пример возводят – идеал для мужа, и… и Гамлет – принц? И он растит сома холодной скользкой мысли, что в глубине – на дне его души?

Корнелия:

Ах, душенька, дитя, а в чём отличье? Что принц? Так спрос другой с него как с мужа на престоле, а так – как все, кого Господь создал из праха или глины что было там случайно под рукой…

Суди сама, ему уж скоро тридцать – не мальчик скажешь он не знал любви? Так где его избранница, чьё имя, он поменял, скорей всего, на “киску” иль “птичку”, или (хихикает) “перепёлку”, как названа садовником Марцелла, когда и сам он перепел, не боле, зовущий самочку, а не Марцеллу…

Марцелла: (входит)

Меня вы звали? Я к услугам…

Корнелия:

Звали – примерки время. Это платье – прелесть, и подошло б к венчанию иному, а так, для свадьбы нынешней, пожалуй, оно немного… бело… здесь, Марцелла, розу смени на что-нибудь поярче… и попестрей: на маргаритки; шарф уместен темнее тоном, словно дымка на небесах – не так уж ясно, как кажется на первый взгляд; и ожерелье: кораллы лучше жемчуга на случай, что нынче…

(Офелия пошатнулась)

Что, милое дитя? Бледна… – устала?

Офелия:

Да, мне нехорошо… Вот здесь (прижимает руки к груди), вдруг, тошно – не знаю, как сказать…

(Корнелия и Марцелла переглядываются)

ну, словно дымка затмила душу… вдруг, на миг, как будто… сгустился воздух в тёмный плащ, и голос, звучащий глухо – так, что слов не слышно, но смысл их горький, как полынь, что у пруда растёт в тени обрыва – помнишь, Марцелла, …гуляли там?

Марцелла:

Да, помню… Омут там глубокий, на дне его, как говорят, спит сом – огромный, старый: он – король пруда; хитёр и правит царством, а в супруги берёт утопленниц…

Корнелия:

Ну, будет, сплетни бабские, их слушать, в высоком нашем положенье глупо.

Мы избраны со слухом нашим и мыслями совместно, и отпускать их за пределы не велено. Следить должны, как пастухи за стадом, за мыслями своими и словами, что норовят на волю убежать…

Офелия:

Мы гоним стадо глупых слов и мыслей, что разбрестись готовы и отбиться от положения высокого?..

В том смысл? – в высоком положенье удержать всего себя – совместно с телом…мысли?

И чувства? и слова?.. слова… слова…слова…

Но в чём же высота: неужто трон – вершина?

Корнелия:

Офелия, миледи, Вы напрасно гулять уходите так далеко: пределы, нам, женщинам, живущим во дворце, даны поуже, чем простолюдинкам, зато свободы больше от забот о хлебе и… защита от невзгод.

Марцелла:

Уж это правда! Лучше в клетке из золота, чем быть на ветке в лесу дремучем, страшном, где невзгоды – обычные обличия природы.

Офелия:

Прошу помочь мне платье снять – довольно.

Подчас мне кажется, что высота, что троном обозначена, – не та… и что мои пределы сжимают обручи на нижней юбке: тело – в плену… и мысли… и слова – всё не моё… и я – не та, что с именем Офелия живёт…

(Остаётся одна…)

Картина третья

(дом Полония)

(Входит Лаэрт)

Лаэрт:

Офелия, пора проститься – уже подняты паруса, и тороплюсь сказать тебе, сестра, слова, важнее тех, что прежде говорил…

Я знаю, Гамлет, принц наш и наследник трона, вниманье тебе дарит… и, надеюсь, почтителен…

Офелия:

О, бесконечно… будто, на троне – я – не он…

Лаэрт:

На троне вправду – ты… не Дании, конечно, а чистоты своей, сестра, и благородства, невинности и прелести, которым земные мерки малы… Ты, дитя, себе цены не знаешь, так послушай, что я скажу: О, будь благоразумна – не опустись ты с высоты своей…

Офелия

(в сторону):

Опять о «высоте и положенье» – уже иных: не трона чистоты, которую пасти должна совместно с благородством и прелестью…

Вот сложность: не смешать бы стада мои, вершины бы не спутать, чтобы саму себя не потерять…

Лаэрт:

Ты говоришь с собой? Меня послушай, что должен я сказать, как брат сестре: будь осторожней – знай, любовь мужчины, имеющего власть, бывает зла…

Себя он слышит и свои желанья, не держит чувств и волю им даёт, глух ко всему, что против его страсти, и верит он, что мерою страданья и счастья владеет сам, что в нём заключены права и судьбы других людей…

Офелия:

Права? Хотела бы отдать ему судьбу…

Лаэрт:

Ошибка: верит он, но то не значит, что истинно готов судьбу принять хозяином: – достойно и надёжно. Он верит так, а значит, будто… не лжёт, и нет вины в его началах, чьи концы сокроются в реке с названьем Лета… Пойми, он любит, словно волк – ягнёнка: желает плоть – источник сил и жизни – его, но не твоей… Он верит, ну, а ты не доверяйся – и знай, что честь твоя… тебе дана на миг – на сохраненье древним родом нашим, хранящим честь не годы, а века.

Ты – ты не вся, вернее, не совсем… ты – только часть, а остальное: моя сестра, и дочь отца, и мать того, кто род продолжит…

Офелия:

Как странно: я – не я… Порой… и мне так чудится, как будто, и нет меня – во мне… а я… брожу среди чужих офелий в их одеждах, поклонах и словах. И хочется бежать к себе – туда, где травы дики, и цветы не лгут – не манят красотой пустой…

Лаэрт:

Поверь мне, пустота, что так страшит тебя – вся в пустяке с названьем нервы – вниманье не на них…

(Входит Полоний)

Полоний:

Я слушал не дыша, ловя отцовским ухом слова своих детей – здесь, в уголке. Что делать, иногда приходится сидеть в засаде, чтобы поймать хоть отблеск яви, которая таится от людей. Наш род терпеньем славен и умом, и ловкостью, цена которым более, случается, чем доблесть на войне с её убытками досадными казне.

Лаэрт, тобой доволен я. Слова твои к сестре о многом говорят не только ей, но и тебе – язык нам дан для слов, слова – для мыслей, что в тишине беззвучия пропасть обречены. Вот выбор наш – дать мысли жизнь иль нет, усилья плоти, дыхания собрать в аккорд, отдавшись, словно флейта, в мелодию, чтобы вернуть природе, что взято, и не прахом – гармонией живой, что сочетает мысли с делом… Увы, совсем немного есть людей, умеющих играть на флейте…

А чтобы смочь… себя… самих настроить так, чтоб фальшью не оскорбить небес – таких не знаю, а ведь я – старик…

И, вот, приходится фальшивить самому, чтоб в такт попасть – искусно лгать, чтоб вышло достоверно…

Не удержусь, скажу вам тайну: как-то подумал я, что, верно, наш Господь, разрушив башню, ту, что в Вавилоне, не разорвал язык, а уничтожил – совсем.

И то, что нам досталось в этот век – не более, чем щебет неразумный, как у пичуг лесных.

И вот, живём, подобно кукушатам: толкаясь, видя смысл весь в червяке…

Но, точно, я – старик, раз разболтался,…

А был мне сон, что вырвался из тайников души, как будто мы прощаемся надолго, и должен я успеть сказать, что прежде не сумел… иль не посмел…

Прощай, Лаэрт, и будь благоразумен, как я – до сей минуты, и как буду – с минуты сей. (прежним уверенным голосом) Честь рода сохраним…

(Лаэрт уходит.)

Полоний:

(помолчав, к Офелии):

Ты, дочь, и счастие моё, и горе, и гордость, и укор… Я пред тобой немею, словно взлёт высокой мысли страхом сбит, и в точке их пересеченья… язык мой замер: и для лжи, и для того, что кажется мне правдой… Ну как сказать – живи, но не живи, люби, но осторожно, дыши, но в полдыханья, биение умерь в груди? Ну, что ещё?

Настрой свой голос в такт со всеми теми, в ком слуха нет совсем, иль от рожденья глухи?

Офелия:

Отец…

Полоний:

Постой, молчи, не нужно слов: силок – пустяк, пока в нём не забьется живая мысль, чтоб испустив свой дух, пред памятью предстать… Себе противоречу, но грех тот – мой – не твой, а ты чиста и чистоту храни – вот весь урок.

Офелия:

Отец, мне…

Полоний:

Знаю, принц вниманье дарит – на вид приятное, но ты не верь, в нём суть совсем иная. И, к тому ж… он болен, кажется… и странен тот недуг: то говорит невнятно, горячо, а то молчит, но так красноречиво и холодно, что лучше бы кричал, ногами топал… Он, как музыкант, что ноты потерял и держит паузу невольно…

Забудь, Офелия, что прежде говорил, и слушай заново, как будто чистый лист открыв.

Вот что сказать хочу тебе я, дочь, зачем явился я от важных дел, которые несу с достоинством вот тридцать лет уже.

Веди себя согласно положенью: и своему, и моему, и брата, и предков всех. Будь не грустна, но и весельем не докучай другим – не терпят лиц счастливых…

Читай, но не усердно, а скорей, чтоб скоротать часок – не любят умных… Почтительна будь, но не черезмерно – лесть ценится не к чину, а к лицу…

Внимание с рассеяньем храни в одном сосуде…

Что ещё? Да, Гамлет… не отвергай его, но поощрять страшись – не ясен смысл его недуга и аккорда, что паузе вослед придёт…

Бегу к делам, притронусь лишь ко лбу моей голубки, словно напьюсь из родника целебного (целует её в лоб) – с тобою Бог: Ему доверю то, в чём сам бессилен…

(Уходит).

Офелия:

Мне страшно – белый лист открыть, все прежние закрыв, чтоб записать там: «чистоту храни»?

Но как писать, не измарав листа и белое не вымазав черни-лом…

Мой лоб – родник, и мысль… лишь замутит его…

Я – сторож мига краткого, что дан для утоленья чьей-то жажды…

Устала белое я мерить – цвет, который сам не виден по себе, а только… в сочетании с иными: быть ли… нет – от случая зависит, даже боле: чёт-нечет выпадают так, что есть надежда на счастливый случай, а я должна всегда лишь уступать, чтоб видимость движенья создавать… всем тем, кто жить спешит…

Акт второй

Картина первая

(Комната Гертруды)

Клавдий:

Ну вот мы и одни (сжимает королеву в объятиях, она освобождается)…

Гертруда:

Постой, я не готова, тут кто-то есть (всматривается – показывает) вот здесь, казалось,… воздух сгустился в тёмный плащ и голос, звучащий глухо, так что слов не слышно, но тошно мне от них, как будто звук, минуя уши, сердце ранит… больно…

Клавдий:

Довольно, устала ты – нелёгкий выпал день, но ждёт нас ночь в супружеской постели: что бывает слаже, Гертруда – королева и жена… Так жизнь устроена, что случай горький со сладким выпадает в черед, так, словно бы природа-мать шлепок увесистый воздать спешит…

Гертруда:

Бьёт в сердце… тошно… (порывисто обнимает Клавдия): так ждала, мой Клавдий, услышать от тебя – моя…

Клавдий:

Моя: моя ты и жена, и королева, а я король и твой законный муж!

(в сильном волнении)

И ничего меня не остановит – я душу отдал с тем, чтобы сказать: “Моя – моя, о Королева!”

Испытать восторг и полноту всех сил, испить предел – познать вершину жизни и судьбу хлестнуть, чтобы в галоп пошла та, что плелась безродной клячей, впряжённая в повозку с горькой желчью.

Гертруда:

О чём ты? Душу отдал?..

Клавдий:

Да, (упавшим голосом) – тебе, Гертруда… жена моя… до гробовой доски…

Гертруда:

Не нужно поминать…

Клавдий:

Вот это верно! Будет хныкать! Всё: концы сплелись и канут в Лету, живым же – жизнь!

(подхватывает Королеву на руки, хохочет, кружит её, целует, она смеётся)…

Картина вторая

(Те же, входит Полоний)

Полоний:

Прошу нижайше вашего вниманья…

Клавдий:

Входи, Полоний, здесь – ты более, чем преданный советник – друг, которому доверие дарим, не менее, чем, брат мой, и услуги мы ценим Дании, а не персонам. Что нового?

Полоний:

Готово всё к торжественному пиру, и Дания ликует, Короля приветствуя на троне с Королевой.

Клавдий:

Сказать не мог ты лучше. Дружбу скрепят слова твои, и в память их упрячу, а ключ – тебе, Полоний. Что ещё?

Гертруда:

Что Гамлет?

Полоний:

Чудно, только…

Гертруда:

Сердит? Смятен он был в последнее свидание со мной – на галерее, что у сада… Как туча шёл и что-то говорил себе…

Меня увидев, помрачнел, как будто, противен вид ему мой, голос… вздрогнул, когда спросила я, о чём печаль… В глаза смотрел, как будто опуститься желал на дно их – в душу мне нырнул и вынырнул… с улыбкой, что более похожа на судорогу… Сказал: ”Печаль о чём? Не знаешь? Весела? – Вот в том моя печаль…“ С тех пор слова перебираю те, как чётки турок, что торгует чаем; как призрак мне являются, когда и весела я и грустна…

Клавдий:

Так что, Полоний, скажешь – так, чтоб мать утешить в королеве нашей и дать опору радости её, а не печали, что сама найдёт себе опору…

Полоний:

Лучше и не скажешь. Печаль, похоже, ткань самой души – материя её – основа, которую покрыть узором веселья, радости – вершина всех искусств.

Кто мастер в том, тот сам собой владеет…

Принц Гамлет, нет, сказать… язык немеет…

В Офелию влюблён ваш венценосный сын…

Клянусь расположеньем королевским, что дочь моя…

Гертруда:

(с облегчением):

О, знаю, знаю, знаю…

(смеётся в радостном возбуждении).

Слава Богу: не недуг – хмель любовный, что похож на бред, особенно, когда долг борется со страстью – напасть ту пережить не каждому дано, не оступившись… но… (замерла) прошу продолжить… что Офелия?..

Полоний:

Она… не должен дочь хвалить, но…

Клавдий

Рождена цветком прекрасным Дании!

Не странно, что принц влюблён.

Ваш сын – здоров, Гертруда, и более, чем прежде, когда предпочитал всему коня и шпагу, отвагу теряя среди женщин на пиру.

Полоний:

Офелия кротка – из тех, чей дух не в мятеже свободен, а скорее, в уступке боле прытким: потесниться всегда согласна с тем, чтоб не задели, и не сломали то, что чувствует… она… хранить должна. Походка выдаёт её – легко ступает так лишь тот, кто расплескать страшится сосуд святой… Решиться судьба её должна получше, чем моя – она для счастья рождена…

Гертруда:

Родительское сердце мне понятно, своё открыть хотела б, но оно – смятением теснимо и должно… там прежде проясниться…

Клавдий

(Полонию):

Устрой их встречу так, чтоб подсмотреть, в предположении увериться иль, сбросив амуры со счётов, искать иных причин.

Полоний:

Приказ спешу исполнить… (уходит)

Клавдий:

Его чин с характером в согласье идеальном…

Картина третья

(Дом Полония.)

Корнелия (Марцелле) Смех, право, как Розенкранц тут пыжился…

Пришёл к Офелии с каким-то анекдотом и не был ею принят – просила передать, что отдыхает… Он вместе с Гильденстерном – приятелем своим – уж третий раз является и докучает ей пустою болтовнёй. Самодовольны и глупы без меры – ни то, ни сё – уж лучше офицеры, чем эти фаты…

Марцелла:

Иль солдаты – и те получше тех господ, которые, как эти двое: щипают в тёмных уголках.

Молчат, а рожи – идиотов, и если, вдруг, услышат что-то, ну, вроде скрипа иль шагов, пугаются и был таков… Так я, сударыня, с собой всегда ношу в кармане это (звякает колокольчиком), чтобы отваживать господ… Не велено нам драться с ними, нельзя отталкивать, кричать, лишь плакать, да дрожать, молиться, а если что с нами случится, то сами виноваты… Я же, придумала, как защититься – как звякну, так любая страсть в один момент грозит упасть…

(Уходят, смеясь…)

Картина четвёртая (Дом Полония)

Офелия: Смеются… я забыла, право, рождается как смех – в душе, иль в горле? – звучал… во мне – я помню – так: (пытается смеяться) ха-ха, нет, хи-хи-хи, не так (стонет) а-а – я не помню…

Средь всех начал природы чувств, должно быть, смех увядает первым: стихнет звук, потом и свет – в губах, глазах… – свеча затушена… Нет, сгоряча сказал он мне, чтоб в монастырь ушла я: “чтоб не плодить греха…”

Так посмотрел, как будто взглядом мой тронул лоб, “не омрачённый мыслью – чистый, как ключ лесной”… Отец и принц испить ко мне приходят… чистоты, которую храню для всех, кто жаждет…

Я – отраженье жажды…(смеётся и плачет) – вот и смех: теперь я точно знаю, что источник – там, в горле, а у плача – здесь, под сердцем: в сосуде с солью – для крови и слёз… стихий сокрытых… тайных от небес… (старается смеяться)

Ну, не ленись, старайся, моё горло, оно, увы, уже не так проворно, как прежде, когда Гамлет говорил, что любит… и цветы дарил… записки:

(достаёт из лифа)

«Офелия, мой ангел, луч солнца ясный,

Как летняя гроза любовь моя прекрасна».

Полоний

(входит)

Рифма недурна, но лучше звучало бы “опасна” – лучше для смысла и стиха…

Офелия:

Отец, здесь Гамлет был, верней…его страданья…

Полоний:

И что?

Офелия:

Велел мне в монастырь уйти, чтоб колдовством напрасных обещаний не соблазнять мужчин, велел забыть, что он любил меня… забыть, что… я… забыла уж… – привыкла исполнять веленья тех, кто мне, любя, прикажет… не помню… Вот, вспомнила, отец: смеются – горлом, а душою плачут… подземные озёра солоны все оттого, что слёзы в них текут… стихии – свойства одного: там – в недрах, где подземелья тайные… души.

Полоний:

Офелия!

Офелия:

Отец, что мне велишь?

Готова я исполнить…

Полоний:

(в сторону)

Велю? Счастливой быть, готова ли исполнить?

(Офелии):

Сейчас пройдём с тобой в ту галерею, что возле сада. В это время принц гуляет там обычно… Укроюсь я, а ты его встречай. Не бойся – я с тобой… Заговорит – ответь, и будь спокойна: я рядом…

Может быть, сумею уловить я смысл, но не в словах, а тот, что бродит, таясь меж ними…

Ступай, я жду… (уходит)

Офелия:

Да-да, конечно, я иду…

Вперёд, офелия – приманка, а ты, монашенка, постой, твой черед выпадет… Не пой, офелия – твой выход за той, что делает поклон и менуэт танцует – он был моден в тот сезон… в Париже…

Акт третий

Картина первая

(Бродячие актёры репетируют пьесу Шекспира “Гамлет”)

Режиссёр – Призрак “Ужас, ужас, ужас” …побольше дыма (Гамлету)

Ты же – Гамлет!!! – принц, а не пёс, и не пристало рычать и прыгать: ты – вельможа!

Ну, рожа! Вот ужас где: что ли, в аду папашу встретил?

На беду тебя я принцем сделал – брысь отсюда, верней, сюда: (хлопает в ладоши) ещё разок, а ты, Горацио, чуток на цыпочки привстань – ему б ходули впору (все смеются).

Довольно рифмовать – можно сойти с ума: ночью я пытался приласкать жену – в рифму – и не попал… (смех) Всё!

На репетиции обойдёмся без излишней красивости… Продолжим…

Актёр – Гамлет:

Говори, я слушаю!

Режиссёр-Призрак И должен отомстить, когда услышишь.

Режиссёр:

Здесь слишком длинно и красноречиво, я пропущу – мне велено собрать пять актов сочинения маэстро в один, но так, чтоб слов поменьше – больше шпаг…

Вот рифма проклятая привязалась, будто дёргает кто-то, да не в такт…

Режиссёр – Призрак:

…Я дух, я твой отец, приговорённый по ночам скитаться…

Но вечное должно быть недоступно ушам из плоти.

Слушай, слушай, слушай! Коль ты отца когда-нибудь любил…

Актёр – Гамлет:

О боже!

Режиссёр-Призрак

Отмсти за гнусное его убийство.

Актёр-Гамлет:

Убийство?

Режиссёр-Призрак

Убийство гнусно по себе, но это гнуснее всех и всех бесчеловечней…

Режиссёр

Здесь – всё моя роль, это вы сами прочтёте у господина Шекспира. Гениально, то есть, божественно… так, так… вот:

Режиссёр-Призрак

Слушай, Гамлет, идёт молва, что я, уснув в саду, ужален был змеёй – так ухо Дании поддельной басней о моей кончине обмануто. Но знай, мой сын достойный: змей, поразивший твоего отца, надел его венец.

Актёр-Гамлет:

О, вещая душа! Мой дядя?

Режиссёр-Призрак:

Блудный змей, кровосмеситель волшбой ума, коварства чёрным даром мою, казалось, чистую жену склонил к постыдным ласкам…

О, Гамлет, это ль не было паденьем!

О ужас!..

Режиссёр

Дальше идут леденящие кровь подробности дела… Но, вот, важно, что король не снимает маску благородства и на том свете. Это означает, что роль принадлежит ему по-праву, и бедняга Клавдий зря лез из кожи: он – второе лицо, то есть, природный подлец… Герой и злодей: не очень оригинально для сюжета, но работает безотказно.

Режиссёр-Призрак

Не дай постели датских королей стать ложем блуда и кровосмешенья, но как бы дело ни повёл ты, не запятнай себя, не умышляй на мать свою – с неё довольно неба и терний, что в груди у ней живут…

Режиссёр

Твоя реплика, Гамлет…

Актёр-Гамлет:

О, рать небес! Земля! И что ещё

прибавить? Ад? Тьфу, нет! Стой, сердце, стой…

Режиссёр

(хлопает в ладоши)

Стой, ты слышишь что говоришь: “стой” – (!) – вот – ключ твоего дальнейшего поведения. Теперь поменьше внешних проявлений: Гамлет берёт себя в руки, вернее, ему так кажется. Теперь он сам и все вокруг – актёры в его спектакле: не в чужом, как прежде, когда он был не более, чем марионетка, а в своём, где он – сам – и создатель и творение! Понимаешь? Взять себя в руки значит перейти в центр интриги под названием “моя судьба”. Это всё равно, что родиться заново и начать жить самому, а не по сценарию тех, в чьих руках оказался по воле рока.

Актёр

Ну, и чего он добился? Смерти? Жил бы себе – катался, как сыр в масле…

Режиссёр

Жил, да не был… Быть и жить – не одно и то же – вот смысл сочинения Шекспира: кататься сыром в масле кажется заманчивым пока голоден, но потом урчит уже не в брюхе, а повыше – в душе – тошно бывает и от сытой жизни, когда недостаёт добра…

Актёр:

Мало ему в королевстве добра? Всё добро – его! Чего ещё? Ему – аплодисменты, как бы ни сыграл, а нам – свист, хоть вывернись наизнанку.

Режиссёр.

Свист – от сквозняка в душе, а лесть – от лицемерия, то есть, лжи. Читал закон Божий? Ложь – зло. Чем выше карабкались, тем ниже падали, пока не докатились до преисподней.

Актёр-Гамлет:

Можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подлецом, по крайне мере в Дании…

Режиссёр:

Браво! Ты начал понимать, продолжи…

Актёр-Гамлет:

О, что за дрянь я, что за жалкий раб!

Режиссёр:

Нет, не это… Это и так выходит лучше всего – кликушествовать на публику… Ты прочти его монолог “Быть или не быть”, где он пытается понять свою суть – вот истинное покаяние. Ну, соберись и настройся на “ля” всей этой партитуры.

Актёр – Гамлет:

Быть или не быть – вот вопрос…

Что для души достойней? Покориться превратностям судьбы, или восстав, сразиться в поединке с роком?

Иль отрешиться – умереть, уснуть, сменив тоску и муку на забвенье…

и видеть сны, быть может? Вот ловушка: какие сны готовит мертвецу его природа, и каков удел за гранью бытия…

Кто стал бы на колени перед веком, в отчаянье униженность влача, кабы не страх пред наказаньем вечным?

Один удар кинжала – и свобода от рабского усердия в груди возникнет тишиной, но… пустоты природа не позволит – что взамен? Вдруг, мука с бесконечностью в согласье… Кто предпочёл бы суету – покою, кабы не страх пред суетой червей, чей пир, возможно, разделить придётся в могиле с именем своим…

Так трусом нас разум делает – смиряет жеребца, обуздывая норов, превращая в трусящего по жизни иноходца… Но тише, кажется Офелии шаги…” (Труппа аплодирует)

Режиссёр:

Молодец, сынок! Услышал “ля”– теперь не фальшивь и будешь гением.

Так, прогоним быстренько Гертруду и Офелию – удача, что в пьесе нет ни одной женской роли, которой бы не смог сыграть и мужчина – достаточно парика с юбкой. Правда, в сценах безумия они более человечны, то есть, женственны…

(Выходят два парня в женских костюмах: жеманны, писклявые голоса…)

Офелия, старайся не басить в последнем монологе и побольше белил. Не перепутайте: Офелия – белая, а Гертруде – побольше румян, особенно после того, как Гамлет доказал ей, что и душа может быть срамным местом.

Прорепетируйте сами: ваши роли просты настолько, что в них не нужно даже входить – там ничего нет внутри – ни одной мысли, а чувства – поверхностны, вроде украшений. А пока есть сцена поважней: Розенкранц и Гильденстерн. (выходят актёры)

Актёр-Розенкранц: Мой досточтимый принц!

Актёр-Гильденстерн:

Мой драгоценный принц!

Режиссёр:

Ведите себя не ровно: вино вольности ещё бродит, но положение поджимает.

В этой колоде вы – два валета. Шулер проиграл: козырнул вами, и вы были биты. Ему казалось, что вы близки Гамлету, то есть, сумеете войти в его положение – ошибка: как валет может войти в положение принца? – только через плутовство. Вы – плохие плуты, ребята. Рады бы продать душу, да нечего. Вы – простаки по своей сути: не герои и не злодеи. Вот, трагедия посредственности: быть – не дано, а не быть, но выжить, сыграв роль, не достаёт лицемерия, ведь ложь – сродни искусству. Флейта есть?

Актёры Розенкранц и Гильденстерн:

(препираются, у кого была флейта в последний раз) Я тебе давал – нет, не давал…

Режиссёр: (находит флейту и подаёт актёрам) Вот так и играйте – сами себя. Пронзительный инструмент – печален до содрогания души, когда играют умело, и визжит от плохого обращения. Тут сложная игра из слов и ассоциаций, но как иначе проникнуть в замысел творца? Вступай, Гильденстерн, с конца второй картины, где запутался в собственной пошлости – играй чистую фальшивку: “О, мой принц…”

Актёр-Гильденстерн:

О, мой принц, если моя преданность слишком смела, то это моя любовь слишком неучтива.

Актёр-Гамлет:

Я не совсем понимаю. Не сыграете ли вы на этой дудке?

Актёр Гильденстерн:

Мой принц, я не умею.

Актёр-Гамлет:

Я вас прошу.

Актёр Гильденстерн:

Поверьте, не умею.

Актёр-Гамлет:

Я вас умоляю.

Актёр-Гильденстерн:

Я и держать её не умею, мой принц.

Актёр-Гамлет:

Это так же легко, как лгать: управляйте этими отверстиями при помощи пальцев, дышите в неё ртом, и она заговорит красноречивейшей музыкой. Видите – вот это лады.

Актёр Гильденстерн:

Но я не могу извлечь из них никакой гармонии, я не владею этим искусством.

Актёр-Гамлет:

Вот, видите, что за негодную вещь вы из меня делаете? На мне вы готовы играть; вам кажется, что мои лады вы знаете; вы хотели бы исторгнуть сердце моей тайны; вы хотели бы испытать от самой низкой моей ноты до самой вершины моего звука; а вот в этом маленьком снаряде – много музыки, отличный голос; однако вы не можете сделать так, чтобы он заговорил. Чёрт возьми, или, по-вашему, на мне легче играть, чем на дудке. Назовите меня каким угодно инструментом, – вы хоть и можете меня терзать, но играть на мне не можете.

Режиссёр:

Вот, истина явилась в сочетании слов, подобранных так гармонично, что лучше и не скажешь: чтобы уметь плутовать, нужно знать правду, иначе соврёшь себе в убыток и сваляешь дурака…

Актёр:

Ты хочешь сказать, что… чтобы лгать, нужно знать правду?

Режиссёр:

Вот именно: как можно отказаться от того чего нет? Чтобы солгать, нужно знать истину, а её знает только Господь Бог, да ещё, может быть, гений, а уж он ни за что не променяет гармонию на фальшь…