Почему опоздала Нонна
Сильнее всего на свете Нонна ненавидела детей. Конечно, чужих – своих у Нонны не было, слава богу. И, проработав пять лет в школе, она уже не была уверена, что так уж их хочет. Родители школьников по большей части не имели никакого представления о том, что есть такое их собственные дети. Дети хамили, матерились прямо при учителях (спасибо, что не на учителей, потому что и это бы Нонну уже не удивило). Дети стреляли сигареты у школьных охранников, а однажды один ученик десятого класса пронес на урок английского банку пива. На жесткое требование Нонны немедленно выбросить алкоголь и заняться уроком детина ответил, чтобы Нонна Аркадьевна «кончала бузить», и предложил ей пива.
– Холодное! – поделился он, искренне не понимая, из-за чего весь сыр-бор и зачем «немедленно к директору». За годы работы в школе у Нонны выработалось умение скрывать свои чувства, а от его ледяного командного тона даже Анна порой подпрыгивала на месте. Маска злюки помогала Нонне вбить в головы учеников хоть какие-то знания: базовые понятия о временах, формах глаголов, самые распространенные фразы на английском.
Жизнь в школе приносила массу интересного и занятного, или, вернее, абсурдного и бесполезного. Чаепития, дни рождения в учительской, сплетни и бесконечные отчеты – короче, все, что угодно, кроме денег. Нонна не раз участвовала в разного рода абсурдных мероприятиях типа конкурса «народные умельцы России», когда всему учительскому составу приходилось мастерить поделки, которые, предполагалось, должны были делать школьники, и ее это уже не пугало. Болото засасывало.
– Эти дети рождаются такими или становятся? – интересовалась Женька, крайне далекая от проблем воспитания и оттого сохранившая исключительно романтические представления о семье и браке.
– Мне кажется, их можно сразу по выходу из роддома ставить на учет в детскую комнату милиции, – пожимала плечами Нонна. – Единственное, чем эти сегодняшние дети обладают – это высокой самооценкой. Такой высокой, что хочется взять и стукнуть их прямо по самооценке.
– А куда смотрят родители? – удивлялась Анна, ее дети были больше похожи на нормальных детей: они любили не только компьютеры, но и сказки, обожали лепить из пластилина. Нонна таких почти не встречала в своей школе.
– Родители. Вот отличный вопрос – куда смотрят родители. Большая часть смотрит в бутылку или интересуются только своей работой. Самые страшные – те, которые считают, что хорошее воспитание выражается в покупке самых дорогих и модных гаджетов и самой модной одежды. Эти дети смотрят на мир с презрением, и этому они научились у своих родителей.
– Но а если с ними серьезно поговорить? – предлагала Женька.
– Поговорить? С родителями? Было бы неплохо, но некоторых я в глаза не видела ни разу за все те годы, что мучаюсь с их наглыми отпрысками. А однажды один так называемый «отэц» мне вообще заявил, что будет очень признателен, если я заткну хавальник и перестану доставать его сына.
– Что?
– А то! А иначе хуже будет. Ночи-то темные, а дороги-то узкие, – развела руками Нонна.
Но это было, конечно, исключение. Обычно на родительские собрания удавалось заманить только треть родителей, и приходили как раз те, чьих детей можно было выносить и к кому у Нонны не было особых претензий. А производители тех ужасных шалопаев, которые мешали вести уроки и не поддавались никаким педагогическим приемам, никогда не являлись на собрание. Похоже, знали, что ничего хорошего их там не ждет.
Когда Нонна только устраивалась в эту школу после института – рядом с домом, удобный график, симпатичный историк, – она была уверена, что это только на пару лет, пока она не подыщет что-то более подходящее. Мужа, например. Но с тех пор концепция изменилась. Замуж Нонна больше не рвалась, хотя и не отбрасывала возможность такового поворота. Она просто перестала суетиться по этому вопросу. После пары невразумительных и каких-то совсем неромантичных романов Нонна утратила энтузиазм. Вера в то, что мужчины в женщине прежде всего ищут нежную, участливую и любящую душу, тоже как-то подугасла.
– Задницу они ищут красивую, вот и все, – уверяла она теперь. – А потом что? Сидеть и в одиночку тянуть детей, как Анна? Нет уж, спасибо. Или нормальный человек – или никакого.
– Никакого? – ужасалась Женька. – Неужели ты согласишься прожить всю жизнь в одиночестве?
– А неужели ты всю жизнь будешь стелиться перед мужиками, только чтобы они на тебя обратили внимание? – строго парировала Нонна.
– Я не стелюсь, – обижалась Женька.
– Сделай мне кофе, – командовала Нонна, и Женька немедленно бежала исполнять.
Анна только качала головой и улыбалась. И делала Жене салатик, чтобы та не волновалась, что поправится. Рядом с ней все чувствовали себя самыми лучшими. То, что Анна до сих пор никого не встретила – уже почти четыре года она жила одна, – было, по мнению Нонны, самой чудовищной несправедливостью и абсурдом. Уж Анна-то! Если бы она только захотела… Нонна столько раз предлагала. Да любой бы побежал, только бы поманила. Чай, не Женька, у которой на лице прямо написано, что об нее можно ноги вытирать. Но нет, Анна упрямо крутила головой и отказывалась от любых предложений еще до того, как они были озвучены. Впрочем, надо признать, что с серьезными предложениями от серьезных мужчин сейчас были проблемы. Все больше попадались такие, как Аннин брат Ванюшка – сплошная легкость бытия, пофигизм и ничего больше. Или такие, как Олесин Максим – а уж от таких отношений, дорогой Господь, защити и сохрани. Олесю Нонна подобрала три с лишним года назад и с тех пор продолжала опекать на правах старшего товарища и просто более опытной и умной женщины. Олеся была на пять лет младше, нуждалась в некотором руководстве мудрого наставника – а для Нонны не было ничего более «вкусного», чем кого-то учить и наставлять, а также спасать. Как только Олеся познакомилась с Максимом Померанцевым, спасать ее можно было хоть круглые сутки.
Сегодня Нонну задержали в школе, но не тортики, как предположили Ванюшка с Женей, а вариант № 2 – тупое мероприятие, вернее, его репетиция. Казалось бы, пятница, май, все нормальные люди должны лететь по дорогам Подмосковья на дачи. Ха-ха, лететь?! Ну, плестись. Неважно. Или хотя бы сидеть за огромным столом в доме Анны и расписывать пулю, обсуждая свежие сплетни, которых у одной Нонны имелся десяток. Вместо этого Нонна сидела в актовом зале на стуле на сцене, украшенной прошлогодними сушеными кленовыми листьями, которые постоянно крошились на пол, и читала вслух по ролям какие-то невероятно бездарные стихи о Природе и Любимой Родине.
– В этом году в РОНО решили провести творческий вечер, который ознаменует собой окончание учебного года, – сообщила с постным лицом директорша Ольга Савельевна. Потом, оглядев потухший и тоскующий учительский состав, она поднатужилась и нацепила на лицо фальшивый энтузиазм и немного восхищения. Ужасные стихи принадлежали перу главы межрайонной комиссии РОНО, тучной женщины, которая уже много лет наводила ужас на директоров школ и которую за глаза звали комиссаршей.
– Прекрасные слова, не правда ли? – «сияла» Ольга Савельевна. – «И шепоток ручьев разбудит, и лист осенний опадет». Какой стиль!
– Ольга Савельевна, это же идиотизм, – осторожно высказалась Нонна. – Зачем им этот вечер? Для кого?
– Для всех нас, чтобы мы могли сблизиться, почувствовать корпоративный дух. От всех школ нашего округа будут выступать. Нам достался стих про осень.
– Скажите, а это самый длинный стих в ее арсенале, или у комиссарши были длиннее? – хмыкнул историк. – Потому что это своего рода рекорд – три страницы таких вот рифм. «Осень – Мы не просим». Кого и о чем? Или это – «Капая – Зацветая»? Это вообще не в рифму.
– Это белый стих, – фыркнула директорша.
– А это? «Желтая палитра – Сто четыре литра»! – зачитал историк, вызвав у большинства присутствующих дам такой хохот, что директорше пришлось даже стучать линейкой по столу, чтобы усмирить педагогический состав.
– Если человек бездарен, он бездарен во всем! – выдохнула химичка, отсмеявшись. У нее, как это иногда все же случалось даже с учителями, завязался роман на стороне – за пределами школы, так что она страдала сейчас даже больше Нонны.
– От таких стихов не только лист, все опадет! – возмущенно бросил физрук, который, как и историк, пользовался льготами из-за того, что был мужчиной, и надеялся избежать позорного участия в «корпоративе». Но тут был другой случай, комиссарша отдельно пожелала, чтобы все доступные мужчины обязательно участвовали – ее стихи как нельзя лучше сочетаются с мужским тембром.
– Почему вообще все потакают этому идиотизму? – поинтересовалась учительница литературы и русского языка, которую от комиссаршиной «поэзии» буквально выворачивало наизнанку. Она любила Пастернака и Цветаеву, так что ей было особенно тяжело переносить «шепоток ручьев».
– Потому что нам нужны фонды на ремонт первого этажа и спортзала. Значит, так, – отрезала Савельевна, – каждому даем по строчке. А чтобы звучать чуть подольше, будем повторять строчки вместе.
– А еще можно разыграть в лицах, – вытянула руку Нонна. – Я могу быть «лист». Я могу опадать в оркестровую яму.
– Отличная идея.
– Что? – нахмурилась она.
– Все шутите? Между тем можно действительно как-то оживить читку.
– Оживить труп невозможно, – возразил историк.
– Мы можем показывать слайды с красотой и ручьями, – радостно предложила директриса.
– О, нет! – застонали учителя.
Нонна уронила голову на плечо соседки и закрыла глаза. Она любила пятницу у Анны даже больше своей дачи под Солнечногорском, она любила преферанс, любила сплетни и их компанию, даже Ванюшку любила за то, как изящно он терзает Женьку. Она была не готова показывать слайды, она хотела домой.
Но когда ей удалось высвободиться из пут комиссаршиного творчества и долететь (буквально двадцать минут пешком) до дома Анны, выяснилось, что спешила и переживала она напрасно. Подруги все еще не было дома. И на звонки она не отвечала.
Явление Анны
Нонна огляделась вокруг в растерянности, но ни лицо расслабленного Ванюшки, ни бледная и явно чем-то потрясенная Олеся, ни Женька ничего не знали. Да что там, не знала даже свекровь Анны, Полина Дмитриевна (в народе иногда называемая Бабушкой Ниндзя за исключительное умение бесшумно появляться в самый неожиданный момент), – она стояла на кухне в стареньком халате и с нескрываемым подозрением рассматривала содержимое холодильника.
– Ее нет? Как это? А где она? – спросила Нонна, – она не могла припомнить, чтобы Анна хоть раз пропустила их встречу.
– Понятия не имеем! – ответил хор голосов. Ванюшка зевнул.
– Но она хоть звонила? Может быть, что-то случилось? Куда она уехала? А где дети?
– Дети на месте, у компьютера, – фыркнула Бабушка Ниндзя. – Не понимаю, чего они там все смотрят в этом Интернете? Прямо как заговоренные, все трое сидят и пялятся. Выкину я его.
– Кого? Сашку или Володю? – хихикнул Ванюшка.
– Сдурел? – Полина Дмитриевна вынырнула из холодильника. – Я не о детях же, я об этом вашем говорящем ящике! И, кстати, – свекровь Анны прищурилась и пристально взглянула на Ванюшку, – не ты ли, мил-человек, слопал вишневый пирог, который я детям собиралась после ужина давать?
– Он-он, Полина Дмитриевна! – кивнула Женька, чтобы хоть как-то отомстить Ваньке. Она забыла, что ела пирог вместе с ним, так что немедленно поплатилась за стукачество, была сдана на растерзание тоже.
– Я вот не понимаю, чего вас дома-то родители не кормят? – заворчала свекровь, доставая с полки пакет муки, чтобы напечь блинков деткам. Конечно, была угроза, что и блинки пострадают от Ванькиного нашествия, но что ж теперь, не кормить внуков и внучку?
– А я же одна живу, – напомнила Женька. – Снимаю квартиру. Некому меня кормить.
– Это да. Мужика-то у тебя все равно нет, – подметил Ванюшка, доставая с полки венчик – взбивать тесто. – Хочешь, я тебя пригрею? Нет? Ну, наше дело – предложить. Так что взбивать? Я готов!
– Я сама, иди уж, – фыркнула Полина Дмитриевна, но Ванюшка настоял. Он всегда помогал ей по мелочам, что примиряло свекровь с фактом постоянного присутствия в доме невесткиного брата.
– Так где же она? – беспокоилась Олеся.
Бабушка Ниндзя только пожала плечами и еще пуще сосредоточилась на сковородках, делая вид, что не слушает разговоров. Анны не было уже с обеда, но и до обеда она вела себя как-то странно. Встала позже обычного, на вопросы отвечала как-то пространно и рассеянно, не стала завтракать. Все металась, раскладывала посреди гостиной какие-то вещи, потом ушла в ванную, и Полина Дмитриевна могла поклясться, что она там плакала. Она как раз в тот момент «совершенно случайно» стояла около двери… минут десять стояла и слушала. Определенно, невестка издавала характерные звуки, хотя решительно ничего плохого у них не случилось. Детки были здоровы, Сашка с Вовкой в садике, Машенька в школе, все в порядке. Потом Анна попросила свекровь забрать детей из сада, а сама улетела быстрее, чем ее успели хоть о чем-то спросить.
– Может, в поликлинике? Или в собесе? Может, дали какое-то внеочередное пособие по многодетности? – предположила она, потому что, как ни старалась, никаких других вариантов придумать не могла. Чтобы невестка вот так уехала и ничего никому не сказала – такое случилось впервые за все четыре года, что они жили тут, в этой квартире, без Володи.
– А не могла она поехать к клиенту? Вдруг кто-то срочно позвонил? – предположила Женька.
Нонна хмыкнула.
– Да, ее срочно вызвали сделать кому-то маникюр или стрижку. Буквально выслали за ней вертолет, так что теперь она спасает внешний вид какому-нибудь министру. Ты хоть сама-то подумай!
– Я просто предположила, – обиделась Женя, которой уже давно порядком поднадоел покровительственный и насмешливый тон Нонны. Учитель – это не профессия, это образ жизни.
– Если бы у нее был клиент, она бы позвонила, – уверенно сказала свекровь.
– Да вернется, куда денется, – пожал плечами Ваня. – А вы можете и без нее поиграть в ваши карты.
– Да разве в этом дело? – возмутилась Женька. – Неужели ты нисколько не волнуешься о сестре?
– А может быть, у нее кто-то завелся? – предположила Нонна, разглядывая семейные фотографии, развешанные по стенам. Фотографий было много: и Аннины детские фотки, и снимки с ее детьми, и, конечно, миллион фотографий Владимира.
– У Анны? Ты с ума сошла? – накинулись на нее все. – Это невозможно! Ты же ее знаешь, она бы не стала!
– А что такого? Не всю же жизнь ей одной куковать? Извините, Полина Дмитриевна, – кивнула Нонна. Свекровь, покачав головой, переключила внимание на шипящие на сковородке блины.
– Но ведь это нормально, разве нет? – продолжила Нонна. – Ей всего двадцать семь лет, она красивее всех нас, вместе взятых, она добрая, с прекрасным характером…
– И с красивыми волосами, – зачем-то добавила Женька, разглядывая с отвращением свое отражение в зеркале. О волосах Анны ходили легенды. Все интересовались, какими средствами она пользуется, чтобы добиться такого великолепного блеска и сияния своих длинных, до пояса, густых соломенного оттенка волос. Все без исключения приходили от них в восторг и тут же влюблялись в Анну – сотрудники ДПС, мужчины нетрадиционной ориентации и даже кошки! Анна могла бы выиграть мировую войну, если б вышла на поле противника с распущенными волосами. В свое время Нонна привела Женю к Анне со словами, что если кто и может вернуть Жене уверенность в себе, то только Анна. Уверенности не прибавилось, но Анну Женя уже не могла променять ни на какого другого мастера-парикмахера.
– У нее трое детей! – буркнула Полина Дмитриевна. – У нее нет времени на глупости! Она должна думать о семье.
– Надеюсь, она делает глупости прямо сейчас, – пробормотала Нонна. Потом она замолчала, и все замолчали. Как-то сразу стало понятно, что все пришли именно к Анне, а друг с другом их связывает совсем немногое. Впрочем, все здесь присутствующие так или иначе познакомились с Анной благодаря Нонне (Ванюшка, конечно, не в счет, ему повезло от рождения, мерзавцу), а они были лучшими подругами с самого детства.
Олеся переехала в Москву из Владимира, чтобы поступать в театральный, и поселилась у своей бабушки, занимавшей двухкомнатную квартиру в том же доме, где проживало семейство Нонны, но только в соседнем подъезде. Потом, не прошло и двух лет, как бабушка умерла, и Олеся осталась в ее хрущевке одна – в наследницах. Повезло. Все ее владимирские родственники завидовали ей. Но Олеся чувствовала себя одинокой и потерянной, совсем одна в большом городе, где к тому же никто особенно не верил в ее талант. Вот тут-то и появилась Нонна. Она первая заговорила с Олесей, после того как заметила, что та рыдает на балкончике. Квартиры, хоть и были в разных подъездах, соседствовали по одной стене и по балконам.
– Что случилось? – спросила она, развешивая выстиранное белье.
– Я не понимаю, что я тут делаю – в этом городе, – пробормотала Олеся, и через пять минут они уже сидели вместе на маленькой кухне Нонны, заставленной банками с консервированными помидорами, и Нонна учила Олесю, как ей следует жить.
– Тебе нужно больше общаться с нормальными людьми. Все актрисы – змеи, – сообщила Нонна так, будто это была секретная информация.
Потом Нонна познакомила Олесю с Анной, которой как раз нужны были любые клиенты, чтобы выплачивать деньги за квартиру, которую она, положа руку на сердце, не могла теперь себе позволить. Если что и сближало Анну и Нонну – так это катастрофическая финансовая недостаточность.
Олеся теперь стриглась и делала маникюр чуть ли не трижды в неделю, даже когда ей это было совершенно не нужно. Анна стала кем-то вроде ее личного стилиста, Олеся теперь даже майку без одобрения подруги не могла купить. С Нонной же Олеся общалась с опаской – ее приводили в трепет властный голос учительницы и желание всеми командовать. Хотя… чуть позже Нонна оказалась ей очень и очень полезна.
– Ну а у тебя чего стряслось? – спросила Нонна, заметив, наконец, что Олесю бросает из жара в холод и обратно. – Что, не пригасили сниматься в продолжении рекламы про кариес?
– Нет-нет, – подключился Ванюшка. – Она узнала, что пролетела мимо «Оскара», да, Олеська? И в этом году тоже? Так близко – и снова мимо?
– Что вы к ней пристали? – возмутилась Женя. – Может, у нее больше нет желания сниматься в рекламе кариеса! Это был такой абсурд, честно говоря, только после этого я поняла, как тяжела актерская жизнь.
– Да уж, тяжело оно – бремя славы. Да, Олесь? Скажи, часто ли тебя узнают на улицах? Не пытаются тебя почистить щеткой? – острил Ванюшка.
– Отстань! Между прочим, главное не то, что именно играть, а как играть, – насупилась Олеся.
– И ты была великолепна в этой роли. Сара Бернар, разрушающая зубы со всей неотвратимостью гнева Божьего. Критики с нетерпением ждут продолжения!
– Нет, надо все-таки сдать тебя в военкомат! – Женя всплеснула руками и швырнула в Ваньку скомканной салфеткой.
Ванюшка увернулся с легкостью пантеры – сказалось его увлечение альпинизмом.
– Надеюсь, ты в нее не сморкалась? А скажи, Олеся, если тебе предложат сыграть Венерическое Заболевание, ты тоже согласишься? – Ванька явно не собирался останавливаться на достигнутом. Только одно могло его обезвредить – немедленное тотальное уничтожение.
– Максим вернулся, – пробормотала Олеся, и все замолчали.
Все, включая Ванюшку, застыли, как парализованные, и уставились на Олесю. Женька так и продолжала сидеть с открытым ртом и салфеткой в руке. Нонна помрачнела и собралась было что-то сказать, но лишь покачала головой. Наконец она встала, перенесла свой стул и села напротив Олеси на манер плохого полицейского.
– Что ты сказала? – переспросила она тихо, разделяя слова по слогам.
– Максим вернулся. – Олеся тут же пожалела, что не дождалась Анны. Теперь она была беззащитна пред лицом Нонны всемогущей и карающей.
– Это какой Максим? – притворно равнодушным тоном продолжала Нонна. – Тот, который ушел от тебя со словами, что ты душишь его талант?
– Да, – скорее кивнула, чем сказала Олеся.
– Тот самый, который тебе изменял с твоей же двоюродной сестрой из Владимира? В твоей же квартире? Я ничего не путаю? Тот, который называл тебя бездарной идиоткой? Причем не просто так, а при нас? Этот Максим? Тот, который сказал, что если он когда-нибудь захочет детей, то не от тебя?
– Нонна! – воскликнула Женька голосом, полным боли и сочувствия. Не хотела бы она попасть под ее горячую руку. Женька отличалась от всех умением сопереживать чужим бедам, причем в этом своем умении она доходила до абсурда. Могла разрыдаться, вспомнив, как на ее глазах кого-то обрызгали грязью из-под колес. Или целый день переживать из-за истончения озонового слоя. Теперь вот она искренне страдала из-за того, как плохо Максим Померанцев обращался с ее подругой Олесей – такой беззащитной, такой уязвимой и, чего уж там, не слишком удачливой актрисой. Не бездарной, конечно, но… Впрочем, если уж на то пошло, то из всех них, тех, кто собирается тут, у Анны, чтобы посудачить и убить время, только у Олеси была настоящая мечта. Все остальные хотели только каких-нибудь пустяков. Если уж разбираться, только Олеся горела тогда, когда все остальные тихонько тлели.
– И что же? Он вернулся? И ты его пустила? – Нонна сощурилась и замолчала. Олеся молчала тоже и рассматривала стену с Анниными семейными фотографиями. Чем дольше она молчала, тем яснее становилось, что да, пустила, конечно.
– Как ты могла?
– У меня не было выбора, – пробормотала она.
– Не виноватая я, он сам пришел? – хмыкнул Ванюшка. Даже он косвенно поучаствовал в большой, вселенского масштаба, драме под названием «Померанцев бросает Олесю».
– У него остались ключи. Я совершенно забыла об этом. Если бы я знала, я бы дверь поменяла, не только замок. Вы же помните, я сожгла все его фотографии, я выкинула его книги, что, к слову сказать, я уверена, он мне никогда не простит.
– Не простит? – ахнули Нонна и Женя в один голос. – Да наплевать на то, чего он простит, а чего нет. Поганой метлой его надо гнать! Он тебе уже не нужен, ты уже прекрасно обходишься без него. Кстати, мне просто интересно, а с Лерой он все еще «дружит»?
– Я не знаю! – воскликнула Олеся в панике. Лерой звали бывшую девушку Померанцева, с которой он все еще время от времени встречался и с которой у них нередко случался дружеский секс. Леру Олеся ненавидела даже больше своей двоюродной сестры. Сестра была – на один раз, а Лера была – Лера, от Леры Олеся не смогла избавиться и за два года. Померанцев говорил, что, если бы он был умным человеком, он бы давно послал к черту всех этих Олесь и женился бы на Лере. От одной мысли о Лере Олеся закипала как чайник.
– А ты спроси у Померанцева, спроси! – Нонна рвалась в бой. – А то вдруг они «дружат» прямо сейчас. Может, он вообще задумал сообразить из вас большую шведскую семью?
– Отстань.
– Я второй раз дежурить у тебя дома не буду, – бросил Ванюшка, которому в свое время пришлось целых три дня просидеть с Олесей в ее квартире. Народ волновался, как бы она чего с собой не сотворила, на что она, по мнению Вани, способна не была. Все три дня она сидела перед индийским сари, пожалуй, единственным подарком Максима за все два года, и смотрела в одну точку.
– Я не понимаю, зачем он вернулся, – пробормотала Олеся.
– Не в этом дело. Важно то, почему ты сейчас впадаешь в ступор. Скажешь ему, чтобы он ушел, и все.
– Я не уверена, что смогу, – замотала она головой. Щеки ее раскраснелись, и, откровенно говоря, Олеся вдруг поймала себя на острейшем желании вскочить и побежать обратно, домой, пока ОН еще не ушел.
– Не сможешь – мы Ванюшку попросим. Да, Ванюшка? Сходишь с нею?
– Ну уж нет. Я не пойду. Этот самовлюбленный кретин меня нервирует. Я могу с ним подраться, а мне карма не позволяет драться. И потом, он сильнее. Пусть лучше Нонна идет – у нее рука тяжелая. И голос. Она зайдет, включит свою трубу иерихонскую, скажет: «Так, и что ты тут делаешь, Померанцев? Быстро к директору!»
– Знаете, – встрепенулась Олеся. – Когда я зашла, он посмотрел на меня так, словно ожидал увидеть меня, все еще убитую горем и разбитую. Думал, я все еще жду его возвращения. Он был уверен, что я все еще живу одна. Я ведь могла уже быть с кем-то. Он мог бы прийти туда, а там мой новый парень. А?
– Ему плевать на тебя. Ты понимаешь это? Ему на всех плевать, он уверен, что мир крутится исключительно вокруг его высокообразованной, талантливой задницы.
– Не пойму, в чем выражается его талант? – вмешалась Женька. – Ты говорила, что он пишет книги? Но я ни одной пока в продаже не видела. Статейки, знаете ли, это ерунда. Обзор итальянской архитектуры? Ой, держите меня, я уже зеваю.
– Его талант выражается в тех, с кем он дружит. В том, что он родился на Малой Бронной. Тоже мне, талантище! – фыркнула Нонна. – Так что мы будем делать?
– Я не знаю, – моментально поникла Олеся. – Самое обидное, что мне должно быть наплевать на него, да? Но единственное, о чем я думаю, это о том, что в квартире у меня бардак и что он из-за этого теперь обо мне подумает. Мне стыдно, что у меня не убрано! Я просто жалкая личность, да?
– А вот это мне нравится! – разозлилась Нонна. – Женька, ты это видишь? Ты помнишь, как она клялась, что она больше о нем не вспоминает? Что встречаться с таким человеком – себя не уважать. И что она даже не посмотрит в его сторону, если встретит на улице?
– Я не встретила его на улице, он сидел в моем доме и смотрел мне прямо в глаза. Мне некуда было отворачиваться. Я оказалась не готова, но я сбежала. Это же хороший знак?
– А чего он-то хотел? – спросила вдруг Женька.
Олеся на секунду замерла, а потом вдруг пожала плечами.
– А я не знаю.
– Он предложил сойтись снова?
– Я поняла так, но я могла и ошибиться. Максима никогда нельзя понять до конца.
– То есть, возможно, он просто предложил тебе некий утешительный сеанс секса? – хмыкнул Ванька. – Одноразовая акция, как в Групоне. Может, ему негде было переночевать? Он же свои апартаменты так и сдает, наверное, – предположил Ванюшка. – А с тобой он и на квартплате сэкономит, и на проститутках.
– Фу! – вспыхнула Женька. – Это уже грубо.
– Естественно, он сдает квартиру, не работать же ему, как простому смертному, в офисе менеджером. С его-то талантом! – Ванюшка злобно улыбнулся и, встав с дивана, снова направился к холодильнику, игнорируя убийственные взгляды Полины Дмитриевны. – С Олесей у него любовь с интересом, у него там лежбище.
– Ну, а что я должна была делать? – взмолилась Олеся. – Вызывать полицию? Кричать «караул»? Он уже был внутри квартиры, как же вы не понимаете!
– Ты должна была сказать ему твердо «пошел на хер» и выставить вон! – лютовала Нонна. – Ты что, всерьез хочешь, чтобы все началось снова? Оставим в стороне весь тот кошмар, что мы все пережили, когда он тебя бросил. Давай лучше вспомним, как это было, когда он с тобой жил.
– Я помню, – закивала Олеся, чувствуя, как слезы накапливаются в уголках глаз и норовят прорваться наружу.
– И то помнишь, как он ушел прямо посреди твоего спектакля в театральной студии, а когда ты спросила, почему он так сделал, то он сказал, цитирую, что он давился и его тошнило от вашей игры, причем в одно и то же время, так что ему срочно понадобился туалет? А когда мы его поймали с твоей сестрой, он тебе же сказал, что это все из-за того, что ты стала невыносимо скучна и с тобой рядом больше пяти минут нельзя находиться?
– Не надо! – взмолилась Олеся. Но Нонна не собиралась останавливаться:
– А когда он назвал тебя самой безвкусно одетой девушкой во всем Строгино? А сколько раз он называл тебя толстой? Тебя! – Нонна встала и вытерла пот с лица, так она была возмущена. – А когда он выставил тебя из твоей собственной квартиры в два часа ночи, потому что ты, цитирую, мешала ему сосредоточиться на статье?!
– Что? – вытаращился Ванюшка, которому эта история была неизвестна.
– Да, я помню, – кивнула Олеся, а глаза ее вдруг неожиданно для всех высохли и взгляд стал злым. Да, она помнила, как она звонила ему потом, а он не брал трубку до самого утра. Когда же они с Нонной пришли, чтобы восстановить попранные Олесины права, Максим вышел в коридор полностью одетым, сказал, что из-за Олеси у него случилось «нервное расстройство», и ушел… на пять дней. Она прорыдала все пять дней на плече Анны, но потом Максим вернулся, и все началось снова.
– Мы тоже все помним. – Нонна немного успокоилась и села на свое место. – Ты должна его бросить. Немедленно. Выставить, если надо, с полицией.
– О, я так и вижу это: во всех новостях – известный журналист, культуролог Померанцев был выставлен с полицией из квартиры бывшей любовницы, никому не известной начинающей актрисы.
– А что? Между прочим, отличный черный пиар. Только надо проследить, чтобы приписали фамилию Олеси. Никому не известная актриса Олеся Рожкова.
– У вас есть что-нибудь? – спросила Олеся почему-то у Ванюшки. Тот кивнул, вызвав тем самым недовольство Полины Дмитриевны. Она фыркнула – все-то он знает о том, где и что лежит в их доме, – и ушла, захватив тарелку с блинами. Оставлять их на кухне она не решилась. Тем более теперь, когда дорогие гости собрались выпивать, наплевав на то, что хозяйки дома вообще не наблюдалось. Куда катится мир!
– Будешь красное или белое? – поинтересовался гостеприимный Ванюшка. – Или сразу водки?
– Будешь много пить – опять будут проблемы в театре, – напутствовала Нонна, категорически изымая из списка вариантов водку. – Эта вода забвения тебе ни к чему.
– Я хочу о нем забыть, но не могу. Это сильнее меня, понимаете? – оправдывалась Олеся. Она залпом выпила полный бокал красного вина, словно это была простая вода.
– Ты пролежала на диване две недели, мы кормили тебя с ложечки. Женя, ты помнишь?
– Не дай бог такого, – кивнула Женя, суетливо разливая вино по бокалам.
– Он писал в своем ЖЖ, что такая женщина, как ты, тянет его вниз. Он сказал, что если бы он не уехал, он бы повесился, помнишь? Я боюсь, что всем нам не потянуть еще хоть миллиметр Максима Померанцева. Ты слышишь? Это дорога в ад!
– Прекратите! Я же пришла, чтобы вы мне помогли! – воскликнула Олеся. – Наверное, мне не стоило сюда приходить.
– Мы желаем тебе добра, – заявила Нонна. – Мы составим план и не допустим повторения этого кошмара.
– А никого не интересует, что я думаю об этом? – вспыхнула Олеся.
– Будет гораздо лучше, если мы тут подумаем за тебя, ты себя дискредитировала еще в прошлый раз, когда чуть не улетела к нему в Италию только потому, что он позвонил тебе спьяну и сказал, что почему-то вспоминал о тебе. Он просто держит тебя на поводке, играет как кот с мышью. Пришло время взять свою судьбу в руки, – категорически заявила Нонна, подразумевая, что, конечно же, судьбу Олеси теперь возьмет в свои руки именно она, Нонна. Эта работа всегда была ей по плечу, а от Олеси теперь будет требоваться только одно – слушаться.