Унесенные блогосферой

Глава 22
Последний штрих

Осторожнее с тем, что вы постите на Фейсбук. Что бы это ни было, это еще всплывет когда-нибудь в вашей жизни.

Барак Обама

Тот факт, что квартира опечатана, не смутил никого: охотничьи псы шли по следу.

Войдя в квартиру, я подумал, что, наверное, вот так и пахнет убийство. Именно убийство, а не естественная смерть: спертый запах много дней не проветривавшегося помещения с примесью запаха крови, чужого пота, медикаментов и еще чего-то непонятного, тревожного.

Вика остановилась посередине комнаты. Мы с Вадимом остались стоять в дверях зала. Фотоаппарат, который Света заботливо приготовила для того, чтобы запечатлеть мужа с лобстерами, увезли в кримотдел. Не было ни тарелок, ни самих ракообразных. О произошедшей трагедии свидетельствовали порядок, наведенный чужой незаботливой рукой, и этот ни с чем не сравнимый щекочущий тревожный запах.

– Если моя версия верна, то, поняв, что убил жену, ваш брат принял решение уйти из жизни. Буквально в ту же минуту. Иначе криминалисты установили бы разницу во времени смерти, но медэксперт определил их в один временной промежуток.

Слово «убил» Вика произнесла впервые, и Вадим содрогнулся от его звучания, отшатнулся, как от ледяной струи.

– Валерий действовал в состоянии аффекта, это совершенно очевидно. Но аффект быстро прошел, и к моменту самоубийства ваш брат имел вполне четкий план действий. По типу личности он отличник, престижник, человек, привыкший доказывать свой высокий жизненный статус, поэтому просто признать, что жизнь обрывается так глупо и бездарно, ему было колоссально трудно. Куда как лучше в этом ключе выглядит насильственная смерть. Поэтому он инсценирует убийство. Он повязывает пояс, которым задушил жену, ей на талию, – это почерк заботы, так иногда делают сексуальные маньяки или преступники, испытывающие раскаяние. Сознательно или нет, но Валерий выставляет себя и жену жертвами маньяка. У него нет времени и возможности выносить вещи и ценности, чтобы заставить поверить в версию с ограблением. Валерий открывает дверной замок, создавая иллюзию, что убийца вышел через дверь. Разбрасывает по полу еду и посуду, имитируя следы борьбы. Именно поэтому соседи ничего не слышали. Потому что никаких звуков борьбы не было. И борьбы тоже не было. Все инсценировка. В общем, остается выяснить только одно: где салфетка, которую Валерий использовал в качестве кляпа?

– Спрятать салфетку вне квартиры не было времени, – вставил я свои пять копеек.

– Совершенно верно, – кивнула Вика.

– Значит, пресловутая салфетка внутри? – удивился Вампир. – Но ведь квартиру обыскали вплоть до миллиметра.

– Да, – снова подтвердила Вика, оглядываясь. – И тем не менее салфетку не нашли.

– Так, может быть, салфетки все-таки нет? Ведь вы не следователь, а всего лишь филолог. И я бы даже сказал – сочинитель, – добавил Вадим, но ни раздражения, ни особой уверенности в его голосе я не заметил.

Фраза собеседника была откровенно конфликтной, но Виктория зацепилась за нее по-своему.

– Да, вот именно, вы идентифицируете меня с моей профессией. Это нормально. В социуме мы все выполняем какие-то свои функции, мы неотделимы от них, а если вдруг отрываемся насильно, то чувствуем себя неуютно. Как ваш брат в мире вечеринок и техники продаж. Что у него была за диссертация? – неожиданно перевела тему Вика.

Вадим задумался:

– Хм, я точно не скажу. Что-то про анализ силы сопротивления различных веществ. Или что-то в этом духе. Она не дописана, я уже говорил.

Виктория прошла в комнату, где стояли письменный стол и компьютер. В тумбочке под компьютером лежали какие-то графики и листы с формулами, видимо давно заброшенные: края листов измялись, бумага была немного желтоватая, к тому же следователи основательно переворошили их, сложив кое-как, поэтому вся эта куча выглядела совсем сиротливо.

– Это для диссертации?

– Я не знаю, – ответил Вадим. – Хотя, подождите, есть ящик с готовыми расчетами и спектрами, утвержденными для работы. В столе. Это точно для диссертации. Только зачем вам?

Виктория склонилась над столом и извлекла на свет все его содержимое, добавив туда и кучу из тумбочки. Получилась небольшая горка листов с результатами экспериментов Валерия Романихина.

– Внушительная работа, – присвистнула Вика, перекладывая листы. – Говорите, диссертация не дописана?

– Остались практически последние штрихи – эксперимент был сделан, нужно было лишь оформить все это.

– Если это готовый результат, то черновиков должно быть чудовищное количество? – предположила Вика.

– Возможно, – пожал плечами Вадим.

– Раз диссертация не готова, то вряд ли ваш брат выбросил черновики, – продолжала выстраивать свою линию Вика. – Даже если большая часть работы на компьютере, должны остаться спектры и графики, которые он приносил из лаборатории.

– После того как Валера ушел из университета, я за это не поручусь, – грустно отозвался брат покойного.

Вика полюбопытствовала насчет остальных ящиков, но ничто не привлекло ее внимания.

– Вот я свои черновики храню в мешке на балконе. Иногда перебираю, нахожу много интересного. В основном о себе прежней, – сообщила зачем-то тетка.

– Я тоже, – слабо улыбнулся Вадим. – Всегда заставляешь себя выкидывать.

Виктория резво пересекла комнату и остановилась у балконной двери:

– Вряд ли ваш брат был оригинален, – сказала она, дергая за ручку.

Дверь подалась легко. Все втроем мы вышли на просторную лоджию, обложенную деревянным сайдингом. Здесь было прохладно, но не так, как на улице. По бокам лождии обнаружились встроенные шкафы, в которых, как водится, хранились самые различные предметы: от топора до старых журналов. Вадим нашел выключатель, и при тусклом свете небольшой лампы под потолком Виктория открыла сначала первый, потом второй шкаф. Мы ждали несколько минут, становилось холодно, Виктория только гремела кастрюлями и какими-то банками с краской, оставшимися после ремонта. Я оставил куртку в прихожей и уже основательно замерз. На лице Вадима застыла гримаса напряжения. Освещенный слабым желтоватым светом, он выглядел зловеще. Минут через пять Вика выпрямилась, чтобы констатировать, что она ошиблась. Черновиков здесь не было.

Погруженная в молчание, она сделала шаг в сторону двери и оказалась нос к носу с Вадимом, который стоял все так же не шелохнувшись.

– Идемте, – сказала она тихо.

– Я вспомнил. На антресолях, – проговорил Вадим своим загробным басом.

– На антресолях?

Мы оглянулись. В свете лампы действительно были заметны петли в сайдинге, который маскировал еще одну секцию шкафа. Секцию без ручек, поэтому мы не сразу увидели ее.

Брат Вадима действительно оригинальным не оказался. На антресолях хранились два икеевских ящика максимального размера, доверху набитые распечатками, ксерокопиями, фотокопиями и разными другими материалами с формулами и графиками, текстами докладов и прочим дорогим сердцу всякого ученого хламом.

– Почему вы думаете, что салфетку могли спрятать именно сюда? – спросил Вадим.

– Потому что диссертация – это единственный уголок личной территории вашего брата. Посмотрите на обстановку – японские веера на стене, модный ковролинчик, кожаная мебель со змеиным принтом, плазма во всю стену, отсутствие шкафов с книгами, но зато есть сервант, набитый посудой, которая считается писком в области декора: мятый фарфор со стразами и целый сервиз на двенадцать персон с золотым покрытием, – это все территория Светланы. Все это чудовищно дорого. И так же чудовищно безынтересно вашему брату.

Мы с Вадимом стащили ящики и вывалили их содержимое на пол в комнате. В отличие от бумаг в рабочем кабинете эти коробки действительно смотрели менее тщательно, если на них вообще обратили внимание. Многие листы были спрессованы и отделялись с трудом.

– Ваш брат не успел попасть в когорту ученых, черновые записи которых могут привлечь чье-то внимание. В отличие от диссертации, которая все-таки хранится в столе, черновики вряд ли станут перебирать даже ближайшие родственники. Рассчитывать на то, что салфетку найдут здесь во время обыска, тоже сложно, – рассуждала Вика, роясь в куче на полу.

После недолгой возни с черновиками, за которой Вадим наблюдал, сидя рядом в кресле, Виктория открыла очередную папку и извлекла оттуда то, что я поначалу принял за скомканный лист старой бумаги.

– Ну, вот он, последний штрих к диссертации, – прокомментировала она свою находку.

Вадим подскочил, а Виктория взяла «штрих» за кончик и аккуратно разложила на ковре: теперь я понял, что это и есть искомая салфетка с эмблемой ресторана, доставившего в роковой вечер лобстеров и остальную провизию. От прежней жизни у салфетки остался лишь затейливый вензель. Белизна ее была запятнана желтыми потеками слюны и следами сукровицы из мелких ранок горла и гортани, материал измят, но впоследствии аккуратно расправлен.

Вадим инстинктивно отступил назад и практически рухнул, почувствовав сзади кресло.

– Ваш брат действительно был умен, – тихо сказала Вика, рассматривая ужасную находку, которая была аккуратно заложена между листами доклада в папку-уголок, какие раздают на разных солидных конференциях. После минутного молчания она продолжила: – Следствие всегда идет по следам воображаемого преступника. Именно поэтому полицейские обыскали мусоропровод и мусорный контейнер, шкафы и даже под обшивкой мебели смотрели, но не подумали перетрясти содержимое этих ящиков. Может быть, даже открыли крышку, но, удостоверившись, что здесь плотным слоем лежат бумаги, пролистали их, как карточную колоду, и все. Ведь человек, не знакомый с содержимым этого балкона, этого шкафа, этого ящика, да еще в спешке не сможет незаметно подложить салфетку, защитив ее с обоих краев. Чтобы мыслить как преступник, надо точно знать, что это за тип. Браво! Валера сумел обмануть следствие. Это был и вправду прекрасный аналитический ум.

Смотреть на Вадима Романихина было жалко и страшно. Он поднялся и забрал из рук Виктории папку, в которой обнаружилась салфетка. На папке была изображена эмблема веселого атома.

– Это папка с международной конференции в Новосибирске. Очень крутая конференция. Пик Валеркиной карьеры. Поэтому и папка такая… крутая, – одними губами проговорил Вадим.

Дизайнер конференции действительно постарался на славу, пытаясь скрасить строгость обстановки на серьезном научном мероприятии. Папка загибалась внутрь радужными волнами.

Однажды, узнав, что я несколько раз не попал на практику литературного редактирования, Вика сказала: «Никогда, слышишь, никогда не заканчивай свой текст чужой цитатой. Это говорит о творческом бессилии. Все остальное поправимо, и можно наверстать самостоятельно». Это было, по ее мнению, главное, что можно извлечь из этого предмета.

Что ж, делать нечего. Значит, бессилие, но, по-моему, лучше не скажешь: «Думаю, люди гораздо чаще убивают тех, кого любят, чем тех, кого ненавидят. Возможно, потому что только тот, кого любишь, способен сделать твою жизнь по-настоящему невыносимой». Агата Кристи.

Возможно, все уже и вправду написано и сказано до нас, и мы живем в готовой словесной матрице во власти чужих слов и чужих мыслей? Ну вот, я выполнил наказ – последнее слово мое. Вопрос только в том, имеет ли это слово хоть какой-то смысл?

Глава 23
Казалось… показалось

Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются.

М.А. Булгаков. Мастер и Маргарита

Нет ничего скучнее разговора с хорошим юристом. Ты ему слово – он тебе статью. Хороший юрист всегда согласен с тобой, если ты разделяешь его точку зрения.

В коридоре нашей квартиры встали на постой идеально вычищенные ботинки с носами олимпийских каноэ, и я сразу понял, что в гостях у нас юридический представитель театральной богемы господин Орлов.

Это было довольно странно, так как судебное заседание по делу его доверителя назначено только через пару недель. И, насколько мне было известно, срочных вопросов дело об оскорблении известным критиком известного режиссера у Виктории не вызвало. Значит, юрист явился по своей инициативе.

– У нас в деле новый поворот, – услышал я громкий голос Орлова. Видимо, он пришел незадолго до меня. Говорил юрист, как и в прошлый свой приход, с напором, но голос его сегодня звучал нервно и даже раздраженно.

Однако Виктория ничуть не смутилась, а ответила спокойно и даже преувеличенно ласково:

– Что случилось, Даниил Дмитриевич?

Как выяснилось, это был очень правильный вопрос. Именно случилось. То есть, как следует из формы слова, произошли некоторые события помимо воли их участников. Русский язык вообще очень лоялен в этом смысле к человеку. Говорящие по-русски, обычно мало в чем виноваты: они как будто не столько субъекты собственной жизни, сколько жертвы обстоятельств, рока, игры мироздания. С русскоговорящими людьми постоянно что-то случается, приключается и происходит… «Что с вами случилось?» и «что это вы натворили?» – согласитесь, не совсем одно и то же.

Итак, случилось следующее. На торжественном вечере в местном Союзе театральных деятелей оскорбленный режиссер Новоселов назвал критика Вилкина «крысой пера», противопоставив таким образом всем приличным критикам и журналистам, которых принято звать «акулами пера». Кстати, само по себе сравнение журналистов с акулами тоже кажется мне довольно странным и даже неприятным. С моей точки зрения, акула никак не может претендовать на роль животного, соотнесение с которым может считаться лестным. Акула – рыба с очень маленьким мозгом, выигравшая эволюционную войну благодаря агрессии и хорошо развитым инстинктам и навыкам убийства. Но так уж повелось: акула пера – это хорошо, а крыса пера – плохо.

– Ну что ж, это плохая новость, – вздохнула Вика.

– А вы можете написать в экспертизе, что «крыса пера» – это как бы не совсем оскорбление? – вкрадчиво поинтересовался Орлов и тут же пояснил свое предложение, расписав приблизительно то же, что я только что подумал о крысах и акулах, добавляя где надо и не надо словосочетание «в метафорическом смысле».

– В метафорическом смысле это ведь даже и неплохо. Крыса – она ведь умная. И очень быстрая. Давайте напишем, что Новоселов имел в виду, что крыса пера – это в хорошем смысле. В метафорическом, – ласково настаивал Орлов.

– Ну тогда Вилкин скажет, что «шакал» от искусства тоже не так уж плохо, – парировала Вика, глядя на адвоката не менее ласково, правда, не без иронии. – Все ведь все понимают, Даниил Дмитриевич…

– Что же делать? – вздохнул адвокат.

– Извиниться, – проникновенно сказала Вика, выдержав перед этим внушительную театральную паузу.

– Как? – Орлов даже всплеснул руками, продемонстрировав позолоченный браслет своего «Ролекса».

– В прямом смысле. Не в метафорическом. Извините меня, господин Новоселов. Простите, господин Вилкин.

– Нет, ну что вы! – запротестовал Орлов, и в голосе его отчетливо слышалась обида на столь крамольное предложение от уважаемого эксперта. – Это категорически исключено!

– Тогда судиться.

– И что будет?

– Скорее всего то же самое: «Извините меня, господин Новоселов. Простите, господин Вилкин». Но только по предписанию суда.

Вика с юристом еще немного попрепирались для виду, так как, конечно, ситуация была понятна и адвокату, и эксперту, но первый должен был донести позицию своего подопечного, а второй вразумительно ответить, почему на сей раз подопечный точно не прав. Совсем не прав. Безнадежно. Даже по меркам собственного адвоката. Ибо быть оскорбленным еще не повод оскорблять в ответ. Во всяком случае, ответное оскорбление должно быть как минимум изящнее предыдущего, до совершенной недоказуемости в суде. А в данном случае это было явно не так.

В конце концов Орлов засобирался. Пройдя мимо меня, он зачем-то весело подмигнул мне, погрузился в свои каноэ и бесшумно исчез за дверью.

Сейчас мне очень хотелось просто отдохнуть в тишине за своей перегородкой, но, как только за Орловым захлопнулась дверь, зазвонил наш домашний телефон.

– Вадим, – удивился я, взяв трубку.

Вика редко кому давала домашний номер.

– Чего хочет, спроси? – попросила она, зарываясь в подушки на диване и недвусмысленно намекая на то, что сейчас тоже была бы не против побыть одна. Но ни моему, ни ее желанию сбыться было не суждено.

– Сказал, что едет сюда. – Я повесил трубку.

– М-м-м, – ответила она из-под подушек.

– Что «м-м-м»? Зачем он опять едет?

– Откуда ж мне знать? Приедет, скажет.

– Кажется, вы все уже выяснили?

– Он тебе не нравится? – вопросом на вопрос ответила тетка и прищурилась.

– А тебе?

Она подняла брови, изобразив на лице какую-то смесь ехидны и утконоса.

– Если не считать серьезных внутриличностных проблем, то ничего плохого я про него сказать не могу, – пожала плечами она.

Мне опять показалось, что Вика придуривается:

– А почему ты нервничаешь?

– Я? Нервничаю?

– Этот Вадим чуть ли не каждый божий день здесь ошивается.

– Человек брата потерял, что ты от него хочешь? – упорствовала она.

Я закатил глаза. Это становилось просто опасно.

– Вика, у меня от твоих поклонников уже зубы клацают. Со страху. Стальной лом перекушу – не замечу! Где ты их берешь таких… ужасных?

– Ты шутишь? – Она улыбалась и продолжала строить из себя дурочку. – Какие поклонники?

– Давай по порядку, – терпеливо начал перечислять я. – Только что кое-как утихомирили Сандалетина, сразу появляется этот Вампир. Миллер – это вообще огонь! Не разберешь, кто чья девочка! Более-менее приличный человек – следователь Борис. Но все одинаково в игноре. И все смертельно обижены, ну кроме Бориса, пока, слава богу, но и до этого, наверное, недолго осталось. У тебя сплошные конфликты с людьми. Ты не замечаешь?!

Виктория посмотрела изумленно.

– Ну чего ты удивляешься? – не выдержал я.

– Потому что не очень понимаю, к чему ты клонишь, – ответила она с напускным равнодушием.

– Если писать с тебя детектив, то я не знаю, какие человеческие черты тебе придать! У тебя их как будто вообще нет. Ты девушка Джеймса Бонда!

– Быть девушкой Бонда давно немодно, – хмыкнула она.

– А ну да, модно быть девушкой вампира, – не мог не съязвить я.

Виктория расхохоталась:

– Дорогой, вот ты моложе меня, а не знаешь, что вампиры тоже вчерашний день! – в легком тоне продолжала она.

– А что сегодняшний день?

– Сейчас модно падать в обморок, когда новый Шерлок Холмс – Бенедикт Камбербэтч снимает шарф.

– Тебя шарфом не пронять, – проворчал я. – Тут кое-кто из трусов выпрыгивает, все без толку.

Конечно, злиться было невозможно, хотя и следовало. Она опустила долу невинные очи:

– Значит, я жду принца в трусах! Без трусов мне не надо. Кстати, а почему тебя это так волнует?

Я даже подпрыгнул от неожиданности.

– А правда, почему? Я же тут просто постоять зашел! Вика, мне с факультета хоть беги из-за всех этих обиженных и оскорбленных! Почему они все злятся? Ты не понимаешь? А я вот, личинка, как ты выражаешься, понимаю. Потому что на людей надо тратиться, а ты тратишься только на внешность и на работу. У тебя социальная слепота, вернее, не так – у тебя социальная лень… Ты диванный тюлень.

Я думал, она швырнет в меня чем-нибудь или снова отлупит подушкой, но она только со смешком поправила:

– Тюлень с самой изящной фигурой, прошу заметить.

– Да уж… – пробормотал я. – Была б менее изящной, может, и жили б спокойнее.

– Вот, это в романе и напиши – красавица с кучей оголтелых мстителей, которая время от времени раскрывает убийства. Классный же персонаж!

– Ты себе льстишь! И это не роман, это записи по делам, – привычно исправил я, подумав, что Виктория все прекрасно про себя знает.

А значит, выкуси, московский профессор, специалист по личностным расстройствам у детей и подростков. Вика совершенно здорова. Есть такой тест для маньяков: если маньяк маскирует свои преступления, значит, он психически адекватен. Ну почти, насколько слово «адекватен» вообще применимо к маньякам. Тетка продолжала веселиться и, как всегда, была прекрасна, зная это на все двести процентов. Схватив меня за шею, она сюсюкала мне, как маленькому, приговаривая: «Всегда мечтала попасть в роман», «Мой писа-а-атель, мой Александр Сергеевич»! Внезапно она остановилась и серьезно заявила:

– Кстати, вношу корректировки насчет тратиться, а то напишешь там про меня черт знает что: на некоторых людях можно не просто потратиться, а разориться. Не знаю, как тебе, а мне достаточно тех, что уже есть, и то, как видишь, лишних много. Кстати, о лишних людях.