– Нет, я так только напугаю его, и он мне вообще ничего не расскажет. Надо подождать, пойти в обход. Надо начать говорить про путешествия, он расслабится и потом я спрошу.

– Делай как знаешь, но он не дурак. Сразу раскусит, к чему ты клонишь.

Моника почти незаметно фыркнула. Пожала плечами и продолжила дальше готовить вопросы к интервью. Она смотрела на экран компьютера так пристально, почти не моргала, как будто бы несколько часов подряд стояла за операционным столом, а от ее действий зависела жизнь пациента.

Джен сидела за расшифровкой очередного интервью – на это раз про женщину, которая организовала производство современных пляжных корзин.

«Только представьте! Там встроено зарядное устройства и для ноутбука, и для телефона, а в панели на подлокотнике установлен экран, через который вы можете зайти в интернет и заказать пиццу», – говорила создательница великого, как ей казалось, изобретения.

Интересно, но разве она сравнится с популярным актером?

День тянулся монотонно, ничего необычного не происходило. Политики как обычно делали свои заявления, подписывали законы, папарацци сидели в кустах в надежде сделать хоть какое-нибудь провокационное фото и наконец понять, воссоединились ли Дженнифер Лопес и Бен Афлек или это был очередной pr-ход. Вся редакция работала в привычном режиме – новостной отдел на втором этаже без умолку строчил заметки, пытаясь выполнить свой дневной kpi. Недавно руководство увеличило показатель до 800 уников для каждого отдела, поэтому редакторы выглядели так, будто были на тренировке в сайкл-студии, только не крутили педали, а стучали пальцами по клавиатуре.

– Интересно, как часто они меняют свои компьютеры? По ощущениям, они должны делать это каждый месяц. Так стучат! – думала Джен, поднимаясь каждый раз на свой третий этаж.

На третьем этаже тоже сидели журналисты, но не новостники, а редакторы, которые уже отработали свою бездумную гонку за трафиком и стали готовить репортажи, расследования и интервью. В помещении было относительно спокойно, изредка кто-то мог сказать какую-то шутку, тогда весь этаж ненадолго погружался в смех, но быстро успокаивался и возвращался к работе.

В этой тишине у Моники зазвонил телефон. Она даже не заметила, потому что с тех пор, как всю редакцию выбесил ее рингтон, она ставила его на беззвучный режим. До этого у Моники всегда звучала песня Бритни Спирс Toxic. Сущий ужас для всех вокруг, но Моника любила ее еще в школе, поэтому каждый раз на работе с трудом перечеркивала свою юность и отключала звук.

– Мон, телефон звонит. Опять не слышишь.

– Точно, это папа.

Моника ответила.

– Привет, пап. Опять не услыша…

Кожа Моники всегда была белой, она никогда не смогла бы загореть, даже если бы пролежала под палящим солнцем целый день. Но во время разговора ее лицо стало похоже на мел, щеки как будто впали, а глаза наоборот превратились в два огромных круга.

– Баб…, бабушка…когда?

Моника говорила, как трехлетний ребенок отдельными словами, которые, казалось, вообще были не связаны друг с другом.

– Да, понятно. Я беру билет и лечу.

Она положила трубку.

– Бабушка умерла. Остановилось сердце. Просто остановилось сердце. Во сне. Понимаешь, она легла спать и сердце остановилось?

Джен слушала обрывистые фразы, а Моника продолжала повторять, что сердце остановилось. Словно хотела лучше запомнить, почему умерла бабушка, и чтобы все это поняли. В этот момент у Джен сложилось ощущение, что ее и Монику закрыли вакуумным колпаком, потому что редакция продолжала работать в прежнем ритме, но их стол как будто был отдельно.

– Мне надо ехать. Я должна быть на похоронах. Боюсь, что мама не выдержит такого напряжения. Надо ехать.

– Конечно, семья – самое главное. Все всё поймут. Скажи Джону, он точно отпустит.

– Послезавтра интервью с Норфом. Я выбивала его два месяца. Не представляю, как быть.

Моника оставалась журналистом в любой ситуации. Казалось, что даже если бы на город упал метеорит, она первым делом бросилась бы к компьютеру, чтобы сообщить об этом читателям. Еще бы и комментарий очевидцев успела взять. Но смерть бабушки подорвала ее равновесие, а абстрагироваться и «просто делать свою работу», как говорил Джон, ей не удалось.

– Да, пойду, скажу ему. Не знаю даже, просто не знаю.

Моника должна была ехать. Последние несколько лет ее бабушка жила в небольшой деревне вместе со своим ухажером – после смерти мужа, дедушки Моники, она не видела смысла оставаться жить привычной жизнью и поехала погостить у подруги, с которой познакомилась еще в молодости. Брат этой подруги, тоже вдовец, неожиданно для себя, да и для всех влюбился. В итоге бабушка Моники осталась, хотя для нее это был просто способ научиться жить или даже выжить, заглушив боль. Мужчина все прекрасно понимал и ничего не требовал. По ним можно было наглядно изучить значение фразы о том, что в отношениях кто-то любит, а кто-то позволяет себя любить. Но сердце женщины не выдержало разлуки.

– Я еду, не знаю, когда вернусь. Джон решит по интервью с Норфом. Надеюсь, мне хватит несколько недель. Если что, все доки по Норфу в облаке.

С такими словами Моника подбежала к своему столу из кабинета Джона, смахнула все вещи в сумку и ушла.

Дверь хлопнула. Джен оглянулась и только сейчас осознала, что даже не сказала ничего Монике. Прошел час, хотя по ощущениям минут пять. Внезапно Джен почувствовала, что ее сердце как будто сжалось, ей стало страшно.

«А вдруг однажды у меня также зазвонит телефон, и я услышу, что…» – на этих словах Джен резко потрясла головой, как будто старалась выкинуть ужасную мысль из головы. Она подумала о своей бабушке, о родителях, вспомнила, как узнала о смерти деда – худший день в ее жизни.

«Удивительно, для кого-то сегодня разрушился целый мир, а все эти люди продолжают стучать по клавиатурам. Видимо, в их мире все спокойно» – подумала Джен.

Для Джен он тоже не разрушился, но моральное состояние было подорвано. Несмотря на все споры с Моникой, обиды и слезы в первые месяцы работы на третьем этаже, она чувствовала, что та была хорошей девушкой, а Джен никому не желала зла. Только если тому однокласснику, который однажды в школе подошел и сказал: «Ха, смотрите, у Джен желтые зубы!», а на следующей день она нашла на своем столе в классе зубную щетку.

Рабочий день подходил к концу, интервью было расшифровано. Джен приступила к редактированию и выбрасывала из повествования создательницы пляжного изобретения всю ненужную мишуру.

– Господи, сколько же она наговорила, и все ни о чем. Какая-то вода.

В этот момент перед ней появился Джон. Он был не в настроении. Джен всегда понимала это по его очкам – он часто дергал их, когда нервничал, из-за чего один край был существенно ниже другого. Смешно, но обычно, ничего веселого это не предвещало.

– Так, Мон все скинула тебе. У тебя день на подготовку, в пятницу Норф твой. Завтра жду вопросы. Только не облажайся. Ясно?

Джен кивнула, и человек со странно сидящими очками быстро ушел.

«Конечно, ясно. Что тут может быть неясно», – добавила про себя Джен.

Она хотела начать радоваться, но не могла. Как будто бы это было запрещено. Джен почувствовала себя вдовой, которая влюбилась, но отчетливо видела перед собой преграду. Все было как-то неправильно. Она ждала это интервью со школы, представляла, как садится перед Норфом в деловом костюме и ведет лучший разговор в своей жизни, да и в его тоже. Но все было нечестно, не так, как должно было быть. Она должна была заполучить героя благодаря своему таланту, а не потому что у Моники умерла бабушка.