Сила ясности вливалась потоком – сестры отдавали все без остатка, всех себя – ему одному. Буквально обдавая невидимыми ветрами-порывами силы.
Он не знал, сколько это продолжалось – три часа, четыре… Только безудержный танец, под оком всевидящей матери-луны. И лес на многие мили вокруг. Все глубже и шире распахивая свои могучие объятия, вместе с душой и страданиями…
Вот он, великий тайбол. Дышит, слышит, изнемогает. Как на ладони. Пульсирует по венам сок от корней, вздрагивают сердечки животных, мягко шелестит папоротник, глухо ухают ночные птицы. Его легко обидеть. Заразить и даже убить. Все зависит от того, как смотришь, и что чувствуешь – ненависть? Неприязнь? Вассала, который обязан служить? Или любовь и заботу, как к лучшему другу…
В сердце секрет мирозданья.
Но что-то было не так. Он ясно ощущал, каждой клеточкой – что-то происходило, необъяснимое. Оно сгущалось, уплотнялось – большое и невидимое, как запах… Костры гудели в звездное небо, исчезая роями искр – мелькающие обнаженные фигуры вертелись все быстрее, а в воздухе будто рождалась душа самой матери Зетры…
Он танцевал, с головой уйдя в невероятный ритм, и уже ничего не видел. Как за деревьями уже летали тени зверей, кружившие вокруг поляны в своем личном хороводе, поблескивая огоньками глаз – зайцы, белки, льдицы, волки, олени…
Музыка гремела над сельвой. Вздохнула минорным аккордом труба, повторил диезом выше контрабас и следом тонко запела свирель. Шумели кроны, ветер лохматил макушки, шелестя старыми сухими листьями…
Что-то происходило. Непонятное. Воздух все больше сгущался и уплотнялся, почти взвихряясь от неистовых обнаженных тел…
А Енькино сознание теперь поднималось вверх. Все выше и выше, охватывая невидимым взором всю ширь необъятного дрема. А тело крутилось, поблескивая в свете костров, не замечая, как со всех сторон потоками стекаются звери. Как вздохнула вся тайга, наполняя воздух шумом листвы. Как блеснула отраженным светом чешуйчатая броня огромного тела – и улеглась неподалеку, устремив на поляну облегченно-расслабленный взор, а затем блаженно прикрыла веки.
Не видел, как в разных концах необъятной сельвы одна за другой хлопали двери лесных избушек, и изумленные сестры-девы пораженно прислушивались к шуму листвы наверху… а затем прыгали на коней и изо всех сил лупили по крупу, заставляя животных чуть ли не сливаться с ветром…
Не видел, что за кострами уже давно летают в неистовом танце далеко не пять сестер – храпели резко осаживаемые лошади, и к свету бросались еще и еще, прямо на ходу срывая с себя одежду. А кольцо ускорялось все быстрее и быстрее – и Енька уже чувствовал чуть ли не весь лес…
«Мать Аваатра!! – со всех сторон шипел изумленный шепот среди подглядывающего на косогоре народа. – Это же… это же… это же…» «Молчать! – рявкнул, не выдержав даэр, вместе со всеми не отрываясь от невероятного действа. – Если кто-то скажет хоть слово, клянусь…»
Что-то происходило. Большое. Енька не сознавал. Не понимал. И не хотел понимать – Еньки больше не было. Был огромный-преогромный лес, и трепетная душа самой матери тайги Зетры…
А потом чаша переполнилась. И он не выдержал. Упал на колени и дико закричал, задрав лицо к ночной луне – пронзительный переливчатый крик отразился от неба, пригнул верхушки деревьев, и заставил на мгновенье замолчать всю сельву…
Да, Енька. Они правы. Это песня Аааля. Ее не слышала земля уже сотни лет.
Секунда полной тишины.
А затем переполненное тело взорвалось. Полыхнуло невидимым неистовым светом, взметнув с костров густые облака искр, разлохматив мокрые волосы вештиц и осыпав с ближайших деревьев сухие листья…
А по лесу пошла волна. Расширяясь огромными концентрическими кругами все дальше и дальше, охватывая милю за милей, чащу за чащей… Оглашая дрем смертельными воплями мгновенно погибающих морров и шелестом осыпающейся паучьей нечисти, вдыхая свежую бодрость в могучие стволы, и распрямляя старые мудрые кроны…
Енька без сил свалился в траву. И следом опустились мокрые изможденные сестры.
________________________________________________________
– Может хватит? – жалобно хлюпнул Енька.
Он лежал в огромном каменном бассейне-ванной, прикрыв глаза. Поверхность теплой воды полностью скрыта лепестками ночного лотоса и целебными корешками Осс – его еще потряхивало, хотя после события кануло уже дней пять. Силы восстанавливались очень постепенно.
– Ибесида ясно сказала: не менее трех часов! – назидательно потрясла пальцем Аюла. – И целебный массаж!
Нахалка сидела тут же на краю, нагло болтая ногами в воде, и балдея от такого изобилия восстанавливающих целебных средств.
Енька лучше бы погулял по прохладным тенистым тропинкам, наслаждаясь запахом листвы и моха. Полюбовался озером, покачался в кресле с крепким чаем, понаблюдал закат… Поглядел, как свозят камень от гор для строительства западного оплота от степняков, как Ятту объясняет местным тактику слаживания…
Массаж тоже принялись обустраивать местные сестры, благо их сейчас чуть ли не очередь – но были с негодованием отвергнуты Мелиссой с Лаяной, которые уже давно недовольно косились на обхаживающих вештиц: ау! У хозяйки вообще-то есть аж две, свои личные! Че надо, вообще?
Енька улыбнулся – ну ведьмы… Нет-нет, а и проглянет свое, человеческое.
– Что они хотят решить?
– Как что? – искренне удивилась Аюла, и тряхнула волосами: – ты пять дней назад такое вытворила, подруга…
В Шиам съезжались ведьмы со всего Рашира. Все восточные, южные и западные ковены. Вместе с даэрами. Западная столица еще никогда не видела такого обилия пронзительных темных глаз, черных плащей, и прямо клокотавшей в воздухе мистики.
Не, ну понятно… Песнь Ааля. Давно не слышали. Ну очистился лес, до самого заречья… Славно. Но съезжаться-то зачем?
А через час, когда уже оделся и Аюла еще елозила полотенцем по его волосам, старательно высушивая только ей видимые капельки – в дверь аккуратно постучали, и в комнату вошел отец. Поклонился и без всяких слов протянул бумагу – непривычно подтянуто, чинно и официально. Даже Аюла, только собиравшаяся тонко намекнуть Его сиятельству, что некоторым почтенным мужам лучше бы заниматься государственными делами, а не отвлекать двух мудрых дев от важных глубокомысленных бесед – сразу захлопнула свой рот. Енька непонимающе развернул трубку: «Настоящим уведомляем Ее сиятельство Энию Шрай, верховную правительницу великого княжества Аллайского, в том, что альтинг Рашира принял единогласное решение…»
– Вы шутите?! – изумился Енька.
– Разве так шутят? – на каменном лице ни капли юмора.
– Как?! – округлил глаза Енька. – Я не могу…
– Это уже Ваш выбор, – спокойно согласился отец. – Но решение альтинга твердо и единогласно. Рашир признает над собой только власть великой матери. Больше никого.
– Какая к шутам мать?! – все еще не мог понять Енька. – Я моложе всех! Клюв не пожелтел!
Глава Остера промолчал – некоторые вопросы не требуют ответов. Правительница и сама в курсе, что настоящая мать определяется не возрастом. Аюла испуганно прикрыла ладошкой рот…
– Вы представляете, что сейчас творится в Андоре? – наконец выдохнул Енька.
– Нам чужда политика, – развел руки даэр. – Всегда следовали только правде, которую видят глаза. Это… – кивнул на бумагу в руках Еньки, – наше решение. Ваше за вами. – еще раз поклонился и закрыл за собой дверь.
Тишина. Енька отупело перевел взгляд на толстый пергамент в руке… Мать вашу. Да что за…?
– Это плохо, да? – тревожно спросила Аюла, и зябко поежилась, будто в комнате стало холодно.
– Это катастрофа, – мрачно ответил Енька.
Вот так, дорогой. Доигрался. И что теперь?
Расширишь Аллай до размеров Рашира? Раз эдак в десять?
Представляешь реакцию королевы? Это уже не просто дружеский рейд за горы.
Драться с престолом? Тебя пережуют и выплюнут, Енька. А потом отрубят голову на центральной площади, как изменнику.
– А что ты ждала, Тали? – в минуты волнения она всегда называла прежним именем. – Это только тебя удивило. Каждый в Рашире знал итог еще пять дней назад, – она горько покачала головой. – Это не Айхо защитила Рашир, когда пришла беда. Не Айхо вникла в глубину уклада лесовиков, будто сама была лесовичкой. Не Айхо расширила душу до размеров леса, и вдохнула жизнь до самой реки…
– И не Айхо будет лежать хладным трупом, сложив ручки на груди, – задумчиво закончил за нее Енька.
– Что? – не поняла дочь даэра.
– Ничего, – поморщился Енька. – Забудь.
А я, как дурак, тешил надеждой переждать… Каков будет твой шаг, Айхо?
– Холодно, – пожаловалась Аюла, зябко передергивая плечами.
– Конец лекарским ваннам, – вышел из задумчивости Енька. – Выздоровел. Срочно домой.
– Никак, – отрицательно закрутила головой девушка, и даже зажмурилась от важности события: – ведьмы со всего леса…
– Я не мать! – резко обрубил бывший мальчишка, и даже щелкнув кулачком по ладошке. – Ты-то хоть понимаешь это, Аюла?
Дочь даэра грустно улыбнулась. Взрослая не по годам. Она больше всех боялась, прямо до дрожи в коленях, ибо… Ведомо всем – ведьмы не имеют отношений. Ведьмы вообще отказываются от всего личного. Но также и знала, как дочь леса, что желания двух девчонок слишком мелки для глобальных вердиктов богов.
– Нет, подруга, – повторил Енька. – Я могу быть «голосом», если уж звезды сошлись, какими-то своими вывернутыми звездными тропами. Но матерью… – тоже отрицательно покачал волосами. – Никак. Боги видят, это не моя стезя.
Какая к шутам мать? У него проблем сейчас столько, что…
Девушка только доверчиво улыбнулась.
Ветер продувал насквозь, дружинники куталась в меховые плащи. У предгорий остановились, и Енька с Аюлой спрыгнули с лошадей. Девушка стучала зубами и зябко куталась в меховой воротник.
– Да что с тобой? – стянул с себя княжеский мантель и накинул ей на плечи. – Тебя прямо колотит.
– У меня такое чувство… – лицо белое, как мел. Чуть помолчала, и вдруг выдала: – что я больше тебя не увижу, – стрельнула виноватыми глазами. – Никогда, – захлопал мокрыми ресницами. – Вообще.
– Чушь, – уверенно обнял Енька. Эх, девчонки, ну откуда у вас такое? – Знаешь, почему? – заглянул ей в глаза. – Потому что я уже все решила, – решение гнездилось уже давно, и нужен был лишь слабый толчок, чтобы выплеснуться наружу, во всем своем блеске. – Ты станешь главным доверенным лицом по строительству всех структур – тракта, кузниц, торговли, всего! Слышишь? – мягко потряс, приводя в чувство. – Ты всегда будешь рядом со мной, понимаешь? Всегда! И при этом нести благородную заботу лесу, – порывисто обнял подругу. – И глубоко плевать, что там будут шептаться за спинами.
– Правда? – она снова доверчиво улыбнулась.
– Можешь сказать отцу, – ласково вытер с ее щеки слезинку. – Пусть объявит на альтинге даэров.
Я никому тебя не отдам, понимаешь? Никому.
Аюла хлюпнула носом и спрятала лицо у него на груди, совсем как девушка:
– Боги, как же я люблю тебя, Тали… – по мерзлым щекам катились слезы.
Да что с тобой, Ая? Все будет хорошо. Вот увидишь.
Тропа уже начинала походить на тракт, заметно расширилась и выровнялась. Рабочий люд отставил кирки, с поклоном провожая княжескую кавалькаду.
Тракт. Кузницы. Торговля. Взаимопомощь. Дружба… Какие правильные слова. Просто слова. Без смысла. Енька вздохнул – только богам известны дальнейшие шаги королевы. Он изо всех сил старался держать нос высоко, но в груди ухало и ворочалось. Что ты сделаешь, Айхо? Каков твой шаг? Каков?!
Ветер завывал между скалами и бил поземкой в лицо…
Ты смог бы предугадать следующий шаг, Енька? Заранее ощутить, как дышит в невыносимых спазмах горло?
Смог?!!
– Ваше сиятельство! – вдруг поравнялась с лошадью Мелисса, тоже странно мертвенно-бледная…
Предчувствие нехорошо защекотало в животе…
– Что-то очень плохое… – она задышала и вдруг оглянулась. – Не знаю, но…
Еньку прошиб холодный пот. Аюла? Да ну, – даже для уверенности отрицательно покрутил головой – чушь…
Но это ведь Мелисса.
Лошадей будто хлестала огненная плеть самого ада – мелькали камни и скалы, и испуганные лица рабочих…
Да ну, ерунда. Что в Рашире может принести вред дочери даэра? Тут даже зелень за своих детей…
На полном скаку ворвались в лес: «Аю-юла!!!» – эхо тревожным перекатом запрыгало между деревьями. Айшик с половиной бойцов сразу взял правее, ведьмы левее, а Енька галопом летел по дороге, ощущая, как от страха взмокла спина…
Мелисса просто чувствует его завтрашний день. Дарт-холл. Вот где корень зла. Обе будто постарели, когда спрашивал о наступающих временах…
Да что такое с сердцем?
Не шутите, боги!!!
Они нашли ее. Через полчаса. И тогда он умер. Сознание отключилось. Мир подернулся зыбкой пеленой нереальности, как дрожащий воздух над свечкой…
Девушка лежала в стороне от тропы, под широким дубом, раскинув руки и устремив застывший взгляд в крону. Две стрелы через спину насквозь пробили девичье тело. Рядом валялся труп лошади.
Мозг помертвел.
– Нет, – зажмурил глаза Енька и изо всех сил отрицательно закрутил головой.
Мозг не верил. Мозг отказался принять.
Бред.
Что-то с головой.
– Не-е-ет!!! – казалось, дикий вопль потряс небо, но горло выдало лишь слабенький сип – упал на тело, вымазываясь в крови и содрогаясь от диких спазмов – горло больше не могло выдавить ни звука…
Это сильная боль, Енька. Многих она высушивает досуха.
___________________________________________
Енька сидел на стуле, закрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону. Мозг в мертвом оцепенении.
«Я больше тебя не увижу, – грустно и виновато. – Никогда…»
«Я больше тебя не увижу…»
«Я больше тебя не увижу…»
Прости меня, Ая. Я не смог…
Слезы не бежали. Глаза сухие, как огонь. Только жгут от света ноющей желчью…
Не знал, где сейчас мать, отец и брат. Судорогой сводило от мысли…
Мягко скрипнула дверь:
– Ваше сиятельство?
Айшик. Молча смотрит, дверь отрыта. Медленно поднялся, машинально одернув платье, и вышел на крыльцо. Вечер, стонут деревья, шелестя листвой. На земле два тела, с перерезанным горлом. Вокруг толпится мрачная толпа охотников, вместе с дружинниками.
– Ассайцы, – кивнул на трупы. – Догнали в горах. Когда поняли, что не уйдут… – сжал зубы. – Сами…
– Откуда? – выдавил Енька. Не вопрос, а глухой звериный рык.
– Неизвестно, – отвел глаза в сторону офицер. – Не из лесовиков, и не из улларов…
Развернулся и медленно побрел к лошадям, на слабеющих с каждым шагом ногах…
«Мир такой, каким мы его делаем, Тали…»
Это правда, Ая? Ты умерла, да? Вокруг то, что сейчас в действительности происходит?
Глава 14
Колонны Жарромской рабской центурии великой империи поднимали пыль над степью. Тяжелые щиты громыхали в такт строевому топоту, лязгали старые латы, длинные алебарды волновались на барбютами, и блестели лица под темным от пота железом. В армии не пользовали кнуты – какой смысл наказывать ржавые кирасы? Но дисциплина жестче, чем в рабских хижинах.
Уважал ли Добрахх де Ярд рабов? Скорее нет, чем да. Каждый, кто получал клеймо и ошейник, через короткое время переставал быть человеком. В этом не было его вины, винить можно лишь рок. Капитан не осуждал, осуждение – ненависть. Возможно, он ненавидел не рабов, а рабство в принципе, если сесть и разобраться в чувствах. Но Добрахх де Ярд был воином – в чувствах пусть разбираются поэты, или альтруисты Белой Лилии. Он всегда старался принимать жизнь таковой, какова она есть, хотя… в глубине все чаще поднималась муть.
Гордые умирали или ломались, слабые становились подонками. Легче тем, кто никогда не задирал голову выше плеч – крестьянам и батракам. Они приспосабливались, и даже налаживали свой незатейливый быт.
Железные сотни только выглядели монолитными. Монолитность или коллективность для людей-вещей невозможна, ибо это открытые врата к неповиновению и бунту. Жарромская центурия кишела подонками и подслушниками, незамедлительно доносивших о крамольных мыслях любой ищущей справедливости души – справедливости не может быть у вещей. Ровно, как и души. Дружба также не приветствовалась, но ее терпели.
Предгорья Идир-Яш. Здесь они невысокие, больше напоминают холмы, чем горы. Не те отвесные кручи, что вздымались вокруг Ясиндола… Добрахх сжал зубы – уммский глаз у всех вызывал неприязнь воспоминаний. Конь недовольно покрутил шеей, стряхивая капли пота – успокаивающе похлопал по гриве – потерпи, родной. Скоро. Оглянулся на длинную колонну, утопавшую в пыли:
– Подтяни-ись!!
Колонна не реагировала. Изнурительный марш выматывал, шестьдесят фунтов на плечах – не дар небес, даже рабы не носят выше сил.
Капитан не славился добротой или мягкостью. Сочувствием или состраданием. Но врожденное чувство справедливости все-таки находило свой отклик – бойцы капитана уважали. Смотрели иначе, чем на других офицеров. Что постоянно взывало неприязнь остальной командной верхушки – жалость в войсках неприемлема. Признак слабости. Особенно к рабам, которые по определению не имели права на мнение.
Жалость или честь? – уже неинтересно. В вонючей от дешевого пойла, подлости и жестокости среде надсмотрщиков любое отличие от кубло наказывалось презрением и скрытой ненавистью.
Добрахх не терпел подслушников. Хотя и сознавал целесообразность подонков, готовых на все ради более сытной лепешки или закрытых глаз на мелкие вольности. В среде человеко-вещей не должно быть вольнодумия.
Рабские сотни – худшие из войск. Позор Диорской армии. Рабов не воодушевить на стойкость или подвиг, рабам плевать на честь – честь забрали, когда выжигали клеймо. Рабами двигал только страх. Страх пыток и смерти более изощренной, чем клинок врага в бою.
Центурия устала.
В предгорьях вторую неделю держал осаду Двеккур – небольшой поселок маленького горного народа ламов, осаждаемый сворой урдов, южных побратимов улларов. Мужчин перебили еще в первом бою, но женщины заперлись в горном дозорном форпосте и отказались сдаваться – храбрость не имеет пола. Жарромская центурия чистила предгорья от кочевников, и спешила – все-таки женщины не воины…
Капитан не хотел видеть смысла в этом мире. Ни в чем.
Казалось – какое дело воину до смысла? Воин выполняет приказ и налаживает свой неприхотливый военный быт. Воин – железная шестеренка, которая обязана вертеться, если кто-то выжимает педаль.
Но за внешним равнодушием прятался пытливый ум и… совесть. Таким тяжелее всего в жизни. Им недостаточно глупо-простенького: «Приказ центуриона! – испуганный взгляд за потолок, – их благородь знает…» или «Указ великого Императора! – все кивают с важным видом, будто тоже ощущают тяжесть бремени забот монарха. – Ради благоденствия всего государства…»
Боги творят мир. Пользуют людьми. Для чего? Какова конечная цель?! Где тот, самый изворотливый, который устраивает судьбы?! В чем справедливость?!!
На следующий день имперская центурия смела урдов далеко в степь. Защитницы Двеккура ревели и бросались на шеи солдатам-спасителям – уставшие, изможденные, но не сдавшиеся, и вольные в выборе…
Они дрались, как настоящие воины.
– Господин!! – на его груди рыдала от радости светловолосая синеглазка, заливая железо счастливыми слезами. – Пусть мать Аваатра облагодетельствует своих детей, пусть счастье сопутствует в жизни долго, и любовь окрыляет сердце…
Счастье. Освобождение. Спасение…
А через час их всех поставили на колени, выжгли на щеке клеймо и защелкнули рабские ошейники. Он никогда не забудет оглушенных от поворота судьбы глаз синеглазки, которая никак не могла в это поверить… Тяжелая ладонь пригнула шею почти к земле, волосы подметали пыль, на щеке пылает ожог… а она неверяще искала его взгляд… Это ведь не может быть правдой… да?!
Может, храбрая дочь своего народа. Жизнь подла.
Центурия делала свою работу быстро и тщательно. Рабы равнодушны к слезам и мольбам, им плевать на мечты свободных – добро пожаловать в настоящий мир.
Добрахх де Ярд заперся в поселке и всю ночь пил, заливая нутро литрами вина. Но все пойло мира не могло заглушить стон неумолкаемой совести…
________________________________________________
Енька не запомнил дороги. Ни ломоты тела, ни немеющих рук. Только грязно-серое небо и мелькающие пятна леса. И трамбованная тропа под копытами.
«Я больше тебя не увижу… Никогда».
Ты знала. Ты чувствовала. А я ничего не хотел видеть, отупевший от своих забот. Как искупить, Ая? Как перенести?!
Только тихий шепот листвы, да редкий скрип телеги какого-нибудь случайного путника. Или горькое уханье лесной птицы…
Замок встретил напряженным ожиданием. В воздухе запах озона надвигающейся грозы. Уже более суток ожидал вице-канцлер королевы, герцог де Гвиззард, собственной персоной. Глава геральдической комиссии, и еще дюжины разных ведомств, творящих надзор за государственной законностью. Высшая должностная шишка, правая рука канцлера, из капитула тех, в чьих руках вся власть. У конюшни с любопытством глазели несколько неместных бойцов, в лиловых гербовых плащах королевских гвардейцев.
– Проси, – хмуро кивнул Енька, сразу направляясь в приемный зал.
Гость не из тех, кому можно предложить подождать.
Посланец оказался высоким и толстым, в пышном жабо на весь живот и тщательно завитом парике. Лишний вес, по-видимому, не давал покоя – страдал явной отдышкой и постоянно вытирал мокрый лоб платком. Голос сиплый, как у простуженного:
– Княгиня Эния Шрай? – без излишних церемоний протянул бумагу, буравя холодными колючими глазками.
Енька молча развернул лист: «Настоящим обязываю Ее сиятельство, высокую княгиню Энию Шрай, владетельницу княжества Аллайского, содействовать всем указаниям вице-канцлера, герцога Гвиззарда, по окончанию незамедлительно прибыть в королевскую резиденцию в Андоре. Ее величество, Айхо Аммир, королева Семимирья».
Коротко. Ни одного лишнего слова. Все устно. Политик.
– А если откажусь? – Енька передал документ Мериму, тот с Браггой и Демиссоном немедленно принялись изучать.
– Вы не откажетесь, – холодно процедил Гвиззард. – Вы сделаете все, что я скажу, и отправитесь в столицу настолько быстро, насколько способны ваши лошади.
– Слушаю, – кивнул Енька. Какой смысл спорить, если еще не озвучена суть?
– Завтра вы разорвете все отношения с Раширом, – резко начал высокий гость, неприязненно меряя троих Енькиных помощников, продолжавших внимательно изучать документ, как своеобразное недоверие к посланнику. – Максимально жестко, не оставляя сомнений в намерениях. Объявите полный запрет на любое вмешательство. Отзовете солдат и обвалите проход в шахтах Густогая. Затем отправитесь в Андору. Ее величество вряд ли благосклонно отнесется к наплевательству на королевское приглашение.
Удивлен, Енька? Мерим предупреждал. Вот она, чаша весов… Баланс.
Но выхоленный лизоблюд не понимал – сейчас мало что могло тронуть княжну Аллая. И если к убийству Аюлы причастна Айхо… То она навредила самой себе.
– А если не послушаюсь? – спокойно повторил вопрос Енька.
Герцог презрительно окинул взглядом свиту, все еще вчитывающуюся в королевский наказ, потом дружинников за своей спиной…
– Оставьте нас наедине, – попросил всех бывший мальчишка.
Все потянулись за дверь, беспокойно оглядываясь. Последними вышел Уалл, еще раз настороженно смерил гостя и закрыл за собой дверь.
И тогда его прорвало – весь дворцовый лоск слетел, как пыль:
– Грязная оборванка, нищенка, чернь!! – зашипел, трясясь от ярости и брызгая слюнями. – Кто тебе позволил лезть туда, куда собаки нос не суют?! Мало замка?! Мало земель?! – обрюзгшее лицо почти пошло пятнами. – Мало игр в платья-побрякушки, водить за нос кавалеров, разъезжать по балам?! Все Семимирье у ног!! Мало, тварь?!! В войну поиграть захотелось?! Леса прибрать?!
Если он надеялся унизить и растоптать – зря старался. Енька всегда помнил, кем был раньше. Ни на минуту не забывал.
– А в чем, собственно, дело? – спокойно поинтересовался, когда поток слюноотделения несколько уменьшился. – Отчего такой пожар? – понаблюдал, как глаза королевского посланника наливаются кровью. – Разве я принесла не честь и славу королевству? Не новые земли? Не уважение и почет?
– Ты даже не представляешь, куда залезла!! – почти закричал Гвиззард, сжимая побелевшие кулаки. – Куда сунула свой грязный нос!! Столько лет… – яростно выдохнул и начал снова вытирать обильно выступивший пот.
Осенение оглушило, как молот наковальню:
– Стоп! – Енька опешил. – Так это… – даже сделал шаг к гостю, непонимающе вглядываясь в лицо, – не Диора травила улларов на Рашир? Это… – продолжал лихорадочно размышлять, – королева Айхо хотела сжечь лес? – от неожиданности даже ослабели колени. – Зачем?!!
Вице-канцлер заткнулся, будто проглотил язык. Медленно смерил с головы до ног, откашлялся и еще раз повторил:
– Завтра пошлешь гонцов за горы с официальным разрывом. Заберешь солдат и завалишь проход. Это приказ. Тебе все понятно?
– А если не соглашусь? – в третий раз напомнил Енька.
– Через следующие два дня королева Айхо объявит, что великая княгиня Эния Шрай – грязный нищий оборванец, с маленького городка Городея. С радостью согласившийся променять мужское достоинство на женский почет и богатство, – пошло ухмыльнулся. – Вот и конец твоему княжеству, шут в юбке. И тебе заодно.
На этот раз Еньку пробило. Слова застряли в горле.
Это возможно?!
Гость несколько секунд удовлетворенно любовался его остолбенелым видом, потом напомнил, погрозив пальцем:
– Завтра! – повернулся и вышел за дверь.
Бывший мальчишка без сил опустился в кресло…
Енька безучастно разглядывал колонны.
Шах и мат. Вот и славный конец. Как ответишь, Енька?
Через пару дней после его «нет» каждая собака на обозримых землях будет лаять, ржать как лошадь, облизываться… и снова лаять. Буйно обсуждая в тавернах, как какие-нибудь смельчаки поставят сучку раком и так отдерут… чтобы на деле прочувствовал – каково оно, бабой… с титулом!
Замуж его, сопливое недоразумение! И сурового мужа! Чтобы каждую ночь визжал в постели, и ублажал, как последняя шлюха.
Север – суровый край. Тут не заморачиваются сочувствием или пониманием.
Как на тебя будут смотреть, Енька? Офицеры, армия, люди? Кто останется рядом? Кроме Уалла, Мерима и Веси?
Мужчины такое не прощают. Не случайно выбитый меч в бою.
Конец.
В Рашире чуть больше понимания. Только чуть. И кому будет нужен в Рашире? Трудно представить, что творится в Остере. Убийство дочери правителя – из-за такого начинались войны. По чьей вине?
Прости, Ая. Ты не знала. Смогла бы любить бывшего мальчишку также, как девчонку?
Шах и мат.
Что вы хотите от меня, боги?
Енька точно знал, что никогда не предаст Рашир, и не превратится в марионетку в руках Айхо. У нее в руках нити, это сильные нити… Но он не кукла. Не станет приплясывать, когда властная рука вздернет указательный палец.
Королева не победит.
И также знал, что не останется. Нет железного стержня в позвоночнике, чтобы торчать в полупустом замке, терпеть издевки и пошлые ухмылки, и гордо задирать подбородок.
Не вынесет.
Никто не победит.
Он долго сидел, разглядывая высокие колонны тронного зала. Не видел выхода. Мальчишка. Вот такой вот я правитель, Ая. Ни тебя не защитил, ни Рашир, ни свое княжество. Дерьмо. Баба.
В горле горький комок.
Потом поднялся к себе и вызвал казначея. Попросил отсчитать тысячу серебром. И долго сидел у окна, глядя на убывающий овал луны – боги, как ты мне нужна, Ая…
– Ваше сиятельство? – стража у ворот встрепенулась, поправляя бацинеты. – Минутку, вызову начальника караула!
– Не надо, – остановил все телодвижения Енька. – Я инкогнито.
Солдаты растерянно переглянулись. Странно, конечно. Брагга будет недоволен. Но кто станет спорить? Княжна есть княжна, мало ли какие заботы у высоких людей?
Копыта гулко застучали по брусчатке моста.
В ближайшем лесу развел огонь и переоделся, в простое городское платье добропорядочной скромной гуаре. Эра сшила пару на заказ – мыслил иногда выгуливаться из замка, как простолюдинка. Если хочешь познать суть – учись разглядывать проблемы изнутри. Застегнул под юбкой пояс с монетами. Свой роскошный наряд сжег на костре, чтобы не оставить следов. Лошадь, конечно, не из простых пород, но седло небогатое, и дорожный мешок самый обычный.
Выехал на дорогу и оглянулся… Гордо вздымался в лунном свете Рицдар, центральный донжон Дарт-холла, вместе с четырьмя часовыми пониже. Даже отсюда уверяя в твердости и непоколебимости. В горле запершило.
Прощай, Дарт-холл. Прощай все, что дорого. Плохое и хорошее. Прощай, высокая княжеская спесь…
Ему не привыкать к простецкой жизни.
Пришпорил коня, копыта барабанной дробью перекликнулись в ночном лесу. На столе оставил запечатанное письмо Мериму, где изложил причину и указания на первое время. Старый друг успеет передать в Рашир старые латы, кузни и кузнецов для обучения. Пока суть да дело, пока весть разойдется…
Завтра станет известно, что хозяйки Аллая нет. Еще пару-тройку дней Гвиззард будет выжидать, смысл исчезновения не сразу дойдет до толстого брюха. А потом… два дня, если у него с собой крылатый вестник. Или же дорога в Андору, что прибавит еще неделю-другую. В общем, у Еньки в запасе минимум неделя, чтобы покинуть Айхон.
Бегство. Возможно, трусость, недостойная звания великой. Простите, люди, я никогда не стремился к величию.
Его будут искать. Сильно искать.
Объявлен ведь не просто правителем, а наследницей Аллоизы Шрай, что означает причисление к роду. Со всеми вытекающими. Престол Аллая будет пустовать, пока королевскому Совету не предоставят прямые доказательства смерти. В данном случае – труп. Управляющего может уволить только хозяйка – старый книжник будет полноправным управителем в отсутствие.
Давай, Айхо, твой следующий шаг.
Даже если найдешь и убьешь меня… Триумвират северных князей никогда не позволит снова влезть в север. У тебя больше нет тех козырей, что при победе у Ясиндола.
Выпутывайся, как можешь.
Дорога, почти в один повторяющая путь из Ясиндола. Вдоль предгорий, через Вааль и Берлицу. Только без верного Уалла.
Он отдавал отчет, что простой девушке сложнее, чем парню – внимание везде, где есть мужчины. Старался как мог – платок по самые брови, льняная шаль на плечах. В гостиных дворах почти не показывался из комнаты. Пару раз нарывался на разъездной патруль, но подорожная грамота, выписанная самому себе, помогала – в северных княжествах не особо стремились связываться с хозяйкой Аллая. Удивленно поглядели на простецкое платье, козырнули и вернули грамоту. Раз пришлось удирать от приставучего дорна – господин обязательно хотел разглядеть лицо без платка. Бросил уютный постоялый двор в ночь, через заднюю дверь, свинарник и конюшню, скрежеща зубами – черт бы побрал эти права высокомерных дорнов…
В свинарнике хрюкали свиньи, блеяли козы и кудахтали куры. Под ногами навоз. Наглец долго щерился во тьму за плетнем, пытаясь что-то разглядеть. Без стражи, без денег, заношенный сюртук, а все туда же… Благородный, мать твою. Все моё!