Нужно смириться и принять факт: ему не нравятся высокие девушки, с глазами цвета «зеленое яблоко» и волосами цвета «морозный антрацит». Не нравится, когда с ним ищут разговора, искренне уважают и ждут.
Ему не нравлюсь я. По объяснимым наукой причинам. Но от этого не легче признавать этот ранящий факт.
Что же заставит тебя в итоге прийти за мной?..
И хватит ли мне выдержки дождаться тебя?
Камэл
«Всё, хватит!».
Не в силах больше сделать и шага, плюхаюсь в сугроб под какой-то куст. Спина окаменела и не шевелится, мышцы ног горят от прилившей к ним крови, руки как будто чужие: даже телефона не достать. Сейчас, полежу минуту, и вызову машину.
Всё было зря: охота прошла впустую. Это было понятно после второй разведки, но глава решил рискнуть.
Чувак выслушал стандартное предложение, и выбрал уйти. Сказал, что слишком от этого устал. Просил только, чтобы было быстро и не больно.
Жаль. В этот раз мы с охотой явно опоздали.
Каждая мышца тела дрожит: давно я не был таким измотанным. Видимо, тело, что я отнёс в овраг, было слишком тяжелым. Хорошо, что пошел густой снегопад: через полчаса не будет уже никаких следов.
Руки вновь обретают чувствительность: нахожу телефон в кармане, неловко жму на кнопки, и говорю, что всё кончено. На том конце отвечают, что они рядом, пять минут.
Откидываюсь на спину: крупные хлопья падают на лицо, и тут же тают.
Смотря, как из темного неба причудливыми траекториями выныривает снег, внезапно вспоминаю о тебе.
«Вот так проходят твои дни?».
Какого это: целый день лежать лишь на спине? О чём ты думаешь, глядя лишь в потолок?
Мне захотелось поделиться этим тёмным небом, падающим снегом и ощущением сугробной постели под спиной.
Я бы мог это сфотографировать, но твой телефон всё еще разряжен. У меня не было возможности решить вопрос с зарядкой: охота отняла всё время. Рабочий телефон, что зажат в руке – придётся сдать.
Но кое-что на память я пронести смогу.
Протягиваю руку и срываю сухое соцветие с куста.
Наверное, весной это была сирень.
Рэй
Сегодня был день пересмотра архива на актуальность предсказаний. Мне достались предсказания десяти-пятнадцатилетней давности: это, видимо, было золотое время организации. В архивах упоминались такие потенциалы, которые и представить себе сложно. Сиамские близнецы, засыпающие в своём теле, но могущие проснуться в другом – их условно называли «Соньками». Прорицательница Василиса, выдающая очень точные прорицания, но на армянском языке, которого совсем не знала, во время приступов лунатизма. Девушка, исцеляющая наложением рук.
Камэл, Энола, Ё-на и даже Андрей бледно смотрятся на их фоне, не говоря уж обо мне. Вот были масштабы, вот были потенциалы – не чета нынешним. Что случилось в эти десять лет? Была демографическая яма и число потенциалов сократилось пропорционально населению? Или способов найти потенциал стало меньше? Или потенциалы обмельчали в принципе?
Сколько ни думаю об этом, факта это не меняет: сейчас организация на грани выживания.
И я должен приложить все усилия: раз не на охоте, то хотя бы в аналитике.
Хотя бы в этом – сопоставлении фактов – я хорош. Если мой мозг не занят делом, он начинает искать причины и следствия моего потенциала – и думать об этом, если честно, мне поднадоело. Лучше выносить вердикты чужим словам, ощущениям и снам.
Становится чуть спокойнее от мысли, что меня страхует еще десяток аналитиков с большим опытом, поэтому я могу быть чуть смелее в суждениях. «Это не подходит, это тоже, это тоже». Складывается впечатление, что я даже чего-то значу.
Ох, ну правда, разве можно всерьёз рассматривать предсказания, в которых фигурирует проектор для диафильмов или карточки для таксофона? Прошлый век: таких технологий уже даже в глубинке не найти. Есть еще предсказания с прямым указанием года или привязкой к конкретному событию: терракт в театре, победа Милана в суперлиге, проигрыш кандидата в президенты – все эти предсказания можно отправить в мусорку, потому что события уже исполнились. Всё это – потерянные потенциалы, которые были упущены, и, скорее всего, уже мертвы.
Есть и вовсе не предсказания вовсе, а какие-то зарисовки, фантазии. Ждущий парень в кафе, у которого сильно болит рука, двое, возвращающиеся на велосипеде в тяготящей тишине, раздражённая девушка, ожидающая зеленый свет светофора зимним вечером, парень в слезах, молящий о спасении умирающего, парень, сламывающий ветку с сиреневого куста, – что это вообще всё и для чего это кому-то знать? Как можно применить такое? И таких среди предсказаний тоже полно…
99% из того, что я анализирую – мусор: это уже было, это непонятно, как применять, это непонятно, как толковать. Но, вспомнив лицо главы, когда он пришёл за мной, понимаю: ради одного единственного процента стоит постараться.
Возможно, где-то там сейчас перекидывает ногу через ограждение ещё один мальчик, уверенный, что сошёл с ума: и в моих силах будет направить к нему главу.
Глава
Камэл доложил о неудаче на последней охоте. Ожидаемо: ведь в самом предсказании указывалось на «упокоение». Жаль, конечно, я надеялся, что всё же прокатит.
Хотя потенциал был не сказать что очень интересный. Был бы интересный, я пошёл бы за ним сам. В конце концов, мой потенциал: нравиться абсолютно всем – только на это и годен.
Раньше я формулировал его по-другому: «парень, у которого получается всё, за что бы он ни брался». С самого детства так было: стоило мне проявить к чему-то интерес, у меня получалось это с первого раза. Мама говорила, что я в полгода сел, через неделю – встал, а через две недели – пошёл. Читать научился в три года. Ездить на велосипеде, плавать, делать сальто назад – с первого раза. Любая игра, которую бы я ни начинал, оканчивалась моей победой. Забить с трехочковой? Без проблем. Пробежать эстафету? Запросто. Выйти на городскую олимпиаду? Легко. Любой конкурс, любое соревнование, даже самое маленькое – давалось мне без усилий. Поэтому я скоро начал отказываться от участия – ведь результат был известен наперёд. Я соглашался только если был кто-то, кто бросал мне вызов: тогда это обретало хоть какой-то оттенок развлечения.
Меня обожали все: от маминых подруг до младшеклассниц, от случайных гостей в нашем доме до бабушек в автобусе. Отец брал меня с собой на все корпоративные выезды, и его коллеги были очарованы таким маленьким взрослым сыном. Я знал силу своего авторитета и пресекал конфликты в классе, выбирал, что будем делать в воскресенье с друзьями, что будем смотреть в семейном отпуске. Меня звали на все стрелки между школами: и, разумеется, где нельзя было договориться словом, я без труда одерживал победу кулаками.
У такой жизни был только один недостаток: ничего не хотелось делать. По большей части я делал не то, что хотел (ведь это нужно было искать), а то, что должен был – и был доволен.
«Парень, у которого получается всё» сломался на Тане. В других обстоятельствах я был бы счастлив, что мой потенциал меня выручает, но только не здесь. Я был виновен, но никто виновным меня не считал, потому что я всем нравился.
«Нравиться всем» оказалось недостаточным: я хотел, чтобы она любила меня. Она этого не делала, и я решил пойти простым, привычным мне путём: я всегда всем нравился, и понятия не имел, как заслужить любовь.
Когда пришли меня вербовать, я был на грани отчаяния. Я был согласен на всё, лишь бы искупить свою вину.
Мой потенциал мне снова помог: дела в организации пошли на поправку, я стал следующим главой (естественно), вина перед Таней отступила, у еды наконец-то появился вкус. Я погрузился в природу потенциалов, пытался понять, почему они появляются, как развиваются. Я изучал воплощение и развоплощение: интересно было, потенциал – это ментальное или физическое?
С моим потенциалом я неплохо преуспел: но, как и ожидалось, довольно быстро мне это наскучило.
И в этот момент появилась Крушина. Я привык к восхищенным, принимающим и доброжелюбным взглядам – и тут она с открытой враждебностью. Это меня позабавило, и развлекало ровно до того момента, пока она не стала моим самым верным последователем. До последнего я надеялся, что она не столь мне предана – до самого конца, пока она не перестала дышать в моих руках. Она меня разочаровала: всегда разочаровывала.
И вдруг она возвращается, подтверждая мою теорию. Аберид, захват чужого тела – всё оказалось возможным.
Я смотрю на её новое тело – кто-то сказал бы, что всё ерунда и никакого аберида не случилось. Цвет волос, цвет глаз, черты лица, пропорции – всё иное. Прежнее тело было на десяточку, это едва на семь с половиной потянет. Тёмно-серые глаза, средне-русые волосы, прямота линий, бледность, худосочность – всё в пику тому, какой она была, нет совпадений ни в чём. Но я общался с Крушиной дольше всех, и чаще, чем кто-либо, смотрел ей в лицо. Угол брови, хмурящейся, когда она меня видит, взгляд исподлобья, наклон головы – всё Крушины той поры, когда она впервые попала в организацию. Тот же тон, то же недоверие, то же молчание. Тот, кто мало с ней общался, не заметит сходств, то для меня они очевидны. Особенно они очевидны, когда это не «Крушина», а «Авионика»: когда она с Энолой Гай, Реем – теми, кого она не знала, – она совсем другая. Она с ними по-другому разговаривает, по-другому на них смотрит, не напрягает плечи, не опускает головы. Это заметно, если внимательно смотреть.
«Парень, у которого всё получается» вновь преуспел: эксперимент удался. Осталось теперь понять, как вытащить Крушину насовсем. Если честно, я рад получить верного союзника обратно. Пусть я тот, кто её убил своими руками – неважно: ведь я всё ещё парень, который всем нравится. Ей снова не устоять.
Рэй
В детстве мои приятели мечтали о велосипедах, видеоиграх и чтобы мать не узнала, откуда у нас каждый день шоколадки и жвачки. Я же больше всего хотел, чтобы у меня было что-то важное, значимое, моё. Сильнее желания классно оторваться, понтануться перед другими во мне была зависть к людям, которые могли что-то лучше меня. Умеющим управлять самолетом, знающим английский язык, прыгающим четверной тулуп, полетевшим в космос, выигравшим городскую олимпиаду по информатике.
Все они нашли что-то, чему посвятили своё время, свои мысли – и достигли успеха. И все они были наголову выше меня.
Я тоже хотел «призвание». Что-то, чем была бы забита моя голова, из-за чего я не спал бы ночами, работал сутки напролет, совершенствуясь, ради чего вывернулся бы наизнанку. Я хотел знать, для чего я нужен.
Но, даже если что-то было, я никак не мог его отыскать.
Я многим занимался, многое нравилось, многое приносило удовольствие и удовлетворение, но ничто из этого не занимало меня полностью. А мне бы хотелось быть захваченным по самую макушку. Чтобы обо мне говорили: «Да у него же один волейбол в голове», например, или: «Это же математический гений, чего ты от него ждешь?!».
Но обо мне так не говорили, потому что я никогда не был на 100% чем-то увлечен.
А потом во мне пробудился потенциал: и от этого все лишь сильнее запуталось.
Сглатывая привкус крови сквозь ком в горле, я думал: «Это? Я родился ради этого? Это – мой дар? И как вообще это можно применить?».
Ответа у меня не было. Было немое недоумение. Я начал избегать людей, потому что на десятой минуте пребывания в толпе у меня заканчивалась слюна. Я постоянно травился едой, потому что абсолютно не различал вкусов. Я потерял всякую тягу к жизни, у меня осталось лишь два вопроса: «За что?» и «Что с этим делать?».
Когда мать определила меня в психушку, я даже не обиделся: потому что уже не знал, где нормальное, а где ненормальное. В самое-то психушке, конечно, сразу стало понятно, что до было нормально, поэтому я с такой силой ухватился за главу.
Я жил просто так. Делал, что под руку подворачивалось. Не загадывал на будущее, потому что не ждал его. Не вспоминал о прошлом, потому что нечего было особо вспоминать. Я жил тем, на что натыкался мой взгляд, и забывал об этом, стоило этому ускользнуть из виду. Таким я был парнем.
Но потом на моих глазах ты восстала из мертвых.
Все бы назвали это чудом, но лишь я один во всём мире мог сказать, в чём подвох.
В тот момент я был в полном восторге.
Но потом, месяцы спустя, это начало надоедать.
«Это? – думал я, глядя на тебя каждое утро. – Я родился ради тебя?».
И что Камэл в тебе нашел?
Глава
Твой голос вновь звучал очень рядом и так буднично, будто не произошло ничего из ряда вон выходящего.
«Ну и что?».
Вздрогнув, я очнулся от сна в отвратительнейшем из настроений.
Интересно, как долго ещё будет преследовать меня эпизод, случившийся в том сарае под звёздами?
Взглянул на часы: слишком рано, чтобы вставать. Чёткое осознание, что вряд ли снова засну, раздосадовало меня ещё больше. Впрочем, когда Крушина приносила хоть что-то хорошее?
Я встал с твердым намерением налить себе кофе, но в шкафу призывно блеснула бутылка коньяка. «Пить с утра плохая привычка, – подумал я, когда звякнула стопка о стол, – но технически ещё ночь».
«Может быть, – подумалось мне под плеск коньяка, – это поможет забыться и вновь заснуть».
Коньяк мягко скользнул в горло и жар разлился в груди. Вторая последовала безо всяких рассуждений.
Голова мгновенно пошла кругом. Я откинулся на спинку кресла и под прикрытыми веками замелькало прошлое.
Лето, солнечный день. Я шёл на задание и встретил её на выходе: она смотрела из темноты здания наружу через открытые двери. Мы встретились глазами и повисла неловкая пауза.
– Мне нужно уехать, – зачем-то остановился я.
Она утвердительно мотнула головой. У неё был такой вид, что я не устоял и направился в гараж: за транспортом. «В конце концов, – говорил я себе, – выходить во внешний мир ей не запрещено. Тем более, я буду рядом».
В гараже нашелся советский велосипед с высокой рамой: я лет двенадцать таких не встречал. Выбор был сделан тут же: меня захватила жажда приключений прямиком из детства.
– Садись, – призвал я её, стоящую в темноте, кивнув на багажник.
Я ждал, что она откажется: откровенно говоря, это было бы лучше всего. Поэтому удивился, сколь стремительно она вышла из темноты и молча уселась, схватившись за боковинки седла.
Это было похоже на эпизод из фильма: и мне хотелось быть частью этого как можно дольше.
Мы ехали молча, вслушиваясь в мерное поскрипывание педали, шорох шин и перешептывание сосен над головами. Везти её оказалось не так легко, как мне казалось: сто лет никого не катал. Тем интереснее было поднажать и преодолеть себя.
Когда вдали показалась точка отправки, она удивлённо воскликнула:
– Станция!
Я прыснул. Девчонка девчонкой! Совсем не похожа на ту, которая валялась избитой на снегу и дерзко на меня пялилась, на ту, которая за несколько месяцев тут так ни с кем и не нашла общего языка.
Через лес тянулись только одни железнодорожные пути, и о том, что это остановка напоминала лишь платформа из плит и покосившаяся табличка с названием, половину которой съела ржа.
Я заволок велосипед на платформу.
– Мы поедем на поезде?
«Как маленькая!» – снова фыркнул я, услышав её голос. Хмурая девушка, молчавшая почти всё время с момента охоты, внезапно сменила амплуа.
– Да, – усмехнулся я невольно, протягивая ей руку, чтобы помочь залезть на платформу. – Ненадолго.
Руки моей она не взяла, залезла сама. Умора просто! «Сильная и независимая».
Когда прибыла электричка, я загрузил велик в тамбур. А она тем же тоном, что и раньше, поинтересовалась у меня, стоя на платформе:
– А как же билеты?
Такая серьёзная, такая правильная: дитя и только. Я снова не сдержал смеха.
– Ты видишь кассу где-то?
Обескураженная, она выглядела невероятно забавно.
– Остаёшься? – поинтересовался я у неё, стоя в тамбуре.
Двери зашипели, она рванулась вверх по ступеням. Это было так забавно, что я расхохотался.
В тот день я много смеялся.
Мы ехали в тамбуре молча, прислонившись по разные стенки. Мерный стук колес, тёплый солнечный свет, мелькающий из-за деревьев, пылинки, летающие в солнечном луче. Я поймал себя на мысли, что в душном и тесном тамбуре было очень уютно.
Перегоны были короткими, несмотря на то, что направление непопулярное. Однако доехать до места назначения всё равно не довелось. В тот день вообще все шло не по плану.
– Контролеры, – объявил я больше чтоб понаблюдать за тем, как она оглянется. Оглянулась она презабавно: как испуганная ворона – с подскоком.
С велосипедом перебежать не получится, а денег на билет я не взял. В другое время нарушение плана меня бы раздосадовало, но в тот день меня это даже развеселило: почему бы и не сойти чёрт знает где? В конце концов, у нас есть транспорт.
Ещё веселее было наблюдать, как дёргается она: хотя, казалось бы, в её жизни уж были вещи пострашнее, чем нарушение правил проезда в электропоездах. Контролеры открыли двери в тамбур в одно время с дверями на улицу: она выскочила в ту же секунду.
«Что за девчонка!».
– Садись, – просмеявшись, я снова оседлал велосипед. – Дальше своим ходом.
Леса тут уже не было, и мы катились по проселочной дороге мимо полей. Томно пахло гречихой и теплой пылью. От края до края, насколько было видно, голубело небо.
Я такое в последний раз видел в детстве.
На место, куда я изначально направлялся, мы бы не доехали, но посреди полей попадались те, что оставляли «отдыхать». Там можно было найти лекарственные дикоросы: за ними меня отправила, как ни странно, Анна.
Я объяснил Крушине, что нужно делать, и мы разбрелись по разные стороны поля. Мне самому собирать травы было не очень-то интересно, гораздо интереснее было наблюдать, как она, воодушевленная, шагала по пояс в траве, как поворачивала букет трав в руке, складывая траву каждого вида отдельно, как перекусывала стебель, не сумев сломить. Она выглядела счастливой – такой доселе её мне видеть не доводилось.
Она настолько ушла в себя, что ни разу на меня не оглянулась. На базе она только этим и занималась.
Солнце спустилось низко к горизонту, комары начали одолевать. Что назад нам сегодня не успеть было ясно, как день, но и это отклонение меня веселило.
– Закругляйся, – позвал я её: еле доорался. И продолжил, когда она пробилась по мне сквозь траву: – Скоро стемнеет, а нам еще нужно найти ночлег.
На эту бурю эмоций я и рассчитывал: смятение, смущение и восторг.
– Что? Мы ночуем здесь?
– Поезда уже не ходят, так что нужно найти, где преклонить голову хотя бы до утра.
Еще большее смятение, смущение и озадаченность. Просто отпад!
– Это из-за меня, да? – потупилась она, убирая травы в приготовленную мной сумку. – Если бы не я, ты был бы без велосипеда, успел бы на поезд, тебе не пришлось бы выходить раньше…
Вина. И почему я так рад этим эмоциям?
– Пошли, – ответил я как можно нейтральнее: я намерен ещё понаслаждаться этим спектаклем. – Иначе комары съедят.
К дачному посёлку мы подкатили в сумерках. Было лето и нужно было угадать, какой домик с дачниками, а какой нет: нарваться на хозяев будет неприятно. Такой великолепный день, полный веселых приключений, не хотелось омрачать.
Я выбрал один из участков с краю, у входа в который была высокая трава.
– Давай сюда.
Участок был неухожен: его покрывали заросли высокой травы с белыми цветами. Подняв велосипед над головой, я пробирался, стараясь не слишком примять траву. Аромат этих цветов был плотным и пьянил сладостью.
– Какой высокий донник!
Я оглянулся на восхищенный возглас Крушины. Мне трава была по грудь, её скрывала почти по плечи. Из-за приподнятого ли настроения, или потому что были сумерки, но, честно признаться, ни до, ни после того момента я не видел ничего прекраснее.
Пристроив велосипед так, чтобы его не было видно с улицы, я двинулся к домику. Я выбрал участок с постройкой попроще: меньше вероятность, что там будет какой-нибудь бездомный. Проблем не хотелось бы.
Домиком это могло называться лишь условно: скорее, большой дощатый сарай с запором-вертушкой. Однако внутри, помимо сломанного сельскохозяйственного инвентаря имелись небольшие нары с засаленным матрацем: спасибо большое хозяину, сделавшему место, где можно присесть.
Я зашел и огляделся изнутри: было тепло, пахло древесиной и пылью – доски нагрелись за день. Похоже на домик на дереве: всё детство о нем мечтал.
Второй раз за тот день место мне показалось по-домашнему уютным.
– Я малину нашла. Будешь?
Оглянувшись, я наткнулся на пригоршню, полную ягод. Это меня поразило: она уже принесла. Нашла, поделилась, позаботилась.
На базе она так не поступала.
– Заходи, – велел я ей. – Нужно дверь закрыть: комаров напустишь.
Сарайчик явно был не рассчитан на двоих: в нём было не развернуться. Чтобы как-то отвлечься от смущающего вторжения в личное пространство, я протянул руку и снял со стены хозяйскую олимпийку поры той же, что и наш велосипед. Её, конечно, неизвестно, кто носил, и когда в последний раз стирал, но ночью будет прохладно, а она в одной футболке.
Странно, но она без разговоров оделась: может быть, уже давно к тому времени замёрзла, а я не замечал.
Мы сидели в темноте, плечом к плечу на топчане. Сладкий аромат донника, пальцы, липкие от малины, пятно тепла её руки, сочащееся через рукав чужой куртки в том месте, где наши предплечья соприкасались, ночная прохлада, тянущая по ногам, и звёзды, сверкающие сквозь щели между досками.
Повисла неловкая тишина. И от того-то, наверное, на меня нашло затмение.
Это была атмосфера: ночь, звезды, тишина? Разговоры в темноте, когда не видно лиц, разговоры по душам, когда не так страшно, что увидят всю грязь. Вокруг тьма: и тьма внутри себя кажется не такой уж непроглядной?
Это было знание, что все таскаются к ней за советами? Любопытство: что же такое получают они, раз не зарастает эта народная тропа?
То, другое или всё вместе – но я открыл рот.
– В моей жизни была девушка, которую я любил.
Мне стоило остановиться в миг, когда я это произнёс, но собой я уже не владел. Слова лились из меня, из глубины моего сердца, и я продолжал, говоря всё быстрее и быстрей.
– Очень красивая. Добрая. Нежная. Она состояла из одних достоинств, была моим идеалом. Мы поначалу мало общались, но постепенно мне всё больше стало не хватать времени, проведенного с ней вместе, наших разговоров. Общение хорошо на меня влияло: я чувствовал, что рядом с ней становлюсь лучшей версией себя – сильнее, благороднее, умнее. Мне хотелось делиться с ней вещами, которые мне понравились, какими-то новостями. Чем больше я её узнавал, тем больше к ней привязывался.
Когда я осознал, что влюбился, ещё не поздно было остановиться. У моей возлюбленной был один, но всё перечёркивающий недостаток: она любила другого. Любила крепко, любила взаимно, и, что самое безнадежное, он был уже мёртв. Я рассудил, что в соревновании с призраком мне не победить, и решил спустить всё на тормозах. Я уважал её, уважал её выбор, и, если честно, мне сильно досаждала реальная перспектива постоянно проигрывать идеальному возлюбленному.
Но она продолжала быть рядом. Продолжалось наше общение, и мне все время хотелось большего. Мне снилось, что мы с ней пара. Каждую ночь я держал её за руку, обнимал, целовал. Я бы понял ещё, если б снился секс, но нет, всё было не так поверхностно. Во сне она ласково улыбалась, клала голову на плечо, переплетала пальцы с моими – но каждое утро это оказывалось неправдой. Больших сил мне стоило наяву не схватить её вдруг за руку, не поцеловать в висок, как я привык во снах.
Я не сохранял её телефон, и не добавлял в друзья в соцсетях, чтобы не было искушения написать, когда меня накроет тоска. Я сдерживал себя, как мог, потому что жить совсем без неё стало бы невыносимо.
Бог знает, сколько бы всё это продолжалось, если бы я не начал прислушиваться людскому мнению. Все вокруг твердили одно и то же: она молодая, ей пора прийти в себя, найти себе кого-нибудь. Я вроде как получил негласное одобрение, поддержку, откуда не ждал. Вроде как если начну ухаживать за ней, то, вроде как, все одобрят. Я начал задумываться об этом, и пришел к выводу, что девушка она разумная, тоже это всё понимает. Я, конечно, благородно дам её горю утихнуть – годик или два побуду рядом, стану незаменимым, и, рано или поздно, её взгляд обратится на меня.
Я настолько убедил себя в этом, что совсем не учёл вторую сторону недостатка моей любимой: она хотела воссоединиться с любимым, она хотела умереть. Боже! Если бы я помнил об этом! Если бы это было главным, о чем бы я думал, на что обратил бы внимание!..
У неё ведь так часто это проскальзывало: нет мечты, нет планов на будущее, нежные воспоминания о прошлом… Я упорно всё это игнорировал, ведь это противоречило моему плану.
То, что она продолжала читать, смотреть фильмы, общаться с людьми сбило меня с толку. Для меня самоубийцы – это неудачники, которых травят, у которых нет друзей и достаточной смелости жить. Она в этот шаблон никак не укладывалась: помогала всем, всем улыбалась, обо всех заботилась. Была грустной порой, но «все понимали». Если бы я больше думал о ней, чем о себе, своих страданиях и о том, как я героически её жду, всё было бы иначе.
Если бы я помнил всё это, её поступки не вводили бы меня в заблуждение. Когда я болел, она спрашивала, не приехать ли, не купить ли лекарства. Когда видела грязь на мне – стряхивала, когда у меня отрывалась пуговица – предлагала пришить. Она заботилась обо мне, и это я воспринимал как особый знак внимания. Я лишь потом узнал, что она была со всеми такая. Если бы я смотрел повнимательнее, я бы, наверное, и сам заметил.
Мы продолжали общаться, наши разговоры становились все дольше, и пресловутые люди начали отводить меня в сторонку и потихоньку спрашивать, встречаемся ли мы. Я злился, отрицая, но убеждался, что стою на верном пути. Если никто не видит ничего предрассудительного в нашем общении, то, наверное, всё хорошо?
Так я думал, всё больше убеждался в каких-то своих правах на неё. Мне начало казаться, что я имею приоритетное право на её время и внимание, начал обижаться, если она реагировала не так, как я хотел. Постепенно пропасть между тем, что я думал, и тем, что было на самом деле, становилась всё больше и больше.
И однажды она разверзлась.
До сих пор не могу понять, что на меня нашло. Сколько думаю об этом, не могу понять.
Она попросила меня помочь с ноутбуком. Зная, что она неплохо шарит в обслуживании ПК, я решил, что это – «знак». Что если она позвала меня после работы к себе домой – это значит лишь одно: пора действовать.
Я пришел, она открыла, мы сели рядом на диван. Говорили, смеялись, я искал проблему. С экрана монитора я косился на её коленки. Пока работали антивирус и архиватор, меня сводил с ума аромат её духов, едва различимый в конце дня.
Решение проблемы затянулось. Она предложила чаю, и тут что-то пошло не так.
В меня как бес вселился. Я повалил её на диван, заломил вверх руку и начал лихорадочно целовать. Никогда в своей жизни я не был таким сильным, как тогда. Безумие, видимо, подсказывало мне, что делать – как её обездвижить, как заставить её замолчать, как половчее перехватить, чтоб не вырвалась. Помню, что помнил: она говорила, что не боится смерти, но боится насилия. Помню, что злорадство по этому поводу давало мне солоновато-горьковатый привкус во рту. От возбуждения кружилась голова и вся комната, её близость, тепло и сопротивление делали желание нестерпимым.
Я пошел бы до конца, если бы она вдруг не затихла. Яростно билась, трепыхалась, а потом резко обмякла.
Во мне как переключатель щелкнул. Отпрянув, я пытался осознать, что сделал, и что делать дальше. Ужас, который я испытал, при взгляде на безжизненную неё, меня мигом выхолостил: она лежала на диване неподвижно, словно труп. Лишь остекленевшие глаза были распахнуты в крайнем изумлении, и устремились куда-то в сторону окна.
Я выскочил из комнаты: она так и осталась лежать на диване. Я не знал, что делать, метался по кухне, стараясь хоть что-то осмыслить. Меня мелко трусило, и тысяча граней страха раскрылась во мне. Я был сам себе омерзителен: и предположить не мог, что способен на такое.
Спустя какое-то время меня насторожил монотонный звук лязгающего пластика. Я почувствовал, что по ногам тянет холодом, и в тот же миг это бряцанье, её взгляд в окно – всё сложилось. Я метнулся обратно в комнату – так и есть: она стояла на подоконнике и пыталась выбить рукой москитную сетку. Я оттащил её, пытался вразумить, но внутри меня уже разливался жгучий ужас: едва я увидел это бестолковое движение рукой в попытке преодолеть смешное препятствие, всё осознал.
Я насильничал не больше минуты, но этой минуты хватило, чтобы сломить её, лишить её рассудка.
Я уговаривал её одуматься, прийти в себя – и не мог смотреть в это одержимое лицо. Я впервые в жизни столкнулся с человеком, потерявшим всякую связь с миром. Её главной целью сделалось дойти до окна и шагнуть из него.
Я надеялся, что она придет в себя, но что бы ни делал, она тут же находила окно взглядом и устремлялась туда изо всех сил. Я заливался слезами, молил о прощении, взывал к её разуму, стоял на коленях, хватал её за руки – но как бы ни надрывался, улучшение не приходило.
Врачи скорой застали меня в полу на прихожей. Я с трудом выволок её из комнаты с окнами, и она утихла, кукольно обмякнув в моих руках. Я держал её в замке рук и рыдал, пряча лицо в её спину. Отчаяние, ужас, боль, ненависть к себе – я не мог ничего из этого сдержать. Я надеялся, что сейчас врачи выведут её из шока, и она придет в себя.
«Я тогда исчезну, навсегда исчезну, больше не появлюсь! Я никогда, никогда больше ничего не попрошу, поэтому пожалуйста, Господи, пожалуйста, помоги ей. Господи, Божья матерь, святой Николай, все святые – прошу вас, прошу: пожалуйста, помогите! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!…».
Врачи спросили, что случилось. Я, каясь и рыдая, рассказывал всё. Они выслушали, вкололи мне успокоительное, и занялись ей: задали простые вопросы, и, не получив реакции, спросили, где её документы.
Помню, что всё произошло очень быстро. Они дождались участкового, которому я всё рассказал, уже не рыдая. Врачи её забрали, а меня оставили с участковым. Тот при мне позвонил её родителям, сообщил, что случилось, и ушел, сказав, чтобы я никуда не уезжал из города.
Я вернулся домой и не находил себе места. Я метался из угла в угол и ждал, что вот-вот мне что-нибудь сообщат. Я желал этого звонка больше всего на свете и столь же сильно боялся его: и потому ничего не мог делать.
Но ни на следующий день, ни через день, ни потом мне из милиции не позвонили. В больницу позвонить, а тем более идти я боялся – ведь там были её родители, но страшнее всего было узнать, что состояние её не улучшилось.