Рыжая Кошка. Роман

Под действием его ледяного взгляда я начинаю чувствовать себя маленькой букашкой, растоптать которую этому человеку не составит никакого труда. Привыкнуть, приспособиться к такому отношению тестя и новых родственников стоило огромного труда. Но, видимо, эта привычка не настолько сильна, если и сейчас мне порой хочется плюнуть на всё, и убежать, как можно дальше.

Особенно унизительны подачки тестя, когда они сопровождаются изрядной долей нотаций и нравоучений. Хотя в последнее время я вполне бы мог обходиться без них: всё-таки должность управляющего «Строительного треста», что-то да значит. Как говорят здесь: «пайда бор» – выгода есть.

Человек, оказывается, ко всему привыкает: и к тому, чтобы денег иметь больше, чем заложено в штатном расписании; и к тому, что не подмажешь – не поедешь, а не обманешь – не проживёшь. Привык и я, и ничего себя чувствую – без литературного угрызения совести. Недаром мой главный инженер Еркин-ака говаривает: – «Совесть – понятие литературное».

И ещё одно любимое изречение Еркин-ака: -«Оказавшись в болоте, начни квакать: тех, кто не квакает – оно засасывает».

Я никогда не задумывался о том, засосало меня болото или я, как и окружающие начал квакать. Пожалуй, второе, поэтому я ещё тут, и я ещё жив.

Мои мысли вновь вернулись к вчерашней обиде, и вновь я клял себя:

– Мог бы отказаться от подачки тестя, а беру. Потому что не хочу попасть под каблук Рахили. Всячески стараюсь не потакать её почти систематическим алчным желаниям иметь самые дорогие и самые блестящие вещи…

От неприятных мыслей меня отвлекла одинокая фигурка девушки, стоящая на обочине дороге. Девушка не голосовала, а лишь взглядом провожала спешащие мимо машины.

Что-то в этой фигурке, одиноко и неприкаянно стоящей на обочине, показалось мне до боли знакомым и родным. Неожиданное ощущение потерянности, неприкаянности, как током пронзившее моё сердце, заставило резко нажать на тормоз. Машина, взвизгнув новыми колодками, остановилась напротив девушки. Я открыл дверцу и спросил:

– Вам куда, девушка?

Не задумываясь, она ответила:

– В Ташкент.

Решил мгновенно: беру, и пригласил в салон, делая соответствующий жест рукой.

– Садитесь, нам по пути.

Увидев, что девушка колеблется, я терпеливо ожидал её решения, опасаясь резкими движениями спугнуть красавицу. Просто смотрел и улыбался. Девчонка попыталась открыть заднюю дверь автомобиля, но та не поддавалась, и она остановилась в нерешительности. Подняв защёлку, я помог девушке справиться со злополучной дверью. Девчонка молча, пригнув голову, села на заднее сидение, закрыв за собой дверцу, и затихла.

Дал газ, и машина, как застоявшийся рысак, сорвалась с места. От неожиданного рывка девушка откинулась назад. Краем глаза я наблюдал за ней. Бесспорно, девчонка красива. Сначала в глаза бросились удивительно рыжие волосы и зелёные, чуть ли не в пол-лица, глаза. Затем уже отметил небольшой прямой носик, красиво очертанье, немного припухшие губы, удивительно чистую и нежную кожу, лебединую шею (оказывается такая шея и у девушек бывает).

– Рассказать друзьям – не поверят, – машинально подумал я, – что в нашем городе встречаются такие рыжие солнышки.

Пассажирка упорно молчала, рассматривая через окно мелькающие деревья, выстроившиеся, как солдаты, вдоль дороги. Молчал и я, думая о своём. Прошло несколько минут, и молчание стало невыносимым. Пришлось первому начинать разговор. Начал с рассказа о родителях, живущих в Ташкенте, о работе, о себе, стараясь вовлечь в разговор пассажирку. Но девчонка упорно молчала, лишь изредка бросая коротко «да» или «нет». Решил пойти ва-банк и нагловато представился:

– Меня зовут Сабиром Усмановым. А вас?

Взгляд пассажирки встретились в зеркале с моим взглядом.

– Так вот почему её глаза кажутся такими огромными! – подумал я. – Как это слово называется? Забыл.… Ах, да, Рахиля говорила как-то: макияж. Зелёная краска, или ещё что-то. Вечно путаюсь в этих женских штучках.

Ответ девушки был тих и неясен, и мне пришлось переспрашивать:

– Как вы сказали, вас зовут?

– Наташа! – ответила она громко и внятно.

– Красивое имя, – подбодрил я и, видя её небольшое замешательство, продолжил:

– У вас в Ташкенте есть родственники?

Немного помолчав, словно решая, ответить прямо, или что-то сымпровизировать, девушка всё же ответила правдиво:

– Нет, никого нет.

– К кому же вы едете?

– Ни к кому.

– Храбрая вы, однако, Наташа.

И её прорвало. Она начала рассказывать о том, что после окончания школы не поступила в институт, что мать замучила нравоучениями и придирками, что отец всё больше и больше отдаляется от семьи, оставив её наедине с её проблемами.

Внимательно слушал девчонку, не перебивая, думая тем временем, что взваливаю на себя, быть может, непосильную ношу, ведь, как говориться: мы в ответе за тех, кого приручаем. В Ташкенте мы будем к вечеру. Куда же я повезу свою попутчицу? На вокзал? Ей там не место: там совсем неподходящая компания для молоденькой, красивой девушки. Да боюсь, она там простынет: вон как съёжилась и дрожит.

– Наташа, – предложил ей, – накиньте куртку – вы мёрзнете.

– Нет-нет, – скороговоркой запротестовала та, – не надо!

– Надо! – настоял я, передавая куртку.

Девушка с благодарностью набросила её на плечи и обхватила колени руками. В таком одеянии, как у неё, было не мудрено замёрзнуть: коротенькая юбочка, едва прикрывающая колени, лёгкая блузка с короткими рукавами не способны защитить от утренней прохлады.

По-видимому, девчонка очень спешила, поэтому и выскочила из дома, в чём была.

– Как же она будет жить в Ташкенте без ничего? – удивился я про себя. А вслух спросил:

– Разрешите полюбопытствовать, Наташа, каковы ваши планы?

– Планы? – голос девушки донёсся словно издалека.

– Ну да, планы, – повторил я. – Ведь прежде, чем встать на обочину дороги, где я вас увидал час назад, Вы, вероятно, думали о том, что будете делать дальше…. Почему решили ехать именно в Ташкент?

Девушка призналась чистосердечно:

– Я была так сердита, так взвинчена, что не думала, куда и зачем еду. Единственной моей целью было желание вырваться из-под тяжёлой власти мамы и отупляющего равнодушия отца…. А сейчас…. Я думаю, что мне нужно будет устроиться куда-нибудь на работу, чтобы ни от кого не зависеть. Потом будет видно.

– Ну, на работу в Ташкенте устроиться не проблема, хотя для этого сначала нужно прописаться.

Пассажирка смолкла, а я продолжил рассуждать:

– Прописаться можно у Карима, моего старинного друга. Дом у него большой – пропишут без проблем. А потом я устрою вас в наш Политехнический. После года работы в нём легче будет поступить на вечерний факультет.

Остаток дороги мы с Наташей уже разговаривали, как хорошие, давние друзья. Я был весел, раскован, шутил, рассказывал весёлые истории, удивляясь самому себе: давно меня не посещало такое настроение, словно вернулось старое доброе время институтской молодости.

Каждая удачная шутка находила живой отклик у моей попутчицы. Смеялась она от всей души: смех её, светлый и звонкий, радостной стрункой откликался в моём сердце. Я забыл о своих тревогах, о том, что буквально 4—5 часов назад у меня было удручающее состояние, что утром, после скандала с женой, мне не хотелось жить. Сейчас я был почти счастлив.

Около восьми часов вечера мы въезжали в Ташкент. Нас встретил поток машин, снующих в разных направлениях, и пешеходов, спешащих перебежать улицу в совсем не подходящем месте, особый запах родного города.

Сворачивая с Куйбышевского шоссе, я сказал спутнице:

– Сейчас поедем к моему другу детства Кариму. Он живёт с сестрёнкой Дильбархон. Места у них много. Надеюсь, вам будет там удобно.

* * *

Вот и улица Джаркурганская, где живёт мой друг, где когда-то жил и я. Вот и знакомый дом, который встречает нас тёмными окнами-глазами. Долго нажимал на кнопку звонка, звук которого казался слишком громким, зудящим на одной ноте, словно огромный шмель. Наконец, когда моё терпение начало иссякать, послышались нетвёрдые шаги, загорелся свет, и хриплый мужской голос поинтересовался:

– Кого это несёт, на ночь глядя?

Невольно удивился незнакомому голосу, а главное тону, с которым был произнесён вопрос. Но отвечать нужно, иначе не откроют:

– Это я, Сабир Усманов.

– Какой ещё Сабир? – недовольно отозвался мужчина за дверью.

– Сабир Усманов – друг Карима Атабаева, – уточнил я.

Из-за двери донеслись звуки, по которым я понял, что неизвестный мне мужчина, чертыхаясь и кряхтя, начал открывать дверь. Но вот она, наконец, открылась, и перед нами предстал сам Карим – заспанный, со спутанными волосами. Его недоумённый взгляд остановился сначала на Наташе, потом перешёл на меня.

– Это ты, Сабирка? А я тебя не узнал…. Богатым будешь…

Атабаев замолк на несколько секунд, видимо, ещё не совсем отойдя ото сна, затем продолжил:

– Заходите. Ну что стали на пороге?

Я пропустил вперёд Наташу, которая боязливо переступила порог дома, хозяин которого оказался настолько негостеприимен и сердит.

Из дальней комнаты показалось знакомое женское лицо. Тепло приветствовал молодую женщину:

– Здравствуй, Дильбархон! Рад тебя видеть.

Сестрёнка Карима узнала меня и вышла навстречу. На её лице появилась приветливая улыбка:

– Здравствуйте, Сабир-ака! Как поживаете? Давно вы не были у нас. Проходите, пожалуйста! Проходите!

Пока мы усаживались на диванчике в чистеньком уютном зале, и разговаривали с Каримом, Дильбар успела разослать дастархан. Все наши попытки отказаться от угощения, ссылаясь на позднее время, ни к чему не привели: закон гостеприимства должен соблюдаться несмотря ни на время, ни на обстоятельства. Карим настоятельно просит откушать и выпить хоть по пиале душистого индийского чая.

Зашёл разговор о моих родителях. Карим посетовал, что давно не видел их, жалуясь на то, что совершенно замотался на работе. Я невольно перехватил укоризненно-недоверчивый взгляд Дильбархон, и понял, что вовсе не чрезмерная работа сделала моего друга таким сумрачным, обрюзгшим и всклокоченным.

После ужина Дильбар увела Наташу в гостевую комнату, а я решил, что именно сейчас настало время поговорить с Каримом:

– Друг, – попросил его, – у тебя не найдётся место для этой девушки?

– В каком смысле?

Видимо, я не совсем точно выразил свою мысль, поэтому Карим не понял меня сразу.

– Видишь ли, дружище, эта девушка ушла из дома. Её нужно прописать и устроить на работу.

– Ты же знаешь, Сабир, что у меня нет времени заниматься этим.

– Я прошу только прописать Наташу у себя, а на работу я сам её устрою.

– Зачем тебе эта девчонка, Сабир-ака?

И я начал злиться:

– Какое твоё дело?! Я без ума от неё!

– И когда это ты успел? – засмеялся Карим. – Ведь сказал, что сегодня познакомился с ней.

– Эх, Карим-Карим, в такую девушку можно влюбиться с первого взгляда!

– Влюбиться, может быть, и можно, но рассчитывать на что-то просто глупо.

– Да, что ты понимаешь в женщинах?! – начал сердиться я.

– Может быть, и ничего, – спокойно ответил друг детства, – но зато я понимаю кое-что в мужчинах…. Я же тебя хорошо знаю: поиграешь и бросишь, как надоевшую игрушку. И не жалко?

– А чего её жалеть?! – продолжал злиться я. – Баба, как кошка: как не брось – всё на четыре точки становится.

Карим с удивлением посмотрел на меня и отреагировал с видимым недовольством:

– Может быть, может быть – ты же у нас опытный по части женщин.

Стараясь сменить щекотливую тему, и, чувствуя гадливость от только высказанной непристойности, виновато произнёс:

– Карим – дружище, помоги, прошу.

Карим посмотрел на меня внимательным, цепким взглядом:

– Хорошо, я помогу, чем смогу, но надеюсь, ты не думаешь, что я стану её пастухом?

– Правильно надеешься! – засмеялся ему в ответ. – Этого одолжения я от тебя не прошу: Наташа довольно взрослая девочка, и в пастухах не нуждается.

Поговорив ещё немного, я начал извиняться перед другом за то, что не могу больше задерживаться у него. Карим не стал задерживать, и мне вдруг показалось, что он даже рад тому, что я ухожу. Уже у дверей сказал ему, понимая, что мои слова могут обидеть друга, но не сказать этого я не мог:

– Дружище, надеюсь на твою лояльность… Девчонка моя. Понятно? Через неделю приеду – тогда поговорим обо всём более обстоятельно.

Добираясь через весь город к родному дому, я думал, явно ощущая неприятный осадок от встречи со старым другом:

– Почему я так грязно и грубо говорил с Каримом о Наташе? Неужели только потому, что он так изменился в лице при первом же взгляде на девушку? Я ревную эту незнакомую девчонку к другу детства?…

Ах, как она напомнила мне Катюшу!… Милую, нежную, хрупкую мою мечту, растаявшую, как облачко, светлое и лучезарное, и оставившую досаду на самого себя, и горечь утраты…

Катенька, Катюша… Утраченное счастье моё, боль моя, радость моя… Где же ты сейчас? Ты уехала, а я не могу забыть ни наших встреч, ни нашей любви… Особенно горестны эти воспоминания на фоне моей семейной жизни, с её постоянными скандалами, придирками, грубостью и нравоучениями хозяйки моего очага, из которого я бегу с радостным облегчением при каждом удобном случае… Вот и сейчас снова бегу из своего «семейного рая» без сожаления, без угрызения совести…

Знакомая дорога вела меня к родному дому, но неожиданно в памяти всплыло обескураженно лицо Карима, и кривая, виноватая улыбка тронула мои губы.

– Да, бедный Карим! – подумал я, глядя на своё зеркальное отражение. – Друг явно не ожидал от меня такого… Даже слова не смог найти в ответ, хотя никогда за словом в карман не лез… Что, Сабир-ака, самому противно?… Поэтому так быстро и ретировался?… Что же с тобой происходит, дружище, если даже перед самим собой стыдно становится?…

Глава 2. «Нет в доме хозяина – нет порядка»

(Рассказ №1 Сабира Усманова – продолжение)

Дома меня встретили от всей души, проявляя радость открыто и естественно, и я, как никогда, понял, что очень соскучился по этим честным, простым человеческим чувствам, идущим от сердца к сердцу.

Мама трогала меня натруженными руками, словно желая убедиться в моей целостности и сохранности. Её лучистые глаза сияли радостью и добротой.

Весёлой гурьбой выбежали навстречу племянники и племянницы: сегодня они со своей мамой, а моей старшей сестрой Фирузой, в гостях у дедушки и бабушки. Дети обступили меня со всех сторон, стараясь ухватить за руки, полы пиджака, за ноги.

И я смеялся, поднимая руки:

– Всё – сдаюсь! Сдаюсь!

Шум, гам, веселье заполнили весь дом, делая его таким же, как и раньше, во время нашего невозвратно ушедшего детства. Фируза приказала детям оставить дядю Сабира, потому что он устал после дальней дороги, и детишки гурьбой убежали вглубь дома.

– Ну, здравствуй, братишка! – с тёплой улыбкой обратилась ко мне сестра, похлопывая руками по плечам. – Как здоровье? Как дела? Рахиля? Дети? Как её родители?

И я отвечал, как принято, аналогичными вопросами, интересуясь здоровьем всех домочадцев сестры, делами, новостями и проблемами.

На мои вопросы Фируза, как всегда, реогировала просто, без претензий и жеманства:

– Всё хорошо, братишка, всё хорошо. Все живы-здоровы.

Мама, улыбаясь, посмотрела на нас, своих детей, и сказала мягким, душевным голосом:

– Пошли ужинать, дорогие мои: отец уже ждёт нас.

За дастархан рассаживались по старшинству: сначала отец, потом я, мама, Фируза со своим семейством, начиная со старшего её сына, четырнадцатилетнего Тахира и его сестры-двойняшки Зухры, и заканчивая пятилетним Усманом, названным в честь дедушки.

Отец никогда не любил шума за столом, поэтому к вечерней трапезе семья приступила с чувством, с толком, неспешно. Дети сестры совсем не похожи на моих: за столом не шалят, с места не вскакивают, ухаживают за младшими.

Старшие девочки, Зухра и Диля, помогали матери приносить на стол горячие блюда, расставляя касы (глубокие фарфоровые тарелки, формой похожие на пиалы) с аппетитной шурпой по старшинству, а затем убирали освободившуюся посуду.

После ужина все перешли в просторный зал, где каждый нашёл местечко по своему усмотрению: мы с сестрой устроились на диване, отец в любимом кресле у окна, детишки на ковре рядом с дедушкой.

Сестра с интересом расспрашивала меня о Рахиле, детях, работе, о Фергане. Отвечал на вопросы почти автоматически, рисуя радужную картину своей ферганской жизни, выдавая желаемое за действительное. Фируза от души радовалась моим успехом, заверяя, что всегда была уверена в том, что её братишка самый лучший, и жизнь у него должна быть соответствующей.

На расспросы о её муже Максуде, его диссертации, сестра отвечала неохотно, что всё хорошо, и я понял, что здесь кроется какая-то проблема, и я по ходу решил, что непременно должен поговорить с зятем, и если надо, то и помочь ему.

Меж тем племянники устроили импровизированный концерт: они читали стихи, пели песни, рассказывали о том, как провели каникулы, каких новых друзей нашли.

Слушал их и вспоминал, как мы сами в детстве вот так же собирались в субботу вечером возле родителей в этой же комнате, делились мечтами и планами, рассказывали истории, приключившиеся с нами за неделю. С тех пор прошло более пятнадцати лет, но как жива память о тех временах, и как она оказывается дорога.

Моя старшая сестра перенесла эти же правила в жизнь своей семьи, и это очень близко мне, понятно и симпатично. Её семья как бы продолжение нашей семьи. Преемственность поколений? Наверное. Но чтобы осуществить эту преемственность, заключающуюся в продолжении традиций дома, доброго отношения друг к другу, уважению к родителям, к старшим, нужно много работать, отдавая душевные и физические силы, много доброты и любви, и Фируза понимает это, как никто другой.

Умная у меня сестра. Умная и добрая. Однажды она сказала мне:

– Метод кнута и пряника даёт обществу хитрых, очерствевших существ, не способных на высокие добрые чувства…

И добавила: – Нужно просто любить.

Наблюдая за племянниками, я в который раз убедился в том, что мои собственные дети во многом им проигрывают. И хотя они имеют несравнимо больше благ, чем дети сестры, но это не перешло в качественные изменения, так и оставшись всего лишь количеством.

Отлично понимал, что и сам виноват в том, что мои дети получили однобокое воспитание, потому что совершенно отстранился от них, целиком отдаваясь работе. И это начало давать свои плоды: старший сын Камал уже несколько раз пытался грубить мне, и мои попытки наказать его за это, заканчивались истеричными скандалами Рахили. Ясно одно: в нашей семье нет хозяина, нет мужчины – хозяин в ней Рахиля, а это никогда не доводило до добра. Нет в доме хозяина – нет порядка.

В десять часов Фируза отправила младших детей спать, а старшие Тахир и Зухра сели играть с дедушкой в шашки, подсказывая друг-другу и стараясь обыграть любимого деда всеми правдами и неправдами. Шум начал усиливаться, но стоило сестре строго посмотреть на них и негромко сказать:

– Ну что вы так расшумелись? Вы не забыли, что ваша бабушка младших укладывает? – как сразу подростки притихли.

Мы переговаривались с сестрой вполголоса, чтобы не мешать заинтересованной игре троицы, увлекшейся немудрёной игрой. Фируза рассказывала о болезни свекрови, чудачествах свёкра, не желающего отправлять кампыр (старушку) в больницу, о слишком большой нагрузке свалившейся в связи с этим на плечи Максуда, сетовала на то, что сёстры мужа совершенно устранились от проблем своих родителей.

Я напомнил сестре, что Максуд единственный сын своих родителей, а по закону родители должны жить с сыном.

– О чём ты говоришь, братишка? – запротестовала Фируза. – Разве сейчас кто-то подчиняется старым законам? Ты вот не живёшь в родном доме, хотя тоже единственный сын.

Упрёк сестры вполне справедлив, поэтому я даже не попытался оправдываться. Чтобы не заострять внимание на этой болезненной теме, сестра предприняла попытку расспросить меня о семейной жизни, но, видя моё нежелание говорить на эту тему, тактично переключилась на детей.

Через полчаса отец остановил увлекательную игру и произнёс:

– Ну, всё, дорогие мои внуки, детское время давно закончилось, пора спать.

Тахир, пытаясь уговорить дедушку, начал, как можно, жалобней:

– Ну-у-у, дедушка, пожалуйста, давай поиграем ещё немного?

Отец смехом ответил на хитрость старшего внука:

– Какой же ты хитрец, Тахирджон! Знаешь, как влиять на старого деда.

В их разговор вступила Фируза:

– Тахирчик, сынок, нужно слушаться дедушку: он в доме главный.

– А Сабир-ака? – с надеждой в голосе поинтересовался мальчик.

– Сабир-ака главный в своём доме, – ответила сыну сестра.

Попытался улыбнуться этому выводу, но улыбка получилась кривоватой. Я вдруг подумал о том, что если бы сестра знала, какой это болезненный вопрос она затронула, то вряд ли сделала это замечание.

– А у нас кто главный? – вступила Зухра.

– Конечно, дедушка Рахим! – сделал вывод Тахирчик.

– А дада (отец)?! – обиделась Зухра.

– И дада тоже, – милостиво согласился Тахир.

– Так не бывает! Так не бывает! – запротестовала девочка. – В доме должен быть только один человек главным!

– Нет бывает! – уверенно ответил ей брат. – Бывает! Мама, скажите ей, что бывает?!

Фируза успокоила детей и попросила их отправиться в боковую комнату, которую когда-то занимали сёстры, и в которой по-прежнему стоят три кровати, большой круглый стол посередине комнаты, за которым они учили уроки, а над столом легендарный розовый абажур, который дада купил когда-то давным-давно в Москве маме в подарок.

Моя комната так же неприкосновенна, и я отправляюсь в неё на отдых каждый раз, когда после долгого отсутствия вновь возвращаюсь домой.

В ней ничего не изменилось со времени моего последнего посещения: она всё такая же чистая и светлая, как и прежде. В ней всё та же кровать с панцирной сеткой, массивный письменный стол, книжные полки, шкаф для одежды, на верху которого стоят коробки с моей коллекцией значков.

Спать не хотелось, и я, подвинув стул вплотную к шкафу, начал снимать заветные коробки, раскладывая их на полу. Постелив на пол небольшую курпачу (небольшой узкий матрас) и, положив под бок подушку яркого атласа, устроился поудобнее и начал рассматривать их содержимое.

Значков много и почти за каждым из них своя история его приобретения: вот этот ярко белый кораблик на голубой эмалевой волне привёз мне дада, когда лечился в санатории на Чёрном море. Мне тогда было лет восемь, но я помню всё, как будто это было вчера. Помню, как отец интересно рассказывал о море, чайках, кораблях, пальмах. Помню, как затаив дыхание, мы слушали его, обступив со всех сторон.

Вот эти два значка: крейсер «Аврора» и Петропавловская крепость, привёз Карим из экскурсии в Ленинград. Было это, когда мы учились в седьмом классе. Карим победил в областной олимпиаде по математике и в составе группы таких же вундеркиндов побывал в городе на Неве. Друг вообще учился неплохо: особенно легко ему давались математика и физика.

После возвращения из Ленинграда Карим как будто даже повзрослел, стал серьёзней, значительней. Было много рассказов и о Питере, о Эрмитаже, Петергофе, домике Петра, о Пушкине и Павловске.

Как я завидовал ему в эту минуту. Мне так хотелось увидеть этот чудесный город – город неукротимого Петра. Сейчас я вспоминаю свои тогдашние чувства с улыбкой, понимая: Ленинград действительно из тех городов, который человек просто не имеет права не увидеть. К такому же праву я могу причислить ещё, пожалуй, Рим и Париж.

Ну в Риме я побывал в прошлом году с делегацией по деловому обмену. Остался ещё Париж. Из Рима я привёз вот эти четыре значка: на больше не хватило денег.

А вот этот значок мы покупали вместе с Катей, он почему-то вызвал её особенно восхищение. Было это в конце четвёртого курса. Начало лета… Лета нашей любви…

Неожиданно вспомнилось, что в одной из коробок, на самом её донышке мною была спрятана фотография Катюши, и я начал лихорадочно вытряхивать их содержимое прямо на курпачу. Действительно из последней коробки лёгким белым листком выпало фото и, достигая её, замерло сиротливо и притягивающе.

С замиранием сердца приподнял листок и, перевернув изображением вверх, даже вздрогнул: словно наяву мне в глаза пытливо посмотрели доверчивые девичьи очи, и я душой – не глазами, увидел их пронзительную синеву и горячую нежность.

– Катя, Катенька, Катюша, – прошептали мои губы. – Где ты? С кем ты? Как ты?

Но молчаливое отображение не дало ответа, а глаза, словно укор:

– Поздно, Сабирчик, поздно. Твои вопросы уже никогда не найдут ответа…

Неспешно сложил своё богатство и гордость назад в коробки и водрузил их на место. Чтобы не рисковать самым дорогим, спрятал и фотографию Катюши, сожалея о том, что прошлого уже не вернуть, как бы я не желал этого.

Спать лёг уже в третьем часу, но несмотря на усталость никак не мог заснуть. Память бередили воспоминания: события, люди, лица. Только под утро они начали блекнуть и затухать, дав простор сновидениям.

Мой сон прервали бодрые звуки марша. Открыл глаза и невольно улыбнулся: как в детстве дада будит по утрам без всяких будильников, криков и понуканий, считая, что музыке подвластно то, что не подвластно хаотичному шуму и звону.

Некоторое время лежал в постели, блаженно улыбаясь и припоминая: уснул с мыслью о Кате – проснулся с мыслью о Наташе. В голове возникло, как озарение: Наташа – это отображение, продолжение той Кати, юной, нежной, хрупкой, неопытной, доверчивой и чистой. Именно это и поразило меня, и привлекло, и восхитило!

И сразу пришло решение: нужно сегодня же проверить, как она устроилась в доме Карима, удобно ли ей там, не стеснительно ли?

Бодро соскочил с кровати, энергично скрипнув всеми её пружинами, заправил по старой привычке постель и направился умываться в сад к колонке. Долго плескался, как когда-то в детстве, фыркая и отдуваясь, горя единственным желанием смыть с себя все худые мысли и воспоминания – все, без остатка.

Завтракали на открытой веранде, вдыхая утренний аромат поздних яблок и винограда. Ребятишки ещё спят. За столом Отец, мама, Фируза и я. Фируза разливала по пиалам зелёный душистый чай, а мама подкладывала горячие лепёшки, которые уже успела испечь в тандыре (печке для выпекания лепёшек) у северной стены нашего уютного дворика.

Вообще-то в Ташкенте зелёный чай не является главным напитком: здесь больше употребляют чай чёрный, но наша семья признаёт только янтарный, целебный зелёный чай.

Отец макал свежую лепёшку в блюдце с мёдом, щурясь от удовольствия, а мама смотрела на него с лукавой улыбкой, словно собираясь сказать: – Отец, какой пример вы подаёте детям?

Но дада опередил её:

– Сабир, углим (сынок), что ты собираешься делать сегодня?

И я рассказал ему о своих планах на сегодняшний день:

– Хочу проведать Карима, отец – давно не видел старого друга, не беседовал с ним по душам. Нужно ещё заехать в ЦУМ, купить кое-что детям: Рахиля целый список составила. Сослуживцы заказывали несколько тортов «Птичье молоко». Да и на Алайский рынок нужно заскочить: кое-какие запчасти купить для машины. В общем, дел много – не знаю успею ли побывать всюду…

– Да, график напряжённый, – согласился отец. – Надеюсь перед отъездом ещё заедешь домой? Кампыр (старушка) приготовила что-то в подарок нашим внукам.

– Хуп майли (хорошо), дада, заеду.

Прощаюсь с Фирузой и, отозвав, её в сторонку, прошу прощения за то, что не привёз племянникам подарков.

– Ты же не знал, что мы все здесь будем, Сабирджон, – успокоила меня сестра.

Чтобы порадовать племянников, достал из внутреннего кармана 100 рублей и попросил сестру от моего имени купить им гостинцев. Фируза, прикоснувшись кончиками пальцев к моей щеке, сказала в ответ:

– Спасибо, братишка, ты нас никогда не забываешь..

Я провёл рукой по её мягким, пушистым волосам и, попрощавшись, отправился заводить машину.

* * *

Улицы Ташкента вывели меня с окраины в центр города, раскрывая свои красоты не спеша, несмело, как стыдливая восточная красавица: сначала смуглую кожу, потом знойные чёрные глаза, потом лучезарную белозубую улыбку.

Старое и вместе с тем, почти юное лицо моего родного города – как оно поражает, открывая то новое в своём облике, что я ещё не видел, не знал, но что увидел и оценил сразу, вот так – с первого взгляда.

Ташкент! Как не любить тебя, звезда Востока?! Как не любить тебя, город моей юности?

Улицы меж тем, проведя мой путь через центр, вывели на другой конец города, на уютные, неширокие улочки с привычными, родными сердцу домиками, где за оградами, в тени раскидистых фруктовых деревьев и виноградников, в небогатых строениях живут добрые, простые люди: соседи, знакомые, друзья.

На мой звонок вышла сестрёнка Карима. Широко улыбаясь приветливой улыбкой, означающей то, что она рада видеть друга и бывшего соседа, Дильбархон жестом руки пригласила меня в дом. Здороваюсь с ней, прикладывая руку к сердцу, и она отвечает мне тем же, скороговоркой задавая привычные вопросы о здравии семьи, отца, мамы и остальных родственников. Отвечал, что всё хорошо, все живы-здоровы, желая ей и её семейству всех благ.

– А что, Карим-ака ещё не встал? – поинтересовался с удивлением.

– Встал, встал, – заверила меня Дильбар.

– Что же он не встречает старого друга?

– Да он в магазин побежал, – отвернула свой взгляд девушка.

– Странно, – засомневался я, – с каких это пор Карим стал ходить по магазинам?

Диля не ответила на мой вопрос, а попросила пройти в зал:

– Проходите, Сабир-ака, сейчас Наташа-хон выйдет и мы будем пить чай.

Дильбар попыталась выйти из комнаты, но я остановил её:

– Скажи, Дильбар-хон, тебе понравилась Наташа?

– Да, – ответила девушка просто. – Хорошо, что она будет жить теперь у нас, а то я всё одна и одна…

– А Карим?

– Брат рано утром уходит на работу, а возвращается совсем поздно…

На пороге появилась Наташа в ярком узбекском платье, и я невольно улыбнулся мысли, что это этой девочке всё к лицу. Улыбнулась и Наташа.

– Здравствуйте, Сабир Усманович. Как вы находите меня в этом одеянии?

– Прекрасно! – засмеялся ей в ответ. – Не хватает только косичек.

Девушка вопросительно посмотрела на меня и я напоминил ей:

– У москвички две косички, у узбечки – тридцать три.

– А, вы это имели в виду?! Только из моих волос вряд ли столько косичек получится.

– Ну, что вы, Наташа?! – запротестовал я. – Из ваших волос можно при желании наплести этих косичек сколько угодно. И потом, тридцать три – число несколько преувеличенное, сказанное скорее для красного словца.

И тут же сменил тему разговора:

– Как спалось на новом месте? Как вам тут, не обижал никто?

– Ну что вы?! – запротестовала Наташа. – Дильбар такая добрая… А как ваши дела, Сабир Усманович, как дома, как родители?

– Могу я попросить, Наташа, чтобы вы называли меня Сабир-ака – это всё-таки не так официально?… Мы же не на работе… Договорились?