Заберите меня домой

Старая карусель

На границе детского дома стояла карусель. Мы часто на ней катались, туда же приходила покататься и местная ребятня.

Из-за долгой эксплуатации конструкция сильно накренилась.

Словно большая каракатица, она переваливалась с одного бока на другой, сиденья приподнимались вверх и затем опускались, вращаясь ещё и вокруг своей оси. Всем детям это нравилось, казалось, что мы медленно плывём по волнам. Старая карусель скрипела, как растянутая сломанная гармошка. Её унылый звук был слышен по всей округе.

Деревянный настил местами прогнил, превратившись в труху.

Увидев карусель, мы упросили воспитательницу нас покатать. Рассадив всех по местам и запретив вставать во время катания, она ухватила поручни сидения, раскрутила карусель и отошла к остальным детям.

Карусель медленно, с трудом, но крутилась. Мне это быстро надоело, и я решила проявить самостоятельность. Я поднялась и шагнула на настил, но, не удержавшись, потеряла равновесие. Сгнившие доски подо мною проломились, и я полетела вниз, оказавшись под раскручивающимся железом. Уже в полной темноте почувствовала, что лежу на вращающемся колесе – между опорами, ведущими к стержню карусели.

Помню охвативший меня дикий ужас. Ржавого цвета доски стремительно проплывали надо мной, а я, зажатая, словно оловянный солдатик, не могла шевельнуться. Мою голову тянуло вверх по направлению верхней вращающейся части карусели. Я ощущала, как миллионы острых колючек, разрывая одежду, впиваются в кожу. Стропила карусели то исчезали, то вновь возвращались, опускались всё ниже и, давя своим весом, сильно царапали тело. Страшная машина крутилась надо мной, угрожая каждую секунду раздавить и разорвать на части. Мне казалось, она никогда не остановится. Кричать и звать на помощь я не могла, рот был забит мусором, сыпавшимся с настила.

Крики детей призвали взрослых на помощь, карусель остановили и вытащили меня из плена. Обезумев от боли и страха, я не могла успокоиться и не переставала кричать. Одежда, перепачканная паутиной и пожухлыми листьями, свисала грязными клочьями. По расцарапанным щекам, усиливая чувство ужаса, что-то все время ползало.

С подбородка хлестала кровь. Бледная воспитательница, обняв меня, сидела рядом, не зная, как помочь.

Мимо на лошади проезжал чабан. Услышав плач ребёнка, подъехал, поднял меня и, успокаивая, посадил перед собой в седло. Вытащил откуда-то помятую конфету. Ещё всхлипывая, я развернула обёртку. И – провал…

Вернувшись через несколько дней из больницы в приют, я всё забыла. Случай с каруселью просто выпал из памяти. Жизнь продолжалась. Я снова стала жизнерадостной и любопытной девочкой. Карусель отремонтировали, заменив на полу старые доски, и мы снова катались на своей каракатице. Карусель нельзя было спрятать в шкафчик под ключ, как новые игрушки после ухода очередной комиссии, и она продолжала радовать наше сиротское бытие. В детском доме нам нередко приходилось держаться за жизнь обеими руками, и мы желали лишь скорее повзрослеть, вглядываясь в незнакомый мир за нашими окнами.

Как-то в зеркале я случайно обнаружила на подбородке рубцы. Перед глазами, как во сне, всплыла больничная палата, уколы, боль и отчаяние. Теперь это было только воспоминание. Что могла сделать воспитательница, повторись это вновь? …

Вот если бы она была моей мамой…

Две березки две судьбы

На площадку у невысокого холма любила приходить моя старшая сестра. Здесь росли две берёзки. Мы называли их «близняшками» – они стояли рядом, и отличить деревья было трудно. Отсюда виднелось колхозное поле, прилегающее к территории детского дома. К осени оно уже вспахано и убрано. Перекопанная земля лежит ровным серым слоем, и можно разглядеть тех, кто подходит к детскому дому.

Ася частенько сидела возле берёзок, наблюдая за происходящим внизу.

Здесь же она ждала и нашу маму. Воспитатели не возражали, когда я ходила к сестре: нас обеих было хорошо видно.

– Папа меня очень любил. Около дома был огород с помидорами и огурцами. Я срывала их, надкусывала и выбрасывала. Отец ругал за это брата, думал, что это он балуется, – вспоминала сестра.

Но мне хотелось играть, и я торопилась к своим куклам.

– А вдруг сегодня мама придёт? Давай подождём, – просила Ася.

– Я играть хочу. Маму мы ждём, ждём, но она все не приходит, – отнекивалась я и убегала.

Сегодня Ася задерживалась, а когда, запыхавшись, прибежала на наше место, я уже собиралась уходить. Она обняла меня крепко и мы подошли к воспитательнице:

– Алла Алексеевна, я сегодня уезжаю и хочу попрощаться с Томой.

– Конечно, ведь вашу группу сегодня везут в другой детский дом.

Надо же, как вы похожи друг на друга: и глаза голубые, и кудри, совсем вас не различишь, только ты худенькая, а Тамара упитаннее, – улыбнулась Алла Алексеевна.

Фразу, что мы с сестрой очень похожи, я запомнила и всегда хранила в своей памяти.

Ася присела рядом, взяла за руки и посмотрела мне в глаза:

– Тома! Нас увозят. – Она говорила тихо, голос её был взволнован.

Ничего не подозревая, я беспечно спросила:

– А ты завтра придёшь?

– Теперь я долго не смогу прийти. Мы будем учиться в школе – с гордостью и одновременно с сожалением произнесла сестра.

– А меня с собой возьмёшь учиться? – захныкала я, стараясь вызвать её сочувствие.

– Нет. Екатерина Порфирьевна не разрешает. Сказала, что ты ещё маленькая и в школу пока рано тебе ходить.

– Тома, запомни, у тебя есть я и мама. И мы обязательно будем приезжать к тебе!

Я не понимала, что она этим хочет сказать, и от обиды, что сегодня не будут играть со мной, продолжала капризничать. Тут подошла Алла Алексеевна и сообщила новость:

– Завтра мы перейдём в комнату старшей группы, и ты, Тома, будешь жить там, где жила Ася.

– Алла Алексеевна, – попросила сестра. – Пожалуйста, присматривайте, чтобы никто Тому не обижал.

Меня будто током ударило, земля под ногами завертелась, а слова « не обижал» ввергли в панический страх. Я стала понимать, что, кажется, я больше Асю не увижу.

Грузовик сигналил, не переставая, напоминая провожающим, что машина вот-вот0 тронется. Это ещё больше напугало меня. Обняв на прощание, Ася побежала. Я бросилась за ней вдогонку, споткнулась и упала.

– Ася, Асенька-а-а!!

Подошла воспитательница, подняла меня и стала стряхивать пыль с платья.

– Помогите, помогите догнать Асю! – кричала я. – Я не хочу здесь без нее оставаться.

Мой голос сорвался и осип. Я не слышала его. Было очень больно.

Меня разрывало страшное чувство. Опять. Я вспомнила его. Нет, такого не может быть. Где моя Ася?! Куда она пропала? Воспитательница, оглядываясь на детей, нерешительно топталась на месте. Когда мы наконец подошли, грузовик с детьми скрылся из вида.

– Аллалексевна-а-а! Моя Ася уехала-а-а. Я больше не увижу её…

Это был один из самых тяжёлых моментов моей жизни. Маленькой жизни, которая только начиналась.

Обычно провожать близких детдомовским не разрешали. Ребят увозили тихо, незаметно, чтобы не травмировать детскую психику.

Но в этом году старшая группа настояла на прощании с оставшимися братишками и сестрёнками…

Провожавших было много: дети разных возрастов, нянечки, воспитатели прощались со своими воспитанниками.

Всё произошло так быстро, что не все дети успели осознать горечь потери. Машина растворилась в дорожной пыли. Наступила тишина, прерываемая редкими всхлипываниями детей и взрослых. Наставники уводили своих воспитанников, обещая, что когда они подрастут, то обязательно встретятся со своими близкими.

Малыши думали, что завтра снова всё будет, как прежде. Но случилось то, что на долгие годы, а может, и навсегда разъединило детей.

Этот день разнес нас в разные стороны и остался незаживающей раной в душах многих ребят. Грузовик увозил самое дорогое, что у нас было, – старших братьев и сестёр, нашу любовь, защиту. Прервалась нить, которая соединяла нас и напоминала о том, что мы не одни. Не все уехавшие в тот день дети воссоединятся с родными.

Увезли Асю. Во мне всё бунтовало, искало выхода от невыносимой тоски и боли. Не хотелось никого видеть. Покой и безмятежность исчезли. Я не хотела здесь больше оставаться, убегала за ворота и искала сестру.

Меня уговаривали, наказывали, ставили в угол, но всё было бесполезно. Мой характер резко изменился. Я капризничала, упрямилась, становилась несносной по любому пустяку. Теперь никто не узнавал того беспечного, весёлого ребёнка, каким я была до того дня, как забрали Асю.

Вставая утром раньше всех, я торопила воспитателей скорее вывести нас на прогулку. Другие дети спокойно играли, а я убегала к нашим берёзкам.

Упрямство моё было невыносимым. Однажды ко мне подошла директор детского дома. Женщина в годах, чуть полноватая, белоснежные кудри и добрая улыбка на лице. К детям она относилась так, будто каждый ребенок был ее собственным. У нее обязательно кто-нибудь из детей сиделна руках. Екатерина Порфирьевна присела возле меня, пытаясь успокоить, на груди сверкнул крестик. Увидев ее, я стала кричать:

– Почему вы мою Асю увезли? Где мои папа и мама? Почему я не с Асей?

Не отрывая от нее взгляда, я ждала ответа на мучившие меня вопросы. Екатерина Порфирьевна обняв меня, грустно ответила:

– Асе пришло время учиться в школе. Вот когда ты подрастешь, тоже будешь учиться. У тебя, Томочка, есть мама, она тебя очень любит и как появится возможность, придет к тебе, а вот папа смотрит сейчас на вас с небес.

Хоть я и была маленькая, но не раз слышала от воспитателей, что не все наши родители живут на земле.

Я хотела узнать, когда увижу сестру и продолжала выпытывать все, что знала Екатерина Порфирьевна.

– Значит, когда я вырасту, меня отвезут в школу и я встречу Асю?

– Да, Томочка! Но чтобы быстрее расти, надо хорошо кушать и крепко спать.

Как мне хотелось, чтобы моя Ася опять была со мною!

Однажды днём я заснула и увидела сон. Я кого-то ждала, и вдруг появился человек с большими белыми крыльями за спиной.

– Ты Ангел? – спросила я.

– Да! Я охраняю тебя.

– А может, ты и мой папа. Помоги найти мою маму и Асю, и мы будем вместе жить. Ты ведь летать умеешь, сверху всё видишь.

– У меня таких прав нет, – ответил Ангел. – Но я обещаю, что всегда буду рядом и буду оберегать тебя от всех бед!

– Жаль, что не все папы могут жить на земле – сказала я и горько заплакала.

– Не плачь, малыш, когда твои крылья вырастут, ты всех найдёшь и будешь счастлива.

– Да, – подумала я, – ангелам, наверное, нелегко все время охранять детей. Им надо и поспать, и поесть. А вот когда они отлучаются по личным делам, тогда с детьми и происходят всякие неприятности и беды.

Через месяц мне принесли письмо от Аси, сказали, что специально съездили к ней. В письме она писала, что у неё все хорошо, она учится в первом классе, сильно скучает, любит меня и скоро навестит. Я продолжала ждать, моя рана медленно заживала, но время тянулось, а сестра все не приезжала.

…На нашем холме деревья-близнецы трепетно касались друг друга ветвями, будто держались за руки. Их маленькие листочки переливались на солнце, и мне казалось, что они светятся от счастья. Я засмотрелась.

– Деревья уезжают? – спросила я воспитательницу.

– Деревья не могут передвигаться, их ноги – корни. Им нужна земля, иначе они погибнут.

– Почему я не родилась деревцем?

Алла Алексеевна возразила:

– Твоя судьба, Тамара, вырасти и стать человеком!

Бедная Алла Алексеевна, она и не знала, что быть человеком очень больно, особенно когда ты маленький, и у тебя вместо корней ноги.

Детский дом № 6

Детство пролетело быстро и пришла пора идти и мне в школу, и теперь уже увозили мою группу. Нас, одетых в новую одежду, посадили в грузовик, рядом сели воспитатели, и машина тронулась. Сначала от поездки все были в восторге, с интересом разглядывали окрестности. Городские дома, похожие друг на друга, высились пятиэтажными рядами. Вдоль асфальтированных улиц стояли фонари. Клумбы с цветами пестрели красками и поднимали детям настроение.

Струи фонтанов весело взмывали в небо. Всё было нам вновь, и только клумбы с розами напоминали о детском доме. Машина в дороге будто убегала от собственной тени. Дети, устав, притихли. Кто-то стал нюнить и проситься назад. Впервые нас везли так далеко.

Чтобы как-то отвлечь, воспитатель стала рассказывать о городе, о его особенностях, но её уже никто не слушал, страх перед неизвестностью не давал покоя.

Наконец, к полудню машина подъехала к большим воротам. Водитель посигналил, и ворота медленно отворились. Нас привезли в детский дом №6.

Увидев незнакомое место и чужих людей, дети испугались и заплакали, и воспитатели, чтобы успокоить новых воспитанников, стали быстро передавать нас на руки тем, кто стоял внизу. Подошли дети постарше. Одеты они были все в одинаковую одежду, которая отличалась только по цвету: мальчики – в голубом, девочки – в жёлтом.

Стрижки на голове тоже одинаковые, только у девочек волосы чуть длиннее. Всех прибывших покормили, а затем отвели в отдельное помещение. Наши воспитатели, попрощавшись, уехали.

Детский дом №6 находился в центре города Чимкента.

Его территория была огорожена двухметровым деревянным забором. За ним возвышались пятиэтажные дома, и жителям была видна вся повседневная жизнь детдома. Шёл 1968 год…

У каждой группы было зимнее помещение, где находились учебная комната, столовая и спальня, располагавшаяся на втором этаже.

Был свой игровой участок и летняя беседка. Заканчивалась террито рия детского дома садом, огородом и хоздвором с прачечной и баней.

За забором протекала речка Кошкарата.

В июне воспитанники переходили на летний режим. Огромной буквой «П» на специально отведённой территории под спальный лагерь, ближе к главным воротам, ставилась большая брезентовая палатка, и дети все лето спали на открытом воздухе. К осени кровати и постельные принадлежности вновь переносили в тёплые помещения. На тот момент воспитанников в детском доме было сто человек. По возрасту они были разделены на три группы – старшую, среднюю и младшую.

Корпус средней группы стоял в сторонке, под окнами был маленький сад из четырёх яблонь, придававший казённой обстановке немного тепла и домашнего уюта.

Режим и для нас, шестилеток, был общий. Подъем в 7:00, 15 минут зарядка, заправка постели, умывание, уборка территории, завтрак, ровно к 8 часам утра школа… Школа находилась в 15 минутах ходьбы.

Условия с прежним детским домом не сравнить. Здесь с детьми не возились, да и мы считались уже немаленькими. Каждый сам гладил свою школьную форму, чистил обувь, пришивал пуговицы, убирал за собой. Ежедневно назначались дежурные по территории, столовой, уборке помещения. И нужно было подчиняться беспрекословно. После школы – обед, уроки, ужин. Отбой – в 21:30.

Мы трудно привыкали к новым условиям. Детдомовский режим в те времена мало чем отличался от детской колонии, за спиной наставников младшими управляли старшие воспитанники. Так было удобнее поддерживать дисциплину. Дети, не знающие ласки и любви, – беспощадные воспитатели. Нужно было все успеть, и малыши, чтобы не получать подзатыльники от старших, работали с ними наравне. На возраст скидки не было никому.

Я была неуклюжая и всё, что ни делала, делала медленно. Мне очень хотелось ласки. Достаточно было сказать «Томочка, сделай вот так!«, и я вприпрыжку бы сделала все, что от меня хотят. Но на уговоры здесь время не тратят. Сколько слёз я пролила, помнят только стены детдома.

Наказывали за любой проступок. Кажется, не было дня, чтобы не плакала. Дети в детских домах не плачут, они кричат от несправедливости или громко ревут, чтобы хоть кто-то услышал и заступился. А мне за упёртый характер доставалось днём и ночью, и кличка моя была «белуга». «Чего ревёшь, как белуга», – слышала частенько я в свой адрес. А ещё прозвищем «заводская труба» меня наградила наша молодая воспитательница Яля за громкий плач. Она была из бывших воспитанников. Жёсткая, не знающая жалости ни к кому, – такой вот «психолог» детских душ. Когда она видела меня плачущей, говорила: «Ну вот, заводская труба зовёт на работу». Лишний раз нельзя было пошалить, задавать вопросы, а тем более возмущаться. За это били…

Но человек привыкает ко всему. Ребёнок, не зная другого к себе отношения, принимает насилие как данность. Как-то одна девочка получила двойку, воспитатель раздела её и заставила стоять на коленях всю ночь. Стояла зима, форточка была открыта. Утром девочку увезли в больницу с двухсторонним воспалением лёгких. С тех пор она часто теряла сознание и была самой слабой воспитанницей в детском доме.

Ане из нашей группы старшеклассницы на спор выкручивали руки, проверяя ее выдержку, она умела каким-то образом подавлять свою боль. Как мы ей завидовали!

А вот как прошел один из дней моего рождения. Утро. Все давно встали, а я все лежала на кровати и разглядывала арабески на стенах детской. Это была работа японских военнопленных. Их в послевоенное время можно было часто встретить в нашем городе. Этими узорами была разрисована вся внутренняя облицовка зданий детского дома. Глядя на рисунки, я думала о том, что мне сегодня подарят.

Обычно подруги дарили открытки, камешки, ручки, красивые пуговицы, зеркальце. Состояние праздничной эйфории длилось весь день.

Надеясь услышать поздравления и получить подарки, я подходила к старшеклассникам, к воспитателям и даже к учителям и говорила:

– А у меня сегодня день рождения! –. Я говорила об этом событии на каждом углу и принимала поздравления, словно королева, чувствуя себя на седьмом небе от счастья. Мне так нравилось внимание, наверное, поэтому я больше всего любила именно этот день.

В детском доме в день рождения воспитанника было принято поздравлять ребенка, какого бы он не был возраста. Именинника поздравляли друзья, дарили подарки.

Но в этот раз с утра все пошло не так. Ко мне подошла старшеклассница Уля и потребовала заправить ее кровать. Было не до нее.

Ведь это мой день, у меня сегодня именины. Пока я мечтала и летала в облаках, она взяла три увесистые книги и ударила меня по голове.

Удар был такой силы, что непонятно, как череп не треснул.

Мы быстро теряли здесь наивность и доверчивость. Девочки дрались не хуже пацанов. Жизнь в детском доме была нелёгкой, и стрессы ожидали ребенка ежедневно.

В среднюю группу стали поступать новенькие. Сначала появилась Галя. Девочку нашли возле погибших родителей. На её глазах родных сбил самосвал. Авария была страшной, обезображенные тела родителей до приезда скорой и милиции лежали на дороге, а Галя долго ещё не могла прийти в себя от полученного шока. Я хорошо запомнила её большой лоб, на котором пролегли морщины, любая мимика лица превращала её в маленькую старушку. По ночам она плакала и звала маму с папой. Потом потихоньку стала забывать этот жуткий кошмар. Детская среда лучше всего лечит израненные души. Но я не помню её улыбки.

В сентябре, в начале школьных занятий, появился Серёжа. Его нашли на вокзале. Фамилии своей он не знал, и ему дали фамилию Неизвестный. Он постоянно хотел есть. Мы сидели за одним столом и пользовались этим, незаметно меняясь тарелками. Сережа нас выручал, съедал свою порцию, а потом принимался за наши.

Затем привезли Севу. Его нашли брошенным на стройке, и когда его мыли, кожу оттирали кусочком кирпича. Учился он легко. Был сообразительный и способный, математику мы все списывали у него. Примеры и задачи щёлкал как семечки, первым выполнял домашние задания и бежал играть на улицу, а мы только с завистью смотрели вслед.

Мы учились в первом классе, а в нашу группу все прибывали и прибывали дети разных возрастов. Сестёр Маисовых, Гулю с Галей, оставили у нас, а братика и двух сестрёнок отправили в младшую группу. В этой семье отец убил свою жену на глазах у старшей дочери.

Девочка успела спрятать всех четверых ребятишек под кровать и держала там до тех пор, пока пьяный отец не уснул. Помню постоянные срывы Гули, её плохое настроение, казалось, беспричинные частые слёзы… Живя долгие годы в детском доме, Гуля ничего не забыла. Тот трагический день оставил ужасный след в её памяти.

Здесь находились дети всех возрастов, и характер и поведение у каждого были разными. Кто-то вел себя очень осторожно, и не дай бог такого ребенка обидеть, весь день малыш будет молчать, будто его нет. Были дети, поведение которых напоминало поведение зайчика.

Стоило воспитателю повысить голос и дать шлепок, такой ребенок не скоро мог прийти в себя и при каждом чихе дрожал. Новенький Саша долго не хотел верить в то, что мамы нет, и каждый день воображал, что она находится рядом.

У меня, например, какие-то тяжелые фрагменты моей жизни просто выпадали из памяти. За мой непокорный характер доставалось каждый день. Как-то старшеклассники избили меня в бане, да так избили, что я пролежала не вставая, три дня. И этот страшный промежуток моего избиения, исчез из памяти. Когда мне рассказали что произошло, я не могла вспомнить. Воспоминания всплывали через какое-то время, когда особого вреда уже не представляли. Эта защитная функция есть у детей, иначе как ребенок вырастет с тем грузом, который не под силу пережить и взрослому человеку. И так было со многими ребятами, которые воспитывались здесь. У многих отсутствовало чувство страха перед физической болью. Им ничего не стоило пожертвовать жизнью, ради спасения друга. Жизнь была на втором плане.

В детском доме у многих воспитанников были фамилии и имена знаменитых людей – учёных, писателей, космонавтов. У одной девочки на тыльной стороне ладони синими чернилами была вытатуирована буква «К». Звали её Куляш. Родной дядя выколол эту букву, чтобы не потерять её, когда отдавал в детский дом, но забыл о девочке навсегда. Мало у кого из детей были живы родители. Почти каждый ребёнок, до того как попасть в детский дом, получил сильнейшую психологическую травму и пережил в своей жизни трагедию¹.