“Деды” пришли …
У многих ребят в нашем классе были роликовые коньки. И не первый год. Но я им не завидовал. Свободного от занятий времени после музыкалки у меня было мало. И если удавалось выкроить часок-другой, то я гонял на велике или играл с ребятами в футбол.
Но когда Борьке на день рождения подарили роликовые коньки со всеми там наколенниками и прочими прибамбасами, мне тоже захотелось иметь такие.
– Па! – сказал я в какой-то благополучный вечер, когда особых грехов за мной не числилось ни в школе, ни дома. – Па! Купи мне роликовые коньки. Пожалуйста!
Отец, погруженный в какие-то расчеты, поднял голову и посмотрел на меня безо всякого выражения. Просто прореагировал на звук.
– Роликовые коньки, па! Купишь? У всех в классе есть, и Борьке подарили.
Выражение лица у папы изменилось, и я понял, что наконец услышан. Более того. Мне показалось, что сейчас он согласно кивнет головой.
Но тут из гостиной раздался голос Стояна, моего вечного оппонента
– Никаких коньков! – заявил он безаппеляционно. – Не хватало еще, чтобы у него появился “привычный вывих”.
У меня от такой несправедливости даже слезы на глаза навернулись.
– Какой еще “привычный”? У меня только один раз был вывих, а те два раза я просто связки растягивал.
– Заплачь еще! Свя-а-зки!
Кроме вывиха у тебя был подвывих, ну и один раз действительно, растяжение связок. Этого вполне достаточно, чтобы запретить тебе коньки и прыжки твои чемпионские, по крайней мере на год.
Я и вправду был чемпионом школы по прыжкам в высоту. И вывихи-подвывихи эти на соревнованиях и заработал.
– Ну, вот тебе и резолюция: купим через год, – вынес решение отец.
Я ничего не ответил, развернулся покруче и весь вечер просидел в своей комнате. И если до этого я о коньках почти не думал, то сейчас мне казалось, что ничего я не хочу так сильно, как иметь ролики и гонять на них вместе с Бобом.
Надежды иметь свои коньки после ответа отца у меня не оставалось. И тогда я решил учиться ездить на чужих. Назло Стояну.
В ближайшие дни я уже перемерил ботинки всех своих приятелей, включая, естественно, и Боба. Но у всех ноги были, по крайней мере, номера на два больше моих.
Итак, я перемерил все ботинки и ужасно расстроился. А Борька вдруг говорит:
– Юрик! Давай я Катькины коньки тебе притащу. Похоже, они поменьше моих.
Катерина – Борькина сестра – старше нас на шесть лет, но, все равно, то, что у нас с ней может быть одинаковый размер обуви, было неприятно. Впрочем, выбирать не приходилось.
К своему “выезду” я готовился как Джеймс Бонд. Одел под джинсы спортивные брюки, а у Боба одолжил старую куртку. На всякий случай он дал мне и свой шлем, но я примерил его и снял. Ходишь, как с кастрюлей на голове.
Кататься на ровном месте было нетрудно, и дня через четыре мы отправились в парк на ролло-дром. Там были устроены горки всякие и, конечно, рампа. Пока я отрабатывал торможение и повороты, Борька пытался одолеть подъем на рампе. Некоторые парни так лихо по ней раскатывали вверх-вниз, что я никак не мог понять, почему у Борьки ничего не выходит.
В конце концов это так меня задело, что я решил попробовать сам. Ну и… ссадил все, что можно: ладони и руки на запястьях, колени и даже подбородком приложился.
Парень, который поднял меня за ворот и стащил на землю, только и сказал:
– Дебил! Сообразил влезть на рампу с тормозами на заднице!
Тут только до меня дошло, что на Борькиных коньках тормозов не было и ролики были пошире. Боб потом объяснил мне, что у него коньки для “агрессивного катания”, а у Катьки – обычные.
Ну, дома я треники быстренько так сунул в бак для грязного белья, а куртку Боб в чулан спрятал у себя дома. Да с ней ничего такого и не случилось, просто на груди испачкалась.
Все свои ссадины я грамотно промыл перекисью и прикрыл одеждой. Походка у меня, конечно, была немного странная из-за разбитых коленей. Но я старался не очень-то расхаживать на глазах у отца и вечером не вылезал из-за стола, рисуя якобы какую-то карту по истории. Ну, а о подбородке сказал, что меня на физре мячом съездили.
Утром я встал пораньше, сварил отцу кофе и приготовил бутерброды ему, себе и Стояну, если забежит. Пораньше – это чтобы не очень мелькали на виду мои стертые ладошки.
Два дня прошли спокойно. Отец ведь не очень обращает внимание на то, как я одет, почему раньше встал или долго сижу за уроками. Он очень чутко реагирует только на мое настроение. И тут важно все – и интонация, с которой говоришь, и как смотришь, и даже как ешь.
Это не тетя Клава, Борькина мать. Ей, по-моему, главное, чтобы Боб в ботинках в комнату не зашел, грязные носки на пол не бросил и рубаху не разорвал.
Борька ей:
– Ма! Меня на пятнадцать минут отпустили модель в школу принести (Борька классные самолеты собирает), – и в туфлях за порог. Так она его веником стала дубасить и даже самолет немного повредила.
– Я, – кричит, – как рабыня Изаура у вас! Только и делаю, что грязь за вами подбираю!
Я на лестнице Боба ждал, все слышал и думал: “ Хорошо, что у нас дома такого не бывает”. Стоян, конечно, выезжает иногда на мне, вечно свою тарелку подсунет мне вымыть. Зато “манжо” приготовит – пальчики оближешь. После этого и кастрюли выдраишь с удовольствием, хотя там масла полбутылки.
Ну, а если бы мне пришлось вот так, как Борису, торопиться и наследить по всем комнатам, и Стоян, и отец только и сказали бы:
– Спеши медленно!
И пол бы кто-нибудь вытер без всяких комментариев. Ведь не каждый же день это случается.
И вот поскольку настроение у меня было вполне нормальным, вины за собой я не чувствовал, дома царил мир и покой.
Но тут появился доктор Дагмаров!
Может, все и обошлось бы, но, запихивая в бак с грязным бельем какую-то свою майку, он наткнулся на мои треники и, как вампир, учуял кровь по запаху .
Откровенно говоря, я про штаны эти совершенно забыл. Ведь мог бы просто выбросить!
Вытащив злополучные треники из бачка, Стоян вышел с ними в гостиную, где я смотрел по ящику очередную серию ”Королевы Марго”, и прокурорским голосом вопросил:
– Эт-т-то что за кровавая улика?
Внутри у меня все сжалось. Не от страха. Просто обидно стало, что так глупо попался и теперь не удастся досмотреть кино.
А была как раз та сцена, где Шико выдавал себя за брата Горэнфло и произносил речь на тайном собрании.
Мне в фильме Шико больше всех нравился. Я все не успевал его фамилию в титрах найти, то есть не его, конечно, а актера, и только сегодня выяснил – Алексей Горбунов.
Но теперь, судя по всему, посадят меня, как герцога Анжуйского, под домашний арест и так же будут высмеивать. Так что не удастся мне досмотреть последние серии.
– Ну, так что это? – повторил Стоян, подходя ближе.
Пришлось отвечать.
Вначале попытался отшутиться.
– Поскользнулся, упал, встал – колени разбиты.
– Покажи!
Я не двигался и спокойно смотрел ему в лицо, ну просто как де Бюсси на короля-Евгения Дворжецкого.
Стоян выдержал паузу, потом, сощурив свои жгучие глаза, шагнул ко мне, швырнул брюки на кресло и быстро вывернул мои руки ладонями вверх.
– На Борькиных коньках катался?
– Нет, – твердо ответил я с сознанием, что говорю чистую правду.
Стоян выключил телевизор и сел напротив. Немного помолчал, раздумывая.
– Ну да, Борька в моих тапочках щеголяет, твои ему малы. Значит, подружка коньки одолжила? Ну, так придется с ними распрощаться.
Я вспыхнул. Замечание Стояна прозвучало вдвойне оскорбительно. Оно затрагивало мои отношения с девчонками и напоминало о моем росте. И меня понесло!..
– Ты… ты… ты со своими подружками разбирайся. А я сам решу, что делать и с подружками, и с роликами.
То, что я сказал, было ужасно и по смыслу и по тому, с какой интонацией прозвучало.
Еще год назад в каждый запрет отца или Стояна я упирался, как в китайскую стену, не допуская даже мысли о том, что через нее можно перелезть.
А вот сейчас Стоян и я почувствовали, что в отношениях между нами появилось нечто новое.
Я не просто ответил Стояну грубо. В этом я сразу же раскаялся. Главное заключалось в том, что, выслушав доводы Стояна и запрет отца, я все равно поступлю по своему, потому что мне нравится кататься на роликах, независимо от их мнения. И Стоян это понял. У него вдруг стало чужое и какое-то горькое лицо, Никогда прежде я не видел таких закрывшихся от меня глаз.
Все внутри меня похолодело. Я стал догадываться, что здорово переплачиваю за свою “независимость”. Но пути назад не было. Из кабинета своей легкой летящей походкой вышел отец с пустой чашкой в руке, направляясь в кухню за очередной порцией кофе. Задержался возле нас, молча сидящих у выключенного телевизора, приподнял подвижные брови:
– Все в порядке?
– Да, – поспешил с ответом Стоян и быстро включил ящик.
Отец чуть-чуть помедлил и прошел мимо. Стоян и головы не повернул в мою сторону. Я встал и пошел к себе. Меня жутко тошнило. И я испугался, что опять “укачает”, как бывало в детстве от всякого сильного волнения. Но пронесло.
Ночевать Стоян не остался. Поздно вечером в мою комнату вошел отец, присел на кровать, спросил тревожно:
– Что произошло, Юра?
Я молчал.
– Что произошло между тобой и Стояном?
– Ничего, – ответил я фальшивым голосом, отводя глаза.
Теперь мы долго молчали вдвоем. Наконец отец встал:
– Ну что ж, надеюсь, у тебя хватит сердца и ума разобраться во всем самому, если что-то все же произошло.
Стоян не показывался четыре дня. Так случалось и раньше, но сейчас я чувствовал себя как аквалангист, опустившийся на недозволенную глубину. Невыясненные отношения со Стояном невыносимо давили на каждый квадратный миллиметр моего сердца.
Мое беспокойство передалось отцу. Не дождавшись звонка от Стояна, он связался с ним по больничному телефону и выяснил, что тот дежурит вторые сутки. Разговора обо мне не было.
В субботу я понял, что если не увижу Стояна, то просто “не доживу до понедельника”. Натянув куртку, я заявился к отцу в кабинет и сказал чужим голосом.
– Па, я пойду к Стояну.
До этого случая все наши ссоры и примирения со Стояном проходили на глазах у отца. И во всех случаях именно он был Третейским судьей. И как бы я ни пыжился и не убеждал себя, что принимаю решения сам, я все делал с оглядкой на отца, стараясь получить от него подсказку и заручиться поддержкой. А вот теперь, раз так решил Стоян, я не имел права перекладывать на плечи отца ни своей обиды, ни собственной вины.
Что я чувствовал?
Прежде всего, ужас от того, что Стоян может относиться ко мне с безразличием постороннего человека. Этот ужас дробился во мне на множество самых разнообразных терзаний: раскаяние, обиду, страх быть виноватым в чем-то непоправимом и еще много чего.
Я уже осознал, что если Стоян и сказал что-то не так, то беспокоился он, несомненно, обо мне, а не о себе. Я же и сказал не то, и ни о ком, кроме себя, не думал.
В общем, плохо было у меня на душе, когда я добирался через весь город в больницу, где с недавних пор работал доктор Дагмаров.
– А что, – думал я, уже входя в больничный двор, – если то, что я сказал, как-то изменит отношение Стояна с отцом. Господи, какой я олух! Ну, сказал бы Стояну, что все равно буду кататься на коньках. И все. Так нет, ляпнул, идиот, про “подружек”!
Был конец сентября. Еще вчера было тепло, как летом, а сегодня небо стало по-осеннему низким, по нему поплыли мрачные темные облака – “деды”, как говорили на Украине, из которых мог пойти уже не теплый дождь, а град или даже снег.
К главному корпусу я добрался к тому времен, когда дежурный охранник выпроваживал последних посетителей. Я прошмыгнул внутрь, нашел таксофон и позвонил отцу. Гардеробщики проверяли номера на вешалках, им было не до меня, так что я спокойно прошел через весь холл к тому крылу, где работал Стоян.
Дежурная, пожилая шаровидная тетка, отбирающая у посетителей пропуска на вход, уже собиралась уходить. Увидев меня, она загородила собой дверь, как будто я был “бомбист”, а она – активистка движения “Вихрь-антитеррор”.
– Ты куда?! Ну-ка на выход! Еще бы ночью пришел!
– Я не к больным. Я к доктору Дагмарову.
С ней сразу же произошла та-а-кая перемена, почище превращения лягушки в царевну. Вместо Бабы-яги на меня умильно смотрела сказочно добрая хозяйка «курочки Рябы».
– К Стояну Борисовичу? ” – пропела она. – А я и не знала, что у него такой…
Она не договорила, потому что из лифта выскочила девица в белом мини-халате и завопила:
– Клавдия Семеновна! Ключ у вас? Я же просила…
– Ой, у меня, у меня, – заторопилась дежурная. И они обе исчезли в лифте.
Беспрепятственно проникнув в коридор, я быстро пробежал его до конца и повернул направо. Там в диспетчерской скучало двое: толстая сонная женщина с носом, похожим на сливу и черными волосками над верхней губой и очень тощий рыжий парень. Он ел хот-дог. При этом кадык на его длинной худой шее ходил вверх-вниз, как выносной лифт.
– Простите, – сказал я вежливо, но чуточку развязно, чтобы сразу показать, что я некоторым образом свой, – доктор Дагмаров давно не выходил на связь?
Парень тут же прекратил жевать и с готовностью ответил:
– Давно.
Не удержался, куснул бутерброд еще раз и потом продолжил:
– Был во второй травме, а потом не объявлялся. Сейчас по мульти-тону свяжусь. А что сказать?
– Ну, что Юра его ждет.
Парень пощелкал чем-то, попеременно покусывая то булочку, то сосиску.
– Не… Отключил…
– Или отключился, – внезапно сказала басом дама с усами.
Оба засмеялись.
– Ты посиди, подожди. Он сам на связь выйдет.
Я оглянулся, отыскал глазами стулья у стены и уселся. Куртку снял и повесил на спинку.
Минут через двадцать парень, уже проглотивший бутерброд, выглянул из окошка и бодро сказал:
– Пока не объявляется. Но должен.
В коридоре появилась какая-то пожилая медработница со стопкой папок, которые она крепко прижимала к своей плоской груди.
– Чей это мальчик? – спросила она довольно властно.
– Стояна Борисовича, – ответил парень. – Никак не свяжемся.
– А-а-а!
Эта медособа, похожая на цаплю в очках, мне не понравилась. Она бесцеремонно оглядывала меня с ног до головы, спустив очки на кончик длинного носа.
– Не в него! – вынесла она суровый приговор. – Разве что глаза…
Я демонстративно отвернулся, но она уже перестала обращать на меня внимание и принялась разбирать принесенные бумаги вместе со своей усатой напарницей.
Ожидание затягивалось. Вообще-то я не очень торопил встречу со Стояном, но уйти, не повидав его, не мог.
Стоян появился из-за угла внезапно, ну, вот налетел, как шквал на море. В белой шапочке до бровей, с гофрированной маской на шее и в синей рабочей одежде под коротким халатом.
Скобы стетоскопа невольничьим ошейником охватывали его крепкую смуглую шею.
Я вскочил. Сердце молотком застучало в груди, и стало ужасно жарко.
Наткнувшись на меня, доктор Дагмаров отступил на шаг и обернулся к диспетчерам:
– Это еще что за “видение отрока Варфоломея”?
– Мы решили, что ваш… – неуверенно сказал тощий парень.
– Ну, связались бы, раз решили…
– Зинаида Авраамовна всем звонила: и в ординаторскую, и на мульти-тон…
– Вы что забыли, куда меня вызывали?
– Так вы все это время во второй травме были? Такой тяжелый?
– Ладно! – Стоян быстро снял со стула мою куртку, сунул мне в руки.
– А ты давай отсюда, не хватало мне ещё тебя с твоими сóплями и вóплями. В охране позвонишь домой, скажешь отцу, что выехал.
Я ожидал всего, что угодно, но только не такого ледяного отчуждения и вконец растерялся.
Отпихнув меня, Стоян нагнулся к окошечку и стал что-то обсуждать с этой самой “цаплей в очках”. Слов я не разбирал, я ошалел до такой степени, что никак не мог попасть в рукава куртки. Меня опять замутило. Одевшись, я постоял немного, улучил момент, когда Стоян искоса глянул на меня покрасневшими от усталости глазами.
– Отец спрашивал… ты когда придешь?
– Отец?! У тебя, часом, не мания величия? Решил, что из-за тебя не прихожу?
Он склонил голову на бок и испытующе посмотрел на меня. От такого его взгляда я готов был провалиться сквозь землю.
– Ладно, – наконец продолжил он. – Приду, когда отдежурю за всех ординаторов.
В диспетчерской засмеялись.
– Ну, давай, давай! План по неприятностям у меня на сегодняшний день перевыполнен.
Неловко перебирая ватными ногами, я вышел в вестибюль.
За столом у дверей сидел дюжий охранник в пятнистой униформе. Вытянув длинные ноги и откинувшись на круглую спинку кресла, он листал какую-то непотребную газету с фиолетово-малиновыми картинками отдельных частей женского тела.
– Доктор Дагмаров сказал, что я могу позвонить отсюда, – невнятно сказал я.
Охранник, карикатурно похожий на Дольфа Лундрена, лениво ответил “валяй” и подвинул мне аппарат.
– Па, – пробормотал я в трубку. – Я скоро приеду.
– Хорошо, – с тревогой в голосе отозвался отец. – Стояна рядом нет?
– Нет.
– Ладно. Жду.
Я поблагодарил охранника и вышел на улицу.
В лицо ударил колючий ветер, несущий мелкую ледяную крупу. Было темно. Только под козырьком вестибюля оставался желтый оазис света.
Натянув капюшон до самых глаз, я нырнул в зябкую темноту, как пловец в полынью. Пошел к выходу, не оглядываясь, сунув сразу же замерзшие руки в карманы.
Растревоженные ветром деревья испуганно шелестели еще не опавшими листьями. Внезапно мне послышалось, что меня окликают. Я оглянулся… и увидел под козырьком Стояна.
В левой руке он держал шапочку, а правой энергично водил по волосам от затылка ко лбу.
Он всегда так делает от нетерпения.
– Юрка! Шпаненок! Беги сюда!
И я побежал. Я бежал изо всех сил, не обращая внимания на боль в подживающих ссадинах на коленках.
Он же такой… Стоян… Не вытерпит, выйдет навстречу и промокнет…
Все!
НАВСТРЕЧУ ЛАЗОРЕВОМУ ТУМАНУ
–Куда отправился отец?
–Бродить по дорогам памяти.
Впрочем, тебе этого не понять.
Ты еще существо без биографии.
(Диалоги с доктором Дагмаровым)
Автобиографические заметки молодого человека
четырнадцати с половиной лет, повествующие о
некоторых событиях его жизни с момента встречи
с доктором С. Б. Дагмаровым.
Отдаю их на беспристрастный суд читателя, надеясь, что
«смеется…» – известно кто, и «что написано пером…» -
тут тоже все ясно.
С безусловным уважением к «Почтенному возрасту»,
почтительному возрасту эскулапа. неуч сопливый, почтенному!!!
Юрий Мещерский.
Твой Дагмаров.
Не бойся мяча
Это сейчас я неизменная составляющая дворовой футбольной команды. Но было время, когда я панически боялся всего круглого, движущегося по воздуху или по земле мне навстречу. Ловкие парнишки моего возраста уже бегали в парке и по двору с ракетками, гоняли мяч по земле, а я не мог, как следует, ни поймать его, ни ударить по нему ногой.
Стоян, с его абсолютным чутьем на все мои слабости, быстро раскусил меня и, не теряя времени, потащил в парк давать «мастер-класс» по травяному футболу.
Мучитель мой отыскал зеленую лужайку возле летней эстрады в Сокольниках, где вечерами вечно юная мадам Преображенская усыпляла дряхлых слушателей с помощью престарелых музыкантов.
Итак, я ясно помню, как Стоян воткнул меня в траву напротив себя и почему-то аккуратно подвернул рукава своей ярко голубой клетчатой рубахи.
Громадными загорелыми руками он взял огромный волейбольный мяч и аккуратно положил его перед своими великанскими ботинками.
-Юлик! Сейчас я направлю мяч тебе, а ты отобьешь его правой ногой. Но не носком, а «щечкой».
Он нагнулся и чуть-чуть повернув ногу боком, показал, какой стороной ботинка я должен был сразить это коричневое чудовище.
Затем я как бы отделился от самого себя и наблюдал последующие события под непонятным углом зрения. Вроде бы со стороны.
Стоян размахнулся своей похожей на ходулю ногой, мяч покатился ко мне, как пушечное ядро, и я впервые оценил мужество барона Мюнхаузена.
Но подражать ему я не стал и ловко отскочил в сторону, дав мячу скатиться вниз, прямо к скамейкам у эстрады.
Надо сказать, в тот раз Стоян проявил редкое для себя великодушие.
–Пожалуй, я ударил слишком сильно, – сказал он и сам возвратил мяч на
исходную позицию.
Во второй раз круглое чудовище двигалось медленнее, устрашающе показывая мне все свои бока и хищно скалясь полу-расшитыми швами.
Как зачарованный, я ждал его до последнего мгновенья, когда столкновение казалось неизбежным. Но вовремя очнулся и ловко уступил ему дорогу.
–Ты что, спишь стоя? – возмутился Стоян. – Давай сюда мяч!
На сей раз, мне пришлось возвращать ему это жуткое орудие пытки собственноручно.
–Так, слушай внимательно! Мяча не нужно ждать. Нужно бежать ему навстречу и бить с полным отмахом!
Вокруг нас уже собралась небольшая толпа наблюдателей. Причем у каждого была своя группа поддержки.
Возле Стояна, спрыгнув с двухколесных велосипедов, стояли видавшие виды парнишки школьного возраста. Меня же окружали какие-то ползунки, рвущиеся на волю из цепких рук молодых мамаш и престарелых бабушек. Среди них затесалась худющая большеротая дылда на голову выше меня с реденькой «пальмой» из волос неопределенного цвета. Девчонка преданно во все глаза смотрела…не на меня, а на Стояна.
Все последующие многочисленные пропущенные мячи она собственноручно находила, вручала моему мучителю и возвращалась на свое место за моей спиной.
Так длилось целую вечность.
Стоян бил и бил по мячу. Я отскакивал в разные стороны или пятился назад. Мальчишки картинно валились от смеха на траву. Девочка услужливо возвращала и возвращала мяч, обтирая его грязные бока узкими ладошками. А проклятый скалящийся шар все разрушал и разрушал мое представление о себе как о смелом мальчике, друге белого индейца Сат-Ока.
–Ты будешь держать удар или нет? – заорал вышедший из себя Стоян. – Я не желаю тратить время на тупицу и труса! Пробуем последний раз и, если не получится, я подарю мяч любому ребенку, готовому смело ударить по нему ногой. Вот хоть этому!
И он указал на какое-то существо неопределенного пола, едва держащееся на кривых ногах.
Провозгласив этот спич, Стоян, как показали последующие события, потерял бдительность настолько, что, отправив мне мяч, наклонился, чтобы смахнуть с брюк налипшие репейники.
Я же не мог смириться с возможной потерей своей собственности, хотя бы и такой бесполезной, как мяч. Потому, в порыве отчаяния, я отважно побежал навстречу мячу и двинул его правой ногой по всем правилам. И щечкой, и со всем отмахом, и не жалея сил, метко угодив тренеру в левый глаз.
Наше возвращение домой выглядело так.
Когда отец открыл дверь, он увидел меня, крепко прижимающего к груди грязный мяч.
За мной возвышался Стоян с распухшей щекой и отекшим глазом. Он тычком переправил меня через порог.
–Из этого чудовища никогда не выйдет футболиста, – объявил он с горечью и раздражением.
–Да? – иронично заметил отец, отводя меня в ванную. – Глядя на тебя, этого не скажешь.