Стоило Выродкам и рыцарям переступить порог трапезной комнаты, как простой люд тотчас убрался прочь. Пахло похлёбкой, дымом, жиром, потом. На деревянных столбах коптили масляные лампы. Единственное окно, затянутое бычьим мочевым пузырём, не пропускало ни света, ни свежего воздуха. Если бы не приоткрытая входная дверь и не дымоход над очагом – посетители харчевни угорели бы от чада.

Под крышей находилась галерея. Или длинный балкон? Рэн не знал, как в подобных заведениях называется площадка, примыкающая к деревянной стене и огороженная перилами из жердей. Просунув головы между тонкими круглыми палками, дети смотрели вниз, открыв рты и боясь пошевелиться. Рыцари успели снять потрёпанные накидки и надели поверх доспехов пурпурные туники с двумя лебедями на груди. Воины, все как на подбор рослые, крепкие, и их боевая экипировка вызвали у бойкой детворы, привыкшей к любой публике, немой восторг. Видать, подобные посетители здесь нечастые гости.

Там же, наверху, плакал младенец и кто-то пел колыбельную. Голос тоненький, детский. Скорее всего, мать хозяйничает на кухне, а малышами занимается старшая дочь. В гомоне песню никто бы не услышал, но сейчас в харчевне было тихо. Рыцари – сыновья горных лордов – лишнего слова не скажут. Похоже, что и Выродки молчуны. В трапезную тех и других набилась почти сотня. Эсквайры, личные слуги герцога и остальные воины ждали своей очереди во дворе, сидя на бортах лошадиных поилок и кормушек.

Между столами забегали девки, держа на подносах пирамиды глиняных мисок с похлёбкой.

– Никогда раньше не обедали в харчевне? – спросил Айвиль.

Он сидел на скамье, положив рядом с собой плащ и умостив сверху ножны с мечом. Для Рэна притащили стул и накинули на него покрывало, сшитое из кошачьих шкур. Рэн чувствовал себя неловко на нелепой пятнисто-полосатой подстилке: мастерица не утруждала себя подбором меха по цвету и высоте ворса. К тому же сидеть вольно мешал длинный плащ из грубого сукна: Рэн не осмелился снять его, подозревая, что в меховом покрывале полно ползающих и прыгающих паразитов.

– В такой – не обедал, – ответил он и посмотрел на деревянную черепушку в центре стола, наполненную до краёв чем-то похожим на пепел.

– Это зола, – объяснил Айвиль.

– Зачем?

– Вместо соли.

Рэн вздёрнул брови на лоб:

– Серьёзно?

– Соль беднякам не по карману. Они присаливают еду золой. – Айвиль упёрся локтем в стол. – Там, откуда вы приехали…

– Я приехал из Дизарны.

– Да, конечно, – кивнул Айвиль. – В Дизарне всё иначе?

– Я не интересовался, сколько стоит соль.

– В знатных домах Шамидана на званых ужинах столы ломятся от яств, но вы не найдёте солонку.

– Богачам она тоже не по карману? – хмыкнул Рэн, наблюдая, как Выродки с безразличным видом глотают похлёбку.

Рыцари жевали хлеб и поглядывали на кухаря, крутящего над очагом длинный вертел с ягнёнком и тремя тушками гусей. С мяса стекал жир. Огонь в очаге шипел, разбрасывая оранжевые брызги.

– В соль легко подсыпать яд, – сказал Айвиль, почёсывая щетину на подбородке. – Большинство ядов невозможно отличить от соли.

Прикидывая в уме, в какую сумму обойдётся ему обед толпы воинов и слуг, Рэн откинулся на спинку стула:

– Смотрите на меня и думаете: «Какой же он молодой и неопытный!» Всё верно, опыт приходит с возрастом. Однако в свои двадцать четыре я много чего знаю и умею. Сейчас я стою у истока неизведанного пути. Будут просчёты и ошибки. Но я быстро учусь.

– Я смотрю и думаю, как же вы похожи на отца! Я помню, каким он был до заключения под стражу. Черноволосый, черноглазый. Совсем как вы. И помню его на суде. За несколько дней у него появилась седина. Такая необычная – клочьями. Мне даже показалось, что на суд привели другого человека. Он стал меньше ростом и сильно похудел. Думаю, ему сказали заранее, какая казнь его ожидает. Он знал, что его приговорят к четвертованию. Господи! За что?! За подделку документов! Хорошо, что он умер накануне казни и не испытал этот ужас.

Глядя на лорда, Рэн боролся с желанием укоротить ему язык и понимал: всем рот не заткнёшь. Сейчас каждый второй станет ворошить дело двадцатилетней давности.

Намереваясь сказануть ещё что-то, Айвиль набрал полную грудь воздуха… и отвлёкся на подошедшего к столу Выродка:

– Узнал, кто они такие?

– Торговцы. Говорят, прозевали поворот. Когда поняли, что не туда заехали, – развернулись.

Айвиль отпустил наёмника и с задумчивым видом уставился на золу в черепушке.

– Что-то не так? – поинтересовался Рэн.

– Вчера неподалёку от Тихого ущелья мы обогнали обоз. Мы ждали вас сутки, а обоз так и не появился. И вдруг я вижу в харчевне знакомые лица.

Рэн пожал плечами, как бы спрашивая: «Это так важно?» Девиз дома Айвилей – «Тайны уходят в могилу» – напрямую связан с родом их деятельности. Когда становишься хранителем чужих грязных тайн, перестаёшь верить в добро, все вокруг кажутся врагами и подонками.

Хозяин харчевни лично принёс на оловянных блюдах мясо, зелень и хлеб. Поинтересовался, какой напиток подать великим лордам: эль или сидр, и ушёл расстроенный отказом от выпивки.

Выродок поставил на стол два кубка, наполнил их из серебряной фляжки.

– Вино из лучших сортов винограда, – сказал лорд Айвиль, пригубив бокал. – У меня своя винодельня. Попробуйте.

Рэн сделал глоток и повернулся на шум возле входа в харчевню.

– Я же сказал, свободных мест нет! – кипятился караульный, загораживая дверной проём. – Иди отсюда!

– Я ищу свою дочь, – прозвучал хриплый голос.

– Здесь нет твоей дочери.

– Она позорит честь отца. Я хочу забрать её!

– Пропусти его! – приказал Рэн.

В харчевню вошёл пожилой сутулый человек в залатанном гамбезоне. Такие носят наёмники, готовые служить за гроши, и грабители, поджидающие на дорогах злосчастных путников. На потёртом кожаном ремне не наблюдалось ни меча, ни ножа. Наверняка спрятал оружие где-то в кустах.

Человек обвёл помещение одним глазом (второй был сильно прищурен), посмотрел на детей, сидящих на балконе. Не рискнув подойти к столу великих лордов, поклонился:

– Извините. Я ошибся. – И вышел прочь.

Рэн принялся за еду. К его удивлению, мясо ягнёнка оказалось сочным и хорошо прожаренным, а хлеб ноздреватым и душистым. Потягивая вино, Айвиль неотрывно смотрел на дверь. «Излишняя подозрительность – это хорошая черта характера или недостаток?» – подумал Рэн и вытер руки о тряпку.

– В какого бога вы веруете? В того, кто помогает, или в того, кто карает?

Айвиль поставил кубок на стол:

– Хотите знать, какое у меня вероисповедание: старое или новое?.. Я не верю в бога.

– Вы упомянули Господа.

– Все эти слова: «О боже! Господи! Ради бога!» – мы произносим неосознанно. Они передаются нам с молоком матери. Я верю в чудо, благодаря которому родился. Других чудес на свете нет. Всё остальное зависит от самого человека и от людей, которые его окружают.

Рэн улыбнулся:

– В этом мы с вами близки. Я верю в чудо с тремя голосами.

– У этого чуда есть название?

– Человек.

– Человек, – эхом повторил Айвиль.

– Ведь что такое человек?

– Вы хотели сказать «кто».

– Не-е-ет, – протянул Рэн. – Что. Человек – это тело, разум и душа. У них есть голоса. Иногда они звучат по отдельности, иногда вместе. Мы часто их путаем и не понимаем, что вынудило нас совершить тот или иной поступок. Бедняки лучше слышат голос тела. Оно говорит им о своих нуждах: ему холодно, больно, неуютно, его мучает голод или жажда. Богатые люди лучше слышат голос разума; он желает денег, власти, славы. А голос души… Его никто не хочет слышать.

– Почему?

– Потому что тело и разум требуют взять, присвоить, уничтожить, а душа просит поделиться с кем-то, посочувствовать. Человек так устроен, что своя рубашка ближе к телу, поэтому он не хочет прислушиваться к голосу своей души.

Глядя на Рэна, Айвиль прижал кулак к губам:

– Кто вас воспитывал?

– Какое это имеет значение?

– Горные лорды основали новый рыцарский Орден?

– Нет.

– Вы состоите в каком-то тайном обществе?

Рэн рассмеялся.

Айвиль посмотрел ему за спину и встал:

– Миледи.

Слуга приставил к столу табурет, явно принесённый из комнаты постоялого двора, где мать Рэна приводила себя в порядок. Придерживая подол пурпурного бархатного платья, украшенного витыми шнурами цвета золота, Лейза села и, сцепив на коленях руки, осмотрелась.

– За двадцать лет не изменилось ничего, – сказала она, выделив интонацией последнее слово.

Хозяин, кланяясь и бормоча под нос бессвязные фразы, поставил перед ней блюдо с мясом, сбоку положил нож и вилку с двумя длинными зубьями.

– Вы очень любезны, благодарю вас, – вымолвила Лейза.

Привыкший к окрикам, хозяин смутился окончательно. Попятился, беспрерывно кланяясь и спотыкаясь, и скрылся в дверном проёме, из которого доносились грубые женские голоса и стук посуды.

Лейза сдвинула блюдо к центру стола.

– Местная кухня вам не по вкусу? – улыбнулся Айвиль.

– Я перекусила в комнате.

Рэну не нравилось, как лорд смотрит на мать. Да, она хороша собой: волосы пепельного цвета, серые, почти стальные глаза, лицо без единой морщинки, фигура без изъянов. Глядя на Лейзу, не скажешь, что ей сорок два. Но в присутствии сына нельзя смотреть на неё как на женщину! Она мать герцога! Почему она так оделась, будто пришла на званый ужин? Для кого это платье и причёска? Неужели для Айвиля?

Лорд словно прочёл мысли Рэна. Отвёл взгляд и принялся водить пальцем по столу.

– Дождь закончился, – прозвучал мелодичный голос Лейзы. – Люди поели. Лошади отдохнули. Можно ехать.

– Вы приняли решение, ваша светлость? – спросил Айвиль, продолжая елозить ногтем по выскобленной доске.

Рэн вздохнул:

– Поставьте себя на моё место. Я не вправе перешагнуть порог незнакомого дома с мечом в руке. Я не знаю, кто в нём живёт. Не знаю, как меня примут. Возможно, в этом доме обитают мирные люди. Им не понравится, что я привёл с собой наёмников. Если же меня примут враждебно – я обращусь к вам.

Айвиль вскинул голову:

– Предлагая вам помощь, я рискую так же, как вы. Нет! Я рискую больше! Одержав победу, вы можете решить, что хозяин Выродков не достоин вашего общества, и не сдержите обещания. В случае поражения вы развернётесь и уедете в свою Дизарну, а мне бежать некуда.

– Я всё сказал.

– Я понял, – кивнул Айвиль. – Я заплачу за своих людей. Не хочу быть в долгу перед вами.

– Как вам будет угодно.

Рэн хотел встать из-за стола, мать удержала его за руку:

– С ним ты подчинишь себе Мэрита и Лагмера. Без него твоя борьба растянется на годы.

– Вы сильно ошибаетесь, миледи, если считаете, что вашими главными соперниками являются герцоги, – проговорил Айвиль.

– Кто же ещё? – Рэн посмотрел с лёгким прищуром. – Знатное Собрание?.. Серьёзно? Любому стаду нужен пастух.

– Это стадо топчет страну двадцать лет. В нём, как в любом стаде, есть вожак. Он не может назвать себя королём, потому что стадо взбунтуется. Тем не менее он живёт в Фамальском замке, спит в королевской опочивальне и принимает посланников в Тронном зале. Он привык к такому образу жизни, привык к роскоши и власти и просто так с ними не расстанется.

Рэн вдавил ноги в пол, мышцы напряглись.

– Я не буду выдавать чужие секреты, – продолжил Айвиль, – но подумайте сами. Вы могли взойти на трон двадцать лет назад, когда король Осул в своём завещании назвал вас преемником короны. Почему вы не стали королём? И никто другой не стал. – Лорд посмотрел на Лейзу. – Вы помните причину, по которой было сформировано Знатное Собрание?

Она нервным жестом пригладила волосы:

– Помню. Помочь вдовствующей королеве управлять страной, пока все претенденты на престол не достигнут совершеннолетия.

Айвиль обратил взор на Рэна:

– Лагмеру и Мэриту почти тридцать. Вам скоро исполнится двадцать пять. Почему никто из вас до сих пор не надел корону?

Рэн велел хранителю мошны рассчитаться с хозяином и вышел из харчевни.

Под стылым небом два отряда добрались до развилки. Кутаясь в меховой плащ, Лейза смотрела на холмы и перелески, тонущие в ранних сумерках. Лорд Айвиль отдавал последние распоряжения Выродку, в чьи обязанности входила охрана матери герцога.

– Как его зовут? – спросила Лейза.

– Вам не придётся его звать. Он не слуга, чтобы исполнять ваши приказы. Единственное, что от вас требуется, это не замечать его.

Рэн указал влево:

– Эта дорога ведёт в Фамаль?

– Да, ваша светлость, – ответил Айвиль.

– А эта? – Рэн указал на колею, бегущую к горизонту.

– Эта дорога проходит через поле Живых Мертвецов и ведёт к Ночному замку, ваша светлость. К моему замку.

Рэн велел сэру Ардию подать карту. С задумчивым видом долго рассматривал рисунок. Вернув карту рыцарю, жестом попросил Айвиля подъехать поближе и проговорил тихо:

– Девиз вашего дома: «Тайны уходят в могилу».

– Если меня кто-то спросит, я скажу, что мы встретились случайно.

– Прочтите мой девиз.

Айвиль посмотрел на пурпурный штандарт:

– Верность и честь.

– Громче!

– Верность и честь!

– Теперь пусть это скажут ваши люди.

Айвиль повернулся к Выродкам и вскинул руку.

– Во славу Стаи! – громыхнули две сотни голосов.

Над рощей взмыли птицы. Дружной стаей сделали круг над холмами и скрылись из вида.

– Я принимаю ваше предложение, лорд Айвиль, – произнёс Рэн. – Если вы предадите меня, я не умру, пока не отомщу.

И послал коня рысью в сторону поля Живых Мертвецов.

Всадники двинулись за ним. Айвиль остановил их и обратился к воинам герцога:

– Вы в Шамидане впервые и не знаете наших правил. Военные отряды передвигаются только по дорогам, проложенным по границам между феодами. Нарушение границы приравнивается к нападению на владельца земли. Сейчас неприятности нам не нужны. Придерживайте лошадей и следите, чтобы они не топтали обочину.

Ответил скупой улыбкой на улыбку Лейзы и, пришпорив коня, отправился вдогонку за Рэном Хилдом.

~ 10 ~

На рассвете забренчали цепи, затрещали доски. Подъёмный мост одним концом гулко улёгся на противоположный край рва. Заскрипели отворяемые ворота. С натужным скрежетом вверх поползла решётка. Королевская крепость раззявила пасть.

Послышались хлёсткие щелчки плётки и цокот копыт. На мост выехала шестёрка лошадей, впряжённых в повозку попарно. В деревянном кузове, на носилках, тряслось тело королевы Эльвы, укрытое тёмно-синим флагом, расшитым золотыми желудями. Символ правящей династии вместе со своей хозяйкой отправился в последний путь.

Члены Знатного Собрания и королевские гвардейцы ждали катафалк на гребне насыпи. Повозка, сопровождаемая священниками и монахами, прокатила по длинному мосту и выехала на дорогу. Похоронная процессия двинулась в столицу Шамидана.

Ближе к полудню на горизонте завиднелись городские зубчатые стены, скрывающие дома. Лишь белокаменная громада Фамальского замка и храм Веры взрезали крышами и башнями сизое небо.

Донёсся рёв боевого рога – Фамаль встречал государыню, прибывшую в свои владения впервые за последние двадцать лет.

Обычно в это время года улицы выглядят серо-чёрными, унылыми – сегодня они бурлили красками: великие и малые лорды, их сыновья и вассалы оделись в цвета своих знатных домов. На каждом углу голосили плакальщицы, и казалось, что рыдает вся столица. Стоя на бочках, провидцы в рубищах предвещали войну, голод и конец света. Высунувшись из окон борделя, шлюхи трясли обнажёнными грудями и зазывали прохожих. Звякали кольчуги, бряцали доспехи, по каменной мостовой стучали каблуки и шаркали подошвы. В толчее мелькали лохматые головы мальчишек. Ушлые сорванцы срезали кошельки с ремней зевак и скрывались в тёмных подворотнях. Тут и там раздавались запоздалые угрозы.

Холаф Мэрит оглянулся на шедших позади рыцарей в зелёных туниках с двухголовым волком, прикрыл полами плаща коллар на груди и свернул за угол дома. Толпа стиснула его и потащила к храму Веры. Холаф прижал ножны с мечом к бедру, вцепился в узел на ремне, опасаясь, что он развяжется, и приготовился вынырнуть из потока на следующем перекрёстке. Он хотел присоединиться к похоронной процессии, а не топтаться на площади вместе с крестьянами и горожанами в ожидании катафалка.

Дойдя до поворота, Холаф посмотрел вперёд, прибавил шаг и зарычал, требуя уступить дорогу и подкрепляя слова тумаками. Там, впереди, над людским морем ветер трепал оранжевые перья на шлемах. Рыцари Лоя Лагмера! Значит, он где-то поблизости!

Скрипя зубами, Холаф пробился к герцогу. Пошёл рядом, сжимая рукоять меча и чувствуя холод металла даже через перчатку.

Лой Лагмер бросил на него небрежный взгляд:

– Я знал, что вам хватит ума не участвовать в бойне.

Холаф не нашёлся что сказать.

– Наёмников отправили или стражников из крепости? – спросил Лой и заехал кулаком мужику в лицо. – Куда лезешь? Не видишь, кто идёт?

– Наёмников, – ответил Холаф, с трудом разомкнув челюсти. Герцог Лагмер обвёл его вокруг пальца!

– Я тоже наёмников. Снарядил им обоз, будто они торгаши. – Лой толкнул крестьянина в спину. – Иди быстрее, тля капустная! – Вновь бросил взгляд на Холафа. – Знатное Собрание объявило месяц траура. Слышали?

– Нет, не слышал. Я только что приехал.

– Вы не получили приглашения в Фамальский замок?

– Нет. – Холаф вместе с толпой отпрянул от стены дома; кто-то выплеснул из окна помои.

– Сука! Бестия! – заорали люди, на ходу отряхивая суконные колпаки и одежду. – Чтобы тебе задницу разорвало!

– А я получил, – произнёс Лой. – И вы получите. Через месяц мы должны выступить с речью перед Собранием. Эти засранцы изберут короля.

– Грёбаные земледельцы! – ругнулся Холаф. – Но мы-то с вами встретимся раньше. Выбирайте: Слепая лощина или Гнилое поле.

– Теперь я верю, что вы приехали только что и ничего не слышали, – усмехнулся Лой и дёрнул подол плаща, зацепившийся за доску, торчащую из горы мусора. – На время траура запрещены поединки.

– Мы подчинимся пахарям?

– Мы сразимся здесь, за стенами Фамаля. Зачем нам прятаться?

Холаф скривил губы. Лой Лагмер боится подвоха.

– Согласен. Когда?

– Когда закончится траур. – Лой указал в сторону. – Давайте свернём.

Они вырвались из одной толпы и примкнули к другой, движущейся по Купеческой улице мимо закрытых лавок и ссудных контор. Здесь людей оказалось больше, и шли они плотнее. Плакальщицы рыдали громче, от их голосов звенело в ушах.

Обеими руками придерживая ножны, Лой наклонился к Холафу и произнёс, перекрикивая шум:

– Мы должны блюсти закон, ибо кто-то из нас сам станет законом. Какой пример мы подадим народу, если не подчинимся Собранию? Победитель сразу после схватки отправится в Фамальский замок и сядет на трон. Весь в крови, и меч его будет истекать кровью. Вот такого короля ждёт народ! Триумфатора! А не семенного быка, которого мечтает выбрать знатное стадо.

Холаф представил себя взлохмаченным, с горящим взглядом, в погнутых доспехах, покрытых кровавыми потёками, и кивнул:

– Согласен.

– А теперь поторопимся! Мы должны стоять в первых рядах, у всех на виду, чтобы никто не заподозрил нас в убийстве герцога Хилда.

Пробиться в первые ряды не получилось: перед главным храмом страны, на огромной площади, собрались тысячи горожан и гостей столицы. Холаф недовольно крякнул. Зря он заскочил в бордель. Люди пришли сюда заранее, окружили поленницу, и никакими угрозами их не сгонишь с места. А с другой стороны, вдали от костра не так будет вонять горелым мясом. Есть и третья причина держаться подальше от места проведения обряда: когда огонь погаснет, знахарки и колдуны ринутся собирать кости для изготовления магических атрибутов и амулетов от неизлечимых хворей, а стражники примутся разгонять их. В такой сваре недолго и плетей схлопотать.

Сквозь гомон и плач пробился голос: «Расступись! Расступись, мать вашу!» Толпа сжалась и разверзлась, образуя проход. На площадь вышла похоронная процессия. Впереди ехали всадники, стегая зевак хлыстами. За ними следовали королевские гвардейцы, держа на плечах носилки с телом королевы. При каждом шаге воинов ткань, закрывающая лицо покойницы, пузырилась, синий флаг, прибитый к бортикам, колыхался, и чудилось, что жёлуди покачиваются на воде. За носилками важно шествовали члены Знатного Собрания, Хранители и церковники. Процессию замыкали монахи, стискивая в кулаках горящие факелы.

Под давлением задних рядов люди скучились ещё плотнее. Поднялся невообразимый ор. Плакальщицы заголосили во всю мощь своих лёгких.

Гвардейцы водрузили носилки на облитую маслом поленницу. Представители духовной и мирской власти взошли по широкой лестнице к двери храма. Внизу выстроились обитатели монастырей.

Святейший отец вскинул руку, призывая к тишине. На чёрном одеянии блеснули серебряные кольца, нашитые на ткань замысловатым узором. Ветер перекинул седые волосы с одного плеча на другое, надул за спиной парус-капюшон. Толпа умолкла. Святейший начал читать молитву на церковном языке, непонятном простым смертным. Монахи повторяли за ним каждую фразу. Их голоса, усиленные эхом, производили ошеломляющее впечатление.

От речитатива, звучащего будто из преисподней, у Холафа затряслись поджилки. Вспомнились последние слова матери, лежащей на смертном одре: «Мы грешники, гореть нам в аду». О ком она говорила? О всех людях или о своей семье?.. Церковники придумали обряд очищения души огнём: грехи якобы сгорают вместе с покойником. Так ли это? Кто проверял?

Монахи с песнопениями подожгли поленницу факелами. Плакальщицы вновь разрыдались. Треск, дым, вонь заставили людей отпрянуть от костра. Прикрывая нос меховым воротником, Холаф смотрел, как тают искры на фоне глухих стен храма, и размышлял о предстоящем сражении с Лагмером. Мысли переключились на Хилда. Не сегодня-завтра герцог преодолеет Суровый перевал. Справится ли Флос с поставленной задачей? Если не справится, Холаф отдаст Янару отцу, а Флоса заставит смотреть.

– Я тебя везде ищу, – раздался за спиной голос Сантара.

Холаф оглянулся на брата:

– Ты где шлялся?

– Шлюху нашёл, закачаешься! У неё снадобье есть. Две капли на язык, и член стоит, что у коня. Я застрял в борделе, ждал, когда упадёт. Идём, попробуешь.

Холаф наклонился к Лагмеру:

– Вынужден вас покинуть, мой дорогой друг. На днях ждите моего переговорщика.

Дал знак своим рыцарям и вместе с братом стал пробираться через толпу. Сантар споткнулся и, не удержав равновесия, налетел на мужика. Тот, недолго думая, кулаком заехал ему в нос. Подключились рыцари, началась потасовка.

Холаф вцепился в рукоять меча и выругался – вытащить клинок из ножен в такой толчее не получится. Кто-то схватил его сзади за плащ. Холаф резко обернулся, занёс руку для удара и вдруг явственно услышал скрип своей кожаной куртки. Под мышкой что-то кольнуло. Совсем не больно. Только холодно. Очень холодно. Вмиг застыла кровь.

Опускаясь на колени слабеющих ног, Холаф успел увидеть миловидную девушку. Она смотрела на него так, словно знала, что с ним происходит. Усевшись на пятки, он прижал ладонь к сердцу и стал медленно наклоняться вперёд, пока не упёрся лбом в землю. Перед глазами взмывали и таяли искры.