Атлантический Штамм

Так продолжалось около полугода, когда в какой-то момент во время очередного просмотра я взорвался неимоверно мощным вулканом эмоций. Я не знал до этого что такое возможно, а сладко щемящему чувству в штанах я не придавал должного значения. В одно из своих «свиданий» я привычно разглядывал страницы, дошел примерно до второй брюнетки из своих любимиц и вдруг, совершенно для себя неожиданно, как гром среди ясного неба, на меня обрушился потрясающей силы чувственный шторм. Мои штаны, всегда натянутые словно гитарная струна во время подобных занятий, вдруг стали сырыми, ноги крупно задрожали, я подумал, что задыхаюсь и сложился пополам словно после удара под дых, упав на склизкую землю. Несколько минут я просто переваривал что со мной произошло, потом осторожно расстегнул ширинку. Я увидел темное пятно на своих подштанниках и липкую субстанцию, растекшуюся по всей области паха.

На какой-то момент мне стало противно. Я сел и натянул обратно штаны. Собрался с мыслями.

Что со мной произошло? Я ранее не подозревал о существовании каких-то потаённых областей человеческой чувственности. Отец никогда не беседовал со мной о подобных вещах, да и вообще был неразговорчив после смерти матери. Все что со мной происходило в моем изменяющемся в силу возраста организме, я исследовал на свой страх и риск, не спрашивая ни у кого совета. Может быть, именно поэтому я стал тем, кем стал?

Следующее громкое дело случилось со мной поздней осенью. Лили дожди, но я регулярно ходил на «свидания». Журнал мой уже порядком поистрепался, мои красавицы поблекли, постоянное лежание в сырой земле не придавало им лоска, само собой. Естественно, от этого я не стал меньше их любить, а моя фантазия лишь становилась изощрённее. Я научился удовлетворять себя самыми немыслимыми способами, причем приспособился это делать в самых неудобных позах, при любом освещении, в любую погоду. Я стал эмоционально зависим от этого своего рукоблудия, ведь в церкви, куда по воскресеньям меня водил отец, нам регулярно обещали страшные кары ада за «это самое». Каждый раз, облегчившись от своего грешного груза, меня начинали терзать муки совести, я клялся и божился себе что НИ ЗА что больше, но меня хватало на пару дней. Абсолютно магическая, неимоверно мощная сила влекла в подземелье меня вновь, это было выше меня и сейчас, став тем, кем стал, я также постоянно возвращался к своим грязным делам, пока не попал за решетку где и ожидаю своего конца.

Антон Дюбуа застал меня в разгар одного из таких «свиданий». Это стало для меня самым худшим событием, что до этого происходили со мной в жизни. Он застал меня со спущенными штанами, мокрыми руками, то есть «во всеоружии», в самый пикантный момент моего «откровения». Его презрительный крик поразил меня словно стрела охотника поражает на всем бегу оленя.

– Платч!!! – заорал он исступленно, – мальчишка Видаль платч!

– Заткнись! – прошептал я яростным шепотом, судорожно натягивая штаны – замолчи!

– А что, ты боишься?? Эй, парни! Идите сюда, спускайтесь!

То, что произошло дальше, напоминало сцену из третьесортного бульварного романа. Вокруг нас собралась небольшая толпа из его вечных спутников-слуг, готовых по шакальи прислуживать своему вожаку в обмен на некоторые привилегии по части школьной иерархии. Не помню, сколько их было, может трое, а может и шестеро. Но свет померк в моих глазах. Самое страшное что могло случиться со мной, случилось.

В меня стали дружно плевать, бросать комья грязной земли, улюлюкать, оскорбляя неслыханными междометиями. Я настолько был в ужасе, что забился в угол пещеры, и закрыв лицо грязными руками, рыдал навзрыд. Хохот и циничные шуточки, град оскорблений сыпались словно из рога изобилия. При всем при этом меня никто не тронул пальцем, ибо это считалось позорным. Мой журнал разорвали на части и красотки, заляпанные грязными подошвами подонков, покрыли собой пещерный пол.

Эмоциональное унижение стало пострашнее физического насилия.

Спустя какой-то промежуток времени я все же выбрался, когда меня оставили в покое. Сев на камень, я крепко задумался что мне теперь делать. Вся школа уже знала, что со мной произошло и стать «платч» мне не улыбалось, ведь на острове меня знала каждая собака. Не ходить в школу я тоже не мог, ибо в таком случае меня могли насильно сдать в интернат, а ехать на материк в незнакомый мир я боялся, мне ведь было тогда 13 или 14 лет. Патовая ситуация.

Я вернулся домой и сел ужинать. На удивление я заметил, что в доме опрятно, на стол застелена скатерть, стаканы вымыты и внутри, о чудо, рыбой воняет не так сильно. Заскрипели половицы и вошел отец, как-то непривычно чисто одетый и даже борода его была аккуратно подстрижена и от него не пахло алкоголем.

– Начо! Надо было давно тебе сказать, – его голос был приветлив и не скрипел как обычно от дешевого самогона, употребляемого регулярно по вечерам.

– О чем? – задал я правомерный вопрос.

– Знакомься, – и он за руку ввел в кухню весьма молодую женщину.

Черт побери, я малость ошалел. Чтоб отец после смерти матери посмотрел хоть на одну женщину, это был нонсенс.

– Мария, – улыбчиво представилась она и протянула мне руку. Рука была рабочей, мозолистой, но ногти были чистые и от нее не воняло рыбешкой. Это меня сразу же расположило к ней.

– Ммм, оччень приятно, – пробурчал я. – Вы теперь, эээ, у нас будете жить?

– Начо, ну ты зачем так сплеча рубишь? – засмеялся отец, – Мы знакомы с ней всего месяц. Как-то неприлично так сразу вот…

– Если Ваш сын, мсье, меня приглашает, то я согласна хоть завтра – Мария кокетливо улыбнулась, и мы уселись ужинать.

Впервые за много лет я ел по-настоящему вкусный ужин, не опостылевшую уху из тунца, а заботливо приготовленное овощное рагу, сдобренное баварскими колбасками из свинины, пил морс из ежевики.

Мария оказалась прекрасной хозяйкой, работящей и очень успокаивающе действовала на моего сурового родителя. Отец практически перестал пить, снова усиленно стал работать в артели, и через какое-то время его опять избрали старостой и наше благосостояние поползло вверх. Я воистину понял какое магическое воздействие женщина может оказывать на мужчину, если она этого реально хочет. Не знаю, что уж Мария нашла в моем отце, но они казались весьма счастливой парой, ходили держась за руки, он никогда на нее не кричал, а она часто целовала его в лоб.

Идиллия!

Что касается школы, то первые дни после того как Антон Дюбуа застал меня за моим «свиданием» стали для меня настоящим адом. Я не убоялся последствий и пошел в школу, понимая, что, прячась, я лишь дам повод для домыслов. Едва войдя в маленькое здание своей alma-mater, я осознал, что на меня все вокруг показывают пальцем и открыто насмехаются. Кто-то швырнул в меня грязной бумажкой, а кто-то плюнул мне вслед. В классе я сел на свое место за партой и от меня тотчас отодвинулись мои однокашники. Воистину я стал изгоем.

Сам Антон, мнящий себя Цезарем местного уровня, открыто издевался надо мною каждую перемену. Так, я обнаружил что мой старенький рюкзак, где я носил учебники, оказался в школьном туалете. На стул мне подкладывали канцелярскую кнопку, один из «шакалов» Дюбуа, пытаясь выслужиться перед своим господином, пролил на мою тетрадку клей. Пальцем меня никто не трогал, боялись «заразиться позором», а вот мои вещи не щадили. Я возвращался домой угрюмый и морально униженный, внутри меня клокотала истинная ненависть к моему главному мучителю, но толковых планов мести у меня не было, я не мог даже представить, как же я смогу досадить Антону Дюбуа, постоянно находившемуся в кругу свои верных «шакалов» и к тому же являющемся сынком мэра острова.

Шли недели и страсти вокруг меня стали стихать. Так уж дети устроены что долго терзать жертву становится им скучно. От меня постепенно отстали, правда, по-прежнему не здоровались и старались обходить стороной. Но кнопки на стул подкладывать перестали.

Мария полностью обустроилась в нашем жилище. Везде воцарились порядок и чистота. Три раза в неделю она мыла полы, протирала пыль везде, заставила отца выстроить рядом с домом небольшой сарайчик для снастей, чтоб они не валялись по всему дому как это бывало ранее. У нас теперь всегда был горячий ужин, мы завели корову, которую Мария любовно доила и отныне мы пили какао с молоком. С чердака мы с отцом повыкидывали весь хлам, который там скопился за долгие годы, и, вооружившись молотками, обшили полностью его свежей доской, покрасили приятного бежевого цвета краской, вырезали несколько окошек прямо в крыше и у нас получилась уютная мансарда, где в жаркое время я спал или просто балдел, отдыхая от трудов.

Мария мне нравилась все больше. Отец полностью прекратил пить, следил за собой, успехи его артели неуклонно ползли вверх и отмечались регулярно начальством.

Прошел примерно год с тех пор как Мария появилась у нас в доме, а наше благосостояние стало уже бросаться в глаза: вокруг дома яркие цинии радовали глаз в разбитом ею цветнике, дорожка к дому была всегда посыпана свежим песочком, мы поставили новый забор и пустили по нему виноградные лозы.

Мне исполнилось шестнадцать, когда отец неожиданно подкатил к дому на ярко-зеленом мотоцикле «Хонда» со сдвоенным выхлопом. Деловито поставил агрегат у калитки, вытащил ключи из замка зажигания и с важным видом вошел в наш красиво цветущий дворик. Вокруг квохтали куры, была чертовски прекрасная погода! Я рубил дрова рядом с сараем, стараясь залихватскими ударами раскалывать чурку сразу на 4 части, что считалось особым шиком. Обернувшись на звук, я увидел подходящего ко мне отца. Что-то в его лице мне показалось чрезвычайно интересным.

– У кого-то сегодня важная дата, верно? – он непривычно улыбался.

Я смущенно улыбнулся.

– Не умею говорить речей! Это тебе, – и он протянул мне ключи от «Хонды».

Я потерял дар речи! Я конечно же, мечтал о байке, по телевизору регулярно смотрел американские боевики, но чтоб вот так, неожиданно и от кого?? От своего отца, который ранее мне не дарил ничего, кроме уныния!

Мария радостно улыбалась, стоя в нарядном переднике на крыльце. Жестом она пригласила нас на праздничный ужин.

Мой первый взрослый ужин был прекрасен. Мне налили красного сухого вина в узкий бокал. Я выпил, это был мой первый алкоголь в жизни. В голове закружилось. Стало легко и вольготно.

Мы ели, общались и смеялись. Это был самый лучший мой день рождения за всю жизнь. Мне не терпелось оседлать своего стального коня и взмахом руки отец позволил мне выйти из-за стола. Я помчался словно укушенный, во двор.

Моя первая поездка прошла на удивление хорошо. Я упал всего три раза, а уже через час научился управлять мотоциклом столь лихо, словно всю жизнь только на нем и ездил. Веселье и радость переполняли меня, я мчался по улочкам нашей коммуны, распугивая кур и собак, и неумолчный гвалт чаек сопровождал меня бесконечной тирадой.

За пару недель я научился кататься как профессиональный ездок, во всяком случае мне так казалось. Конечно же, не обходилось без казусов и падений, я как-то подвернул ногу, рассекал не единожды щеки и скулы, разбивал нос, но удовольствие того стоило. Это было время боевиков типа Терминатора и Крепких орешков, герои которых не слезали с байков и конечно же они стали нашими кумирами. Мужское сообщество, корпорация рыбаков, где ценилась грубая физическая сила и выносливость, где интеллектуальность была не просто не в моде, а даже преследовалась; тут не могло стать иных героев для подражания. Байки были у многих, мы устраивали гонки друг с другом, падали в пыль и грязь, разбивали себе лица, но здесь могло быть только так!

Еженедельно по субботам мы собирались крикливой шайкой, оседлывали своих стальных коней и мчались по извилистым улочкам наших трех коммун, несмотря на строжайшие запреты взрослых. Но какие к черту запреты, когда юность и гормоны определяли нашу жизнь от заката и до рассвета.

Мне как носителю обидного прозвища «платч», которое, впрочем, кроме как Антоном Дюбуа, в отношении меня более никем не применялось, было просто необходимо вернуть себе утраченный в столь постыдных обстоятельствах статус. Дело в том, что за прошедшие с того случая пару лет я сильно раздался в плечах, ежедневная тяжелая физическая работа в артели у отца и регулярный труд в домашнем хозяйстве сделали меня крайне выносливым юношей. Я мог без остановки пробежать пять километров, отжаться пятьдесят раз, держать руль байка тоже требовало немалых усилий. Как-то раз я серьезно набил морду одному из своих однокашников за то, что он назвал меня моим прозвищем, причем это видели все те, которые обычно ошивались в свите у Дюбуа. С тех пор если меня так и называли, то наверняка только за глаза, ибо законы мужской корпорации диктовали свою волю всем без исключения.

Байки были практически у всех рыбацких детей. Быть без оного означало незавидную участь отщепенца и школьного аутсайдера. Поэтому каждый пыжился отдать дань моде и взгромоздиться на хоть какой-нибудь завалящий мотобайк, хоть бы собранный из всякого хлама, как например мой друг Франциск Канье, сын запойного рыбака, живущий очень бедно, но обладающий недюжинным талантом инженера-механика. Он умудрился собрать свой чудо-байк буквально из остатков трех практически прогнивших немецких мотоциклов, брошенных тут еще со времен войны. Правда, этот стальной монстр жутко гремел, ахал и стрелял невыносимой вонью плохо сгораемого топлива, но это все же было лучше, нежели пешком.

Маршрут наших субботних гонок пролегал в Ле-Пале, начинаясь от церкви и заканчивая выходом в порт у цитадели Вобана. После чего необходимо было развернуться и мчаться что есть дури назад, собираясь вновь у церкви. Главная трудность заключалась в том, что путь был крайне извилист, местами переходил с асфальта на гальку и песок, в которых колеса наших рычащих коней нещадно вязли и считалось особым шиком проехать весь этот маршрут без единого падения и обернуться за 10 минут. В лидерах практически всегда был Антон Дюбуа, но оно было немудрено, ибо с ним рядом всегда ехало пять-шесть его верных вассалов, у которых была задача не выиграть, а расчистить своему хозяину трассу, совершая всяческие пакости остальным участникам гонки. Естественно, сын мэра не мог проиграть, особенно после того, как его отец в год, когда нам всем исполнилось по 17 лет и мы стали официально кандидатами на окончание средней школы, в пятый раз выиграл выборы и в честь этого построил бетонное шоссе до Локмарьи (раньше там была галька и песок). Это событие бурно было отмечено во всех трактирах и пивных нашего острова, а Антона чествовали как сынка благодетеля и возможно, будущего правителя. Да он и сам уже примерялся к амплуа мэра, часто сопровождая отца в поездках на материк для решения всяких административных задач и знакомств с нужными людьми. Иными словами, выигрывать у него в гонке не следовало, во всяком случае так посчитали многие, кто уже поплатился за сию наглость переломами, полученными во время этих нещадных соревнований. Спрашивается, какого рожна надо было мне?

Я был принципиальным сукиным сыном. Моя ненависть к Дюбуа стала неким катализатором всех изменений, происходящих во мне последние годы. Я знал, что месть – это блюдо, подаваемое в холодном виде и копил в себе навыки и умения, которые позволили бы мне уничтожить этого человека в моральном плане. Физически его унижение было бы мне не столь приятным, для меня было важно сломать его как личность, дабы отомстить за то, что он сотворил со мной тогда в пещере.

Я прекрасно откатывал этот маршрут и был уверен в своих силах. Тренировался я ежевечерне, меня пару раз ловила дорожная жандармерия и выписывала мне штраф, за что мне крепко влетало от отца, грозившегося отобрать у меня свой подарок, но я постоянно выкручивался, продолжая совершенствовать свои навыки лихого гонщика.

Как-то в октябре, когда уже лили теплые бретонские дожди, Дюбуа созвал очередную гонку. Этот заносчивый школьный король, коим он себя по праву считал, решил похоже перед завершением школы окончательно показать всем что после того как мы покинем наши школьные классы, мы отнюдь не избавимся от его назойливого диктата. В секретном школьном ящике для писем, который служил нам своего рода средством связи, была брошена бумажка с датой гонки. Она выпадала, как я помню на послезавтра, но всех ждал сюрприз: маршрут был изменен! Мы должны были стартовать в Керсаблане, промчаться по оживленному шоссе D190 до местечка Ангвагэ, после чего съехать с асфальта и по гальке добраться до живописнейшего отеля Морбиян, что в порту Ману де Кольбар.

Никаких сомнений, что Дюбуа откатал этот маршрут заранее вместе со сворой своих самых преданных прихлебателей. Он не имел права на ошибку и решил полностью минимизировать даже самые крохотные риски своего проигрыша.

Никто из участников гонки не посмел возразить против такого неожиданного изменения маршрута, несмотря на то, что за все 2 года что мы этим занимались, маршрут менялся всего один раз. Все промолчали, хотя дураку было ясно, в чем дело. Стадное чувство взяло верх над разумным пожеланием задать вопрос «а почему так?», все предпочли радостно покивать и даже поддакнуть из области «а так ездить даже интереснее». Неистребимо пожелание людей быть ведомой кучкой баранов, любящих служить одному козлу, отдающих ему свою свободу в обмен на призрачные обещания защиты и решение жизненных неурядиц. Чего греха таить, я сам был в шоке и мало того, что не открыл рта в ответ, но даже похлопал на всеобщем собрании накануне гонки. Дюбуа, в красной куртке и черных кожаных штанах, на могучем и знаменитом «харлее» модели VR1000 со 135-сильным двигателем, уже успевшем стать легендарным гоночном супер-байком с телеэкранов, смотрелся среди всех остальных эдаким коршуном среди перепелок. Он авторитетно заявил, что завтрашняя гонка призвана «расставить все по своим местам», при этом выразительно посмотрел на меня. Дело было яснее ясного, наш многолетняя тяжба должна была прийти к финалу и от меня и моего поведения зависело кем я останусь тут жить.

К слову сказать, наша дальнейшая жизнь была во многом предопределена: рыбачить до старости, и многих эта перспектива устраивала, они не видели иной жизни, не стремились что-либо менять, хороший климат и сносная прибыль от продажи тунца позволяли не беспокоиться о будущем, если оно конечно было именно таким. Сразу оговорюсь, что мое извечное стремление к переменам сейчас, в 17-летнем возрасте, стало уже невыносимым и я с нетерпением ждал окончания школы, дабы уехать на материк. Отцу и Марии, я конечно же, этими планами не соизволил делиться и на какие средства я собирался там жить, я тоже представлял плохо. Но замкнутая жизнь на острове, хоть и в комфортных относительно условиях, меня уже не привлекала. Сердце требовало новых острых ощущений.

Наступил день гонки. Это была вновь суббота, как помню. В шесть утра мы все были во всеоружии и верхом на своих стальных конях. Прибыл и мой друг Франциск на своем непрерывно ахающем и стреляющем бензиновой отрыжкой мото-самопале. Всего нас было человек тридцать, половина из которых составляла свита нашего байк-короля. Остальные прибыли чтоб показать свою мужественность и уважительно проиграть будущему мэру острова.

Маршрут я изучить не успел, это был район, в котором я бывал редко и только по неотложным делам. Тут ездили в основном туристы, дабы повидать роскошные виды отеля Морбиян. Шоссе днем бывало обычно занято автобусами и торговыми такси, снующими между коммунами, развозящими морепродукты на рынки и в порт. Утром там было относительно свободно и наш рывок на байках обещал пройти более-менее спокойно. Было одно НО! Шел проливной дождь, причем ветер дул со стороны Атлантики, резкий и колючий, обдавая лица горохом из холодных брызг.

Антон толкнул речевку в своих лучших демагогических традициях. Тот, кто приедет первым, должен был, с его слов, стать безоговорочным вождем молодежи всего острова Бен-Иль. Тот, кто будет последним, должен поставить всем участникам гонки пиво в трактире на выбор победителя и прилюдно выбросить свой байк. Эти унизительные условия все приняли безоговорочно. Я сразу же понял, кто же должен стать тем отщепенцем и аутсайдером, должным напоить всё наше воинство. Для меня это мало значило, месть нашему царьку стала для меня превалирующей идеей.

Под адский рык десятков мощных двигателей мы тронулись. Длина маршрута в один конец составляла около семи миль, большую из которого составлял ровный асфальт. Без особых помех мы, весело обгоняя друг друга неслись по шоссе, распугивая гудками клаксонов и рыком наших стальных коней редких в этот ранний час водителей.

С каждой минутой напряжение возрастало. Я сразу же оказался в первой дюжине, мои сноровка и опыт всё-таки помогли меня относительно легко обойти большинства соперников. Чем ближе мы становились к концу асфальтового отрезка пути, тем больше я замечал, как вокруг меня смыкается плотный круг лакеев Дюбуа. Когда спидометр показал сто десять км в час, один из них вдруг резко стал тормозить, явно намереваясь сдвинуть меня на обочину. Я ловко вывернул руль и локтем задел того за бампер. Мгновение, и грохоча, байкер с проклятиями улетел назад, сбив по пути своего падения еще двоих. Я выдохнул. Первое препятствие я преодолел.

Поворот после Ангвагэ уходил резко севернее, а мы на всей скорости вылетели на гальку и помчались к порту Ману де Кольбар, петляя и поднимая тучи мелкой гальки, перемешивающейся с грязью и создающей безумное тесто, в котором вязли наши колеса. На этом участке нас покинули еще семь или восемь участников гонки, не справившихся с непогодой и крутыми поворотами. Я несся, как одержимый, ветер и дождь хлестали в лицо, руль стал словно частью меня, ноги вибрировали в такт ревущему двигателю. Я не смотрел и не видел перед собой ничего кроме мелькающей красной куртки Антона.

Краем глаза я узрел как еще четверо участников потихоньку свернули в сторону, явно добровольно. Нас осталось восемь человек, среди которых были я, мой друг Франциск, умудрившийся добраться целым и невредимым, Дюбуа и пятеро его верных «шакалов», которые словно по мановению палочки, начали тотчас же строить мне козни, всячески подрезая и пытаясь меня скинуть с тропы.

Кстати, о тропе. Она извивалась подобно гремучей змее на солнце и сползала вниз к морю, так что нам приходилось не мчаться, а практически красться, чтобы не сорваться вниз. Крутейшие повороты с каменистыми обочинами, ставшими во сто крат опаснее из-за проливного дождя, не давали расслабиться.

Я вспотел. Глаза заливала вода. Я остановился на секунду чтоб сориентироваться.

До финиша оставалось менее мили. Нужно было добраться до бетонной ограды с надписью Морбиян, за которой уже начинались владения отеля. Возле меня тотчас остановились трое «шакалов». Рыча движками, они всем видом давали мне понять, что скорее сами спрыгнут с тропы, но далее меня не пустят. Несколько секунд я выжидал, потом резко вдавил педаль акселератора. С рыком раненой львицы моя «Хонда» рванула навстречу двоим из них. Я шел на таран, прекрасно понимая, что в случае неудачи меня выбросит из седла.

Но «шакалы» дрогнули. Один из них уклонился, а второго я сшиб, колесом переехал его по ноге, услышав его раненый вой и помчался прямо по каменистому бездорожью, срезая путь.

Заветный забор был совсем рядом. Мне оставалось может быть метров триста, но вдруг мой двигатель захрипел и замолк. На полном ходу я повалился на мокрую землю, еле-еле успев выдернуть ногу из-под падающего байка. Вскочил моментально на ноги. Огляделся. Сквозь запойную муть ливня я увидел две фигуры у забора, одна из них была в красной куртке.

Я проиграл!!! Дюбуа явно пришел первым.

Грудь терзали обида и горечь. Я сел на землю и сжал голову руками до боли, пытаясь собраться с мыслями.

– Чего расселся, Начо? – ко мне подъехал один из «шакалов», – небось надеешься, что Антон тебя простит?

– Чего? – я уставился на него взглядом, полным недоумения.

– А то ты типа не в курсе?

– Поверь, не понимаю, о чем ты.

– Антону это без разницы, в любом случае ты огребешь! Не спустит он тебе этого, – и «шакал» отъехал.

Я вскочил на ноги, подошел к своему байку. Понял в чем дело. Трубка бензонасоса была грубо выдернута, похоже во время моего тарана, один из моих соперников успел с ней разделаться. Это дело поправимое, я не шибко расстроился, больше интересовало что произошло у финиша.

Оставив свою израненную «Хонду», я пешком двинулся к маячившим фигурам. Дождь стал стихать к этому времени. Вокруг бетонной ограды уже столпилось с десяток наших гонщиков, неспешно подъезжавшим, дабы убедиться кто стал победителем.

Я подошел и ахнул. Возле самой финишной надписи стоял и посматривал на всех мой друг Франциск, тот самый, что каким-то чудом сумел доехать на своем самодельном агрегате в первой дюжине. Я ошалел. Уж про кого думать, но на него не поставил бы и пьяный извозчик. Франц был очень хорошим парнем, здорово со всеми ладил, а меня поддерживал в самый сложный период моей жизни после того самого «пещерного» случая, но вот что до его качеств гонщика…

Тут я понял, в чем дело, и о чем говорил мне накануне один из «шакалов». Только сейчас я заметил, что один из выхлопных глушителей его самодельного байка практически расплавился. Чудо-инженер Франциск сделал то, что подвергло его смертельной опасности, но и сделало чемпионом гонки: он каким-то образом умудрился добавить в движок своего стального коня закись азота NOS, ту самую что так рекламируют фильмы про автогонщиков. Бог его знает, как это ему удалось, как он вообще умудрился ее достать, и мало того, технически это все провернуть, но результат был налицо, прямо перед нами всеми!

В тот самый миг, пока я валялся на земле после того как мне выдрали бензонасос, он похоже, максимально ускорился и на последний метрах обошел Дюбуа, который отвлекся на то, как меня окружили его «шакалы» и серьезно снизил скорость. Франца он, конечно же, всерьез не воспринимал и скорее всего, даже не заметил, что тот сумел вырваться вперед.

Итак, Франциск Канье стал на глазах у всех нас чемпионом этой гонки.

Далее события развивались конечно, не так как изначально было объявлено. Антон Дюбуа не стал никого поить пивом, он просто отмолчался и три дня вся наша подростковая банда обреченно ждала во что выльется это неожиданное для всех чемпионство. Франциск, похоже, сам особо не ожидал что что у него все получится. Он уединился в своей мастерской и занялся ремонтом своего полуразрушенного нещадной гонкой недо-байка. Мы все ходили в школу, работали в своих артелях и старались лишний раз не говорить о произошедшем.

Спустя трое суток в нашем «черном ящике» появилось письмо с призывом всем участникам гонки, а также тем, кто не участвовал, но являлся частью нашего «прибрежного братства» как мы гордо именовали сами себя, собраться после захода солнца у развалин старой римской крепости на диком пляже, неподалёку кстати, от того самого места моего детского позора. Далее было указано, что «собрание проводится с целью точного и окончательного вынесения решения по результатам гонки и определения победителя» и далее много всяких высокопарных слов. По тому как вся молодёжь, а на секунду, это около двух сотен будущих выпускников школы и следующих за нами возрастов, дружно откликнулась на сей призыв и устремилась на означенное место, я понимал, что, если не станет Дюбуа, придет другой вождь. Массе этих людей просто кровно был необходим лидер, тот кто будет вести их и указывать что следует делать, и кого надо бить. Паршивая овечья природа, заложенная каким-то несуразным случаем в нас свыше, была мне до жути отвратна.

Я собрался и поехал, взяв с собой Франциска, который похоже, крайне тяготился своим положением непризнанного чемпионства и был бы рад скинуть с себя тяжкий груз незнакомого доселе ему лидерства.

В назначенный час десятки рычащих байков, освещая тьму лучами мощных фар, образовали на песке большой круг. Вокруг торопились пришедшие пешим ходом, пытаясь дотянуться взглядом через плечи стоявших мотоциклистов. Как-то так повелось, что владелец байка стоял в нашей юношеской иерархии выше нежели тот, кому родители не сумели подарить стального коня. Глупость, средневековье! Однако ж, так и было! Кавалерия всегда считала себя важнее и значимее простой пехоты.

Гремела музыка из принесенных кем-то колонок. Шум и гам далеко разносились по пляжу, черные кожаные куртки байкеров и отливающие серебром стальные каркасы мотоциклов создавали атмосферу ритуала мистического жертвоприношения. С океана дул неспешный осенний бриз. Низкие тучи скрывали луну, отдавая фарам наших байков сугубое право освещать творившееся сейчас.

Я и Франциск стояли во втором ряду, мой друг заметно нервничал, я как мог старался его подбодрить, сам заводясь от происходящего еще больше. Смутное ожидание тревоги щемило под сердцем, заставляя пересыхать слюну во рту.

Шли минуты, а Дюбуа не было. Толпа постепенно стала нервничать, раздались возгласы: «Чего мы все приперлись!!» и всё эдакого плана.

Явно в своих лучших традициях придавать всему театральный эффект Антон появился, когда вся молодёжь, изрядно разогретая пивом и ожиданием, стала уже горланить песни, а некоторые начали расходиться. Выехав прямо на середину круга по людскому коридору, услужливо созданному его «шакалами», на своем мощнейшем «харлее», он встал «на козла», нещадно буксуя задним колесом прибрежный песок, неистово ревя 135-сильным движком, немного жутковато смотрелся в свете десятков фар его кроваво красный кожаный костюм с рисунком нападающей акулы на спине.

Я поморщился. Мой многолетний соперник был в своем репертуаре. Просто выйти в круг он не мог. Необходимо было постоянно подпитывать толпу осознанием его исключительной маскулинности, дабы ни у кого даже не ворохнулась мысль, подвергающая сомнению его лидерство. Вновь почему-то навеяло ассоциации со средневековьем. Я огляделся по сторонам и обнял за плечи Франца, не раскисай, мол.

Покрасовавшись для проформы, Антон слез с байка, поставив его на паркинг. Поднял обе руки вверх. По неписаному закону нашего братства все умолкли. Слышался лишь рык байков и шелест набегаемых с Атлантики волн.

– Все вы в курсе, – начал он свою речь, явно тщательно спланированную за эти дни, – что на последней гонке у нас определился чемпион! Причем, такой которого мы никто и никогда не ожидали увидеть! – смешки в толпе, – Я бы очень хотел поприветствовать его здесь, перед всеми. Пусть он выйдет и покажет нам свое мужественное лицо. Аууу..! Выходи, дорогой друг!!