Оставь надежду, забудь обиды
Повесь одежду, ты здесь бессилен.
Мы тут живём уж четверть века.
Мы тут умрём, не видя света.
«Как бездарно, даже я пишу лучше. Но радует, что хотя бы кто-то разделяет мои взгляды на жизнь» – хмыкнул Александр и потянул на себя серую от грязи, тяжёлую дверь. Она нехотя поддалась.
Внутри было тихо, тепло, некоторые лампы даже работали, давая приглушённый жёлтый свет. За прилавком скучал продавец. Саша так долго ни с кем не общался, что, подойдя поближе и открыв рот, издал несколько не очень понятных звуков, отдалённо напоминавших слова. Продавец недоумённо посмотрел на него и сказал:
– Что?
– Я говорю, что мне бы сигарет.
На этот раз получилось лучше, но голос предательски дрогнул на последнем слоге, выдав сильное волнение.
– Каких?
– Любых.
– Каких любых? Молодой человек, мне не до ваших тупых загадок.
– Дешёвых.
Продавец громко вздохнул, достал откуда-то снизу случайную пачку и небрежно кинул на стол. «С вас сто десять рублей» – раздражённо произнес он. Александр потянулся за деньгами, но они предательски выскользнули из дрожащих пальцев, разлетевшись в разные стороны. Дыхание стало прерывистым, на висках выступил холодный пот, перед глазами помутнело. Саша бросился подбирать с пола купюры. Хотелось провалиться сквозь землю, только бы быть подальше отсюда. Ну почему контакты с людьми – это всегда так сложно? И почему без них так трудно обходиться? Казалось, прошла вечность, прежде чем Александр аккуратно положил деньги на стол и вытер пот с лица. Вот так, будто ничего и не было. Продавец положил деньги в кассу, обвёл магазин взглядом и без интереса спросил: «С вами всё в порядке?». «Нет» – отрывисто ответил Александр и спешно вышел за дверь.
Глава 5
Саша быстрым шагом помчался к большой дороге. Только отойдя на приличное расстояние от магазина, он понял, что забыл взять сдачу. Ну это ничего, это не страшно. Главное, что скоро он будет в безопасности и совсем один.
Светало, но было по-прежнему тихо. Только одинокий щелчок зажигалки развеял тишину. Первая сигарета за день (или за ночь?) – это всегда что-то особенное. На один шажок ближе к смерти, но на десять километров в глубь себя. Дым побежал по ветру на свободу. Александр глубоко затянулся, прислушался к себе и медленно выдохнул через нос. «Хорошо» – подумал он. От расслабления и удовольствия, затянувшись еще раз, Саша прикрыл глаза. Закрытые веки немного подёргивались.
– О чём задумался?
Голос был мягким, раздавался откуда-то издалека.
– Что?
Неспешно открыв глаза, Александр увидел своего собеседника, развалившегося на диване.
– О чём думаешь, спрашиваю.
– Да так, о разном, о жизни.
– Это хорошо, лучше уж о жизни, чем о смерти. Правильно? Бросал бы ты наркотики, Саша, а то совсем мозги растеряешь.
Интонация друга была понимающе-назидательной.
– Странно это слышать от тебя.
– Понимаешь, между нами есть большая разница. Ты – гедонист, гонишься за удовольствием, совершенно не замечая ничего вокруг. До тебя пока не доходит, что рано или поздно всё пройдет, земные наслаждения исчезнут, оставив на месте себя только пустоту, абсолютное небытие.
– Все мы немного гедонисты. В жизни не так много приятных вещей, нужно наслаждаться тем, что есть. Ты такой же наркоман как и я, в чём отличие?
– О нет. Я философ. Мне это необходимо, чтобы думать. А чтобы думать объективно и непредвзято, нужно абстрагироваться от забот и переживаний.
– Можешь называть себя кем хочешь, однако сути это не меняет. Мы маргиналы, бесполезная и пустая ячейка общества.
– Глупо разделять людей на полезных и бесполезных. Да, все мы разные, но в то же время нас объединяет одна важная и неотвратимая вещь. Смерть.
Друг отвёл глаза на потолок, выждал паузу и, наконец, спросил.
– Ты боишься смерти?
Александр задумался, покрутил наполовину сотлевшую сигарету между пальцев.
– Скорее да, чем нет. Всегда пугает неизвестность, думаю, любой человек испытывает страх перед ней.
– Я не боюсь. Смерть – это, в первую очередь, избавление. Избавление от жизненных страданий, беспокойства и суеты. Избавление от наших пороков. Знаешь, как Шопенгауэр говорил? «В минуту смерти эгоизм претерпевает полное крушение. Отсюда страх смерти. Смерть поэтому есть некое поучение эгоизму, произносимое природою вещей».
– Ты так часто цитируешь этого Шопенгауэра, что, мне кажется, он вытеснил твои собственные мысли и взгляды на жизнь.
– Не говори чушь. Философов всегда будут цитировать и уважать, так как они открывают людям глаза на окружающую действительность. Их помнят вечно.
– Сомневаюсь, что тебя вспомнят хотя бы лет через 10 после твоей смерти.
– Возможно. Но Шопенгауэр все равно был классным мужиком.
Дальнейший диалог не клеился, стало тихо, из кухни раздавался приглушённый стук настенных часов. Явно чувствовалось неуютное и вязкое напряжение, походившее на трясину. Александр первым осмелился его развеять.
– Ты веришь в дружбу?
– Верю. Но дружба – явление значительно более ценное и редкое, чем принято считать в обществе. Почему ты спросил?
– Не знаю. У меня никогда не было друзей или хотя бы людей, которых я мог бы ими считать. С самого детства закрыт и отвергнут, как неинтересная книга. С тобой же мне комфортно, пусть и не всегда, да и ты меня не гонишь.
– Мы не друзья, если ведешь к этому. Мы слишком разные люди, нас ничего не объединяет, у нас кардинально разные взгляды на жизнь. Это не плохо, просто так сложилось.
В комнате снова ненадолго повисло молчание, но Александр чувствовал, что его собеседник не закончил свою мысль.
– Эх, Саша. Помни: всё, всё человек может забыть, только не самого себя, не свою собственную сущность. Так говорил Артур Шопенгауэр.
– Иногда очень хочется забыть самого себя и свою сущность. Даже чересчур.
Глава 6
Александр тяжело вздохнул и опустил веки, но в ту же секунду распахнул их обратно и негромко вскрикнул от боли. Догорающий окурок сильно обжёг пальцы. Инстинктивно отбросив его подальше и про себя матерясь, Саша зашёл в подъезд и двинулся в свою квартиру. Снаружи уже было не так уютно: солнечный свет опустился на полупустые улицы, а птицы вовсю пели своими неповторимыми звонкими голосами.
Домашний полумрак был куда привычнее. В этой квартире окна практически всегда плотно зашторены, чтобы не пропустить свет, а вместе с ним что-то чужое и страшное, за редкими исключениями, конечно. «Серые стены распростёрли свои объятия, мои любимые серые стены» – повторял Александр, пока разувался. Мантра почему-то не помогала, в пространстве повисла почти что осязаемая скользкая тревога. Прогрессирующая и всепроникающая. Почему? Александр стал прокручивать в голове все возможные варианты, но ничего из этого не было похоже на правду. Развязанные шнурки двумя плетями упали на пол, эхом раздался незнакомый голос:
– Мне кажется, ты свои таблетки принять забыл, вот и страшно стало. За себя и жизнь свою поганенькую-то. Зря прожил, зря помрёшь, ха-ха, вот он и человек, венец творения, так сказать.
На несколько секунд страх плотно сковал каждую клеточку тела Саши, дыхание замерло, а сердце неприятно бухнуло в груди. Голос явно был женским, но Александр последний раз общался с женщиной много лет назад. Взгляд опасливо пробирался по всей комнате в поисках источника звука. Сначала медленно, потом всё быстрее. Одинокий человеческий силуэт сидит в углу на стуле. Лица не видно за лёгкой вуалью, по плечам струятся волосы средней длины.
– Я схожу с ума.
– До тебя только начало доходить? Поздравляю, мой нерасторопный друг!
Хоть Александр и не видел лица, но чувствовал, что оно расплылось в лёгкой улыбке. Первобытный страх снова растёкся по телу, ноги сделались ватными, язык заплетался.
– Оставь меня в покое, уходи, я не хочу тебя видеть, кем бы ты ни была. Я прошу.
– А я как будто горю желанием тебя видеть, такой смешной. Хочешь не хочешь, а придётся.
– Живёшь как червь самый настоящий, аж тошно. Мало того, что свою жизнь рушишь, так еще и девчонку возлюбленную загубил. Чувства-то фальшивые были, получается?
Галлюцинация не называла конкретных имен, но Саша сразу понял, о ком идёт речь.
– Неправда! Я любил ее. И до сих пор люблю.