В декабре 1913-го окончился срок заключения, Македона освободили из-под стражи без права перемены места жительства в течение четырёх лет и обязанностью ежедневно отмечаться в полицейском участке.
Македон остался в управлении строительства надсмотрщиком за установкой столбов будущей телеграфной линии, которая должна была связать Урянхайский край с Большой землёй. Работа была трудной, на ногах. Морозы под сорок, метели, а участок строительства – почти 25 километров. Зато теперь он получал жалованье, достаточное, чтобы снять комнатку в ветхом общежитии. Македон вновь почувствовал себя человеком. Условия жизни в бараке были тяжёлые. В центре коридора стояла одна круглая, покрытая металлом печь, предназначенная для отопления. Но жильцы приспособились по очереди варить в ней щи, устанавливая чугунок прямо в топку. Теперь о питании Македон должен был заботиться самостоятельно, и это почему-то сильно удручало его. Всё-таки странное существо – человек…
Весной 1914-го приехала Лида с дочкой Клеопатрой. Душа Македона расцвела вместе с оживающей от долгого зимнего сна природой.
г. Ачинск. Городская тюрьма,
11 ноября 1937 года
Прошла неделя заключения. Никакого обвинения батюшке не предъявляли, следователя он не видел. Такое чувство, что про него все забыли.
Отношения с сокамерниками у отца Македония выстраивались непросто и неоднозначно. Одни при каждом удобном случае стремились показать свою свободу от религиозных предрассудков, выразить своё презрение и пренебрежение к «служителю культа», – ввернуть ругательство, непристойную шутку. Другие с приходом батюшки, наоборот, стали вести себя заметно приличней, воздерживались от сквернословия. Но искренних, открытых отношений не было ни с теми, ни с другими. «Классовый барьер» отделял отца Македония – он был чужим, хотя внешне почти не проявлял свою религиозность, в то время, как вновь приходящие арестанты легко и быстро вливались в камерную среду.
Навсегда покинули камеру бывший казачий атаман Иосиф Апрелков; инспектор райсберкассы Павел Борисевич; плотник «Заготзерно» Дмитрий Вдовин; фотограф артели «трудинвалидов» поляк Иван Оттович Вильчинский. Ушёл безвозвратно земляк, с которым отец Македоний успел довольно близко познакомиться, – Николай Волосов, плотник Ачинского мелькомбината родом из Могилёвской губернии, и бригадир железнодорожного пути Иван Голесо, у которого батюшка недавно крестил новорождённого сына.
Иван успел немного рассказать батюшке о своих злоключениях. Ещё при обыске у него забрали железнодорожные учебники и, почему-то, велосипед. На допросе следователь как будто издевался, ставя в вину Ивану то, что он вместе с другими железнодорожниками вышел на воскресник для строительства клуба. «Вы что, думали, Советская власть такая бедная? Вот отсидишь «десятку» – будешь знать, как работать бесплатно!» В это время в стране начиналась кампания по вождению тяжеловесных составов. Эту инициативу в своём депо поддержали и Иван с коллегами. Следователь, верный своему чёрному юмору, сказал: «Вот отсидишь «десятку» – узнаешь, как водить тяжеловесные поезда…».
Отец Македоний перебрался на освободившееся на нарах место. Но свободней в камере не становилось. Следственный конвейер работал на полную мощность.
Место отца Македония занял плотник из Крутоярского зерносовхоза Фёдор Горковенко. Пришли со своими свёрнутыми матрасами, с обречённым видом, тоской и страхом в глазах машинист Боготольского депо Генрих Довьяло, крестьянин единоличник Алексей Домников, прослуживший до революции два года жандармом; заведующий боготольским горкомхозом Владимир Алексеевич Залтан. Пришёл Саша Легков, старший бухгалтер Ачинской межрайонной промстрахкассы. Это был первый по-настоящему близкий отцу Македонию человек. Саша, старший сын диакона Троицкого собора, отбывающего с 1931 года свой десятилетний срок где-то на Колыме, по воскресеньям пел на клиросе в Казанском храме.
Александр вечером рассказал батюшке свою историю.
Отец его, диакон Иоанн, служил в селе Маторском Каратузского района Минусинского округа. Был «назначен» кулаком, так как его посев верующие убирали бесплатно (за молебны и требы [3]). В 1929-м его обязали сдать 50 пудов излишков хлеба с 1,4 десятины посева. Сдать не смог. За это власти распродали часть имущества (амбар, баню, корову с тёлкой, телегу, сани). После этого, через несколько часов, его снова обязали сдать 40 пудов. Хотя Иван сдал хлеб, частично купив, частично взяв взаймы, в январе 1930-го он был осуждён нарсудом по ст. 61 УК на 1 год ИТЛ и 300 рублей штрафа. Семья, оставшаяся без источников существования, в марте 1930-го была выслана в таёжную деревню Червизюль.
В конце 1930-го отец Иоанн, после отбывания заключения, получил место диакона в Троицком соборе Ачинска. Ютился с диакониссой и семью детьми, старшему из которых, Александру, исполнилось 19, на квартире у матушки священника Троицкого собора протоиерея Евфимия Горячева[4], который в это время отбывал наказание в Александровском централе.
13 февраля 1931 года на квартире у Александры Горячевой собрались священники и члены церковного совета – отмечали День Ангела о. Иоанна. Конечно, говорили и о том, как спасти собор, который власти под различными предлогами хотели закрыть и уже сняли с него колокола. Особенное рвение выказывало ГПУ – их контора была через дорогу от собора, который приводил начальство в крайнее раздражение. Обсуждали, где взять известь, чтобы хотя бы замазать трещину на центральном куполе, к которой особенно придирались власти.
В апреле 1931 года, по «делу церковников» все участники злополучных именин были арестованы. Арестованных обвинили в создании контрреволюционной группы, которая «под видом якобы посягательства советской власти отнять у них собор, повела среди прихожан агитацию пораженческого характера, а также устраивала нелегальные собрания (день рождения), на которых обсуждали методы борьбы с советской властью и кандидатуры в церковное правление, которое бы сумело сколотить «церковные массы» и удержать собор до момента начала войны и разгрома советской власти».
Отец смог передать весточку на волю. Его осудили на 10 лет лагерей. Писал, что ему в обвинении предъявили, что он превратно толковал Писание, якобы говоря верующим, что перемена правительства предсказана Священным Писанием, что советскую власть скоро должен сменить царь. Писал, что священников собора Николая Пикановского, Николая Хруцкого и матушку Александру Горячеву расстреляли…
Глава 4. Белоцарск
В конце декабря 1914-го Македона вызвали в управление, где он познакомился с заведующим устройством русских поселений в Урянхайском крае Владимиром Константиновичем Габаевым. Габаев набирал миссию для строительства города Белоцарска (ныне Кызыл). Владимир Константинович, с большими казачьими усами, в военном кителе и с горящими глазами увлечённого своим делом человека понравился Македону, и он с радостью согласился на предложенную Габаевым должность начальника строительного отдела. «Сам понимаешь, Македон Романович, оформить тебя начальником отдела не могу. Поэтому должность твоя будет – делопроизводитель. Но, как говаривала моя покойная матушка: «Хоть горшком назови – только в печку не ставь».
Уже через несколько месяцев после прибытия в Белоцарск Габаев был отстранён от должности. Его место занял комиссар Григорьев, у которого был очень трудный характер – его побаивались, сторонились даже казаки из сотни Магомаева, охранявшей порядок в Урянхайском крае. Условия были очень тяжёлые: ни дорог, ни нормального жилья, большие проблемы с продуктами питания. Не хватало рабочих рук и материалов. По рекам Систикему и Хамсаре велась заготовка лесных материалов и сплав их в Белоцарск. Необходимая известь заготовлялась и сплавлялась на плотах с Малого Енисея из посёлка Знаменского. Всё железо, стекло, масло, пакля покупались в Минусинске, Красноярске, Омске и доставлялись до Белоцарска в феврале и марте через Саяны. Охраняла город казачья сотня во главе с командиром и тремя офицерами, действовала таможня, а в начале января 1916-го заработала почтово-телеграфная контора. В сентябре в помещении барака открылась школа, в которой было 47 учащихся, среди них – дочка Македона Клеопатра. Церковная служба и требы исполнялись разъездными священниками в здании усыпальницы при больнице, которая в этих целях была сделана несколько большего размера. Кроме казённого склада, были четыре частных лавки. С 1 декабря начал работать казённый кожевенный завод, а с 1 августа – частная лесопилка.
Город строился. Уже к концу 1916 года на ещё недавно пустом берегу Енисея появилось более 70 зданий, включая частные дома. Переселенческое управление, где работал Сташевский, размещалось в единственном двухэтажном доме. Достраивалась больница, возводился храм во имя святого Великомученика и Победоносца Георгия. Македоний на всю жизнь запомнил тот августовский день 1915 года, когда в Белоцарск прибыл благочинный[5] отец Владимир Кузьмин для освящения закладного камня будущего храма. Вместе с ним служили Усинский и Туранский священники, а также вновь назначенный в Белоцарск священник Александр Турский. Какое это было торжество! Среди голой степи, на небольшом возвышении из галечника и земли стоял «престол[6]», на нём – ведро с водой, крест, Евангелие. Собралось всё население – и переселенческое управление, и местные урянхайцы. Это было настоящее торжество православия, которое запечатлелось в сердце Македония чувством неизъяснимой, пасхальной радости.
В 1916-м у Македона с Лидой родился сын. Его крестили во временной молитвенной комнате (у храма были возведены только стены, средств на строительство не было) и нарекли именем Георгий, вопреки традициям, не по святцам, а в честь Небесного покровителя Белоцарска. Крестил Георгия иерей[7] Александр Турский, бывший сельский учитель, только в прошлом году окончивший духовную семинарию и направленный владыкой Никоном в Урянхайский край. В маленьком домике-теплушке отмечали они крещение сына вместе с сослуживцами. Были и отец Александр с матушкой Еленой, ставшие впоследствии их добрыми друзьями. Любовь к сыну Георгию, их маленькому Юре, неожиданно открыла для Македона путь веры, стала дорогой в Церковь. Сколько переживаний за его здоровье и жизнь они с Лидой перенесли! Сколько горячих молитв вознесли к Богу!
Запомнилась отцу Македонию одна из бесед со священником Александром. И его слова.
«Здесь тяжело. Но когда приезжаю в Красноярск, постоянно слышу от знакомых батюшек, что в стране и в Церкви большие нестроения. Чем это закончится – непонятно. В народе – недовольство войной. Священники авторитет теряют. Особенно у интеллигенции. Увидят священника в рясе и начинают улюлюкать, плеваться, только что камни не бросают. Положение священника, особенно в сельском приходе[8], ужасно: беднота. Священники вынуждены выпрашивать, а иногда прямо вымогать плату за требы. Друг на друга кляузы пишут, дерутся за прибыльное место. Какое там уважение… Я сначала очень расстроился, когда в Белоцарск назначили, а теперь даже рад. Всё-таки внимание начальства, в материальном отношении не обижен. Да и спокойней здесь. Мне кажется, грядут большие перемены. Говорят, в столице недовольство монархией, требуют учредительного собрания. Скорей бы уж…».
Как пришла вера
23 апреля (6 мая по новому стилю) – престольный праздник Георгиевского храма и всего Белоцарска. Первая служба в ещё не полностью обустроенном и неосвящённом храме. К Македону, у которого с утра было какое-то особое, приподнятое чувство и непонятное волнение в сердце, подошёл пономарь и попросил нести на крестном ходе запрестольный крест. Когда шли вокруг храма, он вдруг почувствовал сильное благоухание. После службы спросил пономаря, чем намастили крест? Тот сделал удивлённые глаза и сказал, что это у них не принято.
В следующее воскресенье к Македону подошёл послушник и пригласил в алтарь[9], сказал, что зовёт батюшка. Никогда не забыть Македону того чувства, когда он впервые вошёл в алтарь Георгиевского храма (Когда Македон занимался устройством электрического освещения Архиерейского дома, он, бывало, даже работал в алтаре Иоанно-Предтеченского храма. Но это было мимо сердца). Он и сейчас не смог бы описать или пересказать, что тогда почувствовал. Это был Рай, которого он никогда не видел, но как тогда понял – искал всю жизнь. Сделал положенные земные поклоны перед престолом, взял благословение у священника. Отец Александр совершал проскомидию[10] у жертвенника[11]. Он вручил Македону поминальные книжки и велел читать. Так Македон стал послушником храма святого Георгия Победоносца.
Стали сниться сны. Он входит в алтарь – там никого нет. Чувство неизреченного блаженства разливается по всему естеству… Заходит в храм, ждёт причащения[12], прикладывается к иконам. Каждая икона – как великая драгоценность, только помноженная на сто. При этом райское наслаждение, от которого не хочется просыпаться. Эти сны повторялись очень часто. Македон впервые прочёл Евангелие. Хотя сказать «впервые» – не совсем верно. Были уроки Закона Божия, читала когда-то Евангелие вслух баба Нюра. Прочёл почти всю Библию в красноярской тюрьме, правда, до Евангелия так и не дошёл. Но слова Священного текста тогда не касались души. Теперь они стали такими понятными, родными, дорогими. Каждое слово он воспринимал как несомненную истину, каждое слово было написано для него и про него. Македон стал запоем читать святых отцов, благо все вечера были свободны.
Отец Александр дал ему «Лествицу», «Духовный луг», «Добротолюбие». Великий пост они серьёзно говели всей семьёй. Перед Пасхой была исповедь[13] и причастие. Так Македон стал христианином. Он впервые почувствовал реальную мерзость греха, суетность жизни. Ему стали неприятны мирские разговоры. По ночам стал вставать на молитву, пришли слёзы. И ещё – появилось желание, даже какая-то жажда священства. Понимая всю нереальность этого желания, он всерьёз к этим мыслям не относился. Мало ли кто чего желает? Но Господь знает, как привести к престолу того, кого Он уже избрал.
Революция, 1917 год
В феврале 1917-го пала монархия. Революционный порыв многих привёл тогда в восторг, но того, что началось с октября 1917 года, никто и в страшном сне представить не мог.
Пролетарская революция. Урянхайские переселенцы узнали о ней очень скоро благодаря телеграфу. А уже через три месяца, в феврале 1918-го, новая власть пришла в Белоцарск. Большевиками был организован отряд Красной гвардии. В марте IV съезд русского населения края избрал краевой Совет рабочих и крестьянских депутатов, который взял власть в свои руки. Некоторые чиновники были арестованы и отправлены в Минусинск, храм разграбили и закрыли. В Белоцарск прибыл вооружённый отряд красноармейцев из Минусинска. Казачья сотня подъесаула Магомаева отказалась разоружиться и, напоследок разогнав совдеп, вынуждена была покинуть город. Белоцарск был переименован в Урянхайск.
На глазах Македония рушилась старая Россия, верности которой Македоний давал клятвенное обещание при вступлении на государственную службу. 1 мая, в День международной солидарности трудящихся, по узким улицам Белоцарска, заваленным строительным мусором, между новостройками без крыш, с красными знамёнами, транспарантами и революционными песнями, прошла первая демонстрация. Новая власть сразу повела себя самоуверенно и нагло, с первых дней показав своё отношение к руководству переселенческого управления и Церкви. Большевики нанесли удар и по устоявшимся взаимоотношениям с урянхайской знатью, с одной стороны, освободив их от всех обязательств перед Россией, а с другой, «экспроприируя» скот у богатых урянхов.
В октябре 1918-го в Белоцарск прибыл назначенный временным правительством вместо Григорьева и восстановленный в должности Сибирским правительством Колчака комиссар Алексей Александрович Турчанинов вместе с шестой сотней 3-го Сибирского казачьего полка. Большевики были выбиты из города. Но установленный порядок был нарушен, отношение местного населения к русским, и раньше-то бывшее не очень хорошим, изменилось. Урянхайцы стали посматривать в сторону Монголии.
1919-й год. В Белоцарске начинается сущий ад. На границе скапливаются монголо-китайские отряды. Местная знать, урянхи, сойоты готовят восстание, недовольные продовольственной и политической ситуацией в крае. Из русского населения в помощь казакам создаются дружины. Причём подхребетинцы – крестьяне русских деревень, живущие у Саянского хребта, в основном из бывших каторжан, встают на сторону монголов. Приходят страшные вести о жестокости монголов, которые связывают русских – мужчин, женщин, детей – и бросают в реку. В начале июля к городу приближается отряд монголо-китайцев численностью до 500 человек. С севера подходит хорошо вооружённый отряд красных – до 2000 штыков. Турчанинов срочно издаёт приказ об эвакуации учреждений в Минусинск.
В конце июля началась спешная эвакуация Белоцарска: учреждения переправлялись из города на правый берег Енисея. Македон с женой, младшим сыном Георгием и дочерью уходит по Енисею с переселенческим управлением. Уходили на двух плотах, по пути были обстреляны урянхами.
Матушка Елена, жена священника Александра Турского, ждавшая в это время ребёнка, вынуждена была одна, с маленькими детьми (мужа не было дома), через лес бежать в посёлок Туран, где преждевременно родила дочь Наталью. Потом пешком с грудной дочерью и сыновьями лесом, через горы, перебралась в село Ермаковское – там у них были знакомые учителя. Лишь через полгода встретилась она с мужем.
Город Красноярск. Дом Смирнова и Зейделя. Здесь в 1897 году была смонтирована первая ГТС
Город Красноярск. Дом Алексеева на Воскресенской улице. Здесь в 1903 году располагалась ГТС. Снесён
Михаил Каргополов, г. Омск, 1894 год, Сибирский кадетский корпус
Македоний Сташевский с семьёй (семейный архив)
Первенец Македона Сташевского – Александр (семейный архив)
Дети Македона Сташевского Александр и Клеопатра (семейный архив)
Жена Александра Сташевского Зинаида Сташевская (Андреева) и дочь Македона Сташевского Клеопатра (семейный архив)
Заведующий Красноярской ГТС Македон Сташевский, ориентировочно, 1909 год (фото из Красноярского музея связи)
Работы на дорожном участке. Усинский тракт. 28-й км. 1913 год
Город Белоцарск, закладка церкви (Красноярский краеведческий музей)
Первая постройка в Белоцарске (Красноярский краеведческий музей)
Город Белоцарск, Дом переселенческого управления, (Красноярский краеведческий музей)
Александр
Когда у Македона родился первенец Александр, у него появилось незнакомое до сих пор, совершенно необычное ощущение и понимание себя как мужчины и как человека. Такого ощущения не дала ему даже суровая армейская служба. Он почувствовал какую-то внутреннюю уверенность, можно даже сказать, гордость. Увлечённый работой и интересной жизнью, Македон, хоть и любил своего первенца, но посвящал ему немного времени. Сына практически воспитывал тесть – казак Иван Дмитриевич Черкашин, который души не чаял в своём внуке. Александр и внешне похож был на своего деда, и какой-то внутренней ответственностью и решительной бесшабашностью превосходил своего отца.
Дед воспитал Александра настоящим казаком. Когда у Александра появился первый зуб, дед торжественно подарил ему шашку и посадил на своего коня. К шестнадцати годам Александр отлично держался в седле и владел шашкой. А в семнадцать прошёл обучение и сдал казачий экзамен – поднять монетку на скаку. В 1916 году Александр окончил шесть классов Красноярской гимназии, а летом следующего года, когда ему исполнилось восемнадцать, был мобилизован, и в составе одного из батальонов 30-го Сибирского стрелкового полка попал на германский фронт.
В декабре, после победы Октябрьской революции, активные боевые действия на восточном фронте были свёрнуты, батальон вернулся в Красноярск, а в марте 1918-го, после подписания Брестского мира, Сибирский стрелковый полк был расформирован. Летом 1918-го, после падения в Красноярске советской власти – новая мобилизация, теперь уже в 1-й Енисейский казачий полк. Сотня, в которой служил Александр, оставалась в Красноярске для поддержания законности и правопорядка, а также для борьбы с красным партизанским движением.
Тогда Александр и встретил свою судьбу – красавицу Зиночку Андрееву. Зинаида Фёдоровна Андреева, дочь железнодорожника, прибывшего в Красноярск в 1908 году из Рязанской губернии на строительство Транссибирской магистрали, работала в аптеке рядом с домом Черкашиных.
Семейное счастье Александра и Зинаиды было недолгим. В начале августа под командованием есаула Георгия Константиновича Бологова был сформирован казачье-пехотный полк для подавления красных партизан в Белоцарске. Александр, надеющийся встретиться в Белоцарске с семьёй, подал рапорт полковому начальству, и был определён в одну из казачьих конных сотен армии Бологова. Зинаида осталась у свёкра, казака Ивана Черкашина.
В начале августа группировка под командованием Григория Бологова, насчитывающая более тысячи казаков и пехотинцев. с пулемётами и орудиями, направилась в Белоцарск. В городе хозяйничали красные. Сотня подъесаула Распопина и дружинники были выбиты из Белоцарска.
28 августа «войско» Бологова подошло к Енисею. Казаки вплавь, на лошадях, переправились через реку и сходу выбили красных из Белоцарска. Заняли город, оставив сотню Распопина охранять переправу.
На следующий день к городу подошли почти полторы тысячи красноармейцев под командованием Щетинкина и Кравченко. 29 августа 1919 года произошло сражение, которое получило название Белоцарский бой и закончилось полным поражением белогвардейцев. Битва была страшной и кровопролитной. Казаки и пехотинцы дрались мужественно, героически. Отбивали атаки, контратаковали. Совершенно неожиданно солдаты-новобранцы из учебной команды повернули оружие на своих, стали убивать командиров и стрелять в сторону позиций казаков. Это произвело смятение в рядах обороняющихся. Бологов приказал отступать к Енисею. Плотов было мало, солдаты пытались переплыть Енисей вплавь. Раненые тонули, других расстреливали с берега красные. Более половины казачьего войска погибло. Бологов был дважды ранен, зацепило и Александра, но легко. Город был почти полностью сожжён. Оставшиеся в живых казаки ушли по Енисею на плотах в Минусинск.
В Минусинске и произошла встреча Александра с семьёй, здесь он впервые увидел и обнял своего трёхлетнего брата Георгия. И вновь разлука. Отец с семьёй направился в Красноярск, а Александр вместе с Бологовым – на восток, к Иркутску.
Когда армия Колчака была разгромлена, Александр, вместе с остатками иркутского полка, через Маньчжурию ушёл за границу, в Китай. О судьбе Александра Македон долгое время не знал, связь с ним была потеряна. В начале 1922-го Черкашиным пришла от него весточка из китайского Харбина. Зинаида оформила документы и по московской визе уехала к мужу.
В тюремной анкете отец Македоний написал: «старший сын ушёл с белогвардейцами за границу». Больше батюшка не видел ни сына, ни невестку. Уже в Ачинске они с Лидой получили письмо от дочери из Красноярска. Клеопатра писала, что Александр и Зинаида живут в Тяньцине, у них три дочери – Галина, Ирина и Зинаида. Как радовались они с Лидой! И как печалились, понимая, что нет никакой надежды когда-нибудь увидеть внучек.
г. Ачинск. Городская тюрьма,
18 ноября 1937 года
Шла третья неделя заключения. С каждым днём уныние всё больше охватывало отца Македония. Болячки обострились, к следователю не вызывали, со свободы не было никаких вестей… Атмосфера безнадёжности, царствующая в камере, передалась батюшке, и он ничего не мог с этим поделать. Вид вернувшихся с допроса был страшен. По молчаливому согласию, их ни о чём не расспрашивали, а пришедшие говорили неохотно.
Тюремное «радио» доносило ужасающие душу рассказы о пытках на следствии, о следственном конвейере, когда заключённых допрашивали сутками сменяющие друг друга следователи, о массовых расстрельных приговорах. И даже леденящий душу слух о некоей «белой комнате», в центре которой стоял такой же белый стул – электрический.
Об этом поведал ему земляк, Николай Волосов, передавший рассказ навсегда ушедшего в конце октября сокамерника Степана Должецкого, жителя села Каменки. Однажды тот в тюремном коридоре встретился со своей дочерью, Татьяной Кротовой. Татьяна мыла полы в дежурке и сумела передать отцу короткую записку, где писала об издевательствах на следствии. Арестовали её раньше, чем отца. Ещё девушкой в Каменском клубе она, отмахнувшись от задиристых ребят, смеявшихся над её «нарядом», рукавом телогрейки зацепила портрет Сталина. Портрет упал, стекло разбилось. Казалось, все об этом неприятном случае забыли. Татьяна вышла замуж, уехала с мужем в Ачинск. Получили от мелькомбината комнатку, которую тут же взялась обустраивать – побелила, стала мыть пол. Вошли двое. «Кротова, собирайтесь…». В записке дочь писала о следователе Сапегине, о допросах «с пристрастием», о резиновом мешке на голову, выкручивании рук и электрическом стуле.
Каждый раз, когда открывалась дверь камеры, все заключённые вздрагивали: «Не за мной ли?» Особенно в вечернее время. Это могло быть «приглашением» или на допрос, или на расстрел, или на этап. Когда приглашали на выход «с вещами», уходили с одной надеждой – остаться в живых. Никто заранее не знал своего приговора. Поэтому была возможность, что это не «высшая мера социальной защиты», а «десятка». Говорят, некоторых даже освобождали… Все в тюрьме слышали о наводящем смертельный ужас подвале, в котором приводили в исполнение смертные приговоры. По камерам давно разнеслась весть, что кто-то из заключённых женщин чуть ли не ежедневно отмывает в нём полы и стены от крови, а по ночам повозка, запряжённая лошадью с обмотанными тряпками копытами, увозит за город трупы расстрелянных.
За эти дни ушли безвозвратно Павел Заруцкий, поляк из Винницкой губернии; заведующий базой Ачинского отделения «Красторга» Александр Алексеевич Зима; преподаватель математики в ачинском педтехникуме Сергей Павлович Баранов; бригадир сельхозартели Константин Белобородов.
Их места заняли кровельщик-жестянщик из ужурского овцесовхоза Никифор Володин, главный кондуктор пассажирских поездов Ужурского резерва Дмитрий Зорин, кладовщик со станции Ужур Николай Каргаполов…
Ночи были ужасные, отец Македоний задыхался, снились кошмары. Да и день не приносил облегчения. Самое страшное – он практически перестал молиться. Правило, которое батюшка знал наизусть, как-то стало маловажным, ненужным, не соответствующим окружающей действительности… Молитва Иисусова почти постоянно вращалась в уме, но до сознания, до сердца не доходила.
Воспоминания о прошедшей жизни немного развеивали тьму уныния.